Сухуми: зеркало воспоминаний
- -
- 100%
- +
Мы сели в корабль и только успели отплыть от берега, как по рации капитану сообщили, что только два корабля могут отплыть, а наш третий должен остаться тут. Тысяча человек, которых хотели взять в заложники, могли оказаться на краю смерти, а мы с мамой и бабушкой вместе с ними. Пулеметчик, который был на нашем корабле, сообщил, что у него только один снаряд, и они не смогут дать отпор. Тогда по рации дали второе предупреждение, что если мы не вернемся, то начнется обстрел.
И правда, начался обстрел: неизвестно, каким образом, почему капитан корабля не струсил, как в его сердце не щелкнуло ничего, когда мы лежали все, прижавшиеся друг к другу накрытые мешками с мукой, трясущиеся от страха. Бабушка, которая плакала, мама, прижимавшая меня к своей груди, и я слышала ее сумасшедший стук сердца, и я, не понимавшая, что же сейчас происходит. Нас было тысячи таких же бедных душ, пытающихся спастись от жестокости войны.
Капитан совершил подвиг, о котором, наверное, еще долго я буду помнить. Он не сдался, не повернул, а, наоборот, вдоль берега под обстрелы умудрился доплыть до берегов Очамчиры, а уже оттуда мы доплыли и до Поти. Люди обнимали друг друга, целовали, какая-то женщина схватила и жадно стала всасываться в мою щеку. Я долго пыталась оттереть ее слюни от своей щеки, по-детски не понимая, какую эйфорию она сейчас испытывает.
Мы приплыли в Поти, доехали до Мартвили, встретились с дедушкой и бабушкой, а через месяц мы уже отправились в Тбилиси и оттуда на поезде до Саратова. Мы уехали 23 сентября 1993 года, а папа и дядя Гиви через пару дней по берегу моря, через трупы соотечественников, прячась в траве и лесах, все же смогли выбраться из Сухуми, оставляя надежду хоть когда-либо вернуться обратно.
В России начались сложные моменты, которые уже точно никогда не забыть. Думаю, у каждого были эти моменты тяжелых 90-х годов, сменившиеся непонятными нулевыми, а после хоть какая-то, но стабильность. Когда я была маленькая, для меня вся Россия была в моем городе, весь город был для меня огромным материком. Вся Россия заключалась в моей улице, в моем дворе, где каждое утро кричала колоритная женщина во весь голос: «Молоко». И ты бежишь с бидоном за парным молоком. К обеду мужичок на маленьком грузовике мороженое везет, и просишь тебе его купить.
Изо всех открытых окон доносился запах гастрономического рая от приготовленных блюд. И ты бежишь, сломя голову, домой, когда зовут тебя из окон: «Идем кушать». И стремительно быстро запихиваешь, заваливаешь еще горячий борщ, боясь пропустить что-то интересное. И выбегаешь, не проглотив непрожеванный кусок хлеба. Где поход в магазин – целый ритуал по сбору друзей, и вы все вместе бежите в гастроном, покупая горячую булку хлеба, а на сдачу от 5 рублей пломбир по 30 копеек или за 5 копеек жвачку «Турбо». Это улица в три дома, дворик и песок, где стоят ворота, где вечерами мы играем в футбол.
День рождения дома, этот ужасный масляный торт, вкус которого очень сложно повторить сейчас. Чья-то старая машина и, конечно, злая тетка из дома, что ругает, если мы смеемся громко. Дед с последнего этажа, у которого всегда найдется байка к вечеру, когда все устали и просто сидят на лавочках у подъезда, сменяя на посту бабушек с утра. Улица, где нет зависти и злости, где весь мир – огромный континент. И если кого не станет, собирая деньги всем двором, провожали вместе. Где подрался, а через минуту вновь дружишь. И мизинцем все проблемы решаешь. Шалаш – лучший дом. Картошка на углях – деликатес. Этот город, где были мечты, целый город детства.
И вот когда я задумываюсь, что мне еще очень повезло оказаться в России в возрасте 5 лет и строить свое детство тут, а ведь многие безвозвратно потеряли детство и больше никогда не вернутся. Тут родился мой брат, которому повезло еще больше моего, его память – это непрерывные воспоминания одного места.
Мы часто задаемся вопросом, а что если? Что было бы, если бы не было войны. Столько сослагательного наклонения в одном вопросе – и множество вариантов. Но я не могу вам дать ответ, что было бы, кроме одного – мы бы точно были чуть счастливее и добрее. Прошло очень много лет, чтобы я поняла: в этой войне никто не виноват, кроме глупости и злости людей.
