Спящая красавица

– Алиса? – Грифель карандаша перестал царапать лист – Ты меня слушаешь?

– Да доктор Лиза. Отвлеклась. Чуточку.

Морщинка прорезала полотно высокого лба, словно волна изнурённое вечным штилем море.

– Мы же договорились – Волна растворилась, канула в пустотах дежурной улыбки – ты зови меня просто Лиза.

– Тебе снова снился этот человек?

Облако невесомого белого пуха качнуло из стороны в сторону

– Нет… Но сегодня ко мне приходил Его Кот.

Лиза бросила взгляд на зарешетчатое окно под самым потолком.

– Вот как?

– Да. Он подарил мне пылинки, маринованные в солнечном свету, и сказал, что Эйрини за моей стеной превратился в одну большую помойку, где люди насмерть дерутся друг с другом из-за кусочков разноцветной бумаги.

– Почему ты думаешь, что это был Его кот?

Девочка помрачнела.

– Потому что Никта испугалась.

– Испугалась? – Голодный интерес сочился из её пор, капал сквозь пальцы на листы блокнота, чтобы немедленно испариться.

– Никта зашипела на него и заползла обратно в мою тень. С тех пор всё время молчит.

– А ты… – она облизнула раздвоенным языком губы – можешь мне про неё рассказать Алиса?

– Про Никту?

– Если, конечно, не испугаешься?

Усеянный веснушками нос сморщился.

– Я её не боюсь. Никта съела моего папу.

Грифель треснул и острый кончик отпружинив от мягкого пола закатился под кровать.

Доктор Лиза вновь улыбнулась поправила очки и убрав в сумку блокнот с карандашом, уставилась на девочку.

– Алиса… Твой разум сейчас как… как радио… – Её голос мягкий, слова окатые будто те камешки, которыми легко было сделать лягушку в парковом пруду.

– Ты слышишь и видишь мир не так как вижу его я… Или доктор Кляйн… Или все остальные… Поэтому мне нужны твои ответы, так лучше я пойму, как… как тебя настроить.

Алиса увела фиалковые глаза в пустой угол, затем коротко кивнула.

– Никта говорит, что это вы все сломаны. Что голос вещей в ваших головах давно заглушил голос эфира.

– А ты знаешь, что такое эфир, Алиса?

Девочка вскинула и опустила плечи. Затем поразмыслив улыбнулась.

– Наверное что-то вроде радиостанций? Вроде тех что папа включал мне, когда… – улыбка потухла – Когда его жар угасал.

– Там бродили по бесконечному кругу сказки. И я бродила за ними в след.

Лиза потянулась к худому плечу, но увидев, как заострились черты девочки осеклась и опустила руку.

– Никта говорит, что больше никому и никогда не позволит до меня дотронуться…

– Прости Алиса… Эта Никта, скажи, она ведь совсем не добрая? Не как фея-крёстная?

– Никта голодная, доктор Лиза, и она большая как Дом, но легко спрячется в замочной скважине. – Алиса вздрогнула и спрятала глаза. – Я бы могла подарить тебе её лицо, но у меня забрали мой карандаш.

– Ты повредила Михаэлю глаз Алиса… Он никогда больше не сможет видеть.

– Но… Там ютились руки, доктор Лиза. Экатонады потных ладоней. По ночам они пробирались сквозь дыру в двери, ползали, по моей кровати, мешали спать, разглаживали складки, разрушали горы, в которых ночуют орлы злопамятного громотворца.

– Алиса, тебе очень нужно научится отделять, фантазии от реальности. Мир, который тебя окружает – ненастоящий… Он всего лишь искаженная тень того большого, который находится прямо за этой стеной – Элизабет Эр Кейн, психотерапевт высшей категории похлопала мягкую обивку – За этой стеной множество замечательных, удивительных и немного пугающих вещей.

– Вроде молний? Я слышала вчера с каким восторгом они падали с небес, несколько осколков даже прожгли Никте платье… Я могла бы увидеть её ноги, – Хихикнула Алиса, затем добавила задумчиво – если бы они у неё были…

– Значит Никта? Она тебя защищает?

– Нет, Никта баюкает в переднике его багрово-красную упрямую Та.

– Та?

– Почему вы скормили его Керберам? Тем, что бегают внутри ваших проводов, этим откормленным глупым псам. Почему вы позволили им растерзать моего волка?

– Алиса послушай, если ты не станешь отвечать на мои вопросы тебя опять…

Хлыст сорвался с её губ и ударил о мягкий пол, только Алисы там уже не было, она вовремя отпрянула и глубоко забилась в поцелуй двух стен. Туда откуда её никому не достать…

Элизабет вздохнула – воздух вокруг тонких губ загудел от досады.

