Богиня тщеславия

Елена Сомова

Куклы из ящика тёти Пани

Ящик – тети Пани, – такое простонародное имя дал героине народ – заколочен и покрыт скатертью, но диктор объявляет о смерти великой актрисы Пандоры Мстиславской такой дежурной фразой, что примадонна вскакивает в ярости с одра и бежит честно зарабатывать свой кусман торта в другое тоталитарное государство. Эмигрантка и примадонна, Пандора берёт псевдоним Сморода Малинкина, и выступает на главной площади города во дворце, выстроенном по её проекту под ларец. Едва успела диктор телевидения закончить фразу о кончине тёти Пани, протарахтев пулеметом всё, что ей накропал подпольный обожатель и вертихвост Лапушкин, как Пандору Мстиславскую уже провожали в аэропорту, оскорбленную, непонятую и преданную не народом, нет! – Государством, не понявшим её тонкости и предвосхищения любви к Родине. «Неблагодарные!», – твердила про себя Пандора Феофановна, пока диктор слизывала белый крем пирожного после передачи новостей. Да, что вы думаете: в цивилизованной стране отчество женщины значилось по имени ее супруга. Отец – в истории государства значился отпетым мошенником, а дочь, вот, пошла дальше – до границы отчаяния Пандора играла роли в театре конной армии. Конармейский театр стоял посреди площади, той, что на обложке книги, которую читатель принял за игровое поле для шахмат. Короли и кони в жизни – фигуры не настолько второстепенные, чем люди в Апельсиновграде. За доброго ферзя можно выиграть в споре сотни миллиардов ярдов земли для шахматного поля, где слон – в натуральную величину, и ест он всеми буквами алфавита по очереди.

Народ спал. Сморода Малинкина получала комплименты от мужа. Феофан Рэк в шерстяной кофте и рубашке с отложным воротником под ней (кофтой, но там ещё водится пара маек, – на случай отморожения сердца) имитировал секс с женой.

«Я не импотент! И не седой!» – верещал Фефа, любимец публики и Смороды.

«Конечно!» загадочно пылила в мозги разбушевавшаяся Сморода.

Феофан напоминал всадника с огромной саблей, – и одним ловким движением ветки—руки Сморода сбрасывает лёгкое платье перед своим рыцарем в шерстяных доспехах. Сабля уменьшилась в размерах. Феофан лёг на холодную простыню – это послужило падению авторитета. Выпестованный мамашей-одиночкой Мамзель Премудровной и воскресным папой Фонтаном Отверткиным, Феофан всегда страдал от холода.

«Мужское достоинство не в сабле!» – утверждал Фефа, и его благодушно поддерживала огорчённая жена. Смороде и самой секс в кофте казался чем-то неприличным, и она тепло трепала за ушком своего котеночка Фефу. Кроме раздражения секс не вызывал у Смороды ничего. Кофты менялись: то светло-серая, то свитер – это по-мужски: синий свитер в оргазме калейдоскопа треугольничков и ромбиков. Явно по-мужски! А то вдруг школьный кардиган Фефы—десятиклассника в странно—полусотенно—летнем возрасте! Экономка сохранила, слава ей и почет!

По телевизору прозорливо мелькнула спасительная реклама с четким мачо. Вот маскулатура! Что надо! Мозг Смороды выключил Фефу из розетки, и его дружеская душеспасительная лейка в беседке для свиданий запищала о плохом государстве. Тем временем «плохое» государство заботилось о юном поколении, устраивая забег внутригородской универсиады в каждом городе и поселке типа Апельсиновграда. Для Смороды писк Фефы значил не больше треска дрозда в саду. Постучал клювом в поиске насекомого, шуршащего под корой – сглотнул голодную слезу, постучал в другом месте – под веткой – и был таков! Под корой Смороды, по мнению Феофана, водились насекомые съедобные, вот он и пользовался её временем для упражнений в мужественности. Герой! Шелкопёр! Смарагдовые плечи Смороды мерещились ему в тумане лженауки о происхождении золота из песка, да что из песка – из … но об этом умолчу. За песком Фефа ездит в соседнюю пустыню.

