Святая грешница. Возрождение

К тому же, уходящий год завершал столетие, о котором Церковь неустанно твердила, как о последнем веке тысячелетнего Царства Христова. Люди готовы были отдать самое ценное, чтобы обрести спасение накануне Конца Света. Тем более, что сам папа Римский так щедро делился своей благодатью, дав возможность купить грамоту об отпущении ещё не совершённых грехов ― наперёд!

Анриетта горячо желала искупить свой грех, пусть и не по своей воле совершённый. Она не надеялась получить от мужа денег на покупку индульгенции. Но в городе у неё была, по крайней мере, возможность исповедаться перед священником, так как, сколько бедняжка не убеждала себя, что всего лишь повинуется чужой воле, она всё равно считала, что согрешила, и это не давало ей покоя.

К несчастью, проливные дожди, буквально затопившие их округу, размыли дороги, так что в ближайшие дни добраться до Арраса не представлялось возможности. Усадьба оказалась в водяном плену.

Замурованные в каменных стенах люди, подгоняемые неутомимой молодой хозяйкой, усердно убирали дом: чистили, скоблили, вымывали. Сумрачные комнаты, украшенные можжевеловыми и еловыми ветками, преобразились. В большом зале развесили гирлянды из сухих трав, связки лука и сушёного перца, заново до блеска отполировали посуду.

По мере того, как преображался дом, отупляющее безразличие последних дней понемногу отпускало Анриетту. Хлопоты, связанные с подготовкой к празднику, вносили разнообразие в её жизнь, давали возможность забыть на время о том, что ей пришлось пережить. Молодая женщина гнала от себя мысли о том, что её ждёт, если окажется, что затея мужа не удалась. Мысль о том, что её мучения могут вскоре возобновиться, была для неё невыносимой. Сознательно изнуряя себя работой, она уходила спать вконец обессиленной, но умиротворённой, потому что никто не нарушал её покой.

А, если учесть, что с каждым днём её надежда на то, что затея барона принесла всё же свои плоды, крепла, она чувствовала себя почти счастливой!

Единственное, что всерьёз досаждало в эти хлопотные дни ― то, что ей постоянно приходилось сталкиваться с кем-нибудь из множества мужчин, обитавших в усадьбе. При этом Анриетте никак не удавалось справиться с чувством отчаянной неловкости. Как ни старалась молодая хозяйка казаться невозмутимой, стоило рядом с ней появиться кому-то из них, щёки её вспыхивали, ноги наливались свинцом, а сердце подступало куда-то к горлу. Несчастная спешила пройти мимо, не поднимая глаз, в полной уверенности, что чувствует взгляд, направленный ей в спину.

В глубине души Анриетта понимала, что это, скорее всего, ― не более чем плод её воображения. Тем не менее, поднять глаза на мужчину было выше её сил, ведь любой из них мог оказаться… тем самым…

До Рождества оставался один день. К празднику всё было готово. Дом сиял чистотой и благоухал хвоей.

Раньше обычного управившись с делами, Анриетта вернулась в зал, чтобы заняться, наконец, вышиванием, до которого у неё в последнее время руки не доходили. Ей оставалось совсем немного до завершения работы. Ещё несколько вечеров ― и покрывало для Девы Марии будет готово.

Барон, обложившись подушками в своём кресле, которое он придвинул к самому очагу, дремал после скудного постного ужина.

Эльза тоже была здесь. Сидя за столом, по обыкновению, в струнку выпрямив спину, она с сосредоточенным видом скручивала фитили для ламп.

Из кухни доносился шум: кухарка со своей помощницей заканчивали возиться с грязной посудой.

Анриетта расположилась на своём обычном месте ― на медвежьей шкуре возле очага.

За окном который уже день лил дождь. Даже бодрое потрескивание дров не могло заглушить барабанной дроби водяных струй, которые ветер швырял в окна с таким остервенением, словно во что бы то ни стало вознамерился прорвать преграду в виде деревянных ставень. Но здесь, возле очага, было уютно и спокойно.

Пальцы ловко орудовали иголкой. Стежок за стежком аккуратно укладывались в завитки узора.

Внезапно сам собой возник вопрос: «Кто же, всё-таки? Кто из них?..»

Коварный вопрос застал её врасплох. Анриетта невольно воровато оглянулась, как будто кто-то мог услышать «преступные» мысли. Но тут же спохватилась: это глупо ― до неё никому нет дела!

Неужели она, наивная, всерьёз полагала, что можно вот так себе жить, избегая этого неизбежного вопроса?!

Молодая женщина перевела дух и вновь сосредоточилась на работе. Только дрожащие пальцы, которым никак не удавалось попасть иголкой в нужное место, выдавали её волнение.