– Глухо, мисс Эр? – Прогудел Барри гремя связкой ключей. Его белая роба на груди чуть ниже ключицы была заляпана горчицей. Отмечен пряной медалью – подумала про себя Лиза, невольно подражая причудливому вербальному паттерну Алисы Родхельм.

Истолковав заминку по-своему, Барри кивнул усмехнулся и запер внешний засов.

– Чертовка твёрдая как кремень. Но с вами-то хоть разговаривает.

Лиза протёрла шелковой тряпицей очки и улыбнулась.

– Как Михаэль?

– В больнице… – Барри смутился. – Знаете он никогда мне не нравился. Склизкий какой-то.

«Полный потных ладоней» снова непрошено блеснуло в её голове.

Барри смутился ещё сильнее.

– Но такое… Малый не заслужил. И как только она ухитрилась?

– Барри я бы с радостью поболтала, но уже поздно, так что…

– Да, конечно, закрою за вами, мисс Эр, у меня ещё обход.

Дверца старого бьюика хлопнула, отрезав её от шума навеки потерявшего сон города. Элизабет вздрогнула. Безумие, бывает очень заразным.

Бардачок открылся изящные пальцы, пальцы несостоявшегося музыканта, нащупали диктофон.

– Алиса Родхельм, шестнадцать полных лет, ярко выраженное расстройство личности, диссоциативного типа. Типичная клиническая картина разбавлена чрезвычайно сложным для возраста больной словарём, только за последнюю неделю я насчитала сто семьдесят шесть заимствований из греческого языка. Ни отец девочки, этнический финн, ни её окружение, с двух лет Алиса со слов соседей не покидала квартиру, едва ли могло способствовать формированию подобной картины. Общение осложняется так же и тем, что заимствованные слова встроены в её речь, Алиса похоже не осознаёт того факта, что временами говорит на совершенно чужом для себя языке. Экатонады – бесчисленные множества, Та – воля, Эйрини – кажется обозначает мир. Это лишь малая толика определений, которые я успела сегодня разобрать. Слова появляется в её речи внезапно, не инвазивно, естественно… К сожалению, запись наших с Алисой сеансов, на любые кроме бумажных носителей была строго запрещена единственным законным опекуном, и не представляется возможным.

В целом состояние пациента, остаётся сложным, Алиса почти не идёт на контакт, впервые я смогла добиться от неё ответа лишь после того, как полностью отменила прежний курс лечения, назначенный доктором Кляйном.

Однако отсутствие медикаментозного сопровождения пусть и дало положительный результат, но также вызвало череду проблем, среди которых вспышки неконтролируемой ярости и множественные случаи нанесения вреда, больным, персоналу и…

Металлически звякнув, банка врезается в стекло. Доктор Лиза грязно выругалась и уронила диктофон.

– Мелочи не найдётся?

Тяжело дыша, она уставилась на заросшего густым чёрно-серым ковром мужика. В забавной вязаной полосатой ушанке.

Незнакомец ободряюще улыбнулся, явив ей редкий жёлтый частокол и призывно встряхнул банку.

Барри уже заканчивал обязательный свой моцион, когда услышал треск, будто кто-то очень громко хрустнул суставами на пальцах. Было очень светло, в длинном коридоре ни единой тени, кроме той, что отбрасывала его массивная фигура.

Он огляделся. Пожал плечами и сделал шаг.

Во тьме полыхал костёр, под ногами хрустнул песок и мелкие камешки ему вторили. Звёзды над бесконечной пустыней мерцали в такт ветру.

Барри громко сглотнул.

Незнакомец возле костра поднял на него слепые глаза.

– Где… Где я?

– Ты там, где ночуют лебеди – Грустно улыбнулся незнакомец и подкинул сухую ветку в пламя. Огонь жадно и необыкновенно тихо облизал белое дерево.

– Присядь-ка к моему костру.

Ствол, на который охранник опустился был белым как молоко, гладким словно камень, и очень тёплым.

– Жар, который ты чувствуешь, мой вам подарок. Холод и стужа среди барханов, выглаживают сухими пальцами опустевшие стены, набивают пыль в щели, ломают пустые кости о край, очерченный этой малой добротой.

И Барри действительно видел их теперь, на самой границе, боковым зрением. Бесчисленные руки, снующие по песку, выглаживающие его как когда-то в бесконечно далёком от сейчас поле любовно гладил смолоченные зёрна отец. Ладони, затирающие оставленные на текучем песке следы. Его следы.

– Запомни тепло моего костра. Неси с собой. И когда придёт время, не дай матери забрать чужое дыхание. Никта ослепла, её взор туманит горе, она больше не узнаёт правду. Не отличит своих детей от пустых тварей, рождённых безумием человека.

Костёр взвился заклокотал, будто гигантская хищная птица и ударил старого охранника в правый бок.

– Подари ей то, что я забрал когда-то у глупых лебедей и пусть её пламя горит ярко.

