Книжная лавка фонарщика

Тетушка Клара, в отличие от своего жилища, не изменилась вовсе. Необычайно рослая для женщины семидесяти трех лет, она вышла к ним в скромном черном шелковом платье с белой отделкой. Своему стилю она тоже не изменила: юбка платья была по-старомодному широкая, с кринолином, такая, в которой почти невозможно сидеть и, судя по всему, проходить через дверной проем. Остановившись ровно на пороге, она произнесла нараспев своим хриплым, скрипучим голосом:

– Без предупреждения, моя дорогая, являются, знаешь ли, только молочники.

Мать Эвелин поморщилась и, повернувшись к дочери, прошептала:

– Сейчас она скажет: «Я же говорила», и мне придется признать, что она права.

– Или она может оказаться добрее, чем ты думаешь, – возразила Эвелин, выходя за матерью из кареты и пытаясь хоть как-то собраться с духом.

– В самом деле, – явно начиная беспокоиться, сказала тетушка Клара и замахала руками, – что все это значит? Я сегодня слишком занята для чая, Сесилия. Прежде чем отправляться в такой долгий путь, нужно было хотя бы послать мне записку.

Эвелин подняла взгляд на пустые окна соседних домов, превращенные высоким послеполуденным солнцем в ослепительную стену света. Она не сомневалась: за этими окнами стояли люди – тени, наблюдающие их позор.

Она услышала, как кучер стаскивает чемоданы с запяток кареты и с глухим стуком ставит их на тротуар. Глаза тетушки Клары в страхе округлились.

– Сесилия!

– Мы лишились дома, тетушка Клара.

Сесилия произнесла это, не опуская головы и не отводя взгляда, но Эвелин видела, как сильно тряслись руки у нее за спиной.

– И я надеялась, что вы позволите нам пожить у вас, поскольку больше нам податься некуда.

– Боже правый! – тетушка Клара надменно хмыкнула. – Ты же знаешь, досадные новости я предпочитаю узнавать после того, как попью чай. Шок нельзя принимать на пустой желудок.

Переводя взгляд с Сесилии на Эвелин, с Эвелин – на карету, с кареты – на безлюдную улицу, а с улицы – обратно на Сесилию, тетушка Клара так и продолжала стоять в проходе.

– И ты ведь знаешь: мой характер от гостей лучше не становится. Я уверена, что должен быть кто-то еще, – может, вам обратиться к его братьям?

Сесилия продолжала держать лицо, но Эвелин чувствовала, каких усилий ей теперь это стоило.

– Никого больше нет, тетушка Клара. Правда. Его семья не станет нам помогать, а вы – единственная родня, что у меня осталась.

Тетушка Клара на минуту задумалась, и у Эвелин промелькнула перед глазами картина будущего, которое ждет их с матерью, если тетушка им откажет: их отправят в тот самый работный дом, сырой и холодный, для которого они когда-то собирали средства, они будут сидеть там без сил, ссутулившись, на длинных узких скамейках и есть водянистое варево. В животе у нее что-то свернулось, и все ее тело пронзил тихий ужас. Она умоляюще посмотрела на тетушку и сказала:

– Пожалуйста, тетушка Клара! Иначе мы окажемся на улице.

– Ох, ради всего святого!

Тетушка Клара недовольно цокнула и пропустила их в дом.

– Давайте, заходите уже, и обсудим это за чашечкой чая.

В доме было темно. Несмотря на то что день был в самом разгаре, шторы все еще были задернуты, и Эвелин, пытаясь поспеть в утреннюю гостиную за двумя темными фигурами впереди, врезалась в стену.

– Не открыть ли нам шторы? – откашлявшись, предложила ее мать, когда из-за распахнутой двери на них вылился еще больший мрак. – Здесь как-то мало света, тетушка Клара.

До слуха Эвелин донесся возмущенный вздох прошедшей рядом с ней тетушки:

– Не будь вы сейчас в таком шоке, я бы восприняла это как претензию.

Тетушка Клара резким движением раздвинула занавески – и в комнату густыми пыльными пятнами просочился свет, выхватив из темноты ее беспорядок и окрасив серо-голубые полосы стен в бледно-розовые тона.

