Святая грешница. Возрождение

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мы живём в сложное, противоречивое время: смена государств, культур, эпох. Как понять, кто ты, где твоё место, если всё привычное рушится, а новое ещё сокрыто в тумане?..

Подобное человечество переживало не раз. Кризисы бывали локальные и глобальные. Но иногда наступает такой перелом, после которого жизнь людей, народов, стран меняется качественно и навсегда!

Таким переломом для Европы и для остального мира стала короткая, но блистательная эпоха, которую её деятели назвали «Ренашименто» [итал.], по-французски ― Ренессанс. Мы зовём её Возрождением.

В своём стремлении возродить высокие античные идеалы, которые деятели Возрождения считали вершиной человеческой культуры, они идеализировали Античность и потому окрестили тысячу лет, отделявших их от греко-римской эпохи, «тёмными» или «Средними Веками» ― как символ провала, культурного безвременья.

События, описываемые в романе, укладываются в рамки одной человеческой жизни. В этой крошечной точке на оси Бытия, сошлись два разных мира, две эпохи ― Средневековье и Возрождение ― так на рассвете ещё сплавлены воедино ночь и день.

Франция. Рубеж XIV-XV веков. Ещё недавно самое могучее государство Европы изнывает под бременем Столетней войны 1337-1453 с вечной своей соперницей Англией. Всевластие и мракобесие Церкви, распоясавшаяся от бесконтрольности знать, разорённые города и сёла, костры инквизиции, чума, пирующая на руинах былого могущества ― вот атмосфера, в которой родилась и живёт главная героиня романа.

Она ― собирательный образ, плоть от плоти «тёмных времён», в чьей судьбе, как в зеркале, отразилось её трагическое время. Ей суждено любить и ненавидеть, обретать и терять, умирать и находить силы, чтобы жить…

А в это время на юге Европы рождается итальянское чудо. Гордая вольнолюбивая Флоренция взрастила целую плеяду активных творческих и предприимчивых людей ― учёных и философов, художников и поэтов, меценатов и путешественников, бросивших вызов средневековым устоям и церкви, утверждавшей, что Творцом может быть только Бог, а рабская покорность ― единственный для смертного путь к бессмертию души. Их было немного, но эта горстка смельчаков сумела за короткий, в масштабах истории, срок до неузнаваемости изменить и лицо своих городов, и самого человека ― раскрепостить его душу и разум, всей своей жизнью утверждая безграничность творческих способностей и возможностей человека.

В романе обрели новую жизнь реальные исторические персонажи ― творцы Раннего Возрождения, достигшие бессмертия в своих творениях. В дошедших до нас жизнеописаниях основное внимание уделено именно их творчеству, но мало что известно об их личной жизни. Поэтому автор взяла на себя смелость предельно деликатно дофантазировать то, о чём умалчивают хроники, не исказив при этом исторические факты.

Давайте, глубокоуважаемый читатель, вместе заглянем в те далёкие и в чём-то близкие нам по духу времена. И, может быть, что-то поймём в себе сегодняшних…

Ваша София Куликова

КНИГА 1. АНРИЕТТА

ПРОЛОГ

Во мраке ночи все люди слепы,

и ночью даже птицы не поют…

Громоздкий деревянный ящик с впряжённой в него парой крепких коренастых лошадок, скрипя и постанывая, натужно преодолевал вырастающие на пути ухабы. Недавние затяжные дожди поначалу размыли дорогу. Потом не по-осеннему дерзкое солнце подсушило бурое чавкающее месиво, перепаханное колёсами повозок. И теперь оно превратилось в некое уродливое подобие морского пейзажа с карикатурно застывшими волнами и бурунами.

Для тех, кто находился внутри, неуклюжая трясущаяся колымага, гордо именуемая каретой, на такой дороге стала настоящим орудием пытки.

Жалобно застонав, экипаж качнулся на очередной колдобине.

Деревянная ставня, прикрывавшая прямоугольное оконце на боковой стенке, приподнялась. В проёме показалось хорошенькое совсем юное личико, обрамлённое поникшими складками полотняного чепца-барбетты.

Убедившись, что простиравшийся за окном однообразный ландшафт и не думает меняться, молоденькая путешественница устало вздохнула: «Господи, когда-нибудь кончится это мучение?!»

