- -
- 100%
- +
Ноги привели меня к озеру. Поняв, что за мной нет погони, успокоилась. Прямо под ногами лежала огромная коряга. Мои ноги страшно гудели и дыхание было порывистым после погони. Я присела, вытянув ноги, отдышалась. В лицо ударил свежий, прохладный воздух. Моя рука по-прежнему сжимала в кулаке белый конверт. Я попыталась разгладить бумагу и принялась за чтение письма. Письмо было по-прежнему написано от руки деда, теми же красными чернилами, вот только подчерк был теперь более размашистый, размытый и почти не читабельный. Такой подчерк обычно свойственен людям под воздействием эмоций, когда человек находится в возбужденном состоянии. Почему дед так волновался, когда писал это?
« Ада, если ты читаешь эти строчки, то ты большая молодец. Я ни капли не сомневался в тебе.
Ада, я не смею просить простить меня в тех грехах, в которых я покаюсь далее, но постарайся простить меня хотя бы за то, что я не нашел силы сказать тебе правду раньше. Все потому, что мне боязно говорить её тебе в глаза и сейчас я бы не смог, поэтому пишу здесь. Мы все совершаем ошибки. Но больше всего мы совершаем ошибок в тот период, когда ещё совсем молоды, энергичны и порой глупы. Ошибки можно и нужно прощать. Но не мои ошибки. Ты всегда спрашивала меня о своей бабушки, тебе было любопытно узнать о ней и, конечно, тебе хотелось верить, что она когда-нибудь придёт, обнимет тебя и полюбит. Ты спрашивала меня о ней, а моё сердце разрывалось от стыда, вины и боли за твою невинную душеньку. Когда я был молод, я сильно грешил водкой и был доверчив ко всем грязным словам, которые говорят люди. Во мне кипела ярость, обида и алкоголь. Я не буду оправдывать себя, потому что это невозможно. Но поверь мне, Ада, я уже расплатился за свой поступок. Я не хотел это. Но я убил её. Я не признался милиции, отвертелся. Твою маму сразу забрали и не давали с ней видеться. Я даже не знал, где она. И каждую ночь я вспоминал тот страшный день. Эти воспоминания сводят меня с ума и по сей день. Я бы умер раньше, не смог бы жить с тягой на сердце в одиночестве. Но однажды на пороге моего дома появилась ты. Такая крошечная, малышка, оставшаяся практически одна. С твоим появлением, моя жизнь обрела смысл. Я заботился о тебе, любил и оберегал и в голове не оставалось мыслей об ужасном прошлом. Но ты выросла. Ты у меня большая молодец и горжусь тобой, мой славный львенок. Помни, что дедушка тебя любит и всегда рядом с тобой. Даже, если ты не видишь меня, я рядом. Скоро тебе предстоит столкнуться с чем-то, во что ты откажешься верить. Тебе будет трудно, страшно, непонятно, но ты справишься. Я просто хочу предупредить тебя об этом заранее. Мир ещё удивит тебя, и ты будешь счастлива. Взгляни на фотографию в конверте, она очень важна».
Руки тряслись, сердце бешено стучало, а в горле стоял ком. На фотографии была молодая бабуля, а рядом с ней улыбающаяся девушка – я.
Я отбросила снимок, будто он полыхал синим пламенем. Но им полыхало моё сердце. Словно в припадке, я попятилась назад. Дед убийца? Он убил бабушку? Почему я на фотографии сорокалетней давности? Нет, это не может быть. Дед не убийца, он лучший человек из всех, кого я знаю. Это всё Вымысел! Ложь, как и эта фотография. Всё неправда!
Я не заметила, как оказалась в воде. Зацепившись, ногой обо что-то на дне, я упала. Ногу прожгло огнем. Я закричала, но под водой не было слышно моих криков. Никак не всплыть! В панике я барахталась, пытаясь освободиться от плена коряг. Тело обожгло холодом воды. Горло перехватило. Как сковывала ледяная вода! И как горели лёгкие! Но бороться уже не было смысла. Силы почти покинули меня. Разум сознания пропал. Стук сердца не был слышен. И в эту секунду я умерла.