Барри вздрогнул и проснулся, косые лучи утреннего света робко касались холодного пола. Он оторвал прилипший к щеке журнальный лист и зевнул.

– Приснится же…

Поднявшись, он поморщился от с недавних пор ставшей привычной тяжести в правом боку. Пора было сдавать смену и тайком от жены позавтракать нормальной едой где-нибудь в бургерной, из тех, конечно же, что подальше от дома.

Ключи звякнули. Скрипнул под китайской подошвой мелкий белый и незамеченный песок.

– Алиса?

– Да доктор Лиза.

– Просто Лиза. Ответь, почему ты решила заговорить именно со мной?

Алиса свесила с кровати головку. Тонкие белые волосы повисли над полом.

– Никта сказала, что вы не такая как все. Никта сказала, что во чреве у вас роится темнота.

– Не очень хорошая рекомендация, как по мне…

– Если смотреть на мир наоборот… – Алиса хихикнула, совсем по-детски. – То люди станут ходить по потолку.

– Папа растратил Флога1, когда умерла мама и родилась я. Темнота редко делает людей хуже, чем они есть, как зверь она ищет дом, и всегда находит пустые покинутые места.

– Места, в которых погас огонь? – спросила Элизабет, продолжая эту причудливую игру.

Алиса кивнула, кровь, прилившая к щекам, окрасила белую кожу пунцем.

– Но вы другая, ваша темнота гуще, глубже, не желает ждать своего места. Тень за вашей спиной она звенит и требует, она грохочет мелкой монетой о жестяное дно.

Элизабет похолодела.

– Я говорю с вами, потому что всю свою жизнь, от её начала и до момента, когда из мириада вспышек мне явлен был Волк, я боялась этой тьмы. Боялась и пряталась. – Алиса села на своей кроватке и прижалась разгорячённой щекой к мягкой стене. – В его запахе, в его смысле, и в его сказках…

– Только больше я не стану прятаться. – голос Алисы Родхельм вдруг изменился стал выше и холоднее.

– Обречённый на убой волк прыгнул за мной в чёрную бездну, и когда он вскрыл горло моему отцу на волчий язык хлынула та же меланхолия что струится сейчас в ваших жилах доктор Лиза.

Элизабет дрожала. Наполовину от ярости. Зажимая в побелевших пальцах блокнот. То, что начиналось невинной шалостью, стало теперь чем-то очень неправильным.

– Надо полагать что я наконец-то услышала тебя? Никта?

– Ты всегда слышала, но никогда не слушала… Ты гасила ночник, который оставляла себе сестра чтобы услышать мои песни.

Лиза рассмеялась. Серебряным злым смехом.

– Послушай Алиса, ты больна, голос в твоей голове лишь реакция, защитный механизм на раздражитель, твоя защита от кошмара, в котором ты пребывала слишком долго. Никта – часть тебя и чем скорее ты это признаешь, тем быстрее вернёшься в большой мир. Ты удивительная девочка, и у тебя огромный нерастраченный потенциал. Я верю в это и приложу все усилия чтобы тебе помочь.

– Шапка… – Вещал этот голос из глубин хилой груди – Вязаная крупной вязью на его всклокоченной воняющей сырой падалью голове. Шапка напомнила тебе об Аспене, и о том, как вы лежали в темноте наслаждаясь теплом и необъятной неописуемой общностью, что тогда казалась вам обоим прочной как скала Кидемоноса2.

Лиза побледнела и отпрянула.

Маленькая ладошка Алисы поползла по белому одеялу, медленно и с какой-то кошачьей ленцой её догнала вторая, которая в неверном свете палаты показалась Элизабет больше и грубее, ладони сцепились, в отчётливом безумно взрослом жесте.

– Я была рядом с тобой всю твою жизнь Лизи, я могу вспомнить то, что ты давным-давно позабыла. И всё же видеть во что ты превратилась дитя, без содрогания я не в силах.

Ладони безвольно расцепились и плетьми повисли лишённые всякой жизни.

– Это вы больны, ваш мир болен. Я его единственный лекарь. Я всё что у вас осталось. Я и мои кошмары.

Элизабет Эр Кейн, психотерапевт высшей категории, выскочила из палаты под номером девять громко лязгнув затвором. Строгая блузка на крепких загорелых плечах была липкой и вонючей от пота.

– Ало, Элизабет? Я слушаю?

– Да Маркус, завтра я не смогу прийти, я кажется… Заболела…

– О боги – это серьёзно?

– Нет не думаю, ничего такого, простудилась, наверное. Мне нужно несколько дней.

– Да, конечно, Лиз… Нет проблем… Выздоравливай.

– И Маркус?

– Да?

– Сделаешь мне небольшое одолжение?

– Зависит от сколько законов мне нужно нарушить!?