По центру, на истончившемся персидском ковре, стояла потертая, обитая вишневым бархатом козетка красного дерева, а по бокам от нее – два кресла без подлокотников из того же комплекта. На неразожженном камине теснились разнородные безделушки: увесистые бронзовые канделябры, изящные часы с гравировкой, неверно показывающие четверть шестого, и маленькие белые фарфоровые фигурки – девушка с пастушьим посохом на одном конце полки и ее овечка, пасущаяся на пыльном лугу, на другом.

– Побудьте пока здесь, – произнесла тетушка Клара тоном, каким успокаивают неуемных собак. – Я пойду заваривать чай.

Начав было опускаться на козетку, Сесилия на мгновение замерла:

– Разве у вас нет горничной? Когда я была у вас в прошлый раз…

– К твоему приходу я всегда нанимаю девушку, а то и две, – ответила тетушка Клара. – Еще одна причина, почему нужно заблаговременно посылать записку – это чтобы тетя перед визитом своей правильной и благочестивой племянницы могла успеть создать хоть какую-то видимость достатка. Что сказать, слава богу, я хотя бы печь на кухне с утра растопила.

Эвелин с матерью сели и стали молча ждать, слушая стук шагов тетушки Клары по плитке коридора, заглушенный впоследствии куда более громким лязгом, доносящимся из задней части дома – оттуда, где находилась кухня. Мать шумно выдохнула и провела рукой по своим тщательно выщипанным бровям.

– Никакой прислуги. Как мы будем жить без прислуги?

Эвелин посмотрела на мать:

– Вы разве не слышали, что она сказала? Теперь понятно, почему тетушка Клара всегда так противится нашему визиту. А я-то думала, что она просто настроена против людей.

– Она и настроена.

– Что ж, значит, мы втроем идеально друг другу подходим. Потому что люди очень скоро будут настроены против нас. – Эвелин внимательно обвела взглядом стены, украшенные однообразными сельскими пейзажами: сплошь желтые луга и затянутое тучами небо. – Раньше, когда у нас были владения и деньги, они гнушались любить нас. Теперь же они просто будут гнушаться нас.

– Если ты считаешь, что следующие несколько недель мы будем сидеть сложа ручки в этой самой гостиной, то ты глубоко ошибаешься, – возмутилась мать. – Мы не признаем свое поражение так просто. Сколько семей до нас теряло свое состояние, но ведь эти семьи не канули в небытие.

– Какие-то из них, уверена, канули.

– Что ж, мы к их числу не примкнем. – Мать произнесла это с видом быка, бьющего копытом о землю: рога направлены вниз, глаза смотрят прямо. – Однако долги твоего отца – обстоятельство позорное, отмахнуться от этого не получится.

– Люди всегда называли нас выскочками, – сказала Эвелин. – Подозреваю, что, если бы Риккалл-холл принадлежал нашей семье еще хоть целую сотню лет, они бы все равно не забыли, что титул прадедушки Джорджа был передан ему не по наследству, а пожалован только за ту заслугу, что он был женат на одной из фавориток королевы Анны.

– Не только за ту заслугу, – резко возразила Сесилия. – Он обладал деловой хваткой, политическим чутьем.

– Я к тому, что нас никогда не будут воспринимать как равных, – ответила Эвелин. – Так что, возможно, просто настало время это принять.

Побледневшее от возмущения лицо матери свидетельствовало об обратном.

– Я не позволю другим указывать мне место, – отрезала она. – Мне наплевать, что барон – это низший дворянский титул. Мне наплевать, что при рождении у меня не было и его. Мне наплевать, что обо мне судачат на ужинах и балах. Я титулованная дворянка и останусь ей даже без гроша. Знает Господь, как тяжело мне далось мое положение, чтобы так просто его отдать.

Эвелин отвела взгляд. Возможно, в словах Бесси и был здравый смысл. Не всем всегда хочется слышать правду.

– Что же вы тогда предлагаете, мама? Притвориться, будто ничего не случилось? Или всем об этом объявить?

Мать наклонила голову вбок:

– Мы не должны об этом кричать, но и врать всем тоже нельзя. Слухи со временем расползутся, это неизбежно, но пока что, как я полагаю, нам нужно безукоризненно соблюдать правила этикета и не давать свету ни малейшего повода сомневаться, что мы всё еще настоящие дамы из высшего общества.

– Я не уверена, что они вообще когда-либо так считали, – буркнула Эвелин.

– Чепуха, – возразила Сесилия. – Для начала мы должны заручиться рекомендательными письмами[4]: нам нужно влиться здесь, в Йорке, в общество, и нет лучше способа это сделать – не говоря уже о том, что это единственно правильный способ.