Глава 2
Или нет? Я жива?
– Ада, просыпайся – голос доносился будто из-под воды. Но я, конечно, сразу поняла кому принадлежит этот хрипловатый голос – Солнышко проснулось, и ты просыпайся.
Я медленно открыла глаза и огляделась. Я дома? Дедушка рядом и живой? Грудь сдавило от боли. Это ведь невозможно. Повинуясь разуму, я осторожно села, нахмурившись. Мозг тут же принялся за работу. Я была не здесь. Где-то в другом месте, но не здесь. Этого «здесь» просто не существовало. Дедушка ласково улыбнулся, касаясь моих волос.
– Пойдём кашу кушать?
Всё выглядело так по-настоящему. Даже голос деда был таким же. Таким, каким я его помню. Нежным, ласковым, любящим. Внутри липким пятном стал растекаться страх. Я встала с кровати, но колени тут же подогнулись, и я упала на пол. Такая странная разъединённость, двусмысленность, отчужденность. Дедушка взял меня за руку, помогая подняться, но теперь я не ощутила его прикосновений. Грудную клетку вновь пронзила острая боль. Я начала кричать не в силах с ней справится, а комната свернулась в вихрь. Всё погасло…
Кто-то нёс меня на руках, я точно ощущала это. Но кто и куда? Я ничего не видела, лишь слышала тяжелое, порывистое дыхание, шаги и крик. Кто так кричит?
– Скорее, нужна помощь! – это был юношеский голос, полный страха и паники.
– О Господи, что случилось!? Что с ней? – сначала послышалось нервное, быстрое цоканье каблуков, а затем испуганный женский голос.
– Я не знаю. Она.. я нашёл её… она была в воде – юноша с трудом проговаривал слова, хватая ртом воздух.
–Так, быстрее, клади её сюда
Меня положили на что-то твердое и чьи-то холодные пальцы дотронулись до моей шеи.
– Она жива. Кричала, пока нёс.
– Воды наглоталась.
И тут я снова провалилась во тьму. Больше не слышала голосов. Не чувствовала прикосновений. Глухая и липка тьма, в которой изредка проскальзывали просветы, и я снова могла существовать
– Ложь! Он не убийца. Нет, не мог— взмаливал чей-то панический шепот среди глухой тишины.
– Что с ней?
– У неё высокая температура. Бредит.
А потом меня вновь настигала тьма.
И снова крик, пронзающий уши. Я очнулась от резкой, пронизывающей боли в ноге.
– Потерпи, милая – над моей ногой корпела женщина, одетая в белый халат – Сейчас, ещё чуть-чуть.
Я прикусила губы, пытаясь подавить боль в ноге.
– Ну вот и всё. Жить будешь! – гордо заявила женщина, снимая перчатки. Она склонила голову, разглядывая моё лицо – Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо – сипло сказала я – Что со мной?
– Ты наглоталась воды. Сознание потеряла из-за недостатка кислорода. И ногу поколечила – она поднесла к моим губам стакан воды – Как тебя зовут?
Голова была тяжелой, мысли – путаными и рваными. Перед глазами все плыло, и сквозь эту влажную пелену я едва различала силуэты людей. Один из них, женский, будто бы откликался на что-то глубоко внутри, но сознание отказывалось выдавать обращ из памяти.
– Спасибо. Я Ада – сказала я, выпив стакан до дна.
– Меня зовут Айгуль. Я врач. Расскажешь, что с тобой приключилось?
Я приподнялась на локтях, зажмурилась от резкой боли в висках и медленно, с трудом сфокусировала взгляд.
