Сотворение Святого. Герой

Глава 5

Несколько дней спустя Маттео пришел ко мне, когда я одевался. Мой друг уже вернул всю одежду, которую несколько дней назад унес из моего номера в гостинице.

– Слушай, а не будет тебе стыдно появляться на людях в этом наряде? – спросил он меня. – Люди подумают, что ты донашиваешь мои обноски.

Я пропустил оскорбление мимо ушей.

– И куда ты собрался? – спросил он.

– К мадонне Джулии.

– Но ты был у нее вчера!

– Это не причина, по которой я не могу пойти к ней сегодня. Она попросила меня заглянуть к ней.

– Я уверен, этим она делает тебе одолжение. – Он помолчал, наблюдая, как я прихорашиваюсь. – Я собирал новости Форли.

– И?

– Мадонна Джулия пользуется в Форли большим успехом…

– Ты говорил с дамой, которую называешь прекрасная Клодия, – догадался я.

– Между прочим, почему ты не нанес ей визит?

– Даже не знаю, – ответил я. – А следовало?

– Ты сам рассказал мне, как она прониклась к тебе за время вашей беседы. Так почему ты не развил наступление?

Я пожал плечами:

– Не думаю, что мне нравятся женщины, которые готовы уступить первому же штурму.

– Нет? – удивился Маттео. – А мне очень даже нравятся.

– Кроме того, она не в моем вкусе. Очень уж пышнотелая.

– Она крайне обижена твоим пренебрежением. Говорит, что ты влюбился в Джулию.

– Это абсурд, – ответил я. – Что же касается ее обиды, то я очень сожалею, но не чувствую себя обязанным бросаться в объятия каждой женщины, которая их мне раскроет.

– Я совершенно с тобой согласен. Что она, что Джулия, обе хороши. Мне сказали, что последний любовник Джулии – Эмтроджио делла Трекка. Однажды его чуть не застукал старик Бартоломео, так что ему пришлось вылезать через окно и демонстрировать трюки, достойные профессионального акробата, чтобы добраться до земли целым и невредимым.

– Едва ли я поверю сплетням, которые рассказывают об этой достойной женщине.

– Уж не влюбился ли ты в нее? – тут же спросил Маттео.

Я рассмеялся:

– Разумеется, нет. Но все же…

– Это нормально, потому что она, о чем ты, конечно же, знаешь, известна в городе своей легкомысленностью. Среди ее любовников не только дворяне. Многие наслаждались ее благосклонностью.

– Не очень-то она похожа на Мессалину, – фыркнул я.

– Если честно, Филиппо, я думаю, что на самом деле она чуть лучше уличной шлюхи.

– Ты к ней крайне снисходителен, – ответил я. – Возможно, ты относишься к ней предвзято, потому что тебе не удалось добиться взаимности? А кроме того, ее характер для меня значения не имеет. Мне безразлично, хорошая она или плохая. С ней приятно проводить время, и меня это более чем устраивает. Она же не собирается стать моей женой.

– Она может сделать тебя очень несчастным; и ты будешь не первым.

– Какой же ты дурак! – В моем голосе слышались нотки злости. – Из того, что я вижусь с этой женщиной, ты, похоже, делаешь вывод, что я умираю от любви к ней. Это абсурд!

Я ушел и скоро добрался до дворца Эсти, где меня ждала донна Джулия. После приезда в Форли я виделся с ней чуть ли не каждый день, потому что она действительно мне нравилась. Естественно, я в нее не влюбился, как предположил Маттео, и не испытывал ни малейшего желания впасть в это жалкое состояние. Я находил Джулию очаровательно простодушной, разительно отличающейся от того монстра разврата, каким ее представляли в городе. Как я понимал, ей было года двадцать три или двадцать четыре, но вела она себя как девочка, веселая и беспечная, всегда готовая рассмеяться, но при этом в следующее мгновение уже могла оказаться на грани слез из-за сущего пустяка. Однако ласковое слово или комплимент заставляли ее тут же забыть об огорчении, и она уже вновь улыбалась. Она казалась такой изящной, такой хрупкой, такой легкой, что требовала самого деликатного обхождения. Я просто не мог представить себе, что кто-то решится сказать ей в лицо какую-нибудь грубость.