Ей было очень неуютно в напряжённой неловкой позе. Тряска ни на миг не давала забыть о жёсткости сиденья. К тому же, её спутник, развалившись, сгрёб под себя все подушки. Без малого три часа, пока спотыкающиеся лошади тащили карету по направлению к поместью, казались бесконечными.

Она ещё раз, без особого, правда, интереса, оглядела знакомые до мелочей окрестности: пожухлая стерня, чахлый кустарник да редкие купы деревьев с побуревшей листвой. Вот и всё, за что мог зацепиться взгляд. И только жалкие, на пять-шесть дворов, деревеньки изредка нарушали царящую за окном унылую монотонность.

Они уже почти достигли владений барона. Ещё полчаса пути, и покажутся обглоданные пожаром развалины старого замка. А там и до усадьбы рукой подать.

Из бокового окна не было видно слуг, сопровождавших господский экипаж. Те плелись где-то позади, гуськом растянувшись на дороге. Им, не знавшим иного средства передвижения, кроме пары натруженных ног, обутых в грубые деревянные сабо, не привыкать было к большим расстояниям. Однако уставшие за день люди, наверняка, не меньше хозяйки мечтали поскорей оказаться дома. Только доберутся они туда, когда будет уже совсем темно: унылые окрестности стремительно обволакивали сумерки…

Осторожно, чтобы, не дай бог, не разбудить своего спутника, девушка опустила ставню.

И тут, как назло, карету сильно тряхнуло. Ставня громыхнула о стенку. Путешественница затаила дыхание.

Барон заворочался и что-то забормотал спросонья. Можно было разобрать только: «мерзавцы», «жирная свинья» и «проклятье!» Даже во сне он сыпал проклятиями в адрес их мучителей!

Слава Богу, это спросонок.

С явным облегчением юная баронесса перевела дух. Меньше всего ей хотелось бы сейчас видеть своего мужа бодрствующим. Выждав ещё несколько мгновений, она попыталась принять более-менее удобное положение. Это было непросто, так как барон занял почти всю скамью, оттеснив её в самый угол. И всё же, лучше уж так, чем слушать его нескончаемые язвительные тирады!

Мало того, что на протяжении всего обеда в трактире, куда они, как обычно, отправились после мессы, ей пришлось терпеть его злобные нападки! Так он и в дороге не унимался, продолжая изводить молодую жену.

И это после всего, что ей пришлось сегодня пережить! Нет, чтобы поддержать, утешить. Ведь супруг прекрасно знал, что в произошедшем не было ни капли её вины! И всё равно обрушил на неё лавину самых нелепых обвинений.

Она же, как всегда, вынуждена безропотно терпеть несправедливые упрёки. А куда деваться? Всё равно, пока барон не выплеснет на кого-нибудь свой гнев, покоя не жди!

Ну вот, мысли снова вернулись к унизительным минутам, пережитым на паперти собора! Даже сейчас кровь прилила к щекам от одного воспоминания о том, как она очутилась в бесцеремонных лапах герцогских любимчиков. Там её захлестнули страх и растерянность пойманного в капкан зверька. Как стыдно! И снова противная слабость в ногах ― как и в тот миг, когда хохочущий властный рот смачно всосался в её губы…

Нет, нет, нет! Не думать об этом! О чём угодно, только не об этом!

Осторожно, чтобы не потревожить спящего, молодая женщина повела плечами, пытаясь вернуть к жизни одеревеневшее от неподвижного сидения тело.

Подвинуть бы чуточку локоть барона!

Нет, пусть спит. Эка его разморило после сытного обеда, обильно сдобренного вином! Даже гнев не испортил ему аппетита!

До чего же есть хочется! После пережитого унижения и под градом мужниных нападок ей было не до еды. В трактире она не смогла проглотить ни кусочка. А теперь смертельно уставшая путешественница жалела об этом, чувствуя, как голод безжалостно терзает её пустой желудок. Сейчас бы кусок ароматного пирога с сочной мясной начинкой. На худой конец, зажаренное куриное крылышко…

Стоп, о еде тоже не думать! Этого её бедный желудок точно не выдержит!

– Господи, скорей бы уж добраться домой! ― вздохнула она и закрыла глаза.

Но дремать в неудобной позе тоже не получалось.

