Моё Сердце победит

Уже в первом классе начальной школы детей автоматически принимали в Союз пионеров Югославии. Новоиспечённые пионеры, которым исполнилось семь лет, получали форму: красный галстук и «титовку», или «пилотку Тито», на которой был изображён герб и красная пятиконечная звезда – символ коммунистической партии. В пионерской клятве мы обещали любить Социалистическую Федеративную Республику Югославию, а также «нести братство, единство и принципы, за которые боролся товарищ Тито».

Навязывание идеологии продолжалось на протяжении всех моих школьных лет. Ежегодно 25 мая Югославия отмечала день рождения Тито – человека, который принёс в нашу страну коммунизм. Это был всенародный праздник, известный как День молодёжи. В школах заранее готовились к торжествам, каждый ученик должен был написать стихотворение или сочинение, прославляющее председателя компартии, а центральные газеты публиковали лучшие из них. Я всегда радовалась этим конкурсам, а мои работы даже бывали отобраны для публикаций.

В мероприятиях, посвящённых государственному Дню молодёжи, участвовали тысячи людей. В честь Тито устраивались выступления спортсменов и пионерские слёты. Оркестры исполняли напыщенные партизанские песни, например «С маршалом Тито», в которых его называли героем и хвастали, что «с ним нам не страшен и ад», а если кто скажет иначе, тот «почувствует наш кулак».

«Образование – это оружие, – говорил советский диктатор Иосиф Виссарионович Сталин, – эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках, кого этим оружием хотят ударить». Живя в Югославии, где соседствовали разные культуры, я получала разностороннее образование, но учиться бывало нелегко. К примеру, от нас требовали, чтобы мы умели писать и латиницей, и кириллицей. А благодаря учебной программе из Великобритании я выучила английский язык и приобрела красивый акцент.

Больше всего мне нравилось проводить время дома, в кругу своей семьи. Мой папа отличался беззаботным и радостным нравом. Мама была построже и острее переживала житейские трудности. Она делала всё, чтобы обеспечить нас счастливой и комфортной жизнью. С раннего детства я была больше привязана к отцу. Иногда я даже спрашивала у него: «Зачем нам вообще мама?» В ответ он только улыбался. У папы было несколько лишних килограммов, а зелёные глаза сияли ярче на фоне чёрных волос. Когда у нас гостили родственники из Герцеговины, он всегда вставал рано утром и спрашивал их, что они хотят на завтрак, отправлялся покупать нужные продукты, возвращался и готовил, и только потом уходил на работу.

В то время я не замечала, насколько тяжело было родителям в Сараево. Днём отец работал, а вечером почти всегда слушал лекции или занимался, чтобы получить работу в отделении радиологии. Мама работала поваром в крупной компании. Каждый день она уходила из дома в пять утра, а возвращалась во второй половине дня совершенно без сил. У родителей не было возможности нанять для меня няню в дошкольные годы, поэтому до пяти лет я оставалась дома одна, и это был крайне тревожный период для мамы с папой. Несколько раз в день папа пешком возвращался домой, подходил к нашему окну, чтобы убедиться, что со мной всё в порядке, а затем снова бежал на работу.

Целых восемь лет я была их единственным ребёнком, их «маленькой принцессой» – вплоть до момента, когда 16 июля 1973 года на свет появился мой брат Мирослав. Я ждала их возвращения из роддома с беспокойством. Даже тогда меня больше интересовал папа, чем кто-либо ещё. До сих пор помню, какая на нём в тот день была одежда – коричневая спортивная куртка, тщательно отглаженные серые брюки, рубашка с белым воротником. А ещё я помню, с какой любовью он смотрел на новорождённого сына. Мне же хотелось, чтобы любовь отца принадлежала только мне. Я отозвала его в сторону и сказала: «Ты люби одну меня, а я буду любить малыша!»

Вскоре мама серьёзно заболела. После родов врач предписал ей покой, а она вышла на работу, как только вернулась домой. Вследствие инфекции у неё поднялась очень высокая температура. Я не понимала, что происходит, но видела, как сильно встревожен отец. Он больше не шутил со мной, как обычно, а только и делал, что ухаживал за больной мамой и Мирославом – Миро, как мы его звали. В конце концов мама поправилась, но, повидав её в таком тяжёлом состоянии, я пообещала себе, что не буду больше воспринимать её здоровье как должное. С тех пор я всегда старалась сделать так, чтобы она чувствовала мою любовь.