Ее глаза вспыхнули, когда она увидела меня.

– Как давно вас здесь не было. Я уже думала, что вы никогда не придете.

Она всегда так радовалась гостю, что создавалось впечатление, будто пришедший – единственный, кого она хотела бы видеть рядом с собой. Я знал, что это притворство, но как обаятельно умела она притворяться!

– Подойдите и присядьте рядом со мной. – Она подвинулась, освобождая место, а когда я сел, прильнула ко мне, как ребенок, словно ища защиты. – А теперь расскажите мне, чем вы занимались.

– Разговаривал с Маттео, – ответил я.

– О чем?

– О вас.

– Расскажите мне, что он сказал.

– Ни одного доброго слова, дорогая моя, – рассмеялся я.

– Бедный Маттео! – воскликнула она. – Он такой неуклюжий и неотесанный, сразу видно, что половину жизни он провел в армейских лагерях.

– А я? Я вел такую же жизнь, что и Маттео? Я неуклюжий и неотесанный?

– Ох нет, вы совсем другой. – В ее взгляде читалось восхищение.

– Маттео рассказал мне множество сплетен о вас.

Она чуть покраснела:

– Вы поверили?

– Я ответил, что меня не волнует, правда это или нет.

– Но вы поверили? – настаивала Джулия.

– Если вы скажете, что это ложь, я вам поверю.

Озабоченность на ее лице сменилась ослепительной улыбкой.

– Разумеется, это ложь.

– Как вы прекрасны, когда улыбаетесь, – вдруг вырвалось у меня. – Вам всегда надо улыбаться.

– Я и улыбаюсь… вам. – Она замолчала, обдумывая, стоит ли продолжать этот разговор, но потом все-таки решилась: – Маттео говорил вам, что однажды ухаживал за мной и очень рассердился, когда я не подобрала носовой платок, который он соблаговолил уронить?

– Он упоминал об этом.

– Боюсь, с тех пор он не сказал обо мне ни одного доброго слова.

Мне в голову уже приходила мысль о том, что Маттео затаил зло на донну Джулию, поэтому ее версия представлялась мне более убедительной.

– Он умолял меня не влюбляться в вас, – признался я.

Она рассмеялась:

– Клаудия Пьячентини рассказывает всем, что это уже случилось и она ужасно ревнует.

– Правда? И Маттео убежден, что я влюблен в вас.

– А вы? – внезапно спросила она.

– Нет! – с нарочитой напыщенностью ответил я.

– Brutta bestia! – воскликнула она, тут же отодвинулась от меня и надула губки.

– Я очень сожалею, – со смехом продолжил я, – но ничего не могу с этим поделать.

– Я думаю, с вашей стороны это ужасно.

– У вас так много воздыхателей, – попытался урезонить ее я.

– Да, но я хочу, чтобы их было еще больше. – Она улыбнулась.

– Но какой вам прок от того, что все эти мужчины влюблены в вас?

– Не знаю, но приятно это осознавать.

– Какое же вы еще дитя! – со смехом воскликнул я.

Она наклонилась ко мне, лицо стало серьезным.

– Но вы совершенно меня не любите?

Я покачал головой. Она вновь подсела ко мне вплотную, так, что ее волосы касались моей щеки, и я почувствовал дрожь по всему телу. Я посмотрел на ее ушко идеальной формы, полупрозрачное, как розовая раковина. Подсознательно, не отдавая себе отчет в том, что делаю, я его поцеловал. Она притворилась, будто и не заметила, я же пришел в полнейшее замешательство, почувствовав, как густо краснею.