Могла ли она ещё утром предположить, что долгожданная поездка в город, которой она всегда так по-детски радовалась, в этот раз принесёт ей столько неприятностей?!

Как бы хотелось выбросить всё из головы! Но тягостное смятение прочно и, похоже, надолго обосновалось в её душе, заставляя с болезненной остротой заново переживать события этого злосчастного дня…

Глава 1. Унижение

Поднялись они затемно, чтобы выехать с первыми лучами солнца. Надо было успеть добраться по разбитой дороге в Аррас к началу воскресной мессы.

Теперь, когда в затянувшейся на десятилетия войне наступила передышка, они стали чаще выбираться в город. Для юной баронессы, не избалованной впечатлениями, каждая такая поездка в Аррас была настоящим праздником. Она была бы рада любой смене обстановки. А тут ― возможность, побывать на одном из многочисленных праздников, которыми даже в эти тяжкие времена Церковь едва ли не каждый месяц баловала свою паству.

Оно и понятно ― на праздники в Аррас стекался люд со всего графства. А это означало щедрые пожертвования и способствовало бойкой торговле индульгенциями!1

Сегодня же вообще был особый день. Никак нельзя было пропустить мессу, потому что в Аррас прибыл сам герцог Бургундский Филипп Смелый, носивший также титул графа Артуа. И хотя барон, её муж, люто ненавидел бургундцев, ставших хозяевами их края, отсутствие на богослужении представителя одного из старейших в графстве родов выглядело бы слишком демонстративным. Среди герцогских прихлебателей всегда найдётся желающий лишний раз напомнить своему господину о непокорном бароне.

Прибыли они как раз вовремя: месса ещё не началась, но огромный собор уже гудел, как улей. Им пришлось буквально протискиваться сквозь разношёрстную толпу, заполонившую храм, к стоявшим впереди скамьям для знатных особ. В отличие от простолюдинов, дворяне пользовались привилегией сидеть во время службы. Здесь находились и места, которые уже два с лишним столетия принадлежали семье барона.

Представители местной знати церемонно раскланивались со старым вельможей. Мужчины с нескрываемым интересом поглядывали на его молоденькую жену. Но были и такие в основном, из новоиспечённых аристократов, обласканных Бургундцем, которые едва удосуживались небрежно кивнуть жалким, в их глазах, провинциалам.

В ожидании начала мессы Анриетта украдкой рассматривала роскошные туалеты дам, со стыдом сознавая, что выглядит рядом с ними настоящей простушкой. Добротное синее фламандское сукно её единственного парадного платья и белоснежная барбетта с тугими накрахмаленными складками казались просто убогими на фоне пышных бархатов и дорогой парчи, привезённой с востока, тончайших прозрачных вуалей, вышивок и новомодных плиссировок.

Что уж говорить о бесподобных, искрящихся всеми цветами радуги драгоценностях, подчёркивающих статус и достаток их хозяев! Невзирая на тяготы войны, высосавшей все соки из их некогда цветущего края, и вопреки настоятельным предостережениям Церкви о том, что «золото ― излюбленное орудие дьявола», декольте, запястья, пальцы местных аристократок и их кавалеров были буквально увешаны ювелирными шедеврами!

А юная баронесса могла «похвастаться» лишь небольшим колечком с рубином, ранее принадлежавшим матери и подаренным ею по случаю замужества дочери, и скромным ожерельем из золотистых топазов, доставшимся в наследство от умершей первой жены барона и украшавшим сейчас её шейку. Не считать же, в самом деле, драгоценностями серебряный крестик, полученный при крещении, который она носила под одеждой, и потёртый эмалевый аграф ― пряжку, которой застёгивался плащ?!

Правда, у неё было ещё весьма ценное кольцо, полученное от супруга в день венчания, ― старинное с большущим изумрудом. Но барон не позволял без особой надобности надевать фамильную драгоценность.

Впрочем, сегодня был как раз такой случай.

Но, увы! даже, если бы муж позволил, носить это кольцо она всё равно бы не смогла ― слишком широкое и массивное, оно просто падало с её тоненького пальчика…

Вокруг них горделиво покачивались геннины ― высоченные колпаки с вуалью, повсеместно вошедшие в моду с лёгкой руки королевы Изабеллы Баварской.