На стене квартиры Малинкиной и Рэка висел бык с бабой на спине кисти раннего Фефы Рэка, в нежном возрасте выписанном китайской акварелью. Быком или бабой себя чувствовал Феофан в момент ежегодного рассмотрения шедевра, но владел точными лженауками он лучше, чем практикой секса. Сморода это знала, и предлагала после внеочередной некомфортной постельной среды журнал «Эрудит» или высокие столбики семейного бюджета, аккуратно выстроенные – на листе в цвет рубашки Фефы с отложным воротничком поверх теплой кофты. Потом столбики бюджета стали занимать скромную общую тетрадь в 95 листов. Именно в 95, потому что первый лист назначался под эпиграф тетради, но о нем умолчу.

– Почти микрорайон! – воскликнул Феофан Рэк, пружинисто поднимаясь с кресла всезнайки и принимая из легких рук Смороды проект семейного благополучия, в котором цифры гнездились в поэтических столбцах и напоминали высотные дома.

Малинкина так стимулировала потенцию супруга.

«Вдруг сабля поднимется, если он увидит высокий длинный столбик на листе бумаги?» – думала бывшая примадонна, вспоминая в призрачных снах о великой Родине аплодирующую публику и кремово-цветочный антракт.

Поскольку многоэтажек в микрорайоне множество – столбцов цифр, выписанных цветными стержнями каллиграфическим почерком Смороды – столько же! Пыряй, Феофан от зари до зари, не вынимая сабли из ножен! Сморода «строит» новые «микрорайоны» и не перебивает мужа в его страстных речах о молодости духа и отличной физической подготовке.

Катался на картинге Феофан действительно отлично: прямо и по кругу, заученными движениями надев каску. Напяливая шлем на голову, супруг напоминал Малинкиной гладиатора. Да, погладить он умел. Гладил задницы всем от администратора проектного бюро до генеральных поставщиц, оттого и вышел на первое почётное место по слухам о маниакальной любви к женщинам вообще, всем без исключения.

Смороде завидовали все подруги, сослуживцы, соседки и даже их мужья и знакомые: ну-ка, такой бравый малый да ее муж!

Веселая семейка трудилась в струях лица ради трона на гладиаторских боях для двух их статных фигур. Бои устраивались в центре садового парка перед виллой проживания, куда занесло Смороду, почти вилами Нептуна, самолюбие и тщеславие, а Феофана Рэка – любовь к лести, которою обволакивала его Малинкина. Это был самый длительный брак—пакт в Апельсиновграде с мармеладными диванами в каждой избушке на каждом русском евроэтаже и в каждой комнате с камином, – надо же где-то супругам любовью заниматься!

Отличительной чертой Апельсиновграда было сногсшибательное количество качественных каминов с голографическими видениями по щелям. В одной такой щели и жил домовой – типа Барабашка. Он играл на скрипке и баяне, в которых не было необходимости ни у одного из жителей города и страны. Слух о скрипичных возлияниях и баяновых бумерангах тонким лучом проник в соседний город Молотопроводск, и хлынули оттуда в Апельсиновград оркестровые лавины, гонящие впереди себя щебень и гальку.

Смяли галька и щебень листы микрорайонов хитрой канцелярии Смороды Малинкиной, преподносимые Феофану Рэку после очередного любвеобильного сакрального ритуала самопожертвования. Так полагалось для успешных рисунков с живописным ландшафтом микрорайонов цифр, изобретаемых любимой супругой Феофана Рэка с голым пупком и в шерстяной кофте лобзающим обнаженную скульптуру Смороды в зале приема гостинцев от супруги.

Весело и долго они кормили рыбок в аквариумах, устраивали им заплывы, карусели, кислородный массаж и аквапарк, ибо рыбки и были потомством Смороды и Рэка, а стало быть, и Пандоры Феофановны Мстиславской и Лапушкина, её обожателя, и Мамзели Премудровной Отвёрткиной с её воскресным мужем Фонтаном Отвёрткиным, папой шерстяного рыцаря Фефы.

Стихи Смороды Малинкиной, посвященные Феофану Рэку в нежном возрасте, которые висели в золотой рамке рядом с картиной раннего Фефы :

Метаморфоза луны и аиста

Аист клюнул отражение луны…

Чем глаза твои полны, я узнаю от зари.

Тс—с, постой, не говори.

Вот ночная тишина

Опускается на плечи нам.

Аист клюнул тишину,

А глаза полны тобою.

