Искра для угасающего мира

Искра

Вечер выдался промозглым и безрадостным, точно сама осень выжимала душу из города, оставляя после себя лишь мокрый асфальт и ошметки желтой листвы в лужах. Я шла по обочине, уворачиваясь от брызг проносящихся машин, и думала о коте. Накормила ли его мать. О том, что молоко в холодильнике наверняка прокисло, а он терпеть не может прокисшее молоко. О незаконченном отчете, который ждал меня на столе, о ворохе бумаг, который с понедельника превратится в нескончаемый кошмар. О том, что отпуск, который я откладывала уже три года, снова не случится. Моя жизнь была клубком таких вот мелких, незначительных забот, туго стянутых в один большой узел под названием «надо» и «обязана». Голова гудела от усталости, в висках стучало, и я почти физически ощущала, как время утекает сквозь пальцы, песчинка за песчинкой, унося с собой что-то важное, что я так и не успела понять и разглядеть. Даже мое имя, странное и непонятное для современного мира, раздражало меня с самого детства. Это отец выбрал его, встречая маму, со мной на руках, возле роддома. Солнце горело огнем в прядях моих медных младенческих волос.

Наушники глушили городской шум, но не могли заглушить внутренний. Я была полностью поглощена этим белым шумом собственных мыслей, не замечая ничего вокруг. Забравшись в свою развалюшку-машину, я включила печку, чтобы согреться, и тронулась с места. Музыка продолжала свой ритм, наушники я не снимала. Переезд. Замигал светофор, предупреждающий о проходящем поезде. Успею! Я нажала с силой на газ…

Последнее, что я почувствовала – это ледяной удар по груди, короткий полет и оглушительный хруст собственных костей. Не больно. Совсем. Просто шок, будто вселенский щелбан по лбу. И пронзительный, уходящий в никуда визг тормозов. А потом…тишина. Ничего. Ни страха, ни света в конце туннеля. Ничего, кроме плавающего в пустоте ощущения собственного «я». Мысли текли лениво, как сонные мухи по стеклу. «Ну вот и все. Кончилось. А я так и не съездила в отпуск.»

Тишина была густой, как мед, и бездонной. В ней не было ни времени, ни пространства, только я – сгусток осознания, лишенный формы и памяти. Я пыталась вспомнить что-то еще из своей жизни – лицо матери, первую любовь, вкус шоколада, – но все это уплывало, как дым, оставляя после себя лишь призрачный след. Только чувство невыполненного долга и легкое, почти комическое раздражение от собственной нелепой концовки. «Какой идиотский финал», – подумала я, и эта мысль показалась мне сейчас единственно настоящей. Не было ни панорамы жизни, ни видений, только тупая, будничная досада. И все же, где-то в самой глубине этого растворенного «я» тлела крошечная искра – не желания жить, нет, это было слишком громко, а скорее тихое, упрямое любопытство. А что, если? Что было бы дальше? Неужели все это – суета, отчеты и прокисшее молоко – и есть весь смысл? В этой абсолютной пустоте мое «я» вдруг яростно, до судороги, захотело ответа.

Пустота вдруг вздохнула и потеплела. В ней зародился свет. Не слепящий, а мягкий, золотой, и в нем возникла фигура. Не ангел с крыльями и не бог с бородой. Просто… Сияние в форме человека. Оно не говорило ртом, слова возникали прямо у меня в голове, тихие и безграничные, как океан.

– Эридия умирает. Магия, что была ее кровью и душой, иссякает. Мир трескается, рассыпается в прах. Ему нужен Ключ. Новая, чистая душа, незапятнанная нашим упадком.

Я не поняла ни слова. Эридия? Магия? Мне бы о коте подумать, о незаконченных отчетах на работе. Но свет словно читал меня.

– Твое тело мертво. Твой выбор – уйти в ничто или принять новую плоть. Стать надеждой для мира, который тебя не знал. Согласна ли ты?

Раздумывать было странно. Я только что убедилась, что после смерти – ничего. А тут… предложение. Пусть безумное. Жажда жизни, та самая, что заставила меня когда-то выбрать профессию врача. Резко подняла голову.

– Да. Да, я согласна! – крикнула я беззвучно в пустоту.

– Твои родители назвали тебя Искрой, даже не ведая, какую истину они прозрели. Это не случайность. Не просто имя. Это – суть. Ты – не просто новая душа. Ты – та самая искра, что может разжечь угасающий огонь. Только чистая, рожденная в ином мире энергия способна дать начало новому пламени. Ты – Искра для угасающего мира. Прими же свою судьбу.

