- -
- 100%
- +
Добро и зло в стране чудес
Как и везде, встречаются,
Но только здесь они живут
На разных берегах…
(В. Высоцкий)
© Ирина Соловьева, 2020
ISBN 978-5-4498-2228-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Это было в прекрасной стране.
Там живут сильные и смелые люди – матросы, рыбаки, поэты. Там светит солнце и шумит прибой, и летят по волнам похожие на чаек парусники и плывут в небесной синеве чайки, похожие на красавцы-парусники.
И там существует зло и несправедливость, но они недолговечны. И добро берёт верх над злом, и справедливость одерживает победу над несправедливостью…
Там у людей ясные глаза и чистые души, и всегда в трудную минуту рядом оказывается верный друг…
Там солнце освещает по утрам черепичные крыши белых домов, тонущих в зелени садов, и скатывается вечером в море, оставляя за собой на воде золотую полоску…
Страна эта реальна, как дыхание и нереальна, как сон.
Великий мечтатель Александр Грин открыл её впервые почти столетие назад, и теперь она носит имя Гринсволд – страна Грина.
Нет более бестолкового и чудесного порта, чем Лисс, кроме, разумеется, Зурбагана…
…Желтый камень, синяя тень, живописные трещины старых стен… свитки парусов, их сон и крылатое утро, зеленая вода, скалы, даль океана…
(А. Грин)
«За особые заслуги перед городом орденом Чести награждается командир отряда стрелков морской охраны капитан Эдвин Томас Виндз.»
Сердце стукнуло и забилось в гулкой пустоте. Орден Чести был высшей наградой Гринсволда.
Десять шагов отделяло его от стола мэра. Десять секунд он шёл к награде. Десять секунд… и всю жизнь. И путь его не был ни легким, ни быстрым.
Часть 1. Сэвидж
Как во смутной волости,
Лютой-злой губернии
Выпадали молодцу
Все шипы да тернии…
Он обиду зачерпнул,
зачерпнул —
Полные пригоршни,
Ну а горя, что хлебнул,
Не бывает горше…
(В. Высоцкий)
Мы пьем не потому,
что тянемся к веселью,
И не разнузданность
себе мы ставим целью…
Мы от самих себя
хотим на миг уйти,
И потому к хмельному
склонны зелью!
(Омар Хайям)
Он вырос в монастырском приюте. С детства окружали мальчишку высокие стены, постные лица, молитвы, молитвы без конца и края. Эти молитвы, да еще многочисленные, по поводу и без повода, наказания составляли весь арсенал средств, которыми монахини направляли юные души на праведный путь.
Воспитанники, впрочем, не слишком стремились обрести духовную благодать и, в отсутствие наставниц, устанавливали свои законы, главным, из которых был закон силы. Избивали, отбирали скудную еду, заставляли прислуживать себе. Чтобы отстоять свою независимость, приходилось драться.
Неда прозвали Дикарем за нелюдимость и бешеную ярость, с которой он кидался в драку. Даже более сильные противники не решались связываться с ним. Впрочем, первым Нед никогда не задирался и любой компании предпочитал одиночество. С годами его все больше занимал вопрос о родителях. Кто они, почему оставили его, живы ли? Нед ничего не знал о родных, ни имен, ни фамилий. Когда ему шел двенадцатый год, он попытался залезть в приютскую канцелярию, чтобы отыскать в личном деле ответы на свои вопросы. Его поймали. Месяц он отсидел в карцере на хлебе и воде и в первую же ночь, как вышел оттуда, сбежал. Его не искали. Одним больше, одним меньше – какая, собственно, разница? Монахиням вполне хватало оставшихся.
Нед освоился на улице. За несколько лет он сменил немало занятий. Был продавцом газет, чистил обувь, мыл посуду в тавернах. Какой-то американский матрос, услышав, что Неда зовут Дикарем, перевел его кличку на английский – Сэвидж. Это прозвище Нед стал использовать как фамилию. Он выдумал все: дату и место рождения, возраст, имя отца. Только имя было подлинным – Нед, Эдвин.