– Вы совершенно уверены? – спросила она по-прежнему серьезно.

Я вскочил (глупо, конечно), злясь на себя.

– Когда я снова увижу вас?

– Завтра я собираюсь на исповедь. Будьте в Сан-Стефано в десять утра, и мы сможем поговорить в церкви после того, как я закончу.

Глава 6

В последние два дня Форли бурлил: в городе стало известно, что крестьяне из владений графа отправили ему петицию с требованием отменить некоторые налоги, которые легли таким тяжелым бременем, что земля приходила в запустение. Хозяева распускали наемных работников, дома разваливались, в некоторых районах не хватало зерна для весеннего сева, и поля зарастали сорняками. Результатом стал голод, и если в прошлом году сельские жители с трудом, но смогли уплатить налоги, то в этом поняли, что такой возможности у них нет. Джироламо прислушался к их аргументам, понимая, что они правы. После совещания со своими советниками он решил отменить самые разорительные налоги, но при этом столкнулся с тем, что казна практически пуста и покрыть расходы грядущего года нечем.

Сельские жители заплатить не могли, но деньги все равно были нужны. Граф обратил свой взор на город и нашел его богатым и процветающим, но не решился по собственной инициативе увеличить налоговое бремя горожан. Он созвал совет, обрисовал текущее положение дел и спросил у старейшин, что они думают по этому поводу. Никто не шевельнулся и не заговорил. Наконец Антонио Ласси, ставленник графа, который попал в совет его стараниями, ранее занимая куда более скромную должность, поднялся и огласил план, который ранее изложил ему Джироламо. Идея состояла в том, чтобы компенсировать налоги, собираемые с селян, налогом на некоторые продукты, прежде от него освобожденные. Джироламо ответил заготовленной речью, выражая нежелание поднимать стоимость продуктов первой необходимости, и попросил нескольких наиболее влиятельных членов совета высказать свое мнение. Совет отреагировал на выступление Антонио Ласси молчанием, зато на ответ Джироламо – аплодисментами. Все соглашались с ним, что таких налогов быть не должно. Затем граф изменил тон. Сказал, что это единственный способ добыть деньги, и, распаляясь все больше от вида их угрюмых лиц и молчания, сообщил им, что подпишет этот указ и без их санкции. Потом после короткой паузы пожелал узнать их ответ. Члены совета переглянулись. Побледневшие, но настроенные решительно, ответили ему один за другим:

– Нет… нет… нет… нет!..

Антонио Ласси перетрусил и вообще не решился открыть рот. Граф, выругавшись, стукнул кулаком по столу и прорычал:

– Я намерен показать, что правитель здесь я, и вам придется смириться, что моя воля – закон.

На этом он распустил совет.

Когда горожане узнали новости, они пришли в необычайное волнение. Все претензии к графу, которые раньше выражались крайне осторожно и шепотом, теперь выкрикивались на ярмарочной площади, там же звучали жалобы на расточительность графини. Горожане собирались кучками, жарко обсуждали предполагаемое увеличение налогов, время от времени раздавались угрозы. Все это напоминало бунт.

На следующий день главного сборщика налогов едва не разорвали на куски, когда он шел во дворец графа, так что из дворца он вышел уже в сопровождении отряда солдат. Антонио Ласси везде встречали проклятиями и улюлюканьем, а когда он попался на глаза Кеччо д’Орси в крытой галерее на площади, тот прилюдно отчитал его, как мальчишку. Эрколе Пьячентини вмешался, и ссора чуть не переросла в драку, но Кеччо, с трудом сдержавшись, удалился, прежде чем в ход пошли кулаки или мечи.

Покинув донну Джулию, я неспешно направился к центральной площади и обнаружил, что страсти кипят, как и в предыдущие дни. Тут и там горожане собирались группами, жадно слушая очередного возбужденного оратора. Никто, похоже, не работал. Лавочники стояли у дверей и переговаривались друг с другом. Люди бродили по площади, присоединяясь то к одной, то к другой группе.

