PR христовый

Гостя поселили в бунгало, на втором этаже которого располагалась спальня. Стены и крыша были выполнены из плотно переплетённого бамбука. В центре комнаты на мощных цепях, обвитых какой-то травой, висела большая кровать. Одна стена представляла из себя единое окно, средние части которого раздвигались и открывали выход на небольшой балкончик.

Хрулёв проспал до вечера – разница часовых поясов внесла коррективу. В прозрачную стену-окно било солнце, заливая половину комнаты лёгким белым туманом с парящими в нём пылинками. Доносился плеск волн и причудливый заливистый щебет одинокой птицы. Доктор раздвинул створки и вышел на балкон. Его сердце восторженно билось, душа как будто скинула с себя пуда два обыденного гнетущего постоянства.

В комнату, постучавшись, вошёл слуга-мулат и на английском сообщил, что через полчаса хозяин ожидает его в беседке возле пирса. Кроме того слуга принёс соответствующую месту и размерам одежду – светлую футболку и шорты с пальмово-тропическим принтом, рядом лежали солнцезащитные очки и белоснежная панама. Приняв душ и, приведя себя в порядок, Хрулёв проследовал к указанному месту.

Беседка из бамбука с высокой остроконечной крышей на четырёх деревянных столбах возвышалась из морской воды, к ней вёл досщатый мостик метров семьдесят в длину. Тёплые от солнца доски слегка поскрипывали, когда Нестор шёл по ним босыми ногами, ногам было приятно и легко.

Внутри беседки по центру располагался стол, по бокам четыре плетёных кресла, а вдоль стен натянуты два гамака. Одной стены, в сторону океана не было, были лишь маленькие перила, что придавало помещению особый колорит единения с водной стихией. За столом сидел Лейкин, в белоснежной футболке и лёгких широких шортах и доедал то ли омара, то ли лобстера. Утерев губы и руки салфеткой, он жестом пригласил гостя присоединиться к трапезе.

– Запомни, док эти моменты! Именно они разбавляют серость нашего бытия! О нашем деле поговорим дня через три, а пока постарайся вписаться в этот беззаботный тепличный рай. – Лейкин опустошил залпом бокал с красным вином, – Расслабляйся и проветривай мозги, они тебе ой как пригодятся!

После трапезы хозяин повёл гостя к пирсу, у которого на песке стояли три водных скутера. Хрулёв умел обращаться с мотоциклом, но со скутером не имел знакомства, более того, видел их только по телевизору. Лейкин с нескрываемым чувством превосходства бывалого ввёл новичка в основы. Через полчаса два скутера, рыча моторами, резали прибрежную гладь. Лейкин впереди задавал маршрут, Хрулёв метрах в пятидесяти сзади старался не отставать. Минут за тридцать, пару раз делая остановки по вине неопытного новичка, они обогнули весь остров и возвратились в исходную точку. Выйдя на берег, Лейкин отметил сияющие детским задором глаза доктора и в шутливой форме выразил лёгкую зависть по поводу невозможности им испытывать такие же искренние эмоции новизны.

Лёжа под пальмами, они непринуждённо беседовали о всякой мало значимой ерунде, и каждый со своей стороны понимал, что всё это – необходимый для притирки друг к другу приятный, но всё же ритуал. Хрулёв не питал никаких иллюзий на счёт Лейкина, он знал, что у этого человека с добродушной сейчас по отношению к нему улыбкой не возникнет ни малейшего сомнения и уж тем более сожаления при необходимости уничтожить Хрулёва как в моральном так и прямом смысле. Нестор, используя свои профессиональные навыки, с лёгкостью подыгрывал Лейкину и выглядел перед ним именно таким, каким тот его желал видеть. Кроме того, Хрулёв успел заметить, что при всей своей значимости и медийности персоны олигарха, распластанный сейчас перед ним на песке человек был отягощён бременем одиночества, хотя и всячески пытался это скрывать под наработанными годами внешними масками. Нестор так же уловил, что люди, явно демонстрирующие своё более низкое положение в обществе в общении с Лейкиным, вызывают у того лёгкую степень подсознательного пренебрежения. В соответствии с этим, доктор изначально вёл подчёркнуто равную линию общения с олигархом, первое время изрядно напрягая себя. Несколько раз в разговорах Хрулёв намеренно не соглашался с точкой зрения Лейкина, хотя на самом деле имел тот же взгляд по данному вопросу – тогда общение перерастало в спор. Далее, подогрев собеседника и доведя его до определённой эмоционального фона, Хрулёв плавно сводил спор на нет, убедительно и аргументированно соглашаясь с оппонентом, давая олигарху в очередной раз ненавязчиво проглотить пилюлю своей значимости. Делал он это естественно не случайно, как не случайно в общении с бультерьером хозяин прибегает к приёмам незаметной демонстрации своих «зубов» в противовес.