Имя, которое я носила всю жизнь, в один миг обрело невероятный, пугающий вес. Предназначение. Свет поглотил меня…

Первый сигнал— запах. Сладковатый, пыльный аромат увядшей полыни и чего-то чужого, фиалкового. Потом – тактильные ощущения. Твердая, колючая почва под спиной. Прохладный ветерок, ласкающий кожу… Кожу? Я открыла глаза. Надо мной было небо.

Но не мое, родное, сизое от смога, а чужое: лиловое, с переливами аквамарина по краям. Я лежала на поляне, усыпанной фиолетовой травой. Я была абсолютно голая. Подняла руку – и замерла. Это была не моя рука. Более длинные пальцы, более нежная, идеальная кожа без родинки на запястье, которую я всегда так не любила. Я провела ладонью по животу – плоский, упругий. По бедрам – гладкие, сильные. Грудь… больше и чувствительней. От прикосновения соски налились жаром, по телу пробежала мелкая дрожь.

Я села, смотря на свое новое тело с смесью ужаса и жгучего, почти неприличного любопытства. Это был ящик с новыми, неопробованными игрушками. Каждый нерв звенел, каждая пора дышала. Ветер обвивал лодыжки, касался внутренней стороны бедер, и я непроизвольно сжалась от странного, нарастающего возбуждения. Это было пугающе и… невероятно. Я была жива. Я была другой. Я была вся – одно сплошное, обостренное до боли чувство. Я обняла себя за плечи, чувствуя под пальцами мурашки. Где я? Что это за мир? И что теперь будет?

Трава рядом со мной вдруг пошевелилась и с тихим хлюпающим звуком ушла вниз, обнажив участок черной, маслянистой трясины. Я отползла, сердце заколотилось. Поляна была небезопасна. Она медленно, но верно засасывала все, что на ней находилось. Страх, холодный и отчетливый, наконец пробился сквозь завесу эйфории. Я вскочила на ноги, готовая бежать, но не знала куда. Я была абсолютно одна, голая и беспомощная, в незнакомом умирающем мире.

И тут я услышала шаги.

Элориэль

Дни в Эридии сливались в единую, безрадостную полосу. Небо, проглатывая последние лучи угасающего солнца, окрасилось в грязно-багровые тона, словно мир истекал кровью из открытой раны. Я стоял на краю обрыва, наблюдая, как тени удлиняются и поглощают остатки света. Воздух, как всегда, был густым и тяжелым, с привкусом пепла и окисленного металла – привычный вкус упадка. Мои мысли блуждали по замкнутому кругу: распадающиеся заклинания, руины городов, чьи имена уже стерлись из памяти, и тихий, непрекращающийся гул умирающей магии. Она уходила, как вода в песок, и с каждым днем я чувствовал это все острее – сквозь собственную иссохшую силу, сквозь трещины в земле и в самой реальности. Внезапно ледяная игла чужеродной энергии вонзилась мне в сознание, вырвав из мрачного транса.

Я чувствовал всплеск задолго до того, как увидел его источник. Резкий, как удар хлыста, визг чужеродной магии разорвал унылую гармонию упадка. Это было похоже на чистую ноту, спетую в гниющем склепе. Невыносимо ярко. Невыносимо чуждо. Мой внутренний компас, всегда настроенный на искажения магического поля Эридии, указал направление. К Трясинным полям. Ирония судьбы. Место, где мир особенно старательно расползается по швам, породило нечто новое.

Путь через Трясинные поля был привычным маршрутом патрулирования, но сегодня каждый шаг давался с трудом. Воздух, насыщенный гниением, вибрировал от недавнего выброса энергии, словно после грома. Моя собственная магия, обычно инертная и подчиняющаяся лишь воле, сейчас клокотала и металась, реагируя на эхо того всплеска. Это было похоже на фантомную боль в ампутированной конечности – воспоминание о силе, которой больше не существовало. Я шел, почти не глядя под ноги – тело помнило каждый безопасный камень, каждый островок твердой почвы в этом море гниющей плоти мира. Мысль отвернуться и уйти, оставив этот аномальный всплеск на произвол судьбы, была не трусостью, а холодной, расчетливой логикой выживания. Вмешиваться – значило нарушить хрупкое равновесие распада, привлечь внимание того, что пряталось в глубине трясин. Но та самая искра, что когда-то заставила меня дать Клятву – не людям, не богам, а самому камню и ветру Эридии, – тлела даже под пеплом столетий. Она и вела меня сейчас вперед, сквозь чахлый лес, к эпицентру бури, которая могла оказаться как последней надеждой, так и новым проклятием.