Тетушка Клара вернулась, внося в гостиную поднос с чайником чая и изящными фарфоровыми чашечками.

– Единственно правильно было бы отыскать этого твоего подлеца-мужа, отвесить ему крепкую оплеуху и притащить обратно в Риккалл. Я знала, что ничего хорошего от него не стоит ждать, как только его увидела. И твоя мать, Этель, твоя бабушка, – она посмотрела на Эвелин, – тоже это знала. Она видела его насквозь, несмотря на все его богатство и обаяние.

Сесилия вздохнула:

– Я прекрасно знаю, что моя мама не любила Джона. Не стоит копаться в прошлом.

– Конечно не стоит. Оно ведь уже само себя раскопало, так что тебе придется встать и посмотреть ему в лицо. – Тетушка Клара подняла свои тонкие брови. – Я просто говорю тебе, что сказала бы твоя мать, будь она по-прежнему с нами: что она все это время была права.

И без того усталый голос Сесилии стал еще слабее и тише:

– Тетушка Клара, иногда добрее оставить свое мнение при себе.

– Чепуха, – с пренебрежением произнесла в ответ тетушка. – Мне семьдесят три года. Уж я-то заслужила право высказывать свое мнение вслух.

Сесилия посмотрела на дочь наставническим взглядом:

– Видишь? Смотри, в кого ты превратишься, если своим языком будешь ездить по этикету, как поезд по рельсам.

– Возвращаясь к теме рекомендаций, – как бы не замечая слов матери, сказала Эвелин, – неужели нам здесь правда некого попросить?

– Как же, очень даже есть. – Ее мать выпрямилась в кресле, наблюдая, как тетушка Клара наливает ей в чашку горячий чай. Он заваривался так долго, что приобрел насыщенный красновато-коричневый оттенок. – Летом здесь почти всегда бывает леди Вайолет. Ты поедешь в гостиницу клуба и спросишь, снимает ли она еще там комнаты. Если кто и знает в Йорке всех, кого нужно знать, то это она – или, по крайней мере, ее отец. Она сможет дать нам хорошие рекомендации.

Эвелин хотела было взять с блюдца свою чашку, но на полпути замерла.

– Вы хотите, чтобы я умоляла леди Вайолет написать нам рекомендательные письма? Вы в своем уме?

– В своем, – ответила ее мать. – Слегка в отчаянии, это возможно, но в своем уме.

– Я очень сомневаюсь, что она согласится нам помогать. Даже если я стану умолять.

– Что ж, придется тебе попытаться. – Мать сделала глоток из своей чашки. – Что бы она ни сказала, от этого будет зависеть реакция наших друзей.

– Настоящие друзья, как мне видится, должны оставаться на твоей стороне и в горе и в радости, – ответила Эвелин. – А если не остаются, значит, они тебе вовсе не друзья.

Именно поэтому она считала, что у нее нет друзей, – грустная, одинокая мысль, если хорошенько подумать, так что Эвелин старалась на ней не зацикливаться.

Брови тетушки Клары взмыли вверх.

– Вот так заявление! Сесилия, она часто такое говорит?

Сесилия снова повернулась к Эвелин:

– Общество так не работает. Знать все равно что рыба: только в море запахнет кровью – они бросаются врассыпную, чтобы самим не угодить в пасть к акуле. Леди Вайолет – дочь герцога Пемберийского. Она наш единственный шанс как-то сгладить эту новость.

– Ох уж это молодое поколение, честное слово, – надменно фыркнула тетушка Клара. – Грядущее столетие обещает быть болотом греха и мнений. Единственная моя надежда – что я умру раньше, чем все это зайдет слишком далеко.

– К тому же, – сказала мать Эвелин, пытаясь вернуть беседу в прежнее русло, – вы с леди Вайолет вместе дебютировали на балу. А если дебютантка и обязана что-то делать, так это помогать своим сверстницам.

– Я весьма уверена, что леди Вайолет под этими словами не подписывалась, – возразила Эвелин. – Если бы на первый бал нужно было идти на таких условиях, она бы на него не пошла.

– Ты к ней поедешь. – Мать посмотрела на нее суровым и в то же время умоляющим взглядом. – Иначе мы пропали.

– Господи боже! – воскликнула тетушка Клара. – Тебе с таким драматическим талантом на сцену надо.