Небольшой больничный кабинет. Кушетка, на которой я лежала, с липкой клеенкой. Металлический стол, бежевый стеллаж, доверху забитый папками и устаревшими медикаментами. С потолка свисала лампа. Все было знакомо до тошноты – типичная картинка из прошлого, пережиток советских времен.
И тут мысль, отрезвляющая быстрее любого нашатыря, пронзила сознание: больницы в Марьяне не было уже лет двадцать. Ее закрыли, разобрали и забыли. А я лежала в ее кабинете.
– Простите, а где я нахожусь?
– Это больничный участок села Марьян.
– Но ведь больницы давно нет… Уже лет двадцать как, – голос сорвался до шепота.
Айгуль смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в её растерянности отражалось моё собственное смятение. Она молчала, и эта тишина становилась всё громче.
В отчаянии я снова принялась осматривать кабинет, вглядываясь в детали, которые могли бы что-то объяснить. За окном безмятежно цвел сад, у самого подоконника шелестела листьями старая береза. Всё было на удивление обыденно.
Мой взгляд упал на стол – тот самый, заваленный бумагами, папками. И тут я увидела его. Маленький отрывной календарик, лежащий рядом с зажимом для бумаг. Там была дата. Кровь отхлынула от лица. Время замерло. Я не могла оторвать взгляд от этих цифр, которые не просто не совпадали с реальностью – они были невозможны. Всё внутри оборвалось.
– Август 1985-ого – шепотом повторила я, пытаясь убедить себя в увиденном.
«Какой восемьдесят пятый?..»
Словно удар под дых. Мысли сбились в кричащий комок: «Что происходит? Где я? Что случилось?» Мир пополам переломился от этой цифры на бумажке. Я машинально рванулась с кушетки – надо бежать, надо понять, – но острая боль в ноге тут же пригвоздила к месту.
– Ада, куда ты? Тебе нельзя! – Голос Айгуль прозвучал где-то рядом, испуганно и настойчиво. Её руки мягко, но твёрдо подхватили меня, усадили обратно.
И тут всё рухнуло. Внутри, подступая к горлу, разбухало чудовищное чувство – дикая смесь из боли, отчаяния и полной потери почвы под ногами. Слёзы хлынули сами, не спросив разрешения, горячие и горькие.
– Милая, что с тобой? Иди ко мне… – её объятия сжались крепче, ладонь заботливо гладила по волосам. – Поплачь, родная, поплачь… Всё выйдет наружу, и станет легче.
Я и плакала. Рыдала, как никогда раньше, без стыда и удержу, чувствуя, как этот разрывающий душу ком понемногу тает в её тепле. Усталость накрыла с головой, и вскоре я провалилась в тяжёлый сон.
Меня разбудили шаги и скрип двери. Я сонно открыла, опухшие глаза. Передо мной сидела девушка.
– Ой, прости – растянула она, словно кукольным голосом, который я уже где-то точно слышала – Я не хотела. Вернее хотела, но не так резко – незнакомка присела рядом с кушеткой на стул. Она была весьма красива и обаятельна. Её трудно было не запомнить. Густые чёрные локоны, рассыпавшиеся по плечам, и россыпь родинок, будто кто-то угольком прикоснулся к коже лица и открытых плеч. Лёгкий голубой сарафан и серьги-кольца, идеально сочетавшиеся с цветом её холодных, голубовато-серых глаз. Я была настолько сбита с толку этой яркой, почти театральной внешностью, что лишь через мгновение заметила в её руках тарелку с дымящимся супом – Я тебе покушать принесла, а то ты проголодалась, наверное, – учуяв превосходным аромат куриного бульона, мой живот тут же отреагировал на него, издав урчание.
– Права, проголодалась. Спасибо – я взяла тарелку и с жадность стала глотать суп, который показался мне великим творением, настолько вкусный он был.
– Вкусно?
– Очень! Спасибо!
– Рада, что тебе понравилось. Мама старалась.
– Айгуль твоя мама?
– Да, а как ты догадалась?
– Вы похожи.