Внезапно наступила тишина. На площади появилась Катерина. Все взгляды обратились к ней. Как и всегда, она была в роскошном наряде. Драгоценные камни сверкали на ее пальцах, запястьях, шее, поясе, головном уборе. Графиню сопровождали несколько придворных дам и трое солдат. Толпа расступилась, освобождая Катерине проход, и она гордо вышагивала между двумя рядами людей, вскинув голову, словно не замечала прикованных к ней взглядов. Несколько мужчин угодливо сняли шляпы, но остальные и не думали проявлять учтивость. Воцарилось молчание, если кто и ругался, то шепотом, себе под нос. Катерина пересекла площадь и вошла в ворота дворца. Тут же раздался рев толпы и, казалось, застывший воздух взорвался громом проклятий. Как только не честили графиню, какими грязными словами не обзывали. А ведь шестью годами раньше, когда она проходила по улице, люди бросали все дела, чтобы посмотреть на нее с радостью в сердце и благословением на устах. Они клялись, что готовы за нее умереть. Впадали в экстаз от ее красоты.

Я пошел домой, думая обо всем этом и о донне Джулии, вспоминая случайный поцелуй. Я задавался вопросом, а что она обо мне подумала… это очаровательное существо, и радовался, что завтра увижу ее вновь. Мне нравилась ее искренняя набожность. Она постоянно ходила к мессе, и однажды, когда я увидел Джулию в церкви, меня потрясли ее благочестие и преданность вере. Она часто исповедовалась. Оставалось только удивляться людям, которые могли поверить, что она…

Добравшись до дворца д’Орси, я обнаружил, что там царит то же возбуждение, что и на площади. Джироламо узнал о ссоре в галерее и послал за Кеччо, чтобы узнать его мнение о новом налоге. Аудиенцию назначили на одиннадцать утра следующего дня, а поскольку Кеччо больше никуда не ходил в одиночку, Шипионе Моратини, второго брата Джулии, и меня определили ему в сопровождающие. Маттео пойти не мог из опасения, что присутствие двух наиболее значимых членов семьи вызовет у графа искушение решить вопрос радикальными средствами.

На следующее утро я пришел в церковь Сан-Стефано в половине десятого, и, к моему удивлению, Джулия уже ждала меня.

– Я не думал, что вы так быстро покинете исповедальню. – Я поклонился. – Или на этой неделе вы практически не грешили?

– Я не пошла на исповедь, – ответила она. – Шипионе сказал мне, что он с вами должен сопровождать Кеччо во дворец, и я подумала, что вам придется рано уйти, вот и отложила исповедь.

– Вы предпочли землю и меня небесам и достопочтенному отцу?

– Вы знаете, что ради вас я готова и на большее.

– Колдунья!

Она взяла меня за руку:

– Пойдемте, пойдемте и посидим в одной из часовен трансепта[14]. Там спокойно и темно.

В часовне царила восхитительная прохлада. Свет проникал сквозь цветное стекло, окрашивая мрамор оттенками красного и пурпурного, в воздухе стоял легкий аромат благовоний. И в этой обстановке Джулия показалась мне еще прекрасней. Ее каштановые волосы, подсвеченные красным, стали еще роскошнее. Я попытался хоть что-то сказать и не смог: от восторга перехватило дыхание. Просто сидел и смотрел на нее, а аромат ее тела смешивался с благовониями.

– Почему вы молчите? – спросила она.

– Извините. Мне нечего сказать.

Она рассмеялась:

– Расскажите мне, о чем вы думаете.

– Я не решусь, – ответил я.

Она смотрела на меня, ожидая продолжения.

– Я думаю, что вы ослепительно красивы.