Эвелин положила руку матери на запястье:

– Просто я не понимаю, как мы можем обратиться за помощью к кому-то чужому и довериться ему. Может быть, будет лучше не выносить это за пределы семьи?

– Нам больше не к кому обратиться, Эвелин.

Тетушка Клара поставила чашку на блюдце.

– Очаровательно.

– Давайте без этого. – Сесилия недовольно сжала губы. – Если привлечь моих родственников, то скандал будет еще громче. А братья Джона живут в Америке. Все просьбы выслать денег они, вне всякого сомнения, проигнорируют и спишут это на великий бескрайний океан, нас разделяющий. – Она вздохнула. – Мы должны справиться с этим сами. Причем немедленно, пока не завертелись жернова сплетен. Пожалуйста, Эвелин, поезжай к леди Вайолет. Ради меня.

– И ради меня, – вставила тетушка Клара. – Иначе я рискую лишиться здравомыслия, если еще хоть минуту буду слушать весь этот вздор.

Эвелин посмотрела на мать. Сколько раз им вдвоем приходилось разбираться с последствиями ошибок ее отца? Любовь к матери всегда брала в ней верх над неприятием подобных поручений – даже таких сложных, как это.

– Если тебе от этого станет легче, – сказала Эвелин, – я отправлюсь сию же секунду.

– Ты не представляешь, насколько легче мне станет.

Эвелин поставила чашку на стол и встала с кресла.

– Тетушка Клара, распорядитесь, чтобы подали карету.

Тетушка Клара фыркнула в свою чашку.

– Милая моя, где, ты думаешь, я ее прячу? На чердаке?

Эвелин замялась. Ей было совершенно непонятно, как добраться до клуба без кареты. Ей было непонятно, как вообще без нее куда-то можно добраться.

– Значит, вы хотите, чтобы я пошла пешком через полгорода?

– Ну, разумеется, нет, – ошарашенно ответила ее мать.

Тетушка Клара закатила глаза.

– У миссис Биллингем есть двуколка, – сказала она. – Ее дом в конце улицы. Можешь завтра после обеда постучаться к ней и спросить, не собирается ли она в город на рынок: она обычно ездит туда по субботам.

Эвелин чрезвычайно не нравилась эта затея. Мало того что нужно обращаться за помощью к леди Вайолет, так теперь придется еще и просить незнакомку.

Но ее мать только кивнула и произнесла:

– Замечательный план.

И деваться уже было некуда.

Глава 4

Эвелин повезло: миссис Биллингем действительно нужно было в эту субботу в Йорк, и вот они уже тряслись с ней вместе в низенькой двуколке, запряженной ослом, который то и дело начинал реветь, встречая по дороге породистых упряжных лошадей и тощих безродных кляч.

Эвелин ехала молча, наблюдая, как пространство вокруг них начинает постепенно уплотняться. Йорк, по сравнению с Риккаллом, казался ей тесным и узким. Дома будто специально стремились затмить собой небо и, сжимая в свои тиски дороги, с каждым кварталом становились все выше и стояли все ближе друг к другу. Однако во всем этом – разрушающихся стенах замка, дубовых фахверковых зданиях эпохи Тюдоров, величественном готическом соборе – было свое очарование. Они ехали не спеша вдоль реки – ее ленивые воды мерцали в лучах позднего солнца, а на набережной парами гуляли женщины с зонтиками, резвились дети и тявкали, гоняясь за ними, маленькие собачки.

Миссис Биллингем обеспокоенно посмотрела на Эвелин:

– В первый раз в Йорке, да?

– Не совсем, – ответила Эвелин.

Когда-то она бывала в этом городе часто – пока не ушел отец. Когда они приезжали, он с утра до вечера сидел в Йоркширском клубе[5], а они с Бесси коротали время в Садовом музее, наслаждаясь сладким ароматом цветов и нежным вкусом бисквитных пирожных, которые они покупали в чайной. Отец, как правило, оставался в городе на ночь, и им приходилось ехать домой одним. Всю дорогу они либо смеялись, либо дремали – в зависимости от того, сколько пирожных успели съесть. От этого воспоминания ее сердце пронзила острая боль. За Бесси. За все те часы, которые они провели вместе, – нет, даже за годы, – и вот отец отнял их у нее, как отнял и столько всего остального.

– А ты разговорчивая, а? – сказала миссис Биллингем и потянула за вожжи. Осел остановился. – Ну вот, Музеум-стрит.