Анриетта машинально поправила свой простенький чепец и чуть слышно вздохнула. Да, геннин придаёт всему облику женщины такую царственную величавость! Даже святые отцы, считающие моду одной из коварнейших приманок Дьявола, завлекающего добропорядочных прихожанок на путь распутства, терпимо относятся ко всем этим причудливым сооружениям на их головках!

Как же ей хотелось бы выглядеть столь же изысканной, нарядной и важной, как все эти прекрасные дамы!

Но вот что ей совершенно не нравилось, так это выбритые по последней моде лбы и виски, которые новый головной убор оставлял открытыми. А ещё она слышала, что некоторые модницы не сбривали, как делали её мать и сёстры, да и она сама, чтобы не походить на простолюдинок, а выщипывали каждый волосок на теле! Бр-р-р! Ужас какой! Слава богу, ей не было нужды подвергаться такой экзекуции, а барбетта всё равно полностью скрывала волосы. Была б на то её воля, она предпочла бы вообще их не прятать. Но, увы, кудри даже раньше могли оставлять неприкрытыми только незамужние девицы, а нынче и вовсе вышли из моды.

Анриетта помнила, как малышкой, ей нравилось наблюдать за священнодействием служанки, завивавшей раскалёнными щипцами волосы старшей сестры, как мечтала поскорей вырасти, чтобы носить такую же восхитительную причёску. И вот она уже взрослая. У неё пышные, волнистые от природы волосы цвета мёда (даже в щипцах не нуждаются), и что же? «Кто делает себе курчавые волосы, тот должен идти прямиком в ад, ибо другого пути ему нет», ― твердят с амвона священники.

Особенно же нетерпима Церковь к рыжим, пусть даже волосы имеют всего лишь рыжеватый оттенок: «Изыди, рыжая с ядовитой шкурой!» Рыжий ― цвет адского пламени! И женщина, выставляющая волосы напоказ особенно такие!, ― не иначе как ведьма.

Анриетта вздохнула: её удел ― вечно прятать своё главное украшение ― она теперь замужняя дама.

Внезапно храм буквально загудел. Плотная масса людей позади колыхнулась, почтительно расступаясь под напором герцогской стражи. Сидящие дворяне вставали со своих мест, чтобы приветствовать появившегося в проходе между скамьями сюзерена2 ― герцога Бургундского, графа Д'Артуа, торжественно выступавшего в сопровождении супруги и целой свиты приближённых.

Получив в приданое от жены обширные владения, включая и их графство Артуа, Филипп ІІ Бургундский стал богатейшим землевладельцем Франции. А после смерти его брата-короля ― одним из самых влиятельных лиц в государстве в качестве регента при малолетнем племяннике Карле VI и первого пэра Франции. Нынче же, в связи с безумием молодого короля, герцог обрёл, по сути, неограниченную власть.

По рядам прошелестел возбуждённый шёпот ― кого из дам могло оставить равнодушной великолепие наряда герцогини?! Малахитово-зелёное бархатное платье с расшитым жемчугом золотым лифом и двухметровым шлейфом, который несли за ней два пажа, высоченный геннин, самый высокий в графстве ― воистину королевская роскошь! Даже, несмотря на худобу и сероватый цвет бледного лица, герцогиня выглядела величественно.

Герцог, тоже всегда славившийся роскошью своих туалетов, сегодня выглядел не так напыщенно. Возможно, причиной тому был тёмно-коричневый цвет его уппеланда3, а, может, просто возраст сказывался. Однако, по части драгоценностей он вполне мог соперничать с супругой. Все пальцы были унизаны перстнями, на широкой груди возлежала массивная золотая подвеска с орденом, усыпанным драгоценными камнями. Но главной его гордостью был огромный красный рубин, известный как «Рубин Бургундии». Вставленный в оправу из крупных жемчужин, камень украшал замысловатой формы головной убор их сеньора.

Герцог и герцогиня поднялись на предназначенное для них возвышение, где под пурпурным балдахином были установлены кресла, богато украшенные резьбой. Герцогская свита с шумом разместилась на передних скамьях.

