Юморески

Сказ о Славе и Новопечатнике

Голубым пойменным летом, когда отдыхают все писатели и маститые поэты с драматургами под сенью дружных муз, и машут им опахалами отовсюду, где они выступали и книги свои подписывали, смотрел на онлайн—машущих онлайн—поэт Новопечатник, и горькие думы гнездились в его голове. В такую жару болел Новопечатник аллергией на всех поэтов и писателей, чихал громко и затыкал рот свежего цвета пледом, таким же голубым, как река в его плачущих глазах. Тосковал Новопечатник по друзьям—писателям, а поэтам прямо на пьедестал бросал свежие цветы, так что заходили к памятникам при жизни породистые козы кушать сено, в которое превращались цветы дня через два. Просушенные ветром, под палящим солнцем засыхая вместе с цветами, изнывал Новопечатник от собственной слабости к чужой славе, порхающей вокруг запахом жасмина и сирени. Слава сидела рядом с пьедесталами, покусывая сочную травинку и загнув ногу на ногу, подражая Анне Ахматовой с картины художника Пикассо, прислушиваясь к пению птиц и стрекотанию в траве кузнечиков.

– И охота тебе здесь сидеть, Слава? – спросил женщину—символ побед Кирилл Новопечатник.

– Так разве тебя одного оставишь, Кирилл? Ты ведь того гляди сотворишь чего—то непристойное, а за тебя отвечать потом.

Когда Слава произносила эту роковую фразу, на слове «потом» пришлось запнуться по причине существенной и бесповоротной. Летела пчела собирать нектар с цветов в тот славный день, пропитанный слезами Новопечатника по своим друзьям, поплёвывающим направо—налево и попадая аккурат на голову Новопечатнику, так что ему приходилось, подняв руку к небу, спрашивать пчелу, идёт в самом деле дождь, или ему это только показалось. Так вот, в тот миг, когда по тексту шло слово «потом», ударение было поставлено на первый слог, и выражало слово влагу человеческого организма, и сие обстоятельство навело женщину—символ Славу на размышления.

– Да… многие борются за меня, правильно ты сказала, Слава, – начал заискивающе Новопечатник, – потом и кровью борются, а я – ветренная натура, – кого хочу, того и награжу своими лучами.

– Как же ты определяешь, Кирилл, кого печатать, а кого нет? – играюще спрашивает Слава, поигрывая в воздухе травинкою.

– А вот, кто чихнёт громче, да топнет при этом, того и печатать буду! – засмеялся Кирилл.

– А если не топнет и не чихнёт? Если нет аллергии у человека, что же ему тогда, и не печатанным быть? – спрашивает Слава, а у самой в глазах почти слёзы по уходящим дням юных лет в кругу памятников и пьедесталов.

– А ты не плачь, Слава! Я для тебя готов полететь на воздушном корабле над поймой реки.

– Насмешил, Новопечатник! Полететь без мотора невозможно! – молвила Слава, и отпустила свой шёлковый платок на ветер, как легковесное слово.

А платок, не будь дурак, налетел на Славу на обратном пути, когда в его сторону подуло крыло самума, и заставил её усомниться в своих словах. Только Слава хотела произнести последнее слово, – а слово Славы может быть коварным и не ласковым, – как на рот её налетел со всей отвагой шелковый платок, и не смогла она произнести своё слово.

Мораль в случае, а случай – в самом непостигаемом, – в возможности не поверить в отчаяние и отдать предпочтение ветру, как самому надёжному по внезапности в жизни писателей и поэтов, драматургов и эссеистов.

– Держи нос по ветру! – засмеялась Слава, и сразу получила от Кирилла Новопечатника похвалу в виде цветов и листьев с ягодами, возложенных к её ногам.

И укрылся в жару пледом Кирилл, и поспал сто минут, а потом – конфеты с чаем! Поднял из—под ног Славы цветы и листья с ягодами и пошёл заваривать чай. «С чаем быстрее слеза прошибёт, так что Слава обязательно пойдёт навстречу», – подумал пленник собственной глупости. А Слава, как подобает женщинам, ушла с другим, пока Кирилл заваривал чай. Вот, как оставлять без присмотра даму сердца!