Эвелин подняла взгляд на знакомый красный кирпич гостиницы клуба и почувствовала, как заколотилось ее сердце.

– Я на рынке надолго не задержусь, – сообщила миссис Биллингем. – Если не закончишь к моему возвращению, можешь поймать карету и сама добраться до своей тетушки.

– Уверена, мне не потребуется много времени, – ответила Эвелин, сама стараясь в это поверить, и, выйдя из повозки, подошла к стоящим у входа мужчинам в ливреях.

– Достопочтенная мисс Ситон, дочь барона Ситона, желает видеть леди Вайолет, дочь герцога Пемберийского.

Мужчины перекинулись взглядами и бросились как один открывать перед ней большие дубовые двери.

Глава 5

Гостиница клуба выделялась среди прочих подобных мест по двум причинам. Первая и самая любопытная – она принадлежала одному из тех немногих аристократических клубов Англии, что позволяли женщинам селиться в их гостиницах. Конечно, дамы в большинстве своем предпочитали роскошный отель «Роял Стейшн» рядом с железнодорожным вокзалом либо «Харкер» на площади Святой Елены – однако, впрочем, дамы эти не были дочерями герцога Пемберийского, который единолично проспонсировал полный ремонт этого здания.

А что до второй причины, то, несмотря на огромный прыжок в сторону равноправия, золотой ключик на стойке регистрации этой гостиницы получила – и оставила себе – одна-единственная женщина.

Леди Вайолет.

И все же Эвелин казалось, что только она может чувствовать себя как дома в здании, в котором остальные останавливались лишь на пару ночей, в котором дамы были в заметном меньшинстве и в котором каждая лишняя минута, проведенная в ожидании, тянулась вечность. Эвелин скрестила ноги и тут же поменяла их местами, наблюдая, как по вестибюлю носятся туда-сюда лакеи и снуют из стороны в сторону горничные. Повсюду в бело-синих мраморных вазах стояли цветы: какие-то специально подрезали покороче для низких кофейных столиков, а из каких-то собрали большие пышные букеты. На столике перед ней были разложены утренние газеты, но, поскольку ей не хотелось запачкать пальцы чернилами, она просто пробежала глазами по заголовкам. Самый крупный из них сообщал о восьмидесятилетии королевы Виктории и торжествах, которые состоятся по этому поводу в Лондоне в первую неделю июня, а в других говорилось о вспышке бубонной чумы в Египте и появлении в продаже нового лекарства под названием «Аспирин». Эвелин уже перечитала их дважды, когда к ней подошел один из лакеев и с напряженным выражением лица сообщил:

– Леди Вайолет оповещена о вашем прибытии.

– Чудно, – ответила Эвелин, не рассчитывая, однако, что та сию же минуту за ней пошлет. Было совершенно ясно, что она – заставляя Эвелин как простолюдинку сидеть в вестибюле и ждать, уставившись в пол, на плитке которого переплетались белая роза Йорков и красная роза Ланкастеров, – намеренно демонстрировала ей свое пренебрежение.

Поднятая газета рядом с ней опустилась, обнаружив за собой светловолосого молодого человека с румянцем на щеках.

– Знаете ли, если она не спустилась к вам сразу, то подозреваю, что не спустится вовсе.

Эвелин подняла бровь. У него были ярко-синие глаза и волосы цвета пшеницы. Нос был кривой – как и улыбка, – однако было в этом что-то чарующее, будто он хранил какую-то тайну и, возможно, даже мог ей с нею поделиться. Но занимательнее всего был его акцент: плавный, тягучий, как мед, выговор американца.

– Вообще-то мне это только на руку, – мимолетно улыбнувшись, ответила Эвелин. Если так, то ей не придется выслушивать уколы леди Вайолет.

Любезная улыбка на его лице дрогнула.

– Я… Чего?

– Я буду только рада посидеть здесь еще какое-то время, а затем просто уйти – так я смогу сказать, что по крайней мере я пыталась. А что же вы?

Молодой человек озадаченно на нее посмотрел:

– А что же я?

– Кого ждете вы?

Он отвел взгляд.

– Всю ту же леди Вайолет. Но я тут сижу уже два дня, и она меня так и не позвала.

Из уст англичанина эта фраза прозвучала бы язвительно, но он произнес ее как-то весело.

– Вы сидите здесь целых два дня?

– С перерывами, – поспешил возразить он. – Я два раза приходил к ней днем и дважды был отвержен.