Она повернулась ко мне, наклонилась вперед, и ее лицо оказалось рядом с моим, взгляд был томным и сладостным. Мы сидели не разговаривая, и голова у меня пошла кругом.

– Я должен идти, – нарушил я молчание.

– Да, – ответила она, – но приходите вечером и расскажите, что произошло.

Я пообещал и поинтересовался, не проводить ли мне ее в другую часть церкви.

– Нет, оставьте меня здесь, – ответила Джулия, – тут так хорошо и тихо. Я посижу и подумаю.

– О чем? – спросил я.

Она не ответила, но так улыбнулась, что я понял ее ответ.

Глава 7

Я поспешил к дворцу д’Орси и обнаружил, что Шипионе Моратини прибыл первым. Мне он нравился уже потому, что являлся родным братом Джулии, но и сам был очень приятным в общении человеком.

Оба брата походили на Джулию тонкими чертами лица, привлекательностью, умением очаровывать, в чем могли соперничать с женщинами. От красавицы матери – по слухам, достаточно легкомысленной – братьям досталась галантность, благодаря которой они наводили ужас на всех мужей Форли, а Джулии – кокетство, служившее источником стольких сплетен. Их отец, Бартоломео, разительно отличался от своих детей. Сдержанный и суховатый, лет шестидесяти, строгий и гордый, он передал и братьям, и Джулии только обаятельную улыбку, но сам улыбался крайне редко. Мне больше всего нравилась в нем слепая любовь к дочери. Он с радостью выполнял ее капризы и, если они оказывались рядом, так трогательно, с такой нежностью во взгляде следил за каждым ее движением. Он, разумеется, не слышал ни слова из тех сплетен, что рассказывали о дочери, и я, как мне представлялось, черпал веру в Джулию от него.

Мы с Шипионе успели немного поболтать, прежде чем появился Кеччо, и уже втроем направились к дворцу графа. Жители Форли знали все, так что миссия Кеччо не была для них тайной. По пути они тепло приветствовали нас, желая удачи, и Кеччо, сияя от радости, благодарил их за теплые слова.

Нас проводили в зал заседаний, где присутствовали члены совета, многие известные горожане, и несколько придворных. Вскоре распахнулась золоченая двустворчатая дверь и в зал вошел Джироламо, как всегда, роскошно одетый, сопровождаемый свитой и солдатами. Охранники остались и в коридоре. Граф грациозно раскланялся, направился к трону и величественно сел. Придворные ответили на приветствие, но горожане держались сурово, нисколько не растроганные галантностью Джироламо.

После короткой паузы граф поднялся и произнес краткую речь, в которой расхваливал мудрость, знания и патриотизм Кеччо, сказал, что слышал о его споре с Антонио Лисси о восстановлении прежних налогов, и пригласил Кеччо сюда, чтобы выслушать его мнение на сей предмет. В ответ придворные дружно захлопали. И тут же в боковых стенах открылись двери, через которые в зал вошли новые солдаты. Горожане встревоженно переглянулись. С площади донесся звук трубы и топот солдатских сапог. Джироламо выдержал театральную паузу, а затем продолжил:

– Хороший правитель не должен идти против свободно выраженной воли своих подданных. И хотя я могу отдать приказ, ибо поставлен здесь на правление наместником Христа и обладаю абсолютной властью над вашей жизнью и состоянием, моя любовь и привязанность к вам столь велика, что я не считаю зазорным спрашивать у вас совета.

Придворные шепотом принялись восторгаться столь безграничным великодушием, вновь заиграли трубы, и в воцарившейся тишине все услышали долетающие с площади команды офицеров, тогда как солдаты, стоявшие у стен и в проходах, клацали мечами и шпорами.

Кеччо, бледный, поднялся со своего места. Казалось, он взвешивает все за и против. Я задался вопросом, а не произвели ли солдаты тот самый эффект, которого и добивался Джироламо. Потом Кеччо заговорил, спокойно, выверенными предложениями, не оставляя сомнений в том, что речь тщательно подготовлена.