Я взяла на себя обязанность помогать ухаживать за Миро, и вскоре моя ревность к нему исчезла. Я была на целых девять лет старше брата, и роль, которую я естественным образом на себя приняла, была близка к роли второй матери. Наши родители были вынуждены работать, и меня часто оставляли присматривать за ним. Я его переодевала, купала и кормила, а когда он научился ходить, водила за собой по улице. Мои друзья звали нас «Мирьяна с прицепом», потому что я всегда держала его за руку, когда выходила гулять.

В 1976 году, после того как отец получил должность старшего техника в отделении радиологии, мы переехали в новую квартиру на последнем этаже восьмиэтажного дома, расположенного почти в самом центре города. В ней было всего две комнаты и ванная – слишком мало для четверых, но теснота нас не смущала. Коридор делил квартиру на две половины. С одной стороны находились кухня и гостиная. Обедали мы за столом в маленькой столовой, объединённой с кухней. В гостиной было два дивана, два кресла и телевизор. В течение дня вся семья проводила время там – мы разговаривали, смотрели телевизор, собирались на семейную молитву, а ночью эта комната служила спальней нам с Миро. Диваны раскладывались и превращались в кровати. Одежду мы хранили в большом шкафу, занимавшем всю стену. Спальня родителей и ванная были по другую сторону коридора. С высоты восьмого этажа открывался такой вид из окон, что мне казалось – весь мир у меня как на ладони.

Когда со стороны гор опускался туман и покрывал Сараево, мы видели только верхушки самых высоких башен, минаретов и колоколен. Они словно служили небесными указателями на пути густых облаков. А в ясные вечера городские огни были похожи на звёзды в глубокой тарелке. Иногда я видела, как из аэропорта взлетают самолёты, и дрожала от одной лишь мысли, что могу оказаться в одном из них. «Этого никогда не будет…» – думала я.

Миро любил играть в парке перед нашим домом, а я смотрела за ним с дорожки, которая тянулась между проспектом и рекой Миляцкой. Если нужно было куда-то поехать – трамвайная остановка находилась всего в нескольких сотнях метров. Иногда мы всей семьёй ходили гулять по вымощенной камнем улице Башчаршия, останавливаясь у известного фонтана Себиль покормить голубей или зажечь свечу в соборе Святейшего Сердца Иисуса.

В квартире под нами жила старая мусульманка по имени Паша. У неё не было близких родственников, и мои родители относились к ней как к члену семьи. Если у бабы Паши дома что-то ломалось, отец шёл и чинил, а когда мы приглашали её к себе на ужин, мама готовила еду в соответствии с исламскими традициями.

– Самая угодная Богу еда, – говорила Паша, – та, которую ты делишь с другими.

Она очень полюбила меня и стала звать своей «маленькой блондюшей». Иногда, когда я гуляла в парке, она открывала окно и кричала:

– Блондюша моя маленькая! Не сходишь ли ты мне за хлебом?

Я никогда ей не отказывала, даже если мне приходилось прерывать игру с друзьями. Покупки для Паши давали мне возможность поговорить с ней. Вероятно, ей хотелось того же, потому что в магазин она вполне могла сходить и сама. Поскольку бабушка Ела жила далеко, Паша стала для меня второй бабушкой. Она любила говорить о Боге и восхищалась нашей католической верой.

– Держись своей веры, – наставляла она меня. – А когда будешь выходить замуж, выбирай единоверца. Так будет лучше для детей.

Я улыбалась.

– Дети? Брак? Это же ещё так не скоро!

– Да… Но настанет день, дорогая, и ты скажешь: «Ах, это было так давно!»

В Сараево было очень мало людей с такой крепкой верой, как у Паши. Коммунисты добились большого успеха в секуляризации общества. Рождество стало обычным рабочим днём, дети также буднично шли в школу. Власти обращали особое внимание на тех, кто в этот день отсутствовал на работе или учёбе.

Мы с родителями старались праздновать Рождество по всем правилам, насколько это было возможным в стенах нашей маленькой квартиры. В cочельник украшали небольшую ёлку, молились вместе и пели праздничные песни; рождественским же утром, как все остальные, шли на работу и в школу, зато вечером отправлялись на Святую Мессу, после которой дома нас ждала праздничная трапеза. На следующий день к нам приезжал дядя со своей семьёй. Несмотря на все сложности, у нас всегда было замечательное Рождество.

Когда мне было двенадцать лет, отцу предложили новую работу – обучать техников-радиологов в Ливии. Ему было очень тяжело уезжать так далеко, но платили хорошо, а он хотел обеспечить нам лучшую жизнь. Однажды я получила по почте в подарок от него кассетный магнитофон и решила, что папа разбогател. Я не знала, что в Ливии вся электроника была намного дешевле. За два года отсутствия отца у меня прибавилось ответственности за Миро, который, немного повзрослев и обретя независимость, часто пытался от меня отделаться. «Мне не нужна ещё одна мама», – говорил он.