Я рассказала вам свою историю для того, чтобы вы понимали, почему Сухуми останется в моей жизни до самой смерти, как маленький архипелаг моего неоконченного детства. Я не выросла в том Сухуми, я пропустила юность и отрочество. Для меня Сухуми всегда останется таким, каким я его запомнила: сказочно-волшебным вначале, и пылающим от жестокости в конце.
Поэтому от потери собственных воспоминаний я собирала воспоминания по кусочкам от людей, которые прожили там детство, юность, первый поцелуй, первую любовь, первое предательство, разочарование и потерю.
И когда я все это собирала, то поняла одно: как же сложно оставаться добрым ко всем без исключения. Как же, оказывается, сложно бывает людям действительно простить и быть добрыми к другим, к тем, кто не такой, как ты. А когда я ловлю себя на мысли, что каким-то образом я не добра к кому-то, то мысленно возвращаюсь к истории одной старой женщины, у которой во время войны фашисты убили всех детей, а она после войны каждую неделю приходила на немецкое кладбище и ухаживала за могилами врагов. Все ее считали сумасшедшей, пока не спросили однажды, почему она это делает. «Я знаю, что где-то есть мать, которая не знает, где ее сын, и не может ухаживать за могилой. Поэтому это делаю я». В этом и есть истинная доброта и милосердие. В этом и есть прощение!
С уважением,
Майя Сохумели!
ЭМИГРАНТСКИЙ СОН
«Амра» – островок свободы и любви
К вечеру я проснулся от ужасного звука стиральной машины, которая совершала пируэты по кухне. Взглянул на стену – у нас там висели часы, по форме напоминающие ручные часы Гулливера.
– Половина восьмого, мою душу, опаздываю, как всегда, – вскрикнул я и бросился на кухню. Я пытался перекричать машинку, чтобы высказать все претензии маме, не разбудившей меня к семи вечера. Но все попытки выразить негодование не увенчались успехом – моя мама, лишь недоумевая, смотрела на меня. Я схватил со стола чкиди с кусочком сулугуни (груз. «мчади» – кукурузная лепешка) и бросился к выходу. Я мчался к товарищам, которые, скорей всего, уже вовсю сидели и обсуждали новости. Днем мы играли в футбол, а потом разошлись на пару часов поспать, чтобы с новыми силами посидеть у набережной. Я так и думал, на «Брехаловке» уже собрался народ – Манучар, Чуня, Гига и Витек.
– Чанту, опаздываешь, – посмеялся Манучар.
– Как обычно, – добавил Витек, смотревший в сторону группы девушек, которые так любопытно рассматривали картины местных художников.
– Привет, Миша, – потянулся ко мне Витек, мы с ним встретились сегодня впервые, он с нами не играл в футбол, а еще он единственный, кто называл меня по имени, а не по сокращению от фамилии. Наверное, это потому что Витек русский парень, сын учительницы русского языка и литературы, поэтому для него не совсем понятно то, как мы тут друг друга называем. Мне было 8 лет, когда я на море познакомился с Манучаром и Чуней, а Гига мой двоюродный брат.
– Как тебя зовут? – спросил меня Чуня.
– Михаил Чантурия, – гордо ответил я, отец с детства учил представляться по фамилии. – Чанту, – засмеялся Манучар, и все подхватили за ним, даже Гига, который был со мной.
– А тебя как? – смеясь, спросил Чуня у Гигы.
– Гига, – чуть неловко ответил мой брат.
– Тоже Чантурия? – засмеялся Манучар.
– Да, – покраснел Гига.
Все стали смеяться, даже Гига, немного смущенный, через минуту сошелся с нами в смехе.
– Нет, двух Чанту нам не надо, ты будешь просто Гига, – заявил Манучар и протянул нам руку. Прежде он стоял немного вдалеке, а потом продвинулся чуть ближе.
Это Манучар прозвал Дамея Чуней за то, что не успевал наступить июнь, как, едва коснувшись тела Дамея, обжигающее солнце превращало его в уголек. Он был черный, как маленький негритенок, да еще к тому же и кудрявый.