В пятнадцать лет он устроился юнгой на шхуну. За полтора года службы научился работать с парусами, держать курс по компасу и звездам, определять глубину фарватера и скорость судна. Узнал кое-что о хитростях торговли и приобрел практику в употреблении крепких напитков. Может, так и остался бы Нед служить на «Гаранте», но сменился капитан, а новому не по душе пришелся задиристый парень, от шуточек которого покатывалась со смеху команда. И юнга оказался на берегу…
Кое-как протянул пару месяцев, перебиваясь с хлеба на воду. Кто-то посоветовал попытать счастья на сахарных плантациях. Нед наврал в конторе, что ему уже восемнадцать. (Моложе на эту каторжную работу не брали.) Ему поверили. Широкоплечий, рослый, он в свои неполные семнадцать вполне мог сойти за восемнадцатилетнего.
Но работа на плантации – явление сезонное. Осенью Нед вернулся в Зурбаган, поближе к порту. Да только не спешили капитаны брать в команду безработного юнгу. Бывший его хозяин, капитан «Гаранта», в отместку за насмешки пустил слух, будто, уходя, прихватил Сэвидж из его каюты деньги и золотые часы. Было это ложью от начала до конца, но люди говорили парню в лицо: «Кто тебя знает? Может, ты и не брал ничего, да ведь дыма без огня не бывает.»
Отчаявшись найти работу в городе, Нед бродил по окрестным деревням, нанимаясь к фермерам на самую тяжелую и грязную работу.
Ненастной ноябрьской ночью, возвращаясь в Зурбаган, заметил Сэвидж в стороне от дороги огонек. Вконец замерзший и усталый, свернул на неяркий свет, и вскоре тропинка вывела его к просторному двухэтажному дому. Дверь на стук открыли сразу, словно парня ждали. Так Сэвидж попал в коммуну, состоящую из десятка ребят и Николая Ивановича Ковалева – заведующего, учителя и мастера в одном лице. Все необходимое по хозяйству делали сами ребята. Была, кроме работы, и учеба…
Неда с горем пополам научили в приюте читать и писать, но Библия и жития святых не располагали к чтению, а на улице и вовсе было не до этого. Здесь же он впервые открыл для себя книги. Забыв обо всем на свете, часами просиживал юноша в библиотеке, глотая книгу за книгой. Спящий мозг проснулся, жадно требуя все новой и новой пищи для размышлений. Но вместе со знаниями приходила тревога. Отложив книгу, Нед задумывался: что ждет его в будущем? Он не сможет прожить всю жизнь в коммуне, это ясно. А куда идти? Снова на улицу, голодать и скитаться? Зачем же тогда он тратит столько сил и времени на учебу? Грести навоз можно и без знания древней истории.
Мысли эти тревожили его. Но еще больше тревожило другое. Немало повидавший грязи, выросший в презрении парень никак не мог убедить себя, что Николай Иванович искренне доверяет ему. Чем чаще Ковалев повторял, что Нед ничем не хуже окружающих его людей, тем сильнее казалось Сэвиджу, что учитель врет, что он, как и прочие, считает его вором и презирает в душе.
Все чаще Нед думал о том, что бесполезно пытаться изменить жизнь, что, как бы он ни старался, судьба его быть бродягой, изгоем.
Не в силах справиться с отчаяньем, Сэвидж стал грубить, отказывался от работы и порой кулаками отвечал на безобидные замечания товарищей. Конфликт все разрастался и Ковалев, наконец, был вынужден попросить Сэвиджа быть посдержаннее или оставить коммуну. Нед выбрал второе…
О том, что было дальше, вспоминать больно и страшно. Отчаянье и гнев – плохие советчики. Путь, подсказанный ими, вел в пропасть.
Мстя самому себе, Сэвидж стал жить по принципу «Чем хуже, тем лучше», старательно доказывая окружающим, что они не ошибаются, считая его подонком. Прежде не терпевший грязи и неряшества, он опустился, перестал следить за собой, пристрастился к водке, добывая деньги на выпивку весьма сомнительными путями. Немытый, нечёсаный, в заскорузлых, насквозь пропитанных грязью лохмотьях, с мутным от водки взглядом, Сэвидж выглядел пугалом, но его это мало волновало. Он почти потерял контроль над собой, дойдя до состояния скотского и непристойного, подчиняясь единственному желанию: пить, пить до беспамятства, до одури, чтобы не знать, не помнить о том, что он – человек, забыть, о чём мечтал, читая книги, что вообще мечтал о чём-то… Забыть, что есть мир за пределами кривых горбатых переулков, грязных задворок, воняющих перегаром и табачным дымом притонов, где в почерневших от копоти стенах копошится человеческое отребье… Лишь порой, в минуты просветления, его охватывал ужас. Кем он стал, что сделал со своей жизнью? Спасаясь от этих мыслей, он вновь и вновь прибегал к испытанному средству – выпивке…
В портовых кабаках за ним закрепилась слава отчаянного драчуна и задиры. О драках с его участием ходили легенды. Словно в поисках гибели, Нед бросался в схватку, очертя голову, не глядя ни на число противников, ни на их физическую силу. Казалось, что умереть для него не так страшно, как жить. Но смерть почему-то обходила его стороной…
Как-то к Сэвиджу за стол подсел человек, костюм которого и вся манера держаться свидетельствовали о принадлежности к людям обеспеченным. Господин этот рядом с грязным оборванцем выглядел весьма странно, но, похоже, его это не заботило.