Девушка, замялась, что-то обдумывая. А затем с аккуратность начала говорить.
– Как ты себя чувствуешь сейчас? Может что-нибудь болит? Или тебе что-то нужно, ты скажи, я принесу.
– Ну, нога вроде бы уже так не болит и в сознание вернулось, так что уже куда лучше, спасибо.
– Скоро придёт милицейский, он хочет расспросить тебя. Ты помнишь, что с тобой случилось?
Глаза девушки одновременно выражали жгучее любопытство и сочувствие. Она смотрела на меня, ожидая ответа. Но какой ответ я могла дать, когда сама не понимала ровно ничего? Говорить правду? Это было бы нелепо и опасно. Логика твердила: ни при каких обстоятельствах я не могла оказаться на другом берегу. Я бы попросту умерла. Мысль ударила с новой силой: а что, если это и есть смерть? Не рай и не ад, а всего лишь… посмертный трип. Сознание, отчаянно цепляясь за жизнь, перенесло меня в какие-то бредовые дебри.
Обрывки мыслей закрутились воронкой: загадочное письмо: «Скоро тебе предстоит столкнуться с чем-то, во что ты откажешься верить». Пожелтевшая фотография с бабушкой. Цифры на календаре, которые не должны были там быть – 1985-й. И эта девушка…
– Как твоё имя?
– Маринка, а твоё? Ты помнишь своё имя?
И в этот миг всё щёлкнуло, как ключ в замке. Передо мной сиял улыбкой человек , на глазах у которого я когда-то росла. Та самая. Только… на несколько десятилетий моложе.
Не может быть. Это была первая, оглушающая реакция. Возможно, я просто сошла с ума? Мысленно перебрала десятки фильмов и книг, где герои сталкиваются с тем же абсурдом – путешествием во времени. Они паникуют, они совершают роковые ошибки, они пытаются всех переубедить… Но ведь это всего лишь вымысел. Сказки. Такого не бывает в реальной жизни!
Оказаться в прошлом… Звучало как бред, как нелепая шутка. Но что, если это не шутка?
Внутри всё сжалось от холодного ужаса, но я почувствовала, как в ответ на него поднимается стальная воля. Нет. Я не позволю эмоциям взять верх. Не буду метаться и кричать о том, что меня разыгрывают. Это самый верный путь сломаться или оказаться в психушке.
Значит, остаётся одно – играть. Притворяться, пока не пойму правила этой немыслимой игры. Пока не станет ясно, что это: сон, безумие или новая, невероятная реальность.
– Да, я Ада. Но, что со мной произошло не помню, как бы я не старалась вспомнить. Голову разрывает от боли
– Боже! Да у тебя амнезия!
Она собиралась что-то ещё сказать, но в палату вошли. Вернее нет. Ворвались.
– Утяпкин, тебе сколько раз повторять? Да что ты в самом деле!? – в дверях появился высокий мужчина в служебной форме с погонами. Прямо за его спиной находилась причина его явного негодования – такой же высокий мужчина с глупыми глазами и торчащими ушами.
– Ну, товарищ…
– Никаких «ну», Утяпкин, никаких! – схватившись за шею одной рукой, он почти прорычал – Ты мне вот уже где, Утяпкин! Иди от сюда!
– П-понял, товарищ старший следователь! – Утяпкин с трусливым видом, присел качнув головой, и точно щенок, поджав хвост убежал по коридору прочь. Маринка, словно мышка, встала и вышла из кабинета, подальше от яростного полицейского.
– Извините, гражданочка, за эту сцену. Работа такая – извинился милицейский, снимая фуражку и присаживаясь на стул рядом с кушеткой – Моё имя Юрий Петрович Тарасов – старший следователь Стрежевовского отдела села Марьян, пришел допрашивать вас. Так, значит – отчеканил товарищ следователь, раскрывая папку. Из неё тут же вылетели фотокарточки – Да что сегодня за день то такой!? – поднялся со стула полицейский, расплескивая руками и характерно топая ногой – Утяпкин!!! – бедный Утяпкин в ту же секунду оказался в кабинете, выровнявшись как струна.