Светлый праздник Рождества Христова начинался в полночь.

Дождь, наконец, выдохся, успев превратить двор в подобие грязного бурого озерца. Прояснившееся небо заискрилось крупными кристаллами звёзд, среди которых где-то светила и та, что зажглась в Святую ночь, оповестив своим появлением мир о приходе Спасителя.

Лишённые из-за непогоды возможности посетить праздничную мессу в храме, барон и баронесса сначала в полночь, а потом на рассвете помолились у переносного алтаря в небольшой комнатке, смежной с залом, оборудованной под домашнюю часовню.

Трижды следовало возносить в этот День молитвы во славу младенца Иисуса: в полночь ― за его рождение в лоне Отца Небесного; на заре ― во чреве Богоматери; и днём ― в душе верующего.

В полдень алтарь перенесли в главный зал. В ярко освещённом смоляными факелами нарядно убранном помещении собралось несколько десятков человек ― домочадцы и слуги. Барон, величавый и важный, с торжественным видом возглавил общую молитву. Нестройный хор голосов затянул гимн «Глория»:

– «Слава в небесах Богу, а на земле ― мир людям доброй воли…»

После молитвы господа, восседая в креслах, одаривали слуг.

Возбуждённые праздником, в лучших своих одеждах, домашняя прислуга и дворовые люди, нечасто допускавшиеся в господский дом, толпились в ожидании своей очереди. Один за другим они подходили к хозяевам, низко кланялись, желая здоровья и радости во славу родившегося Святого Младенца. Получив из рук хозяйки монетку, люди благодарили барона и баронессу и, ещё раз поклонившись, отходили в сторонку, уступая место следующему.

Глядя на молодую баронессу, одинаково приветливо встречавшую каждого, кто подходил к её креслу, никто бы не подумал, что для неё вся эта церемония ― сплошная мука. Изо всех сил Анриетта старалась выглядеть безмятежной: кивала в ответ на приветствия, улыбалась, протягивая людям деньги, которые доставала из кованого ларца, стоявшего у неё на коленях, благословляла детей, следом за взрослыми подходивших поздравить сеньоров. Но сердце её замирало каждый раз, как только приближался очередной мужчина. Она невольно опускала глаза, хотя со стороны всё выглядело так, будто хозяйка просто низко склоняет голову в приветствии.

Мысль о том, что, стоит ей только встретиться взглядом с подошедшим, как она непременно прочтёт в его глазах торжество и нескрываемое презрение, отравляла ей весь праздник.

В то же самое время, Анриетта безотчётно вслушивалась в приближающиеся шаги, тщетно пытаясь узнать неровную походку ночного визитёра…

Ещё до наступления сумерек, которые в эти последние декабрьские дни спускались на землю совсем рано, барон с баронессой приступили к трапезе. Праздничный стол поражал воистину королевским разнообразием блюд, манивших одуряющими ароматами, особенно соблазнительными после многодневного поста.

Ко всеобщему удовольствию пост окончился, и кухарка Полетта превзошла себя, готовя для господ ужин: несколько сортов сыра, паштет, окорок и непременный дымящийся пирог с зажаренной хрустящей корочкой и запечёнными в нём каплунами. И ко всему этому великолепию ― её фирменные соусы. Ну, а на десерт ― воздушное суфле из засахаренного ревеня. В двух серебряных кувшинах (немногом, что осталось от былой роскоши) ― выдержанное вино из собственного виноградника.

К праздничному застолью за господский стол были милостиво допущены экономка Эльза и доверенное лицо барона Жером, выполнявший роль управляющего и сборщика податей с крестьянских хозяйств.

В зале присутствовало ещё одно действующее лицо. Это был странствующий торговец, который со своей повозкой, гружённой всякой всячиной, забрёл к ним в поместье накануне Рождества, да так и остался в ожидании, пока не подсохнут дороги и представится возможность продолжить путь.

Торговец многое повидал за время своих странствий и, похоже, не всегда промышлял одной только торговлей. У него был вид заправского плута и пройдохи. Но, стоило ему открыть рот, как слушатели забывали обо всём, готовые часами слушать его невероятные захватывающие истории, обильно сдобренные шутками и откровенной выдумкой. Он сумел очаровать даже вечно угрюмого барона. И этот нелюдимый сухарь не только позволил ему погостить в поместье, но и позвал разделить с ними праздничную трапезу в расчёте на то, что гость не даст им скучать.

Торговцу накрыли небольшой столик поблизости от очага. Когда же господа отдали должное стряпне Полетты, и пришло время развлечься, он наладил извлечённый из недр своей бездонной повозки миниатюрный кукольный театр. Это была матерчатая ширма на цилиндрическом каркасе, сшитая из разноцветных лоскутов и похожая на пёстрый барабан. Он натянул эту конструкцию на себя, укрывшись под нею почти целиком ― от макушки до колен. Над ширмой двигались руки, увенчанные ярко размалёванными куклами-перчатками. С помощью своего театрика торговец обычно зазывал покупателей на рыночных площадях.