Жизнь, объемля вышину,

До краев полна тобою.

1984 г., октябрь

ОРЕЛ СТЕПНОЙ

Кто такой попугай в семье? Это всё: совесть, двойник для общения не по скайпу, громоотвод для метания в него тапок, поедатель крошек со стола после ужина. Однажды я проснулась, а мой попугай клюет колбасу с тарелки.

– Умница, Кеша ты – орел степной!

– Кеша орел! Кеша умный! – законстатировал факт голубой попугай.

– Кеша – финист – ясный сокол! – сонным голосом повторяю я, пытаясь не проснуться от настойчивой долбежки крепкого попугайского клюва по столу и блюдцу с бутербродами, забытыми на столе после увлекательного просмотра фильма об Иосифе Бродском. Эти фильмы памяти – гениальное изобретение человечества. Я с увлечением смотрю из любви к поэзии, но сон – вещь неоспоримая, засыпаю перед концом фильма, листая взглядом полоски титров.

– Я застрял на твоих бутерах! – завопил вдруг попугай, продолжив линию вчерашней беседы с двоюродным братом, зашедшим на чай. Брат живет неподалеку. Слава Богу, что он есть, иначе нам с Кешей было бы нечего вспомнить.

– Кеша, ты не жирная курица, ты – мой любимчик! Мы шутили вчера!

– Каннибалы! – завопил Кеша.

Это было невероятно смешно. Попугай топырил крылья и выражал себя в раздирающем слух возгласе.

– Будешь орать – заведу кошку.

Эту угрозу мы с братом придумали, когда Кеша обнаглел до того, что утром в желании хлеба насущного летел клевать мои руки, распластанные во сне. Гневные пощипывания приводили в ужас методичностью. Сон проходил мгновенно. Попугай – лучший будильник в мире.

– Михаил Васильевич Ломоносов объяснял северное сияние…, – вдавался в перечисления телеведущий при нажатии когтистой лапы Кеши на пульт телевизора.

– Не ходи по пульту! – воспитывала я попугая.

Кеша отсчитывал шаги. Ему явно не хватало Мартышки и Удава.

Белая ладья, или рюмки-неваляшки, полные бархата…

Папа Сары Врублевской был шахматист-фотограф: шахматист по призванию, фотограф – по роду денежной деятельности, чтобы не продать наиболее ценные шахматные комбинации любителям славы и бездарям. На платформе журнального столика, приколоченного к стене в виде панно из шахматного поля с фигурами, в семье Врублевских располагалась статусная шкала студентов – однокурсников Сары, единственной дочери в благочинной еврейской семье. Родители так заботились о благополучии дочери, что две параллельные группы курса разложили по шахматным клеткам, чтобы их Сарусе было комфортно учиться и управлять студенческим государством, – пригодится в жизни навык.

Тридцать две фигуры шахматного поля были оснащены лицами фотографий однокурсников Сары Врублевской. Все как полагается: шестнадцать пешек, по два коня каждого цвета, ферзи, ладьи… Черные – кто успевает после лекций работать и сам оплачивает свое удовольствие получать высшее образование. Сложна жизнь черных: терпеть притеснения со стороны белых, вечно сражаться, дабы не опозорить род, – миссия, не просто игра. Белые – за кого родители платят везде, и вместо работы у них светские вечеринки. Белые увеличивают свой общественный авторитет посредством выбора общения.

Король и королева окажутся женаты в обеих группах, черные накануне студенческой свадьбы заработали денег на разведение бэби, белые посадят своего отпрыска на шею родителей крепко и навсегда. Белая правящая династия умудряется учиться сразу в двух вузах: так легче получить престижные служебные места при выборе трудовой деятельности, ведь не каждый родитель готов подвинуться и посадить свое чадо к себе за рабочий стол. Одно дело управлять в совете директоров, другое – торить при этом еще и путь потомству.