– Слушаю, товарищ старший следователь
– Ты мне объясни, что это такое? – сунув под нос Утяпкину папку, спросил следователь.
– Никак папка?
– «Никак папка»? – он обернулся ко мне, истерически усмехаясь – Он говорит мне: «Никак папка»! А что это за папка, Утяпкин?
– Так, видать с делом о самоубивенце
– Самоубивенце – отчаянно произнес следователь – Утяпкин, объясни мне, для чего мне здесь твой "самоубивенец"?!
Спор, кажется, не собирался утихать. Пока старший следователь с ледяным спокойствием отчитывал своего вспыльчивого подчинённого, мой взгляд упал на пожелтевшую фотокарточку, бесхозно валявшуюся на полу у койки. Я, не привлекая внимания, наклонилась и подняла её.
– Что любопытно на трупов посмотреть? – неожиданно передо мной возник следователь и забрал фотокарточку.
– Да, весьма впечатляющее зрелище.
– Вот как? Что ж любопытно, гражданочка, любопытно.
– Что вам любопытно?
– Мне любопытно узнать, как вы оказались в воде? Почему чуть не утопли? Откуда вы? Кто ваши родственники? И ещё много всего, но это успеем. Начнем вот с чего. Представьтесь, пожалуйста – он уселся на стул, положив на колени папку для твёрдости, белый лист и вооружился ручкой – Прошу, говорите.
– Я Ада. Иванова Ада Андреевна – хотя на самом деле моя фамилия была Рикки, а отчество Карминовна. Мой отец был итальянцем, любившим российскую культуру и приехавшим сюда обучаться на исторический факультет, но котором училась моя мама. Так они и познакомились, влюбились друг в другу и поженились – Я дальше…Боюсь, что не смогу ответить на ваши вопросы, уважаемый товарищ милицейский
– Как это не сможете. Это почему?
– Я не помню ничего, что происходило со мной накануне. Я совсем не помню как и почему оказалась в воде и как очутилась здесь. Это село незнакомо мне.
– Хорошо, но учтите, если вы солжёте и ваш обман вскоре вскроется, у вас будут проблемы, гражданочка.
– Я это понимаю.
– Люблю понятливых. Значит, село вам не знакомо, а где вы проживаете? У вас должны быть родители, семья. Может быть муж.
– У меня нет никого. Родители погибли, когда была маленькая. Был дед, тот недавно умер, – и здесь я не соврала, так что совесть моя оставалась чиста.
– Соболезную.
– Спасибо – кротко ответила я, чувствую, как в горле вновь встал ком.
– Где вы проживаете?
– В Городе Стрежево. Училась в институте, жила в общежитие. Меня выселили. Это последнее, что я помню.
– Я проверю ваши слова. На сегодня достаточно с вас, – он встал со стула, намереваясь выйти, как в кабинет вновь ворвался Утяпкин.
– Товарищ старший следователь.
– Что такое, Утяпкин?
– Так, мне Решетникова как оформлять? Как самоубивенца? – испуганно проговорил Утяпкин, то и дело поглядывая в мою сторону.
– За что мне эти мучения? – хоть товарищ Тарасов стоял ко мне спиной, я всё равно почувствовала, как закатились его глаза – Ну какого самоубивенца, Утяпкин? Что ж ты язык то коверкаешь?!
– А как правильно? – с искренним любопытством поинтересовался Утяпкин.
– Прошу, простить меня, что встреваю в ваш разговор. Но вы случаем не об том мужчине на фотокарточке говорите?
– О нём родимом! Вчера вон, хозяйка-жена его домой пришла, а муженек висит на ветке березы, – проболтался Утяпкин, за что получил от своего начальника гневный взгляд.
– Правильно, гражданочка, вы встреваете в разговор и лезете не в своё дело! Лежите отдыхайте.