На мне лежала обязанность по уборке квартиры, и обычно я старалась навести порядок до возвращения мамы с работы. Мне хотелось, чтобы она порадовалась чистоте и красоте нашего дома, поэтому я любила ставить для неё цветы в вазу и просила Миро сходить за ними, но, как всякий мальчишка, он стыдился покупать «девчачье». После уговоров, разозлившись, он убегал в цветочный магазин, а обратно шёл пригнувшись и прячась, чтобы никто из друзей не увидел его с букетом. В дверях я забирала у брата букет и не разрешала переступать порог до прихода мамы, чтобы он не нарушил чистоту квартиры. Конечно, Миро это не нравилось. Не считая этих мелких раздоров, наш дом всегда был полон любви.

Родители почти не говорили со мной о вере, по крайней мере словами. Вместо этого они подавали живой пример, показывая нам, детям, всю важность молитвы. Свою религиозность они не демонстрировали, но большинство соседей знало, что мы католики. Скрыть это было невозможно. Рядом с нами жила с семьёй одна девочка, Гордана. Они были православными сербами, но не практиковали веру. Как и многие другие в Сараево, родители Горданы не видели в том никакой нужды. Но Гордана, бывая у нас в гостях, наблюдала за нашей семьёй. Она видела, что мы ходим на Мессу, вместе молимся, и наш дом наполнен чем-то особенным – чем-то, что не видно глазу, но очевидно для сердца.

– Почему мы нигде не бываем? – спросила однажды Гордана маму.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась та.

– Было бы так хорошо жить, как семья Мирьяны. Почему мы не молимся и не ходим в церковь, как они?

Поначалу эта идея не пришлась по душе родителям Горданы, но она упорствовала, и в конце концов её папа с мамой сдались. Они начали ходить в ближайшую православную церковь и собираться на семейную молитву.

В подростковом возрасте я не отличалась излишним благочестием, но верила всегда. Как все католики, я очень почитала Пречистую Деву Марию, но более близкие отношения у меня складывались с Иисусом. Я часто к Нему обращалась. В своей детской вере я смотрела на Иисуса как на старшего брата, которому могла доверить все свои страхи и тревоги – от детских ссор до сложных школьных экзаменов. Я задавала Ему вопросы о смысле жизни, а особенно один, который не выходил у меня из головы никогда: почему люди должны страдать?

Сколько себя помню, я всегда сочувствовала страдающим людям. С малых лет при виде больного или подавленного горем человека я начинала плакать, сопереживая ему от всего сердца. Я постоянно задавалась вопросом, почему милостивый Бог допускает страдания людей? Взрослые советовали мне не обращать внимания на грустные вещи, а радоваться и развлекаться, как другие дети. Но как я могла быть счастливой, когда кто-то страдает?

Весной 1981 года мне всё чаще хотелось побыть одной. Мама замечала мою обострённую чувствительность и весьма волновалась, а моё настойчивое желание провести целое лето в Меджугорье лишь усиливало её тревогу.

– У тебя есть молитвенник? – спросила я её однажды вечером.

– Молитвенник? – переспросила она. – Зачем?

– Не знаю… Просто чувствую, что мне нужно молиться.

Она заколебалась, а затем пошла в спальню и вернулась с молитвенником, подаренным им с папой на свадьбу.

– Есть только этот, – сказала она.

В Югославии молитвенники были редкостью. Печать и ввоз в страну книг религиозного содержания были запрещены, но по традиции всем молодожёнам разрешалось получить в день свадьбы молитвенник. Мои родители очень берегли свой экземпляр.

Я уединилась и начала внимательно листать эту книгу. Я чувствовала, что обретаю в ней бесценное сокровище. С каждой произнесённой молитвой моё сердце наполнялось радостью. А мама в это время лежала на кровати в другой комнате и не находила себе места от беспокойства: для неё моё странное поведение было предзнаменованием чего-то недоброго. Она всю ночь проплакала, уверенная, что со мной что-то случится. И она была права: что-то случилось.

3

Дети Мои, не бойтесь открыть Мне свои сердца.

Я с материнской любовью покажу вам, чего ожидаю от каждого из вас, от Своих апостолов. Идите со Мной.