Я двинулся бесшумной тенью, привыкший к тому, что камни крошатся под ногами, а деревья шелестят высохшей листвой, словно костями. Этот мир медленно умирал, и я был его свидетелем. Хранителем руин. И увидел ее.

Она стояла на поляне, голая, с развевающимися на лиловом ветру медными волосами. Ее кожа, не тронутая чахлой серостью Эридии, казалась ослепительно белой, почти сияющей. Она была живым воплощением того всплеска. Не видела, что земля под ногами живая и жаждет плоти. Я наблюдал, как она в ужасе отскакивает от внезапно разверзшейся трясины. В ее движениях была грация дикого зверька, но не было никакого смысла. Никакой магической защиты. Она просто смотрела по сторонам, ища спасения, которого здесь не могло быть.

Часть меня, та, что давно смирилась с неизбежным, советовала просто развернуться и уйти. Еще одна смерть в мире, полном смертей. Что изменится? Но другая часть – та, что когда-то давала клятву хранить то, что осталось – сжалась в комок. Этот всплеск… эта чистота… Ангел Истока, неужели это то, о чем говорили пророчества? Она сделала неверный шаг, и ее нога по щиколотку ушла в черную жижу. Раздался тихий, полный отчаяния вскрик. Мыслей больше не было. Было действие. Я сорвался с места. Трясина уже тянула ее вниз, с жадным чавканьем обнимая ее голень.

—Не двигайся! – крикнул я, и мой голос прозвучал хрипло от долгого неиспользования.

Ее глаза, широкие и зеленые, как молодая листва, которую я не видел веками, уставились на меня в животном ужасе. Она замерла.

Я нашел твердый участок, послал немного магии – жалкую искру того, что когда-то было могучей силой – чтобы на мгновение укрепить грунт перед ней. Хватило на то, чтобы сделать два шага. Я схватил ее за руку. Ее кожа обожгла меня своим теплом. Она легкая. Я рывком выдернул ее из трясины, которая с негодующим хлюпаньем отпустила свою добычу. Она врезалась в меня, вся дрожащая, испачканная черной грязью. Ее тело прижалось к моему, и я почувствовал это снова – тот самый визг чистой магии, но теперь приглушенный, смешанный с ее страхом и теплом ее кожи. Моя собственная, иссохшая магия, отозвалась на ее прикосновение глухим, болезненным стуком, словно ожившим нервом под мертвой плотью. Она пыталась что-то сказать, захлебываясь, ее пальцы впились в мою одежду.

—Молчи, – отрезал я, сбрасывая с плеч свой плащ и закутывая ее с головой. – Двигаться нельзя. Только я.

Завернув ее в кокон, я подхватил ее на руки. Она не сопротивлялась, просто прижалась ко мне, вся напряженная, и тихо плакала. Ее дыхание было горячим у меня на шее.

Я понес ее прочь от этого гиблого места, чувствуя, как сквозь ткань плаща жжет меня ее тело. Это притяжение было тревожным. Неизбежным. Кто ты, дитя иного мира? Предвестник конца или того, что будет после? Впереди, на уступе скалы, темнели руины моего убежища – последнее место, что я мог назвать домом. Туда. Пока что – туда.

Бран

Сколько лун прошло с тех пор, как эльф заточил меня здесь? Я давно перестал считать. Время в каменном мешке текло иначе – не днями и ночами, а приступами боли от магических оков и редкими визитами моего тюремщика. Он приходил, молча ставил миску с водой и кусок грубой лепешки, иногда что-то бормоча себе под нос на своем изысканном, мертвом языке. Я делал вид, что сплю, но сквозь прищур следил за каждым его движением, выискивая слабость, момент небрежности. Ее не было. Он был точен и холоден, как механизм. В перерывах между его визитами я предавался воспоминаниям. О лесах, что когда-то были полны жизни, о запахе хвои после дождя, о свободе бега на всех четырех лапах, когда ветер свистел в ушах. Теперь от тех лесов остался лишь прах, а я стал реликвией, диковинным зверем в коллекции последнего мага умирающего мира. Я ненавидел его не только за плен, но и за это – за то, что он заставил меня стать напоминанием о том, чего больше нет.