В этот вечер гость, превратившийся на время в комедианта, забавлял барона и баронессу, показывая им незатейливое, но озорное и шумное представление. Он менял перчатки, как менял и свой голос, мгновенно переходя от визгливого фальцета к зычному басу. Его руки-куклы потешно дрались, обнимались и теребили друг друга, вызывая взрывы весёлого смеха. Тут были: монах, так любивший вино, что готов был постоянно грешить, только бы иметь возможность причащаться с утра до вечера; и бесшабашный солдат, готовый служить кому угодно, лишь бы платили звонкой монетой; и разбитная красотка, помогавшая монаху грешить, а солдату проматывать заработанные денежки; и, конечно же, её простодушный муж, с упоением потешающийся над соседом-рогоносцем, не замечая того, что творится у него самого под носом.

Под громкий одобрительный смех зрителей шуточки разгулявшихся кукол становились всё более дерзкими. Но это ещё больше потешало изрядно захмелевшего барона. Вместе с Жеромом, с которым успели опустошить не один кувшин вина, они от души хохотали, хлопая себя ладонями по ляжкам.

Анриетту поначалу смущали слишком фривольные шутки. Но удержаться от смеха было трудно, и она, давно не имевшая поводов для веселья, заливалась, как ребёнок, совершенно позабыв о своих огорчениях.

Хихикала, прикрывая рукой рот, даже невозмутимая Эльза.

Из примыкавшей к залу просторной кухни, где всем заправляла румяная толстуха Полетта, за представлением подглядывали домашние слуги. Временами оттуда тоже доносились шум, взрывы смеха, нараставшие по мере увеличения количества выпитого.

Это было очень весёлое Рождество.

Остальные обитатели усадьбы ― конюхи, скотники ― пировали в дальней части двора в большом бараке, служившем им жильём. До глубокой ночи по усадьбе разносились крики, песни, перестук деревянных сабо танцующих. Как будто снова вернулись славные былые времена, которые, казалось, уже давно позабыли эти хмурые стены…

Воистину, это было счастливое Рождество!

А наутро запоздалые ежемесячные женские недомогания развеяли, как дым, чаяния юной баронессы на то, что её мучения закончились.

Тупо уставившись в пол, выслушивала Анриетта упрёки и угрозы, с которыми набросился на неё барон:

– Я думал, мой возраст ― причина того, что Вы остаётесь пустой. Но, если выяснится, что Вы, мадам, и вправду, пустая, я, не задумываясь, вышвырну Вас вон! Вон, слышите?! Поэтому постарайтесь приложить все усилия, чтобы исполнить свой долг перед моим родом!

Анриетта слушала… и не слышала. Она чувствовала, как жадная топкая трясина с чавканьем смыкается над её головой. Только вот барахтаться, бороться у неё не было ни сил, ни желания.

Пока же впереди у неё ещё оставалось несколько дней относительного покоя.

Двенадцать Святых Дней между Рождеством и Эпифанией ― праздником Крещения и Богоявления ― уже не были такими радостными, как их начало. После очередного разочарования барон снова ходил угрюмый и раздражённый.

Встреча Нового Года прошла почти незаметно. Даже праздничный стол на Эпифанию ― одно из самых больших христианских торжеств ― был гораздо скромней, по сравнению с недавним рождественским пиршеством. Веселить хозяина за столом тоже было некому. Как только устоялась погода, шебутной торговец покинул усадьбу, рассчитывая наверстать упущенное время удачной торговлей в Аррасе.

Видя, как много пьёт барон в этот вечер, Анриетта, которая уже несколько дней жила в ожидании, что вот-вот в её спальню снова ввалится муж в сопровождении своего послушного сообщника, с облегчением подумала, что сегодня-то он точно не станет её беспокоить.

Склонившись над блюдом с недоеденным пирогом, барон клевал носом, время от времени вскидывая голову лишь затем, чтобы потребовать очередной кубок вина. Но с каждым разом это усилие давалось ему всё с большим трудом. Он был совершенно пьян.

Устав от постоянного напряжения, которое сковывало её в присутствии мужа, Анриетта только теперь смогла, наконец, расслабиться и перестала обращать на него внимание. Впервые в жизни она тоже довольно много выпила, чувствуя, как приятно тяжелеет голова и растворяется в невесомости тело. Никогда ещё ей не было так легко и хорошо. Кресло под ней покачивалось, окружающие предметы расплывались, а все её заботы стали казаться не такими уж значительными.

Примечания