Черные на четвертом курсе заводят бэби, поэтому королеву-маму в университете на время краткосрочного декрета без академического отпуска заменяет ладья из белых. Белая ладья – королева черного принца. На место белой ладьи каждый день выдвигаются пешки: все восемь белых. Нелегко пешке быть ладьей, то ли дело ладье вместе с пешкой идти в наступление против ладьи другого цвета! И ветерок в спину! Но декрет – дело тонкое, потому и на неделю хватает пешке одного дня труда вместо ладьи на шахматном поле. В очередь записались и черные фигуры, но прошла конкурс на замещение декретной черной королевы только одна пешка, на которую упала штукатурка во время побелки потолка в квартире члена преподавательского состава. Муж черной пешки, прошедшей конкурс в белой штукатурной накидке, подрабатывает после лекций ремонтом автомашин преподов, пытаясь подобраться к машине ректора. Это оправдывает ход пешки и превращение ее в любую фигуру того же цвета, но до полного восторга Сары Врублевской, повелительнице шахмат, черные пешки лезут и в белые. Чем дольше они там задерживаются, тем менее остается надежды на то, что они вернутся на свое место: хоть гастарбайтерами, но на поле у белых. Закон ждунглей: ждут-пождут работу белые, а это черные ими прикинулись, и пашут на свое процветание. Чудеса, да и только! Неисповедимы пути твои, Господи!

Когда черный бой-френд пешки отремонтирует машину ректору, то и даму свою поднимет, и черная пешка молится в надежде и ждет.

Декретная королева черных выходит на экзамены – белая ладья – на свое место, и все пешки – по клеткам: знай, сверчок, свой шесток! – королева вернулась!

Ферзь, конечно, иногда восстает против пешки, но он и против ладьи может: что с пешек взять-то?! Избранные эндшпильные позиции: король и ладья против короля и проходной пешки, если король находится позади своей пешки. И его можно отрезать по второй, третей или четвертой горизонтали, считая по движению пешки.

Белый конь вдруг засмеялся, как лев, рычанием, и все остальные три коня: два черных и второй белый, ускакали буквами «Г» от испуга и неожиданности, – надо же ремонт подков осуществить! Оставили ситуацию под контролем белого короля: через пять минут не вернутся – разжалуют в пешки или на разборку – менять гривы на шарики.

Сара Врублевская понимала, что нужна гипербола, чтобы поднять нулевое четвероногое да статусного положения, поэтому каждой пешке давалась возможность подняться с четверенек и из животного стать обезьяной, берущей палки, а затем и homo sapiens, на полных правах учащимся и работающим на свое и государственное благо. Неподдающиеся выпрямлению в позвоночной части спины подлежат истреблению, потому что наносят всем моральный вред как парнокопытное, выработанное из человека безграничной любовью родственников.

Быть послушным – основное достоинство черных пешек и знак отличия для белых, а вежливость является для белых товарным знаком, с которым они легко проходят тоннель для перехода к статусной лестнице. Это случается, когда на место черной королевы декрета встает белая ладья, и пешки толпятся в очереди, каждый день меняясь, на временно освобожденное место дамы в интересной комбинации: белой ладьи в апартаментах черной правящей династии.

Белой королеве проще: ее родители забрали киндера на воспитание, когда после свадебного гимна по прошествии трех, пардон двух, семестров, родился будущий белый король.

Сара Врублевская строго соблюдала этикет перестановок в ее шахматном государстве. Черный король был ее экс-министром, а белый – генералиссимусом всей армии.

Пришло врем представить белого короля: Вильгельм-Фердинанд Эсмеральдовъ фон Трахтенгерц! Отец его был верховнокомандующим архитектором города Вышнебродска, основным достоинством которого был маяк на кверху поднятом пальце Колосса Родосского, обнимающим рожок мороженого. Колосс Родосский стоял на главной водной площади Вышнебродска, рядом с памятником горячоизвестному и широколюбимому летчику, спасшему человечество от идиотизма и бездарного ползания по сочным шахматным полям.

Самое сильное чувство, испытываемое пешками – голод, —горизонтальное чувство насыщения, свойственное живым организмам. Для правящей династии самым сильным чувством является любовь – вертикальное чувство, освобождающее от сенсорного голодания. Ладьи испытывают горизонтальное чувство – зависть – в их цветовом эквиваленте, соответствующем расе. Для коней главное вертикальное чувство – скорость.

Чем быстрее пройдут вентиляцию пешки – тем лучше всем фигурам на шахматном поле. Вентиляторами служат лица с неполным и полным высшим образованием, все они остаются на шахматном поле семьи Врублевских до повышения статуса или их ликвидации с доски, приколоченной в тайной зале Врублевских. Вентиляторы работают по два месяца – до подачи налогового листа руководителем. Догадаются взять больничный лист – получится два месяца и неделя, или даже три месяца официального труда. После подачи пешки имеют право устроиться у Сары на следующие два месяца в другом статусе и другом предприятии.