– Добрый день, Нед,
– Откуда вы знаете мое имя?
– Узнал у трактирщика. Ты – личность достаточно известная в порту.
– Ну, так что из этого?
Господин придвинулся ближе
– Я довольно долго наблюдал за тобой. Ты смел, решителен, находчив. Но ты бездарно тратишь время, стараясь попасть на тот свет раньше, чем назначено Богом. На мой взгляд, если уж рисковать, то стоит иметь за это что-нибудь получше синяков и ссадин… Почему бы тебе ни присоединиться к вольным торговцам?
Нед насмешливо прищурился.
– Интересно, каким же образом? Я, ребята, тут мимо проходил, решил заглянуть… Так, что ли?
– Дело только за этим?
Сэвиджу стало не по себе под колючим взглядом собеседника.
– Да.
– В таком случае, проблема решена. Приходи сегодня вечером в Песчаное ущелье. Знаешь, где это?
– Знаю.
– Только смотри, не напивайся. В горах опасные тропинки, того и гляди – сорвешься.
Нед подбросил на ладони пару медяков.
– Захотел бы, не смог напиться. Это все, что у меня есть.
– Скоро у тебя будут деньги. Вольные торговцы хорошо платят. А теперь – прощай. Увидимся вечером.
В тот вечер Сэвидж был принят в общество контрабандистов. Его поставили напарником Лючиано, старого рыбака из ближнего поселка. Тот лишь фыркнул, услышав это, а, уходя, бросил на прощанье:
– Мыть лодку каждый раз после тебя я не намерен, так что потрудись привести себя в порядок.
Умойся, тряпье свое постирай, руки песком, что ли, ототри. И еще: в свободное время хоть залейся водкой, но в море должен идти трезвым. Мне с тобой там возиться некогда, утоплю – и весь сказ.
Слова ли старика так подействовали, или самому Сэвиджу надоело валять дурака, только Лючиано не вдруг узнал парня при следующей встрече. Старик покрутил головой, усмехнулся в усы: «Так-то лучше. Хоть на человека стал похож…». Вслух же сказал совсем другое: «Бери весла, поглядим, каков ты в деле…».
Контрабанда приносила хотя и весьма нерегулярный, но довольно ощутимый для нищего бродяги доход. Пил теперь Сэвидж значительно меньше, но свободное время по-прежнему предпочитал проводить в кабаках и дрался он ничуть не реже, чем раньше. Во время одной из драк его арестовали. Срок он получил почти символический – полгода принудительных работ – и был отправлен в Угорье.
Поселок Угорье – это обнесенные колючей проволокой бараки рядом с карьером, где добывают камень. На работу – строем, с работы – строем, в столовую, в барак – везде строем.
«Осужденный Сэвидж, статья №…, срок 6 месяцев, для получения наряда прибыл…». «Господин майор, доктора надо… Помрет ведь, чего доброго».
Сэвидж заболел. Организм, ослабленный предыдущими голодовками и алкоголем, не выдержал тяжести работы каменотеса. К концу четвертого месяца парня свалила рудничная лихорадка. Впрочем, он был не одинок. Хворь эта поражала чуть ли не каждого второго. Некоторые переносили лихорадку относительно легко, даже не обращались к врачу. Других, так же, как Сэвиджа, болезнь укладывала надолго.
Несколько дней метался Нед в бреду, жар не могли сбить никакими силами. Текла из горла на пол обжигающая кровь… Потом бред стих, температура снизилась, но навалилась такая слабость, что не было сил даже шевельнуть рукой. И при малейшем напряжении снова начинала идти горлом кровь.