– Ни одного – верните Алисе Родхельм её препараты, я потом подпишу бумаги…

– Умываешь руки? Уже? Я думал ты нашла что-то…

– Я тоже так думала…

…

– Хорошо Лиз, как скажешь, она твоя пациентка в конце концов.

Барри Стоун уже заканчивал обход, когда из заметил, что в коридоре, где он только прошёл погас свет, он обернулся, выругался и выхватив фонарь пошёл к щитку – такое иногда случалось, обычно в сильную грозу. Здание хоть и было новым, но с проводкой творилось чёрте-что. То камеры выключатся, то магнитные замки откажут.

– Тоже мне режимный объект пробормотал охранник, прикусывая прорезиненную ручку фонарика.

Он потянулся к щитку и этот момент его шею что-то укололо. Перед глазами всё расплылось, и старик осел на воняющий хлоркой пол. Пластиковый колпачок от иглы прокатился по плиткам в свете выпавшего фонаря отбросил длинные тени.

– Алиса проснись… – рука в синей латексной перчатке легонько коснулась плеча девочки.

Алиса пробурчала что-то во сне и отвернулась.

– Никта?

– Да – раздалось из-под кровати.

– Я слушаю тебя Лизи – донеслось из правого угла.

– Я тебя вижу доченька… – из тени под окном.

– Почему ты выбрала её? Я так долго тебя искала…Так долго… Что едва не сошла с ума…

– Ты чудовище Лизи. Безжалостная холодная расчётливая. Ты всё что я хотела сказать этому миру. И намного больше.

– И всё же я не она?

– Я не понимаю мама… Я старшая из твоих детей, я проросла сквозь это тело как сорняк сквозь бетон, я шла и в следах моих застывала их кровь… Смотри как ярки мои цветы – Элизабет Эр Кейн, психотерапевт высшей категории высыпала из ладони бело-розовый жемчуг. Зубы с мягким стуком просыпались на одеяло Алисы Родхельм.

– И всё же я не она? Что это значит, мама?

Элизабет упала на колени и на её колени посыпались горячие злые капли.

– Милая Лиз… Взгляни на свои цветы, они ведь не принадлежат тебе… Ты сорвала их, когда должна была сеять. Бездомный старик, обслюнявивший напоследок полосатую шапку, измученный раком мальчишка, споткнувшийся в метро у желтой черты, захлебнувшийся в собственной ванне беспомощный инвалид, несчастная сиротка, из-за ошибки неопытного врача умершая во сне от передозировки. Мир переполнен твоей любовью, потому что люди больше не узнают имена моих чудовищ.

Чьи-то тёплые руки мягко обняли Элизабет Кейн за шею.

– Раньше мы учили людей отличать свет от тени, но теперь…

Теплые руки на её шее напряглись. Вдруг стало очень трудно дышать.

– Теперь я должна учиться у них, потому что больше не вижу света…

Голые ноги обхватили корпус Элизабет повалив хрипящую на мягкий пол.

Тонкое костистое запястье ловко протиснулось под подбородок и сдавило трахею.

Во тьме зажглись ослепительно холодные фиалковые глаза.

Ухоженные тонкие и сильные пальцы цеплялись за воздух, за светлые ломкие локоны, бесцельно скребли искусственную кожу. Над ухом раздалось глухое звериное урчание.

– Теперь это их мир, мир, где я мать чудовищ должна стать углем, в кромешной мгле.

Красивое печальное лицо, обрамлённое призрачным ореолом, склонилось над ней. Так близко. Этот холод обжигал. Сквозь угольную тьму омутов глумливо скользили длинные искры давно потухшего костра.

– Чтобы увидеть звёзды теперь мало дождаться ночи, моя милая… моя глупая… моя Лиза.

Пальцы дёрнулись и застыли, перчатка порвалась и под красиво оформленные пластинки набилась безобразно пошлая, белая краска.

Алиса Родхельм улыбнулась в пустоту, явив миру острые кошачьи зубки, затем сладко потянулась, смахнула рукавом кровь из разбитого чужим затылком носа и покачивая узкими бедрами навсегда выпорхнула из своего белого кокона.

Эпилог.

Руки плохо его слушались, но он с отчаянным упорством продолжал ритмично продавливать неподвижную грудь.

– Только живи, – прикладываясь горячим ртом к посиневшим ледяным губам – Живи черт тебя подери.

И внезапно почувствовал тепло ответного выдоха. Вздох кашель. И Барри Стоун обессиленно откинулся на мягкую стену.

Эли Эр Кейн, психотерапевт высшей категории впервые за целую вечность сделала вдох. И неописуемое давно забытое тепло, оглушительной волной разлилось по её одеревеневшему телу.

1

Пламя (греческий)

2

Радетель (Одно из значений имени – Прометей)