На третий день совместного отдыха, сидя на берегу в лучах уходящего солнца возле дымящегося мангала с разного рода рыбой, которую Лейкин сам и готовил, Хрулёв взял на себя смелость ввести зонд более глубоко в душу олигарха:

– Миша, а кем ты был в эпоху доолигархизма?

– Ну, если в двух словах, – не отрываясь от мангала на удивление спокойно отреагировал на инвазивный вопрос Лейкин, – я по образованию учитель русского языка и литературы. Преподавал в школе в родном Сталинграде…

– Сталинграде? – удивился Нестор.

– Да, Сталинграде, предвидя недоумение, утвердительно кивнул Лейкин, – это для вас он Волгоград, а для меня и моей эпохи этот город был и останется городом Сталина, человека, создавшего империю!

– И тебя не смущают методы создания этой империи? – Хрулёву стало интересно.

– Методы? – проворно повернувшись к собеседнику, переспросил Лейкин.

– Ну да, о сталинских репрессиях только ленивый не высказался за последние три десятка лет.

– Док, вот ты вроде умный человек… хотя видимо исключительно в своей сфере, – после паузы заметил Лейкин, – но по факту, ты одна из жертв средств массовой идиотизации, стада которых миллионами пасутся на российских просторах, заглатывая подножный информационный корм, швыряемый ему под копыта! Сталин за десять лет первых двух пятилеток из разорённой гражданской войной аграрной России создал индустриальную державу, выстоявшую против ополчившегося на неё остального мира!

Было видно, что эта тема оказалась на удивление значимой для Лейкина.

– Естественно, такой прорыв молодого социально ориентированного государства стал перчаткой, брошенной в морду капитализму. – Лейкин с возрастающим напором в голосе продолжал, – Вот тогда-то те, кого сейчас принято называть либералами или пятой колонной, и запустили мясорубку, включив машину уничтожения лучших умов страны. В армии зрел заговор среди высших офицеров, а Ежов и Ягода НКВДэшным топором рубили налево и направо.

Лейкин посмотрел в глаза Хрулёву:

– Или ты думаешь, что если Сталин номинально был главным, то всё было под его контролем?

– А разве нет? – возразил Нестор.

– Друг мой, в этом мире ничего не меняется с тех пор, когда человек создал первые поселения, из более, чем двух семей. Во все времена везде правили кланы! А борьба кланов что тогда, что сейчас всегда оборачивалась кровью простого населения…! – Лейкин снова отошёл к мангалу и, переворачивая шампуры, продолжил уже более спокойным тоном рассказчика, очевидно, что роль просветителя ему доставляла удовольствие:

– Так вот, Ежов, Ягода и их гнилая братия тогда трудились, не разгибая спин, списывая лучших людей страны в утиль… и только когда в конце тридцать восьмого, когда репрессии приобрели чудовищные размеры, Сталин внедрил в НКВД своего человека – Лаврентия Берию. Тот, возглавив позже НКВД, остановил этот маховик смерти и уничтожил тех, кто его запустил. Но продажные историки девяностых впихнули в летопись страны репрессии тридцатых под именем сталинских! …Писаки вроде Солженицына заливали в разум читателей десятки миллионов уничтоженных кровавым Салиным граждан, получая за враньё всевозможные западные премии, хотя за всё время правления Сталина, а это около тридцать лет между прочим, по документам было менее двух миллионов арестованных, включая уголовников и прочих отморозков; из них расстреляно менее восьми сотен тысяч. А после Сталина отравили, пришёл Хрущёв, который в тридцатые сам активно участвовал в репрессиях и мой город лишили великого имени!