Прелат, на веку которого сменилось уже три поколения владельцев графства Артуа, ждал лишь появления сеньора. Путаясь в подоле сутаны, он проворно, несмотря на почтенный возраст, взобрался по крутым ступенькам на возвышение кафедры. Отдышавшись и выждав паузу, пока не утихомирится сопровождавшая герцога молодёжь, святой отец обратился к пастве с проникновенной проповедью о необходимости смирения в преддверии грядущего уже в ближайшее время Армагеддона:

– Грядёт, грядёт последняя и окончательная битва Сил Света с воинством Тьмы!..

Уже не в первый раз род людской ожидал Конца Света. Не менее истово Святая Церковь готовилась к нему четыреста лет назад, когда, как полагали, подошло к своему концу предречённое тысячелетнее Царство Христово. Но тогда, вопреки мрачным прогнозам, мир остался жить. Этому, конечно же, было найдено объяснение: дату Судного Дня исчисляли от Рождества Спасителя, а ведь обещанное на земле Царство утвердилось лишь три, а то и четыре века спустя. То есть исчислять тысячу лет следует с того времени, когда вера Христова перестала быть порицаемой и гонимой, и Слово Божье зазвучало во весь голос.

И вот, отведённая миру тысяча лет снова истекала, пролетев, как один миг. Теперь-то уж ничто не могло отсрочить Божьего Суда! Вот только никто не знал точно, сколько лет, а может, и дней осталось грешному человечеству…

Пока священник с жаром убеждал паству в необходимости смирить гордыню, молодые дворяне из герцогской свиты продолжали шептаться и глазеть по сторонам. Эти баловни жизни, явно, были уверены, что во время Конца Света их места будут среди зрителей.

Зато Анриетта старалась не пропустить ни единого слова проповедника. Юную баронессу жизнь не баловала развлечениями, поэтому литургия ― это до мелочей знакомое церковное действо ― была для неё волнующим таинством, наполняющим душу трепетным восторгом. Она не заметила, как происходящее целиком завладело всем её существом. Поначалу, внимательно слушая, о чём говорит святой отец, она старалась представить себе страшные муки, ожидающие тех, кто не способен или не желает в смирении и послушании заслужить себе право на Царство Божье. Но в какой-то момент смысл слов стал от неё ускользать. Голос проповедника таял, слова растворялись, сливались в один бесконечный протяжный звук…

Её обволакивало неизъяснимое блаженство…

Так было практически всегда: пребывание в храме неизменно приводило её в блаженное состояние. Всё здесь ― и величественный интерьер, и возносящиеся к сводам голоса певчих, и разноцветные потоки света, льющиеся сквозь витражи стрельчатых окон, нарядная праздная публика, явившаяся из другого, неведомого ей мира, ― будоражили воображение, уносившее её далеко-далеко…

Сквозь туман, застилавший глаза, окружающая обстановка начинала казаться как будто размытой, а потом и вовсе ирреальной. Исчезли окружавшие её люди, супруг, дремавший по правую руку; растаяли, растворились каменные своды собора…

К моменту, когда зазвучал гимн во славу Пречистой Девы, Анриетта уже не принадлежала себе. Она стала частью этой литургии ― звенящим звуком, трепещущим на губах; слезой, дрожащей на ресницах. Она слышала ангельское пение, её манил мерцающий неземной свет…

Увлекаемая в сияющие выси, молодая женщина взволнованно прошептала, будто из самого сердца выплеснула отчаянную молитву ― мольбу к Пречистой об исполнении того, что занимало все её помыслы, и чего она больше всего на свете желала: дитя. Она как будто чувствовала, что будет, наконец, услышана…

…Анриетта очнулась, когда люди вокруг неё стали подниматься со своих мест и потянулись к престолу за причастием. В соборе сразу стало шумно от звука шагов, шуршания одежд, гула голосов. Они с бароном тоже присоединились к очереди, чтобы принять из рук прелата хостию ― хлеб причастия ― и благословение.

Причастившись, Анриетта, держась позади мужа, направилась к выходу. Взгляд упирался в его широкую спину в багрового цвета плаще. Высокий и довольно крепкий старик в последнее время заметно одряхлел и постоянно мёрз, и потому всегда кутался в свой любимый, подбитый бобровым мехом плащ. Огромный воротник из волчьего меха топорщился на сутулых плечах, отчего при взгляде сзади создавалось жутковатое впечатление, будто его тело не имеет головы.