Сижу и глазею по сторонам, вся тусовка на месте: вечером на «Брехаловке» всегда полно людей. Как любит говорить мой дедушка: «Поспешим на „Брехаловку“ – там сейчас президента назначать будут». И вправду, за чашкой кофе тут решались дела мирового масштаба. С утра до самого вечера народ приходит обменяться новостями, поиграть в нарды, домино и шахматы. Все это сопровождается изумительным ароматом черного кофе, сваренного в турке на песке. Ох, этот запах черного кофе «У Акопа». Кто не знает Акопа, тот не может быть настоящим сухумчанином. Акоп Балян – легенда Сухуми, точно такая же, как и Марадона. Ничего нет лучше, чем правильно сваренный кофе. Как-то раз я пришел очень рано на «Брехаловку» и разговорился с Акопом. Он тогда и преподал мне урок «вкусного кофе»:
– Оставь, слушай, Акоп, ты меня учить будешь, – посмеялся я.
– Кофе тогда хорош, когда правильно прожаришь зерна, промолоть до нужной консистенции – это не должно быть слишком рассыпчато, понимаешь? Но главный секрет – правильно сварить кофе: именно сварить, а не переварить. Нужно выдержать: как юный бутон розы стоит срывать, пока он молод, так и кофе нужно снимать, как только он дошел до своего пика, – очень философски и запутанно говорил Акоп.
Акоп успевал погружать турки в горячий песок и при этом всегда помнил конкретного хозяина для каждого, успевая в кратчайший срок дать ожидающему свою порцию кофеина топовые новости. На моей памяти не было ни одного случая, чтобы Акоп ошибся, или переварил, или недоварил. Манучар мог выпить за вечер 6 чашек кофе – как его сердце только выдерживало? И едва он подходил за новой чашкой, как Акоп уже подавал ему кофе с двумя ложками сладкого. В такие моменты Манучар светился от счастья, мне кажется, стараниями Акопа он ощущал себя тем единственным, которого помнит наш изумительный бариста.
Очарование сухумских кофеен было не только в аромате кофе, но еще и в шуме моря, меняющем тихий штиль на звучные прибои. Кофе надо пить не спеша, пройдя весь круг церемониала. Вначале надо вдохнуть свежего морского воздуха и посмотреть на море: не изменилось ли оно в размерах, цвете или еще каких параметрах?
«Брехаловка», безусловно, была нашим любимым местом, но, помимо этого, местами нашей дислокации можно назвать «Пингвин», «Кафе у Оника», на причале в «Апре» любит бывать Чуня и постоянно нас туда зовет. А я люблю бывать на «Амре», ведь там много лет назад мои родители познакомились. У каждого места была своя особая атмосфера и душа, которая имела некий свой смысл для местных обывателей.
«Амра» всегда полна людьми, там не только местные, но и много залетных птичек, которые, как мне кажется, очень часто делали счастливым не только меня. Особенно удивительны прилетевшие из Очамчиры или Гагры, они заметны сразу. Один раз у нас среди своих вышел спор, не помню уже, про что был разговор, но Чуня доказывал свою правду – абхазскую, а Гига, как всегда, пытался отстоять грузинскую.
Я вообще никогда не влезал, потому что мне было дико смешно. Но народу собралось вокруг достаточно, спор разгорелся нешуточный, короче, разошлись на том, что Чуня и Гига обиделись друг на друга. Но не прошло и получаса, как Гига вновь сцепился с кем-то, но это уже был грузин из Очамчиры. Кстати, в тот день их было очень много, они-то Гигу стали прессовать. О, мой Бог, Чуню я таким злым никогда не видел, как в тот день, он просто влетел, как Марадона в ворота, в толпу очамчирцев и разнес всех там за Гигу, ну и мы, конечно, подтянулись.
– Чуня, а ты-то куда? – спросил насмешливо Манучар после того, как мы их хорошо отделали.
– А что он наших бьет? – недовольно ответил Чуня.
– Наших? – вместе Манучаром произнесли мы и засмеялись.
– Да, наших, сухумчан никто не имеет права прессовать, ясно? – обиделся Чуня.
– Прости, Чуня, – вдруг подошел Гига и обнял его.
Я улыбнулся, и мне стало так приятно, только сам не понимал, отчего мне так приятно. После я понял, что Сухуми для нас был отдельным островом, который не относил себя ни к одному городу, ни к одной стране, ни к одной нации. И вот этот остров населяли сухумчане.