Догнал Кирилл гулящих, Славу и её кавалера, и пригласил их обоих выпить чая.

– Да ладно уж, Кирилл, до чая ли нам?! – молвила раскрасневшаяся Слава.

– А что, я пошёл бы, – не заставил себя уговаривать кошачьей породы зверь со златой цепью во всю грудь, с которым Слава чуть было не исчезла совсем из поля зрения.

И отправилась компания в чайную беседку. И так на чай собралось народу видимо—невидимо, «смешались вместе кони—люди», и не поймёшь, где конь, а где человек. И поскольку ничего не было понятно, кто—где, то решил Кирилл Новопечатник печатать всех подряд без разбора, а Слава потом разберётся, кто её достоин. Так и возник «Летний журнал» как символ дружбы и тоски по письменности в эпоху зудения и жужжания.

Духовные горы

К покорителям реальных гор просьба правильно прочесть название моего рассказа и понять отличие между тропинкой в горах с определенным географическим названием, где они, может, бывали и парочкой сигар затянулись (собственно, для того и поднимались), и видели, что там не растут незабудки. В моем метафорическом рассказе незабудки – символ памяти любви, и всё остальное – символично. Это не туристическая газетная статья для патологоанатомического разбора по костям. Успокойтесь, выдохните, читайте, – т…т… читайте, не чихайте..

…………

Из того мира, где вдохновение уносит меня далеко в горний свет, прилетают чайки и отвинчивают меня от недвижности для полета. Я наслаждаюсь воздухом гор, их светом и их любовью. Горы любят небо и путников, шествующих по древним тропам. Горы осуществляют мечты. Наша мечта быть вместе оказалась уж слишком красивой, кружева её разметались в полёте на созвездия, и бледные неосуществленные желания тянули вернуться назад к незабудковым тропам. Вернуться, чтобы полюбить заново, обогатившись теми же самыми мечтами

о вечном счастье. Империя дневных звезд почтила своим великолепием, прозрачностью своей наделила грезы и выявила несоответствия, провозгласила мечту высшим счастьем, и ее летучий корабль вырвался за пределы стратосферы.

Птицы – это горизонтальные гномы, прощупывающие звуки выше небес, те, что провозглашает гармония.

Какая милая и смешная идиллия! На самом деле, в горном пути я потеряла свою вторую половинку. Шарила рукой по воздуху, но никто не ответил моей ладошке. Сначала еще была надежда и эти округлые пошаривания рукой в воздушном пространстве. Страшно, да? Не найти руку рыцаря в замке с чудовищами. Пришлось дружить с ними и пропитываться их мерзостью: бестолковой каплей яда сомнений, – ведь сомневайся—не сомневайся, а останешься врыта в землю подступившей ленью. Зачем выпутываться из ситуаций, если все равно рыцаря нет, никто не осветит твое положение королевы утраченного высоко в горах замка. Такие принцессы грез неинтересны обществу крокодилов и жаб: унылы, слезливы. И что о них говорить, если миром заправил совсем тупой гномичий рассвет с плывущими по воздуху лепестками роз и колокольчиками ландышей. А зеркальное отражение первой морщинки в углу левого глаза, – можно умирать, если некому целовать ее. Ложусь в хрустальный пушкинский гроб. Скучно. Встану лучше. Звезда летит, – куда летит? Зачем? Висела бы спокойно на елке и не мяукала. Ушки котеночьи этой звезды видно далеко. Лучше всего на свете – котята. Они хоть люди, понимают нежность. крокодилы и жабы не понимают, злые, коварные, норовят перепрыгнуть дорогу и не просто дорогу – путь. Их путь – это перепрыгивать чужой путь. В этом их сущность. У них уши не стоят, как у котят, вот и злые. Выброшу их из своего мировоззрения. Всё! Я счастлива видеть прекрасное! А в пропасти – крокодилы и жабы, – пусть их там съест лютый зверь – жадность. Он хуже крокодила – не поперхнется, если что.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.