Из послания Богородицы от 18 марта 2011 года

Не могу передать, в каком состоянии я проснулась утром 25 июня 1981 года. Несмотря на бессонную ночь и плохое самочувствие, рано утром, как и в любой другой день, я пошла вместе с кузинами собирать табак. Весна и Милена напомнили мне, что вечером мы идём в гости к тёте, и многозначительно добавили, что там будет и Марко. Я согласно кивнула, но думать мне хотелось только о женщине на горе.

В тот день в поле у меня не было возможности увидеть остальных детей – тех, кого вместе со мной позднее станут называть визионерами. Погрузившись в монотонную работу по сбору и развешиванию табака, я снова и снова перебирала в мыслях события предыдущего вечера. Неужели я правда это видела? По мере приближения часа, в который днём ранее у нас было видение, меня начало охватывать странное ощущение. Что-то звало меня вернуться к горе. Вскоре это чувство усилилось настолько, что я больше не могла не реагировать на него.

– Дядя Шимун, я чувствую, что должна снова пойти к горе. Можно?

Дядя посмотрел на меня и задумался.

– Ладно, – наконец согласился он, – но мы с тётей пойдём с тобой. Хотим видеть, что там происходит.

И мы сразу же отправились к подножью Подбрдо, где собралась добрая половина села. Новости в Бьяковичах распространялись очень быстро. В толпе я нашла Иванку, Вицку и Ивана. Три вспышки белого света заставили нас взглянуть на гору, где мы, совершенно потрясённые, увидели ту же самую женскую фигуру, что и в предыдущий день, но на этот раз она находилась чуть выше. Вместе с ещё двумя детьми, которых накануне с нами не было – шестнадцатилетней Марией и десятилетним Яковом – моим двоюродным братом, мы побежали наверх, к этой женщине.

Оставшиеся у подножья горы люди были поражены тем, как молниеносно мы взлетели по крутому склону. Мы словно парили над огромными камнями и колючими кустарниками. Некоторые попробовали бежать за нами, но догнать нас не могли. Я была совершенно неспортивным городским ребёнком, но бежала вверх без каких-либо усилий. Мне казалось, что я практически лечу и что-то меня несёт к месту, где стоит женщина. «Чтобы подняться в гору, нужно как минимум двенадцать минут, а дети забрались туда за две, – позже рассказывал мой дядя. – Когда я это осознал, я испугался».

Впервые взглянув на женщину с близкого расстояния, я поняла, что Она – не из этого мира. Все мы одновременно и непроизвольно упали на колени. Не зная, что нужно говорить или делать, мы начали читать молитвы «Отче наш», «Радуйся, Мария» и «Слава Отцу». Нас крайне удивило, что Она тоже молилась с нами и только на «Радуйся, Мария» молчала.

Стояла Она в прекрасном голубом облаке. У Неё была блестящая оливковая кожа, а цвет глаз напоминал синеву Адриатики. Длинные чёрные волосы были покрыты белой вуалью, кроме одного локона на лбу и нескольких прядей, которые виднелись из-под плата. Всё в Ней казалось неземным: от нездешнего серо-синего блеска длинного платья до силы взгляда, от которого захватывало дух. Одно только Её присутствие приносило ощущение мира и материнской любви, но я чувствовала и сильный страх, потому что не понимала, что происходит.

– Не бойтесь, дети Мои! – сказала Она на чистом хорватском языке звонким и мелодичным голосом, который не смог бы воспроизвести ни один человек. Её голос звучал как музыка.

Иванка набралась смелости и задала вопрос, который, очевидно, рвался у неё из груди:

– Как моя мама?

Богородица с нежностью взглянула на неё:

– Она со Мной.

Кто-то спросил Её, придёт ли Она на следующий день, и Она кивнула. В самую первую встречу сказано было немного. Кажется, на тот момент было важно, чтобы мы немного освоились с предстоящей нам ролью.

Я всегда была слишком застенчива. Ребёнком, когда к нам домой приходили гости, я убегала в другую комнату и закрывала за собой дверь. Если мама заставляла меня выйти, я вставала в угол и молчала до самого ухода гостей. Так же я ощущала себя и во время первого явления. Меня переполняло благоговение. Единственным моим желанием было любоваться Её красотой и пребывать в той безмерной любви, которую я ощущала, когда Она смотрела на меня.

Местные наконец забрались наверх. Никто из них не мог видеть того, что видим мы. Позже они рассказывали, что были потрясены выражениями наших лиц. Мы слышали собственные голоса во время явления, но они видели только наши беззвучно шевелящиеся губы, а слышать могли лишь наши молитвы и некоторые ответы, которые мы давали Богородице.