Брызги волн, шум моря и палящее солнце на «Амре», едва защищенной железными козырьками. Я всегда пытался понять, почему это место я любил больше всех других. Да просто это был мой отдельный островок на огромном архипелаге. Я связывал с ним не только встречу своих родителей, но и свою личную тайну о первой любви. Я сидел с чашкой кофе, когда мимо меня прошелся шлейф цветочных духов, обернувшись, я встретился взглядом с ней. Она была невероятно красивой и цветущей, приехавшая на пару месяцев озарить прелестный край. Кристина жила в Сухуми у бабушки, которая по собственному желанию решила остаться тут, а не переезжать к дочери в Москву. Мама Кристины была сухумчанка, а отец москвич, да к тому же партийный работник. Мы считали партийных работников отдельным видом человеческой расы, которая, по нашему мнению, не заслуживала уважения.
Каждое утро до трех часов дня я приглашал ее в «Амру», да так угадывал, чтобы никто не знал из моих. Стыдливость юношеского сердца присуща каждому, кто пытается скрыться за маской мужественности, не понимая, что любовь к женщине и есть проявление мужественности. Это я пойму после, а пока мне было очень неудобно, поэтому я всеми силами старался, чтобы никто об этом не узнал. После утреннего кофе и пирожного «Шу» мы гуляли вдоль набережной, слушали море и делились мечтами. После она уходила домой в сторону Маяка, а я бежал к ребятам.
В один из таких дней Манучар поделился с нами, что к его соседке Лали внучка из Москвы приехала, невероятная красавица, и что недели не пройдет, как она в него влюбится и бегать за ним будет. Он говорил так, что по моему телу пробегали тысячи токов одновременно, но я молчал. Молчал, когда он привел Кристину к нам в компанию познакомиться, а я сделал вид, будто впервые ее вижу. Я промолчал, даже когда она смотрела на меня непонимающим взглядом. Молчал до тех пор, пока Манучар не сказал, что на диком пляже вечером они встречаются. И тут меня будто облили холодной водой, я бежал, сбивая своими вьетнамками все камни по дороге, бился пальцами об асфальт, но бежал.
– Ты не должна к нему идти, – выдыхая горячий воздух, говорил я Кристине, стоя у ее дома.
– Тогда ты всем скажешь, – не договорила Кристина.
– Что скажу? – глубоко вдыхая, спросил я.
– Все скажешь и всем, – сказала она.
– Но…
– Если не скажешь, то я пойду, – развернувшись, Кристина ушла.
Ее слова очень подействовали на меня, и я решительно был готов пойти и все рассказать Ману и ребятам, но, только подойдя к ним, увидел счастливого Ману, который стоял с букетом гортензий.
– Чанту, смотри, Ману какой важный поймал, – улыбался Чуня, поправляя у Манучара воротник льняной рубашки. Я впервые видел его таким красивым и опрятным.
– Ну ты и исполнил, васса, – отшутился Манучар.
Я смотрел и не понимал, почему на его лице нет ни капли стыдливости, ни капли смущения от того, что он влюблен в девушку.
– Ты влюбился? – неожиданно спросил я Манучара, сильно приблизившись к нему.
– Ора! – от неожиданности воскликнул Чуня.
– Да, – твердо ответил Ману и очень странно на меня посмотрел.
– Вааа, клянусь маханей, ты красавец, – резюмировал Чуня.
Оставалось пару часов до его встречи с Кристиной, мы сидели «у Акопа» и пили свой очередной кофе. Манучар попросил меня к определенному времени принести конфеты и фрукты. Я противился, что Чуня может это сделать, но Ману настаивал, чтобы это был я. Поэтому пришлось согласиться, дабы не компрометировать себя. К вечеру я стоял и выжидал, пока Ману подаст знак. Я был очень далеко и видел только их очертания. Ману должен был встать и потянуть руки кверху, чтобы я заметил и подошел к влюбленной парочке.
– Чанту! – воскликнул Манучар, а Кристина удивленно посмотрела на меня.
– Вот ваши фрукты, – немного сухо произнес я.
– Это уже ваши фрукты, – ответил Ману.
Я непонимающе смотрел на Манучара, а он посмотрел на меня и улыбнулся.
– Я тебе что, архаровец какой-то, что у близкого любимую забирать буду? – сказал Ману. – Давайте тут не балуйтесь только, – добавил он.
– Ману, – хотел я что-то сказать, но Манучар ударил меня по плечу и пошел в сторону дороги.