Медленно, с огромным трудом приходил в себя Сэвидж.
Ему оставалось меньше месяца до конца срока, он уже числился в выздоравливающих и по мере сил помогал на кухне, когда его вызвал к себе майор.
– Там к нам журналист из «Независимой газеты», хочет побеседовать с кем-нибудь из осужденных. А ты один не занят, так что пойдешь ты. И смотри мне, не подведи. Кто их знает, этих писак…
Конвойный доставил Сэвиджа в комнату для свиданий. Одно название: «комната». Побелка почернела от копоти, на единственном окне – решетка (тут везде решетки), из мебели – пара привинченных к полу табуретов. Войдя, Нед решил было, что конвоир ошибся и ему не сюда. Журналист представлялся ему солидным немолодым господином, а у окна стояла девушка. Вряд ли старше его самого, невысокая, худенькая, русые волосы до плеч. Мимо такой на улице пройдешь, не заметишь. Но конвоир подтолкнул его вперед.
– Вот, значит, доставил, как вы просили. Вы тут поговорите, а как закончите, тут звонок есть, я тогда приду.
Щелкнул замок на двери. Девушка вздрогнула, но тут же улыбнулась.
– Давайте знакомиться. Я корреспондент «Независимой газеты» Дина Быстрова.
Нед и сам не заметил, как рассказал Дине много больше, чем собирался вначале. Ей было хорошо рассказывать, она умела слушать, и видно было, что собеседник ей действительно интересен, что интерес этот не показной.
Сэвидж был потрясен, увидев на глазах у девушки слезы. Он принялся было неловко ее утешать, но быстро замолчал, потому что и у него вдруг запершило в горле…
Все, знающие Сэвиджа, заметили, как изменился он после освобождения. Никто теперь не видел парня пьяным и драки с его участием отошли в прошлое. В прошлом остались и грязные лохмотья. Неда бросало в жар при мысли, что Дина могла видеть его таким, как он был прежде – валяющимся в грязи, пьяным до бесчувствия.
Денег, скопленных за несколько рейсов с Лючиано, хватило, чтобы купить лодку. Сэвидж зарегистрировался как рыбак и регулярно платил налоги. Полиция, первое время внимательно наблюдавшая за ним, успокоилась. А между тем, не только рыбу привозил Нед в своей лодке, и порой появлялись в хижине люди, не имеющие никакого отношения к рыбной ловле. Контрабанда по-прежнему была основным источником доходов для Сэвиджа. Он уже втянулся в эту игру и чувствовал в себе силы принимать в ней участие на равных. Опасность, риск притягивали его, как наркомана очередная «доза». И немало за три года набралось на счету Сэвиджа дел, не делавших чести ни полиции, ни таможенной службе…
Гонит неудачников
По миру с котомкою,
Жизнь течет меж пальчиков
Паутинкой тонкою…
А которых повело, повлекло
По лихой дороге,
Тех ветрами сволокло
Прямиком в остроги…
(В. Высоцкий)
Сэвидж осторожно повернулся на дощатой койке. Избитое тело болело. Полицейские вчера не слишком вежливо обошлись с ним при аресте. Да и то сказать, что он за птица такая, чтобы с ним церемониться. Спасибо, хоть не убили. А ведь могли. Могли… Когда этот коп стал стрелять, Сэвидж так и думал, что пристрелит. Обошлось. Только руку задело, но это пустяки, заживет. Главное, Дину не тронули. Хорошо, что она успела уйти. А ведь стояли вместе. Если бы копы усекли, затаскали бы ее по допросам, а она вовсе ни при чем. Вчерашняя встреча – случай, не больше. Дина провожала кого-то в порту, а у Сэвиджа там знакомых – море, заглянул повидать кое-кого. Уже уходить собирался, когда Быстрову увидел. Стояли, разговаривали, а тут – мальчишка: «Копы в порту, за тобой!». И сразу фуражки замелькали. Нед прикрыл глаза. Ярко, словно на экране, мелькали картины вчерашнего. Поняв, что уйти не успеет, он повернулся к растерявшейся Дине.
– Вам лучше уйти. Не надо, чтобы нас сейчас видели вместе.
– Но что случилось, Нед?
– В порту полиция. Они уже давно охотятся за мной, подозревают в контрабанде, но доказательств у них нет…
Дина хотела еще что-то сказать, но Нед подтолкнул ее к выходу из порта, глазами показал: «Уходи». Она пошла к воротам но, едва свернула за угол, сзади послышались выстрелы. Дина торопливо повернула назад.