Окунув руку в чашу со святой водой, барон небрежно подал воду жене, как принято, из ладони в ладонь. На мгновение её тоненькие пальчики соприкоснулись с узловатыми, перекрученными подагрой пальцами. Анриетте показалось, что её пронзило могильным холодом. Поспешно осенив себя крестным знамением, она направилась вслед за мужем к выходу ― в ослепительный прямоугольник открытых настежь дверей, из которого потоки солнечного света заливали сумрачный притвор храма.

Перешагнув порог, ослеплённая на мгновение девушка замешкалась на паперти.

Отовсюду к ней потянулись руки нищих, облепивших ступени, ведущие к собору. Откинув полу плаща, Анриетта достала из мешочка, висящего на поясе, несколько мелких монет, которыми всегда запасалась, собираясь в город, и начала раздавать милостыню. Ощутив прикосновение чьих-то когтистых пальцев, её вновь окатила волна омерзения. Спохватившись, она мысленно осудила себя за гордыню. Поспешно сунув в грязные корявые ладони последние монетки, молодая женщина преодолела оставшиеся ступени, предоставив цепким клешням ловить новую жертву.

Вот тут-то всё и началось!..

Неожиданно она оказалась в окружении молодых щёголей из герцогской свиты, ожидавших своего господина, задержавшегося для беседы с епископом.

Все, как один, одетые по последней бургундской моде: в бархатных беретах и шапочках на тщательно уложенных волосах; коротких куртках-пурпуэнах с пышными рукавами, сквозь прорези которых проглядывало тончайшее полотно белоснежных рубашек и туго облегающих ноги трико ― зелёных, красных, синих, фиолетовых ― они были похожи на стаю крикливо разукрашенных попугаев.

– Какая миленькая провинциалочка! Ну, что за нелепый чепец! Скажи нам своё имя, красотка! ― раздавалось вокруг неё.

Ошеломлённая Анриетта попробовала вырваться из их плотного круга, но наглецы преграждали ей дорогу.

Она пыталась окликнуть барона, но непрерывный поток людей, покидающих собор, уже разделил их. Его высокая фигура медленно удалялась, и помощи ждать, похоже, было неоткуда.

Внезапно один из молодых нахалов сгрёб в охапку опешившую от неожиданности девушку и впился в её губы смачным поцелуем.

Это было уже слишком! Анриетта отчаянно рванулась, высвободившись из цепких объятий обидчика. Но тут же угодила в руки его приятеля. Остальные хохотали, наслаждаясь забавой.

К счастью, в этот момент в дверях собора показалась фигура герцога. В сопровождении стражи, расталкивавшей нищих и прихожан, сеньор спустился вниз на несколько ступеней. Остановившись, он окинул сверху взглядом своих приближённых.

Молодые придворные склонились в поклоне. И только растерянная и испуганная Анриетта осталась стоять в их кольце, как столб, напрочь забыв о положенном реверансе.

Не удивительно, что она привлекла к себе внимание герцога. Моментально оценив обстановку, залитое краской лицо молодой женщины, и зная прекрасно замашки своей свиты (бургундцы никогда не отличались деликатностью, особенно к тем, кого считали ниже себя), сеньор поманил Анриетту рукой:

– Подойди, дитя!

Спохватившись, юная баронесса поспешно сделала реверанс и направилась к лестнице.

Её трясло, ноги плохо слушались. Поднимаясь на ступеньку, она споткнулась, наступив на подол платья.

К счастью, сеньор успел подхватить её под локоть.

– Благодарю, Ваша Светлость, ― едва слышно пробормотала Анриетта, не смея поднять глаза.

– Как твоё имя, милая? ― герцог всем своим видом демонстрировал обходительность и заботу о подданных, как и положено доброму сеньору.

Ещё раз присев в поклоне, Анриетта назвала своё имя и титул.

Герцог не смог скрыть своего удивления.

– Моё почтение, госпожа баронесса!

Потом повернулся к её обидчикам:

– Надеюсь, проказники, вы были учтивы с дамой?

Анриетте послышалась в его тоне ирония.

Стоя рядом с герцогом на возвышении, она вдруг заметила приближавшегося к ним супруга. По всей видимости, обнаружив исчезновение жены, он решил вернуться.