Они сделали уже шаг по направлению двери, как я остановила их громким заявление.
– Этот мужчина не накладывал на себя руки. Его убили.
Юрий Петрович громко цокнул, развернувшись на пятках, спросил с ехидной улыбкой.
– Позвольте поинтересоваться, с чего вы так решили?
– На фотокарточке, которая выпала у вас из папки, отчетливо видна странгуляционная борозда – на секунду я задумалась, знаком ли им этот термин, поэтому решила пояснить – Следы от веревки на шеи. Так вот, если человек был задушен при жизни след выражен более ярко. Если удушье произошло после смерти – борозда менее заметна, что, собственно, и наблюдается на шеи погибшего. Человека сначала убили, а затем повесили, дабы замаскировать убийство под суицид.
Полицейские переглянулись между собой. Затем вновь перевели взгляд на меня. Оба смотрели с удивлением, но вот Утяпкин с нескрываемым восторгом, а Тарасов с подозрением.
– Я дико извиняюсь, Ада Андреевна, но позвольте поинтересоваться, что вы понимаете в моей службе?
– Я закончила юридическую академию и что-то смыслю в этом в теории, – мои слова вызвали у товарища старшего следователя только смех.
– Так вот и продолжайте смыслить в теории. На практике всё работает иначе, чем в теории, – Тарасов сложил руки за спину и принялся размеренно вышагивать вдоль кушетки. – Товарищ Решетников имел большие долги, которые не мог выплатить, и всем это было известно. Из-за отчаяния и желания избежать проблем – покончил с жизнью, вот и всё. И никаких жестоких убийств. Это Марьян. Тут все друг друга знают. На моем опыте здесь не было ни единого, изощрённого убийства. Только пьяные драки с печальным исходом. А я работаю здесь уже 10 лет, – закончив рассуждения, он развернулся ко мне с самодовольной улыбкой, глядя прямо в глаза. Затем, изобразив поклон, сказал – Всего доброго, гражданочка.
Милицейские вышли, оставив меня одну. «Как такому можно доверить дела. Ещё и старший следователь?» – пронеслось в мыслях. Но моё одиночество продлилось недолго, вскоре в кабинет вошла взволнованная Айгуль.
– Ада, милочка, как ты себя чувствуешь?
– Всё хорошо.
– Я.. – она села на стул, подбирая слова – Я немного подслушала ваш разговор с Юрием Петровичем. Мне очень жаль, что ты осталась совсем одна, так ещё и без места жительства. И я хотела… Ада, оставайся у нас, поживи немного, пока не оклемаешься и не найдешь себе дом. Домик у нас правда небольшой, но семья очень дружная и все будут рады принять тебя у нас.
– Айгуль, я даже не знаю… Вы очень добры и..
– Брось, Ада, не стесняйся! – строго сказала Айгуль – Сегодня пойдешь вместе со мной, как рабочий день окончиться. Я уже позвонила домой и всех предупредила. Не волнуйся, отдыхай. Если что-то потребуется зови – я рядом.
Наступил вечер, и Айгуль, завершая свой долгий день, заглянула ко мне.
– Через десять минут пойдём домой, – тихо сказала она, задерживаясь у порога. – Ты не спишь?
Я молча покачала головой.
«Домой». Это слово повисло в воздухе и эхом отозвалось в моей груди. Домой. Я мысленно повторила его несколько раз, пытаясь вложить в него хоть какой-то смысл. Но разве это место можно было назвать моим домом?
Нет. Мой дом – это не место. Это запах дедушкиного табака и старых книг, это скрип половиц и вкус перловой каши, это чувство абсолютного покоя, которое я испытывала, зная, что он рядом. Но его не стало. А значит, не стало и дома. Осталась лишь пустота, которую не заполнить ни одним чужим углом.
Я кивнула Айгуль, делая вид, что всё в порядке. Но внутри что-то надломилось. Предстоящая дорога вела не домой. Она вела в очередное временное пристанище, где меня ждали лишь стены и тишина.