Кадровое агентство Сары Врублевской, мафиозно действующее на территории Вышнебродска и всей шахматной области поля Вильгельма-Фердинанда Эсмеральдовъ фон Трахтенгерца, белого короля, не имело слухов о своем существовании: фигуры просто исчезали или появлялись по воле тонкой руки дочери, безгранично любимой родителями.

Работающие студенты пользовались привилегиями соответственно статусу, пока их фотографии оставались на платформе журнального стола Врублевских. Экс-министр Сары, черный король Арсен Головорезов, четко действовал по установленной схеме: давал распоряжения своим генералам, конным офицерам, ферзям и ладьям. Черные офицеры готовили списки пешек, казненных вентиляторным трибуналом. Некоторые после казни оставались крутиться над головами приближенных правящей династии. Ладьи вывозили на генеральских водных суднах выработавших свои природные силы пешек и бросали в Лету, реку Полузабвения: их узнавали в лицо и шли мимо по гавной площади Вышнебродска, где гавкало скопление пешек.

Свалка выработанных вентиляторов, сточенных усердными движениями колен и локтей при расталкивании матом ферзя, стала сокровищем кадрового города, основанного требующими работы студентами. Во внимание не брались горы фигур, не имеющих доступа к учебе. Эти горы оцепляли местность по окружности, и не были внесены в реестр.

Не однажды Сару Врублевскую пытались завоевать принцы разных политических концессий, но сердце Сары непреклонно принадлежало исключительно шахматному полю, колосящемуся трансгенными злаками.

Неожиданно появился всадник на синем коне в желтое яблоко. Шел он не буквой «Г», а просто шагнул с трапа корабля в порту прямо на коне. Корабль являлся архитектурным ансамблем, не уступающим дворцам шейхов. Семья Врублевских не подозревала, что корабль и всадник – это новое кадровое агентство, с мгновенным предоставлением множества рабочих и служебных мест для всех желающих получать денежное вознаграждение, достойное труда.

Всадник без особых усилий покорил сердце Сары одним движением головы и могучих плеч.

– Андрей Рублев, – просто представился всадник семье Врублевских на балу высокопоставленных семей.

Отныне рты Врублевских были широко раскрыты от удивления и сбора информации о госте города Вышнебродска. За пирожным на балу Сара, ни жива – ни мертва, расчесывала косу возле зеркального столика. Пешки встали на головы – так они были похожи на рюмки-неваляшки, полные бархата. Наполненные черным и белым деревянным пафосом, пешки устроили революцию, а члены правящей династии и экс-министр Сары со своими конными офицерами уже мнили себя золотыми, костяными и пластиковыми фигурами, сберегая энергию для сражений в игре.

Стачка пешек на гавной площади Вышнебродска в масштабе страны оказалась фейерверком. Охлократия, власть толпы, невозможна в стране с таким мощным органом управления из семей правящей коалиции. А шахматное поле Сары Врублевской в масштабе страны – всего лишь микрофибровая тряпочка для протирания экрана телефона.

Сара Врублевская и Андрей Рублев повлияли на экономику страны своей свадьбой, укрепившей фундамент шахматных владений Вильгельма-Фердинанда Эсмеральдовъ фон Трахтенгерца. Фон игры выбирает и тональность. На свет маяка, что расположен на пальце Колосса Родосского, держал путь Андрей Рублев, являясь на белый свет уже охваченным восторгом путешествий.

У Сары и Андрея Рублевых на Рождество родилась тройня.

Министервство обороны

«Боже», – подумала я, – «Эта несчастная никогда не испытает восторга бытия в той мере, в какой дано испытать отважным… Она вечно будет корпеть над тетрадями своих учеников, сеять доброе и вечное, попираемое со всех сторон и превращаемое в пыль потенциальными носителями, – старея и дурнея, превращаться в министервство обороны. Так и хочется сказать этому беднейшему существу: «Увольте вашего министра! Он не пригоден для службы».