Камень холодный. Всегда холодный. Он впитывал тепло, высасывал силы. Но я не сдавался. Я выдыхал пар в темноту, и он рассеивался под потолком моей клетки. Я ненавидел потолок. И стены. И прутья, что пахнут горькой магией. Они жгут шкуру, если прикоснуться надолго. Я ненавижу его. Эльфа. Холодного, молчаливого. Он принес меня сюда. Сказал, что изучает «упадок». Изучает, как мир дохнет. Как я дохну в этой каменной норме.

Иногда, в особенно долгие часы, я позволял себе снова принять свой человеческий облик. Это было мучительно – чувствовать, как уродливая прямота костей сковывает движения, как тупая кожа на подушечках ладоней теряет чуткость. Но в этой форме ум работал иначе, не замутненный звериной яростью. Я мог анализировать. Запоминал звук поворота ключа в замке, скрип каждой половицы за дверью, отдаленные шумы из верхних этажей. Я составлял в ухе карту этого места, этого склепа. Я знал, что эльф почти не спит. По ночам доносился мерный гул его голоса – он читал заклинания, пытаясь вдохнуть жизнь в умирающие артефакты. Я чувствовал, как от этих попыток содрогается магическое поле крепости, словно от предсмертных судорог. Это рождало во мне злорадное удовлетворение. Он, всезнающий и могущественный, был так же бессилен перед концом, как и я, зверь в клетке. Мы оба были пленниками Эридии, просто моя тюрьма была теснее. И вот, вползая в очередную ночь, в самый унылый час перед рассветом, когда даже камни, казалось, замирали в отчаянии, я уловил его. Новый запах. Он ворвался в мое сознание не как отдельная нота, а как целая симфония, как взрыв света в кромешной тьме

Я ворочался на соломе, которая воняет плесенью. В получеловеческом облике – так проще, меньше магии тратится, меньше жжет прутья. Но когти все еще торчат из пальцев, и я царапаю ими камень пола. Оставляю метки. Чтобы помнили, что я здесь. Что я жив. Потом я замер. Нос вздрогнул. Явь? Или сон? Воздух, несущийся из щели под дверью, изменился. Пахло пылью, тленом, застоялой магией эльфа… и чем-то еще. Чем-то новым.

Я поднял голову, вдыхая полной грудью, раздувая ноздри. Ловя тончайшую нить. Цветочная пыльца после дождя. Теплая кожа. Чистый пот. И что-то… глубинное. Ядро. Как спелый плод, полный сладкого сока. Внутри все сжалось, потом взорвалось жаром. Это… Это…

Мгновение— и я уже стоял на четырех лапах в своей второй форме. Шерсть встала дыбом вдоль хребта. Из горла вырвался низкий, протяжный рык, который я не мог сдержать. Клетка вибрировала. Это она. Та, чей запах сводит с ума. Чей запах значит… Все. Мое. Ключ. Судьба. Воздух.

Инстинкты ревут, требуя вырваться, найти, обнюхать, прикоснуться. Защитить. Пометить. Я бросился на прутья, и магия ударила меня током, отбрасывая к стене. Боль острая, знакомая. Но сегодня она не останавливает. Сегодня она – просто досадная помеха.

Я снова кинулся вперед, уже не в ярости, а с холодной, хищной целеустремленностью. Стал царапать пол, готовясь к прыжку. Дверь. Слабое место. Замок, не камень.

Услышал его шаги. Эльф. Он нес ее. Мой нос не врет. Она рядом. Ее запах смешивается с его – это сводит с ума еще сильнее. Ревность, острая и ядовитая, впивается когтями в глотку. Он прошел мимо. Вверх, по лестнице. В свои покои. Я остался в темноте, вся шкура горела, мускулы играли под ней, как натянутые тетивы. Я услышал, как где-то там хлопнула дверь. Наступила тишина.

Отступил в самый тень клетки, сливаясь с ней. Мои глаза горели в темноте. Язык чувствовал на губах вкус ее воздуха. Он думает, что клетка удержит. Он думает, что я зверь, которого можно приручить голодом и холодом. Он не понимает. Он принес сюда не просто диковинку. Он принес мою причину. Мой смысл дышать. Мою погибель и мое спасение. Я закрыл глаза и снова вдохнул. Запомнил. Ее запах теперь живет во мне. Он будет моим компасом. Клетка не удержит.