Потом мне было очень тяжело слушать, как присутствовавшие описывали первое явление. Я ощущала себя почти так же, как если бы чужие люди наблюдали за мной, пока я сплю. Но то, что увидели жители Бьяковичей, убедило их в сверхъестественном характере происходящего. Что же предстало перед их глазами? Шестеро детей, частично знакомых между собой, которые стояли на коленях на острых камнях и колючках с горящим взором, прикованным к чему-то невидимому. Впоследствии учёные квалифицировали наше состояние как экстаз. Лично для меня экстаз означает – пребывать на Небесах.

– Ты оставишь какой-нибудь знак, – обратилась Вицка к Деве Марии, – чтобы люди нам поверили?

Богородица только улыбнулась в ответ. Через некоторое время Вицка спросила меня, который час. Этот вопрос показался мне совершенно неуместным – я была слишком поглощена Пресвятой Марией, чтобы смотреть на наручные часы. Я надеялась, что встреча с Ней будет длиться вечно, но вскоре Богоматерь сказала:

– Идите в мире Христовом!

И, быстро поднявшись вверх, растворилась в синеве. В то же время я ощутила, что возвращаюсь в наш мир. Каким же болезненным и печальным был этот переход! Я бы хотела остаться с Богородицей навсегда.

Вытирая слёзы, я посмотрела на других визионеров. Было очевидно, что и они возвращаются в реальность с тем же трудом, что и я. Иванка была потрясена больше остальных, и на это была причина – теперь она точно знала, что её мама с Девой Марией.

Окружавшие нас люди утверждали, что явление длилось десять-пятнадцать минут, но это казалось невозможным. По нашим ощущениям, оно заняло гораздо больше времени. Я посмотрела на часы, чтобы проверить время, и остолбенела. Цифры и стрелки на циферблате развернулись. Два часа теперь находились на месте десяти часов, и так далее в зеркальном отображении, а стрелки шли в обратном направлении. Я сразу же вспомнила, как Вицка спрашивала меня, сколько времени. Всё это было необъяснимо. По пути вниз люди засыпáли нас вопросами, но мы были ещё слишком растеряны, чтобы давать подробные ответы. Мы только что пережили вместе нечто необыкновенное, связанное с Богом и Божьей Матерью, но для каждого из нас это ещё была и личная, очень важная встреча.

Отец Славко – священник, который позже стал служить в Меджугорье – однажды очень расстроился из-за того, что ему никак не удавалось собрать вместе всех шестерых визионеров. «На месте Богородицы, – говорил он, – я бы никогда вас не выбрал. Вы такие разные! И для меня это знак, что происходящее – правда».

Если бы не явления, большинство из нас никогда бы не подружились. Мои первые впечатления об остальных визионерах, скорее всего, отражали недоумение большинства: ни один из нас не отличался от других сельских детей особой набожностью, у каждого были свои достоинства и недостатки. Но несмотря на это – а может, и благодаря этому, – Богородица выбрала нас и собрала вместе.

Семнадцатилетняя Вицка Иванкович, с тёмно-русыми вьющимися волосами и не сходящей с лица улыбкой, отличалась весёлым и живым нравом. Она всегда первой брала инициативу в свои руки. Вицка – это производное от её полного имени Вида. На хорватском языке слово «видение» и её имя – однокоренные.

Ивану Драгичевичу было шестнадцать. До начала явлений мы не были знакомы. Высокого роста, черноволосый, он казался застенчивым и тихим. По-еврейски его имя звучит как Иоанн, оно часто встречается в Новом Завете и означает «Бог милостив».

Не знала я и шестнадцатилетнюю Марию Павлович – худощавую девушку с короткими тёмно-русыми волосами. Её имя, как и моё – славянские варианты исходного еврейского имени Мариам.

Самым младшим из нас был десятилетний Яков Чоло, мой двоюродный брат, однако до начала явлений мы с ним совсем не общались. Жил он со своей мамой Якой и часто смешил нас своей детской наивностью. Яков носит имя покровителя меджугорского прихода, св. Иакова.

И, конечно же, моя любимая подруга Иванка Иванкович – самая младшая из четырёх девочек. Ей было пятнадцать. Она любила опаздывать и, когда бы мы ни собирались вместе, всегда приходила последней.

Все мы были очень разными, но нас связал сверхъестественный дар видеть Богородицу. Наше восприятие этого опыта – как и наши характеры – было и остаётся различным, но все эти годы мы согласны в одном: невозможно описать словами красоту Божьей Матери и чувство, которое мы испытываем, когда смотрим на Неё.