Вскоре мы вышли из больницы. Айгуль придерживала меня за руку, чтобы мне было проще передвигаться. Сильный ушиб ноги всё же препятствовал свободному передвижению. Мы оказались на крыльце. В глаза ударили последние лучи сегодняшнего солнца. Я помнила это место очень хорошо. Будучи маленькими, мы часто прибегали сюда с друзьями и играли в стенах этого заброшенного здания. Но чаще всего проводили мы не в стенах старой, разрушенной больницы, а вот здесь. Во дворе, заросшим травой и дикой розой. Сейчас же этот дворик, запомнившийся мне дикими джунглями, выглядел очаровательно.
– Ох, петуньи в этом году не взошли – воскликнула Айгуль, дотронувшись до нежных лепестков.
– Это вы ухаживаете за такой красотой?
– Я её и создала – засмеялась Айгуль – Нарвём букетик на стол? Я думаю, сегодня можно немного позаимствовать красоты у природы.
Айгуль справилась почти без моей помощи, нарвав прекрасный букет, издающий восхитительный аромат. Она подхватила меня под руку, и мы отправились «домой».
Знакомая с пелёнок тропинка вилась меж домов. Сколько раз я бегала здесь в детстве, считая эти места скучными и предсказуемыми. Но теперь всё казалось иным. Родное село Марьян дышало по-новому. Те же избы, те же деревья, но люди, наполнявшие его жизнью, создавали непривычный колорит – шумный, яркий, настоящий.
Мы шли по раскатанной тропинке, углубляясь в деревню. Я, потрясённая тем, что видела, рассматривала каждую деталь, каждого человека, совсем не заботясь о том, какой предстану в глазах интересующихся жителей. А они интересовались. Из-за заборов, из-за штор – шёпот, любопытные глаза. Но меня это не задевало. С каждым шагом я лишь сильнее ощущала: я в другом времени. От этого сжималось сердце – и страхом, и жгучим интересом. Я так погрузилась в новые впечатления, что забыла о главном. И потому оказалась не готова.
– Здравствуйте! – услышав знакомый голос, я обернулась. В груди закололо и глаза в миг стали влажными.
– Пётр, здравствуй! Как Леночка? Глазик не беспокоит?
– Нет, вылечились! – его смех, такой задорный и живой, прозвучал как приговор. Слёзы хлынули ручьём. Я прикрыла лицо рукой, но не могла оторвать взгляд, снова и снова раня саму себя. Их голоса тонули в гуле собственной боли, слова доносились будто сквозь воду. Я стояла, не в силах двинуться, не в силах мыслить, глядя на ухоженное, молодое, живое лицо деда. Я готова была прямо сейчас прыгнуть в его объятья и разрыдаться на его груди. Даже представить не могу, как держалась, чтобы не сделать этого. Из этого потока меня вывела Айгуль.
– Ада, всё хорошо? Пойдём, а то Маринкины булочки остывают.
– Да… – произнесла я, силясь сделать шаг.
До дома оставались считанные метры. Дом дедушки был по соседству с домом бабы Марины. Отчаяние накатило с новой силой. Дедушка был так близко. Живой. А я не могла сказать ему, как сильно скучала все эти годы. В его жизни меня не существовало. Он не знал, что я его единственная внучка – вот она, в двух шагах. Он не знал меня. Я была для него никем.
Понимала: чем дольше думаю об этом, тем вернее эти мысли убьют меня изнутри. Но сейчас я ничего не могла с собой поделать.
Я не сразу осознала, как оказалась в беседке, на плетёном кресле, что покачивалось подо мной с тихим скрипом. Айгуль уже не было рядом. Я осталась одна в сгущающихся сумерках, и лишь приглушённые голоса из открытого окна дома напоминали, что жизнь продолжается. Что и я должна продолжать дышать, думать, бороться.