Через пять лет она станет заслуженным учителем, через десять завучем. Через двадцать умрет от безденежья под настольной лампой постсоветской идеологии. Немудрено, раз младенцы рождаются уже с указкой для предков, чтобы ткнуть ею в необходимый объект безудержного внимания. Пока политики проверяют на прочность народ, оный мрет пачками, уцелевшие согласны даже на подмену ценностей.

Через тридцать лет мертвое изнутри существо, для которого наглое хамство начальства давно стало нормой обращения к ней, ни капли не уважаемое родным директором, коллегами, своими учениками, которые усыхают, зажав животы, если министервство обороны выходит выгуливать свой скелет, с годами слегка обрастаемый низкокалорийным жирком, – начнет констатировать факты благодарности от нового строя, непонятного ей ранее. Под карнавальные шествия властьимущих дряхлеющий народ внимает их салютам и меняет обувь на стельки с клеем, чтобы хватило на оплату коммунальных услуг. А нашу героиню с министервством обороны внутри охватит ярая стервозность в минимасштабе – буря в стакане воды выкипит, коммерция сожмет ее горло ненавистью к богатому образу жизни, ей недоступному. Вопрос в том – отчего недоступному? А оттого что ей вольготнее после работы лежать на диване в прострации, нежели пойти поизучать спрос населения и сделать хотя бы попытку слегка удовлетворить его, хотя бы частично. А что делать: социализм проводили с провалом, – теперь многие о нем мечтают, – значит, удовлетворять осталось только спрос населения. Презрение глубоко заляжет в недрах ее глаз основной ценностью и даже кладом прожитых лет. Духовное богатство (по соседству с глубочайшим презрением) даст кислорода ее сердцу еще лет на пятнадцать, после физической смерти. А один унавоженный щедрым пониманием классической литературы книжный червь считал, что оная не в состоянии учить людей ничему… Что люди вообще ничего не читают, а читая, не учатся… Помните: «Как тяжело бродить среди людей, и претворяться непогибшим…»? Ее невостребованное тело посереет и сморщится, не целованные губы перестанут хвалить учеников и выдавать авансы благодарности директору, выдаваемые цепочкой следов поцелуев прямо след в след до стола главного бухгалтера. Дух будет еще жить и травить идеализмом умы, неизвращенные этой прозрачной чистотой, выскобленной химическими стерилизаторами утильной недагогики. Здесь не описка: не педагогики, а именно недагогики. Прозрачной до пустоты. До безмолвия. Мысленная пустыня громогласно извергнет классическое изречение в духе Ле Цзы.

Наливное яблоко в паутинчатом плену тли.

2010, 7-26 июня

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЭЛЛАДЫ

Эллада Бонифациевна бойко играла на пианино Марсельезу. Это произведение вызывало в ней трепет уже давно ушедшей в прошлое молодости. Но боевой дух остался и не давал покоя, как может не дать покоя хороший резвый любовник, стервец и жеребец, очертя голову бросившийся в объятья давно желаемой им женщины. Эллада Бонифациевна с трепетом нажимала правой ногой на педаль, будто ехала на педальном танке в парке культуры и отдыха в свой младший школьный возраст. Так надо было доехать, точнее, довести пьесу до конца, владея прекрасной техникой исполнения, гарцуя на высоких аккордах.

На кухне выкипал чайник, из крана капала вода, – обычная атмосфера запустения. В состоянии не стерильности был и носовой платок Эллады Бонифациевны, который она артистично прикладывала то к вискам, то к носу, а то ко лбу, как философ, за сильной мыслью гонясь за своим внутренним ощущением причастности к большой политике, крутя ручку машины времени. Сколько шарманщиков сейчас крутят эти ручки, а народу подносят факты этого незамысловатого вращения: боль и голод, разрастающиеся вооружённые конфликты, кризис ислама – ИГИЛ*. !!!…!?((!?!)) 3\7!_ №№ ((

Вооружённые столкновения на религиозной почве с многочисленными жертвами – это совсем сродни абсурду, когда Бог един, и является духовной сущностью народов, символом единения народов, любви к миру и человеку.

Имея вкус к жизни, важно с чутьём подходить к вопросу избранности объектов внимания. Эллада Бонифациевна хорошо знала музыку своего ушедшего в прошлое столетия, именно музыка надолго сохраняет колорит времени и нравов.