Я до сих пор не могу понять, как ему удалось все понять. Мы провели с Кристиной один вечер, а потом еще один. До ее отъезда друзья меня потеряли, а Манучар ничего не стал им рассказывать. В конце августа Кристина уехала, а к следующему лету уже началась война, и мы с ней так и не встретились больше в Сухуми. Этот город подарил мне не только сладость первой любви, но и лучших друзей, которые готовы были отказаться от своего счастья ради моего. После Чуня рассказал, что Манучар знал Кристину очень давно и постоянно говорил о ней. Разве я смогу где-то найти еще таких преданных друзей? Нет, наверное, уже никогда.
Пасха в Сухуми
Воскресное утро, бабушка ворвалась ко мне в комнату со словами: «Кристе Агсдга» («Христос Воскрес»). Она стояла над моей головой с крашеными яйцами в ожидании пасхального ритуала.
– Ауффф, беби, чуть позже он не мог воскреснуть, а? – полусонный, сказал я.
Как только я произнес это, бабушка влепила мне хорошую оплеуху, которая пробудила меня ото всех сонных грез. В нашей семье главной была бабушка, поэтому на всей советской земле в нашем доме главенствовала христианская идеология, которую бабушка вложила в меня с самого рождения. Когда я родился, она тайно крестила меня, а после на каждый церковный праздник водила на службу, учила молитвам. Все до того момента, пока я не пошел в школу и не столкнулся с атеистичным взглядом не только нашего биолога, но и почти всего преподавательского состава.
Но даже несмотря на советскую власть, в Сухуми большинство все же отмечало Пасху. Это можно было заметить по настроению в городе, по тому, как все выбегали во двор с крашеными яйцами. В каждом доме был кулич, из каждого дома доносился запах жареного поросенка, которого принято резать на Пасху.
Куличи, кстати, достать было совершенно невозможно – в магазинах не продавали куличи, только один кекс «Весенний», который и был подобием Кулича. Поэтому все обращались к моей бабушке, которая пекла две ночи для соседей и нас. Все знали: у Циалы самые вкусные куличи с огромным количеством изюма и творога.
Мое утро началось очень рано, ни одно воскресенье не начиналось для меня в 8 утра, кроме пасхального. Но плохое утреннее настроение быстро сменялось на более задорное, стоило мне только выйти во двор и выиграть у ребят в битве на самое крепкое пасхальное яйцо.
У меня была своя хитрость, с ночи я оставлял яйцо в морозилке, успевал им выиграть у двух трех, пока яйцо не прогревалось на солнце, а после вновь бежал за другим, дожидавшимся меня в морозильной камере. Но был у нас во дворе один хитрец, так он умудрился выиграть всех, покрасив яйца цесарки. У цесарки очень крепкие яйца, поэтому все были повержены, даже я со своими холодными яйцами.
Яйца цесарки очень дорого стоили, каждый из мальчишек хотел их добыть. Некоторые даже умудрялись где-то купить декоративные деревянные яйца, но их сразу разоблачали, потому что деревянное яйцо отличалось по весу. Местные власти всеми способами пытались помешать людям отмечать Пасху, но у них ничего не получалось. В канун Пасхи по телевидению показывали лучшие заграничные фильмы, которые обычно считались запрещенными. На что только не пойдешь, лишь бы не пустить людей в церковь, но люди все равно шли. Кстати, шли не только бабушки со своими внуками, но и молодые женщины и мужчины.
В школах нам официально запрещали приносить на уроки крашеные яйца, но я точно знаю, что завтра в школу все придут с главным символом Пасхи и на переменах устроят чемпионат. Я не знаю, какой смысл запрета, когда все его нарушают. Директор школы все прекрасно понимала, потому что после нас весь школьный двор был в яичной скорлупе и яйцах, ведь никто их не ел – весь интерес был в том, чтобы удариться с противником. Два года подряд они стали переносить воскресные и рабочие дни: сделали пасхальное воскресенье рабочим за счет Первомая. Всех строго-настрого предупредили, что надо прийти, пересчитывать будут.
В тот день, помню, как меня также разбудила бабушка и говорила, что надо идти в школу, а у меня не было никакого желания. И я ей сказал, что мне приснился ангел, который за руку вел меня в церковь. Бабушка даже расплакалась и сразу же повела меня в церковь. Час простоять на службе или 5 уроков мучиться в воскресенье? Да простит меня моя директриса, но все же я отдал душу религии и выходному.
Потом директор вызывал к себе, пришлось от родителей объяснительную записку приносить. А мне никак нельзя было совершать ничего плохого, потому что у меня 9 класс и я выпускался из своей любимой школы.
Мой последний звонок был самым приятным воспоминанием последнего грандиозного мероприятия.