Лейкин снова повернулся в сторону Хрулёва:

– Сегодня никто не говорит об истинных созидателях Руси – Иване Грозном, Александре Третьем, Иосифе Сталине – их имена всячески замыливаются и смешиваются с дерьмом средствами информации. А всё потому, что владельцы большинства российских СМИ – граждане запада, а западу не нужны страны-конкуренты с умным образованным и знающим свою историю обществом!

Лейкин взял в руку два шампура и, подойдя к Хрулёву, протянул один ему.

– Мы живём в царстве лжи и, похоже, ложь окончательно победила, – нотки сожаления сочились из его слов, капая обжигающим рыбьим жиром на ногу Нестора.

– Нет больше народа-победителя Наполеона и Гитлера, есть биомасса потребителей, желающая жрать ещё сытнее, работать ещё меньше и жить ещё дольше! И этому сброду можно скармливать любые помои… – олигарх похлопал Нестора по плечу и с безрадостной улыбкой добавил, – Именно этим мы с тобой и займёмся, док, поиграем в продолжателей дела профессора Павлова!

Дальнейшие полчаса прошли в безмолвном рыбном пиршестве.

Хрулёва поразила эксцентричная лекция олигарха. Он понимал, что в его словах или даже крике из самой глубины души красной нитью прослеживалась горечь сожаления об ушедшей эпохе, об утрате сильной и справедливой страны, о потере координат и направления дальнейшего движения. Нестор почувствовал, что сейчас он прикоснулся к самому незащищённому участку толстой огрубевшей кожи динозавра – олигарха. Но тот, каким в эти минуты предстал перед ним Лейкин, тот человек уже в прошлом, да, ещё подающий признаки жизни и с ещё бьющемся в агонии сердцем,… но уже в безвозвратном прошлом, которое могильной плитой погребло под собой остатки любви к человечеству. Лейкин сегодняшний, таким, каким его знало общество, не имел ничего общего с тем пекущимся о справедливости, и рассуждающим о правде, человеком.

– У меня сложилось стойкое впечатление, что ты разочарован в простом российском народе. – нарушил молчание Хрулёв

– В народе? – с издёвкой распрямившейся пружиной ответил Лейкин, – Мой народ остался там, в стране первооткрывателей и романтиков! Я уважал и ценил народ страны советов, я вглядывался в его лица, и мне было радостно от ощущения себя частью этого народа; я гордился своей страной! Пока этот народ под общее ликование, не променял свою страну на гамбургеры и заграничные шмотки! Его грабили, а он ходил с лозунгами «Да здравствует приватизация!», его насиловали и убивали, а он прятался за металлическими входными дверями и решётками на своих окнах… На моих глазах великий народ превращался в тупое стадо! – Лейкин гневно отбросил пустой шампур.

– И чего в результате получил этот народ? А? – он вопрошающе посмотрел на Хрулёва и, не дожидаясь ответа, продолжил, – У него было бесплатные образование, медицина, жильё, постоянная гарантированная работа, бесплатный отдых и лечения в санаториях, его страну уважали, но самое главное у него была уверенность в завтрашнем дне! В его стране единственной в мире хлеб и чай в столовых были бесплатными – приходи и ешь, сколько влезет! Но он просрал и свою страну, и будущее своих детей, и память героического прошлого! Нет, Нестор, это давно не мой народ и уважение к нему я потерял ещё в начале девяностых. И вот тогда я вспомнил национальность своего отца и, переступив через совесть и самоуважение, начал выбираться из этого коллективного дерьма по головам его же производителей! Ты думаешь мне было легко?

Хрулёв снова, среди отблесков костра на лице Лейкина, увидел глаза того умирающего человечного человечка.

– Думаешь легко жить, выключив совесть и переступая через тех, кому ещё вчера жал руку и улыбался в лицо?!

Лейкин замолчал, казалось, слеза вот-вот заблестит в уголке глаза, но черты олигарха привычно приобрели повседневную холодность и, встав на ноги, повернувшись к Нестору, он произнёс:

– Хватит соплей, мы такие, какие мы есть, и жить нам всё равно придётся, а уж как нам придётся жить – это наш личный выбор и сделать его всё равно когда-то предстоит каждому. Я свой выбор сделал. И, похоже, ты свой тоже!

Лейкин развернулся и направился в сторону хозяйского бунгало. Хрулёв последовал за ним, свернув далее в сторону своей спальни, завершив очередной свой день в тропическом раю.