Искра

Я лежала на чужой кровати в чужой комнате и пыталась дышать ровно. Воздух здесь был густым, пыльным, пах старыми книгами и сухими цветами. Как в заброшенной оранжерее. Свет фильтровался сквозь высокое узкое окно, падал на стену. И на трещину. Длинную, зигзагом, будто молния, застывшая в камне. Я провела взглядом по ней, искала начало и конец, но не нашла. Она просто была. Часть этого места. Часть этого мира, который, как сказал тот эльф… умирал. Элориэль. Он назвал свое имя, когда принес меня сюда. Бросил его, как камень, и замолчал. Принес воды, какую-то безвкусную пасту из зерна, оставил у двери груду одежды. Смотрел на меня так, будто я инопланетный организм, которого он вот-вот решит препарировать. Холодный. Отстраненный. Но в его прикосновении, когда он тащил меня из той трясины, была сила. И сейчас, когда он ушел, моя рука все еще помнила жар его пальцев.

Я села, и плащ, в который он меня завернул, сполз. Воздух коснулся кожи, и я снова вздрогнула. Это тело… оно все еще казалось мне чужим. Слишком чувствительным. Каждый мускул ныл от усталости, но кожа жила своей собственной, лихорадочной жизнью. Я осторожно тронула пальцем собственное запястье. Легкая дрожь побежала по руке. Безумие. Меня зовут Искра. Это единственное, что осталось от меня прежней.

Я подошла к груде одежды. Простые полотняные штаны, слишком длинные, и туника из грубой ткани. Оделась. Ткань царапала соски, и я закусила губу. Концентрация – вот что мне было нужно. Как на сложной операции. Дышать. Наблюдать. Выживать.

Я вышла в коридор. Дворец… или что это было… оказался огромен и пуст. Под ногами скрипел песок, нанесенный ветром. Сквозь дыры в сводах было видно лиловое небо. Тишина давила на уши. Не было голосов, не было шагов, не было жизни. Только шелест чего-то сухого, перекатываемого ветром.

Я вернулась в комнату. Темнело. В углу на подставке мерцал кристалл, излучая тусклый, холодный свет. Его сияние было неровным, будто он с трудом боролся с наступающей тьмой. Легла, укрылась тонким одеялом, и просто смотрела на трещину на стене, пока она не начала расплываться в глазах. Заснула. Мне приснилась авария. Вспышка фар. Не боль, а удар. Толчок.

Я проснулась от того, что в комнате кто-то был. Он стоял в дверном проеме, залитый лунным светом из окна. Элориэль. Серебристые волосы казались жидким металлом, черты лица – резкие, отточенные. Он смотрел на меня. Мне показалось, он не дышал.

– Ты не спишь, – сказал он. Его голос был тихим, без эмоций.

Я молча покачала головой, приподнявшись на локте. Одеяло сползло.

– Я должен быть уверен, – произнес он, делая шаг внутрь. – Магия твоего мира… она может быть заразной. Опасной для того, что осталось.

Он подошел совсем близко. От него пахло холодным камнем и чем-то горьким, как полынь.

– Я не чувствую в тебе зла. Но я должен проверить.

Его рука поднялась. Пальцы были тонкие, длинные. Он не касался меня. Держал ладонь в сантиметре от моего лба. Я почувствовала… покалывание. Легкий электрический разряд, бегущий по коже. Мои волосы на руках встали дыбом. А потом что-то щелкнуло. Не в воздухе. Внутри меня. Глубоко в груди, где-то за ребрами, будто лопнула невидимая струна. Я вздрогнула всем телом. Его глаза расширились. Его магия… она не была чужой. Она была как ключ, подобранный к замку, о котором я не знала. Он чувствовал это тоже. Его холодная маска дала трещину. В его взгляде появилось что-то голодное, изумленное. Его пальцы все же коснулись моего виска. Тепло растеклось от его прикосновения по всему телу, разлилось горячей волной по жилам. Я услышала, как сорвалось мое дыхание. Его пальцы скользнули по щеке, к шее, коснулись ключицы. Кожа под его рукой горела. Он наклонился. Его дыхание смешалось с моим. В его глазах бушевал тайфун. Борьба. Любопытство. Жажда.

– Ты… – произнес он это слово с придыханием, словно делая открытие.

Я не могла отвести взгляд. Не могла отодвинуться. Это было безумие. Он был чужой. Этот мир был чужой. Но мое тело, это новое, предательское тело, кричало, что это – единственное, что было по-настоящему правильным с момента моего пробуждения. Он поцеловал меня.