– Отвержен? Или не удостоен внимания?

Уголки его рта дернулись, изобразив нетвердую улыбку.

– И то и другое.

Эвелин наклонила голову набок:

– Из-за того, что вы американец?

– Из-за того, что я нарушил ее покой. – Он смахнул с лица белокурую прядь. – А что такого в том, что я американец?

– Объективно – абсолютно ничего, – ответила Эвелин. – Но такие, как леди Вайолет, считают, что американцем быть… ох, еще хуже, чем заниматься торговлей. – Она прищурилась и изучила его взглядом: усталые плечи, темные круги под глазами. – Дайте-ка угадаю, – сказала она, подвинувшись поближе, чтобы не поднимать голос, – вы сын богача из Нью-Йорка, приехали свататься к леди Вайолет и обнаружили, что она предпочла запереться у себя в комнате, лишь бы не обедать с американцем – ведь иначе будет скандал.

Она заметила, как на его лице отразилось недоумение.

– Вообще-то, – сказал он, прокашлявшись, – я сын богача из Массачусетса, посланный от имени лорда Пемберийского попытаться уговорить леди Вайолет приехать на лето в Шотландию. Я учился в Оксфорде с ее братом.

Эвелин поморщила нос:

– Ну и скука. Никакой романтики и широких жестов. А вы точно уверены, что не влюблены в нее без ума?

Американец проворно свернул газету и положил ее на пустой стул рядом с собой.

– А вы здесь зачем?

– Ой, да так, знаете. – Эвелин пренебрежительно махнула рукой. – Женские глупости.

– А вот и нет, совершенно не знаю. – На его лице заиграла томная улыбка. – Не хотите ли мне рассказать?

– Да, мисс Ситон. Не хотите ли?

Они как один тотчас обернулись на голос: леди Вайолет возникла из-за выставленных в ряд гортензий, словно призрак. В своем фиолетовом повседневном платье, с прической из завитых и аккуратно заколотых под бархатной шляпкой светлых волос она сама казалась полевым цветком. Пристальный взгляд ее зеленых глаз ослеплял, а от ее хрупкой красоты и бриллиантов перехватывало дыхание. Таким, очевидно, было ее воздействие на американца, который несколько секунд сидел, точно окаменев, а когда встал, чтобы с ней поздороваться, в спешке задел коленями кофейный столик.

– Ну наконец-то. – Он снял шляпу, отвешивая ей поклон. – Я думал, вы заставите меня сидеть тут еще целый день.

– Натаниэль, в сотый раз тебе повторяю: я в Шотландию не поеду, так папе и передай. – Она строго посмотрела на него и повернулась к Эвелин: – Я пришла узнать, чего от меня понадобилось вам, мисс Ситон. Лакей сказал, что ему показалось, будто вы пришли сюда пешком. «Но ведь не из самого же Риккалла?» – удивилась я. И тогда он рассказал мне самое интересное.

Мягкий стук каблуков, цокающих по плитке, словно затих вместе со звоном колокольчиков на стойке регистрации. В ушах Эвелин боем курантов остался звучать только громкий голос леди Вайолет:

– Кемпер сказал, что в начале недели через Йорк проезжал целый караван карет и направлялись они в сторону Риккалла. Кареты были полицейские. Они остановились у отеля «Роял Стейшн»: спрашивали дорогу. – Она повернулась к американцу и добавила: – Риккалл столь мал, что ты, скорее всего, промчишь мимо и даже его не заметишь.

– Ясно, – бросил американец.

– И тут я подумала: «Любопытно – вот Кемпер увидел, как в Риккалл тянется вереница карет, и вот вы, мисс Ситон, появляетесь через несколько дней на моем пороге!» – Она снова бросила взгляд через плечо Эвелин: – Мисс Ситон живет в Риккалл-холле.

– Я догадался, – ответил американец.

– Итак, мисс Ситон, – леди Вайолет снова устремила свой жгучий, испытующий взгляд на Эвелин, – с какой целью вы решили меня навестить?

Эвелин сжигало желание встать и уйти из этого вестибюля, притвориться, что и ноги ее там не ступало. Ей хотелось отмотать время назад, хотелось, чтобы мать ее никуда не посылала, чтобы отец не сломал им жизнь, но больше всего – чтобы леди Вайолет перестала на нее смотреть. Потому что казалось, что с каждой секундой ее взгляду все яснее открывается правда.