Я заканчивал 12 среднюю школу города Сухуми с надеждой больше никогда не возвращаться в стены этого концлагеря. Так я шутил, хотя учеба мне всегда давалась с трудом, а учителя меня называли хулиганом и будущим диссидентом. Возможно, они и были правы, но хулиганом я не стал, а диссидентом не успел. На протяжении всей учебы мы ждали этого дня, и когда он наступил, мы просто ликовали. Бабушка с утра отгладила мою накрахмаленную рубашку, а когда я одевался, она стояла в уголочке и плакала.
– Оставь, не трогай, негодник, – ударила она меня по рукам, когда я потянулся к клубнике. Она боялась, что я запачкаю белоснежный вид, над которым она так долго старалась.
– Бабушка, все напрасно, смотри, – протянул я три фломастера ярких цветов, показывая, что сегодня рубашка будет не просто испачкана, а полностью измазана.
Это была наша школьная традиция: на рубашках и фартуках красовались номера и фамилии, пожелания на будущее, воспоминания о прошедшей учебе. Мы прощались так, будто никогда больше друг друга не увидим, хотя все жили очень близко, и встречались каждый день. Но таков был ритуал, а обойти его было просто невозможно. В этот день все учителя любят учеников, и ученики отвечают им взаимностью, потому что больше никогда мы не встретимся в стенах школы. В конце концов, все собрались во дворе школы, кто-то из наших поднял на плечо первоклашку – и прозвенел последний звонок. Только директор закончила свою торжественную речь, как мы все бросились из школы, чтобы отметить этот день, в котором нам можно было все.
Первым делом сфотографировались на БРДМе абхазской гвардии, который вот уже как месяц стоял около нашей школы. Кто знал, что это будет первая абхазская бронетехника, которую в последующем подобьют. Затем мы пошли на набережную, дошли до аттракционов, как раз в то время открылся новый аттракцион. Какая-то центрифуга, внутри которой становился человек, и его раскачивало до головокружения. Катались на электромашинах, этот металлический прут, касавшийся потолка под напряжением тока, всегда мешал исполнить план и сталкиваться друг с другом.
Ну и, конечно, пошли в кафе на набережной, девочкам купили кофе с мороженым, а сами пили водку. Ох, какими взрослыми мы себя тогда ощущали, мне казалось, что вот после этого дня весь мир будет у меня на ладони. В тот день кафе были полны выпускниками из других школ, мы поздравляли друг друга. В какой-то момент кто-то предложил соединить столы, и нас становилось больше и больше. Мне кажется, на мгновение мы забыли, что нас ждут еще выпускные экзамены, которые могут еще много души вытащить из каждого. Но все это было потом, а сегодня мы вступили во взрослую жизнь, которая оказалась не такой сладкой, как мы хотели бы. На выпускном вечере наша директриса Евгеша в торжественной обстановке вручила аттестаты зрелости, и мы отправились к нашему однокласснику, у которого справляли выпускной.
Там собрались все наши учителя, наша классная Рашида Исхаковна, наш любимый учитель Харлампий Григорьевич Илиопуло. Он принес с собой киноаппарат, ведь мы забыли заказать видео, он снимал все на этот аппарат. Я никогда не видел эту пленку, наверное, сейчас я отдал бы полжизни, чтобы посмотреть эти кадры, а тогда мне просто было смешно, что он нас снимает. Мы гуляли до рассвета, пели, танцевали, даже курнули травку. Утром встретили рассвет, правда, не так, как все в Сухуми на набережной, а на крыше дома. Пили за будущее, клялись в дружбе до гроба, поздравляли друг друга с вступлением в новую, взрослую жизнь и желали друг другу успехов на вступительных экзаменах. Я в тот момент любил весь мир, мне хотелось обнять каждого в своем городе Сухуми.
Вы никогда не пили, если у вас не болела голова три дня после застолья. У меня, наверное, болела неделю, потому что после выпускного вечером мы собрались на дне рождения Дато, нашего одноклассника, который жил в районе Багмарани. У Дато в тот день не было родителей дома, они уехали на дачу, поэтому вечером мы выпили все марочные коньяки в его доме. Не знаю, что ему сделал отец, который так тщательно и долго собирал коллекцию старого алкоголя. Но нам было все равно, потому что был вечер, мы были молоды и отмечали как в последний раз. Мы не знали и даже не догадывались, что спустя несколько месяцев мир разделит нас на десятилетия, поэтому это был наш последний и яркий отдых.