Он упомянул о теплых чувствах, которые питал к Джироламо, о взаимной дружбе, помогавшей преодолевать преграды, заверил графа в безусловной верности, напомнил о любви народа к своему правителю, о том, что и люди чувствовали любовь графа. Нарисовал картину всеобщего ликования в Форли, когда граф впервые приехал сюда и горожане с энтузиазмом приветствовали его и Катерину.

Послышались аплодисменты, главным образом со стороны придворных. Кеччо помолчал, показывая, что преамбула закончилась, и он готовится перейти к основной части своей речи. И в зале повисла тишина, все смотрели на Кеччо, каждый мысленно спрашивал себя: «А что он скажет?» Джироламо наклонился вперед, опираясь подбородком на руку, на лице читалась озабоченность. Я даже подумал, а не сожалеет ли он о том, что организовал это собрание.

Наконец Кеччо заговорил:

– Джироламо, селяне недавно прислали вам петицию, в которой описали понесенные убытки от дождей, ураганов и голода, пожаловались на бедность, тяжелую жизнь, непосильные налоги. Они молили вас приехать и посмотреть на незасеянные поля и разваливающиеся дома, на них самих, погибающих на обочине дорог, голых, босых и голодных, на младенцев, которых матери не могут напоить своим молоком, на умерших, лежащих непогребенными под развалинами их домов. Они просили вас приехать и посмотреть на пришедшую в запустение землю, они умоляли вас помочь, пока еще есть время, и снять с их плеч непосильную ношу, которую вы на них возложили.

Вы проявили жалость, и теперь земля улыбается, люди очнулись от смертельной спячки, пробудились к новой жизни, и все молятся и прославляют своего великолепного правителя, Джироламо Риарио.

И мы, мой господин, присоединяемся к этим благодарностям и хвале, ибо те, кому вы дали новую жизнь, наши кузены и братья, наши соотечественники.

И что за этим могло последовать? Члены совета вопросительно переглядывались. Мог ли Кеччо прийти к соглашению с графом и что за комедию они ломали?

Джироламо тоже ничего не мог понять: уже долгое время похвалы он слышал только от придворных.

– Восемь лет назад, став правителем Форли, вы сразу увидели, что город задыхается под тяжестью налогов, введенных Орделаффи. В упадок пришли и ремесла, и торговля. Никто не мог ни купить, ни продать. Все перестали и пытаться. Город словно умирал от чумы. Улицы пустовали. Редкие пешеходы брели, опустив голову. Да и жителей становилось все меньше. Не чувствовалось ни движения, ни жизни. Еще несколько лет, и Форли превратился бы в город мертвых. Но пришли вы, а с вами и жизнь, потому что первым делом вы отменили самые тяжелые налоги. Как лук, разгибаясь, придает огромную скорость стреле, если отпустить тетиву, так и Форли разогнулся, освобожденный от тяжелой ноши. Богиня достатка поселилась в нашем краю, солнечный свет сменил бушующую грозу, везде забурлила жизнь. Купцы привозили товары, лавочники их продавали, смеясь и с радостью в сердце. Каменщик, плотник, кузнец вернулись к работе, и по городу разносились удары молотков и стук топоров. Новости о добром правителе распространялись быстро, и в город потянулись мастера золотых и серебряных дел, художники, скульпторы. Деньги переходили из рук в руки, и при этом количество их магическим образом возрастало. Все лица сияли счастьем. Подмастерье пел, когда работал, везде царили веселье и радость. Форли получил известность как дом света. По всей Италии говорили о здешних пирах и празднествах, и каждый горожанин гордился тем, что он из Форли. И везде молились и благословляли самого лучшего и великолепного правителя, Джироламо Риарио.

Кеччо вновь замолчал. Слушатели уже начали понимать, к чему он клонит, но не решались даже подумать о том, что он озвучит их мысли.