Стрелял молодой полицейский, в нарушение всех правил, без предупреждения. Пуля оцарапала плечо Сэвиджа.
Четверо против одного – слишком неравная схватка. Через несколько секунд все было кончено. Сэвиджа свалили на землю, надели наручники, резко, рывком, подняли. На какие-то мгновения Дина увидела его лицо, потемневшее от пота и пыли. Пряди растрепавшихся волос прилипли ко лбу, на скуле свежая ссадина. Из разбитой губы струйкой течет кровь, капает на разорванную рубашку. Рукав тоже пропитан кровью, темное пятно расползается все шире.
Вновь Дина увидела Сэвиджа лишь в зале суда. Он был все в той же рваной рубашке и похоже было, что за все время, прошедшее со дня ареста, ему ни разу не довелось умыться.
Властям очень хотелось показать Сэвиджа окончательно опустившимся человеком, изгоем, не заслуживающим ни внимания, ни снисхождения. Это оскорбляло и злило Неда, но, когда, он заявил, что не выйдет в зал суда в таком виде, ему ответили: «Вытащим!». Он не сомневался, что угроза эта не пустая.
Сэвидж сидел, ссутулившись, положив на колени локти сомкнутых рук. Лишь изредка поднимал он глаза, но тут же, словно обжегшись, вновь отводил взгляд. Дина огляделась.
Оказывается, Нед боялся смотреть на человека в пятом ряду, еще довольно молодого, но рано поседевшего. Дина знала его. Это был Николай Иванович Ковалев, руководитель коммуны, в которой одно время жил Сэвидж. Ковалев смотрел на Неда, не отрываясь, и в глазах его была боль.
В перерыве Дина пробралась к Ковалеву, тронула его за руку.
– Вы меня не узнаете? Я Дина Быстрова, журналистка. Я приходила к вам, когда писала о Неде, помните?
– Как же, помню. Вы хорошо написали тогда о нем, спасибо… А теперь, видите, опять какое горе… Вы снова будете писать?
– Еще не знаю. Вы сами видите, что здесь творится. Из Неда сделали какого-то дикаря, полуидиота. И самое обидное, что публика верит этому.
– А вот здесь вы не правы! – раздался рядом веселый голос.
Дина обернулась. Перед ней стоял паренек в студенческой куртке. Веснушки на его носу задорно блестели.
– Каждому здравомыслящему человеку ясно, что, хоть фамилия парня и Сэвидж, он вовсе не дикарь и не идиот. У него глаза думающего человека и он не виноват, что ему не дают договорить, а все сказанное выворачивают наизнанку.
– Спасибо вам, юноша. Приятно знать, что у нас в зале есть единомышленники. Позвольте узнать ваше имя?
– Тим Клэр, студент-биолог.
– Рада познакомиться с вами. Моя фамилия Быстрова, я журналист, а это…
– Ковалев, педагог.
– Я читал ваши статьи и восхищаюсь ими, а вы, верно, пришли из профессионального любопытства?
– Не совсем. Уже идут судьи, Тим, вам пора занимать свое место. Ни к чему дожидаться замечания от секретаря.
– Я ухожу, но позвольте, я найду вас после заседания. Мне хотелось бы кое-что уточнить.
– Мы встретимся, Тим, – ответила Дина, – Только тогда и я задам вам несколько вопросов. Надеюсь, вы не откажетесь дать небольшое интервью?
– С удовольствием! – Тим поспешил на свое место, а Дина села рядом с Ковалевым.
Подсудимому было дано последнее слово. За перегородкой, отделяющей его от зала, поднялся юноша, звякнул наручниками. Заговорил чуть охрипшим голосом:
– В последнем слове принято оправдываться или каяться. Я не буду делать ни того, ни другого…
Он переглотнул, продолжал спокойнее:
– Здесь из меня хотели сделать то ли придурка, то ли последнего бандита. Глядите, мол, уважаемые господа, каковы на деле эти бродяги, за которых вы так волнуетесь! А я такой же человек, как и вы, с душой и сердцем. Только два человека в этом зале имеют право упрекнуть меня. И перед ними я виноват, и у них прошу прощения. Что же до остальных… Я подчиняюсь силе, но не признаю ее справедливости. Я все сказал.