Это был не нежный поцелуй. Это был захват. Вопрос и ответ одновременно. Его рука на моей шее, пальцы вплелись в мои волосы. Его магия ударила по мне, как ударная волна, и моя… моя отозвалась. Вспыхнула из того самого места, где щелкнуло. Я ответила на поцелуй. Глупо, безнадежно, отчаянно. Мои руки сами нашли его плечи, вцепились в ткань его одежды. Он сбросил одеяло. Его ладонь скользнула по моему ребру, к животу, к бедру. Грубая ткань туники казалась невыносимой преградой. Он оторвался от моих губ, его дыхание было прерывистым. Он смотрел на меня, будто пытаясь разгадать последнюю загадку мира. Потом его губы прижались к моей шее, к ключице. Его язык был горячим на моей коже. Я закинула голову назад, потеряла опору, упала на подушки. Он последовал за мной, его вес прижал меня, и это… было правильно. Это был якорь в этом безумном мире. Единственная реальная, осязаемая вещь. Он не сказал больше ни слова. Только касался. Его магия плела вокруг нас невидимую паутину, и я вся горела в ее узлах. Я отдалась ощущениям. Страху. Жажде. Невероятному, дикому облегчению. Я была не одна. И я была жива.

Элориэль

Тишина после бури всегда была обманчива. Я лежал на спине, глядя в темноту, и слушал ее дыхание. Ровное, глубокое, доверчивое. Искра. Имя, которое она прошептала мне в промежутке между поцелуями и сном. Оно звучало странно, угловато для слуха, но на ее языке оно, должно быть, означало что-то хорошее. Нечто столь же теплое и живое, как и она сама.

Ее тело было расслаблено, прижатое ко мне боком, голова на моем плече. Рука лежала у меня на груди, ладонью вниз. Я чувствовал исходящее от нее тепло, тот самый ровный, спокойный жар, который не обжигал, а согревал изнутри. Ее магия, теперь знакомая и почти родная, тихо пульсировала в такт нашему дыханию, сплетаясь с моей собственной, уставшей и истощенной. Она была подобна чистому роднику, забившемуся в высохшем русле. И я, изможденный путник, не мог оторваться, боялся, что это мираж.

Но это было реально. Ее кожа под моей ладонью была реальна. Ее запах – смесь ее собственного, незнакомого аромата и моего – был реальностью. И та пустота, что зияла во мне веками, вдруг… сжалась. Не исчезла. Но ее края стали менее острыми.

Я осторожно, чтобы не разбудить ее, высвободился из ее объятий и встал с постели. Холодный камень пола обжег босые ступни, возвращая к суровой реальности. Я подошел к столу, заваленному свитками и пыльными фолиантами – немыми свидетелями моих безуспешных попыток понять, как остановить неизбежное. Рука сама потянулась к самому старому из свитков. Кожа была потертой, шершавой, завязки едва держались. Я развернул его, уже не глядя на выцветшие строки. Я знал их наизусть. Каждое слово, каждую метафору, каждую туманную угрозу.

«Когда мир отсыхает, как лист на ветру, и магия истекает последней кровью из его жил, явится Дитя Истока, рожденное за пределами упадка. Чистое сердце, не знавшее тлена, станет ключом к пяти вратам. Только пройдя Испытания Стихий, лишь соединив три судьбы воедино, обретет мир надежду на рассвет…»

Я всегда читал это как красивую метафору. Миф, призванный утешить умирающих. Последнюю сладкую ложь перед концом. Я искал «Дитя Истока» в артефактах, в забытых заклинаниях, в глубинах памяти мира. Я искал все что угодно, только не… не живую женщину. Не ее.

Я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Лунный свет выхватывал из темноты изгиб ее плеча, раскиданные темной медью волосы. Она потянулась во сне, ища меня, и, не найдя, хмуро сморщилась, затем снова погрузилась в сон.

Три судьбы. Я всегда считал, что это поэтический оборот. Но теперь… Теперь я чувствовал это. Нашу связь, ее и мою. И ту третью. Дикую, яростную, запертую внизу. Брана. Его ярость, его голод, его животную мощь. Он тоже был частью этого. Его магия, грубая и необузданная, была полярной противоположностью моей, но так же отзывалась на ее присутствие. Как будто мы были двумя половинками одного целого, которое не могло существовать без центра. Без нее.

Мысль была отвратительна. Делиться? С ним? С оборотнем, который едва ли способен на связную мысль? Но пророчество не оставляло выбора. «Соединив три судьбы воедино». Оно не говорило «две судьбы и примкнувший к ним».