Зал возмущенно зашумел, и секретарю пришлось долго трясти колокольчик, прежде чем восстановилась тишина. Судья объявил приговор. За контрабандный ввоз товаров, незаконное ношение оружия, сопротивление при аресте, бродяжничество Эдвин Сэвидж приговаривался к восьми годам тюремного заключения.
Пустив в ход обаяние и журналистское удостоверение, Дина сумела прорваться к Сэвиджу до того, как его увезут в тюрьму.
Когда Дина вошла в камеру, Нед сидел, закрыв ладонями лицо, плечи его вздрагивали. Услышав стук двери, вскочил, порывисто шагнул к Дине. Глаза его были сухими. Девушка взяла его за руки, глянула в лицо. Нед опустил голову.
– Измажетесь, я грязный…
И добавил с горькой усмешкой:
– Я же бродяга…
– Ничего. – Дина осторожно отвела с его лба спутанные волосы, дотронулась до ссадины. – Болит?
– Ерунда. – Нед поднял на Дину тоскливые глаза. – Я ведь смертник. Мне этих восьми лет не пережить, и тюремная больница не поможет. А я так хочу жить! Мне ведь двадцать два всего, рановато на тот свет.
– Не надо так, Нед…
– А как надо?! Студенту тому, что к вам подходил, мама с папой безбедную жизнь обеспечили, вот он и ходит, ясный, как солнышко. А я родных не знаю, словно сразу от чужой тетки на свет родился. И за каждый кусок мне драться пришлось. Я не бандит, не вор. И крови на мне ничьей нет. Так почему я должен умереть?!
– Они ведь не знали о твоей болезни…
– А если бы знали, так что? Вместо тюрьмы на курорт бы отправили?
Нед помолчал, потом тихо произнес:
– Простите. Разнылся я. Вы, верно, думаете, вот, мол, прижало, он и выкручивается. Не знаю, может и так… Но я человек еще не конченый. Верите?
– Верю, Нед. Конечно, верю.
Щелкнул замок, в камеру вошли конвоиры. Дина крепко сжала руку Сэвиджа и быстро вышла. Ее душили слезы.
В скверике позади здания суда Быстрову ждали Ковалев и Тим Клэр. Тим горячо говорил:
– Я не понимаю, почему суд вынес подобный приговор. Доносы, анонимки, показания какого-то шпиона – и ни одного стоящего доказательства! Мало ли, что шпион придумает! И как, ответьте мне, можно считать бродягой человека, зарегистрированного как рыбак? А сопротивление властям? Если бы в меня стреляли, я бы тоже постарался куда-нибудь спрятаться!
Как Дине ни было плохо, она не смогла не улыбнуться.
– Вы ошиблись призванием, Тим. Вам надо было поступать на юридический. Из вас получился бы хороший адвокат, как раз такой, как был нужен сегодня Сэвиджу.
– Вы видели его, говорили с ним? Что он вам сказал?
Дина взглянула на Ковалева.
– Он просил передать вам, что еще не совсем конченый человек…
Тот грустно улыбнулся.
Обитая железом дверь захлопнулась с грохотом…
Парень вздрогнул, приподнялся, непонимающе обводя взглядом тонущую в полумраке комнату. Вспомнил, где находится, опустился на подушку.
Тюремная больница. Вот уже третий месяц, как его перевели из камеры в эту палату. Рудничная лихорадка убивала медленно, но верно… Там, на воле, он почти забыл о ней, хотя жизнь его мало напоминала санаторий. Но вот уже восемь месяцев, как он за решеткой. Сырой, затхлый воздух плохо протапливаемой камеры сделал свое черное дело. Болезнь вернулась. Подарок из Угорья, будь оно неладно…
В палату вползал неторопливый январский рассвет.
Больничный день шел своим чередом. Соседи не трогали парня на крайней койке. Все давно привыкли к тому, что ее обитатель целыми днями молчит, разглядывая потолок или стену напротив. Трудно сказать, что увлекательного находил он в этом однообразном зрелище, но отрывался от него с большой неохотой, отделываясь от всех попыток втянуть его в разговор односложными «Да», «Нет», «Не знаю». Шептались, что парню есть, о чем порассказать, потому что слыл он одним из самых ловких контрабандистов побережья, и немало на его счету было дел, не делавших чести таможенной охране. Но разговорить его не удавалось никому…