ПОХОЖДЕНИЯ МАЛОИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ, МЕРТВЫЕ ДУШИ (КНИГА ВТОРАЯ)

– Все собираются и выходят, все выходят, ― выкрикивала она резко в проход вагона: ― Мы прибыли по месту назначения. Поезд дальше никуда не идет, никуда не идет….

У вокзала, их понастроили в советское время немало, огромных, больших и не очень, в районном городке Климовка было не людно, а внутри, возможно, и вообще никого. Это раньше здание в триста квадратных метров не пустовало. Мне в молодости многажды приходилось в нем дожидаться поезда, порой я даже ночевал на его скамейке, когда оказывался поздно и не успевал на Щуровский автобус: находящийся рядом автовокзал обычно на ночь закрывали, а сейчас и тот, и другой были не нужны. Для продажи билетов здание могло быть небольшим. Люди не так уж часто ездили и старались обходиться без него. Изменилось время, изменилось.

Меня встретил двоюродный брат Александр на выходе из вагона, проблем не было: я лишь только до отъезда из Москвы не поленился и позвонил ему.

Мы подали друг другу руки, крепко пожали. Александр не удержался и спросил:

– А как же Валентина, она, что не с тобой, осталась в Москве? ― посмотрел на меня, взял часть багажа ― большую сумку и указал в сторону стоящего у вокзала автомобиля, затем продолжил: ― Федор уже давно в ожидании, замучился почту за нее таскать, сам понимаешь у него работа офисная, а это значит отлучаться нельзя, нужно сидеть в четырех стенах на привязи, что та собака.

– Осталась, а что сделаешь? ― ответил я и, улыбнувшись, продолжил: ― Думаю для того, чтобы Федор, поскучав, более ценил ее. А еще он наверняка почту в свой обеденный перерыв развозит или же после работы. На «готовку» времени нет. Сидит без разносолов, сам не в себе. От недоедания его уже мутит, так! ― Помолчал, а затем, забираясь в автомобиль, уже серьезно выложил: ― Она занята младшеньким внучком недавно родившимся, а Антонина бегает с Санькой по поликлиникам, собирает нужные справки в детский сад. Я хотел, ее было подождать, но она сама вытолкала меня из Москвы, так что….

Добравшись до Шурово, я услышал от матери, что приехал удачно, очень скоро ожидается ярмарка.

– Хочу побывать, свозишь меня на машине, сама я уже не дойду, ноги стали не те, ― а затем разъяснила: ― Часто болят. Давно уже топчусь у дома, и нигде более. Пора и в «свет» выбраться.

– А как давно я не был, ты даже не представляешь, ― тут же сообщил я матери. Сколько раз я хотел ее посетить. Что базар? Пустяк. ― Базары проходили каждую неделю по воскресеньям, их нельзя сравнивать с ярмарками. Ярмарки и есть ярмарки, тем более Щуровские. Правда, жизнь в стране за последние двадцать лет неузнаваемо изменилась, изменились и эти самые ярмарки. Покупатель будь он даже очень расторопным уже не сможет, как раньше, сбить цену на понравившийся товар, так как торговля идет не своим, в основном привозным «барахлом», а это значит или берешь, или уходи прочь, не мешай другим. Ушло ощущение праздника. Я, не раз о том слышал от своих бывших одноклассников и знакомых, оставшихся жить в Щурово, правда, сам судить о ярмарках не мог, так как однажды обосновался с семьей в Москве, и, как говорят, «в страну детства» ― к родителям, приезжал лишь на «красные дни», да порой на неделю-другую в отпуск.

Для меня долгое время попасть на ярмарку было несбыточной мечтой ― так как я, даже оформив заслуженную пенсию изо дня в день ездил на заводик своего друга Юрия Александровича Шакина.

Однако прошло время и обстоятельства изменились, он уволил меня, и не только меня, наверное, чтобы не обидно было «попросил уйти» и других коллег по научно-исследовательскому институту, усердно участвовавших в организации его фирмы и долгое время работавших на него. Остались считанные единицы. Правда, и их очередь на увольнение неотвратимо приближалась. Они тоже могли в любой момент оказаться за воротами. Я понимал, что Юрию Александровичу было проще находиться в кругу льстивых молодых, подающих надежды сотрудников, чем видеть изо дня в день своих престарелых товарищей, знающих его как «облупленного».

Шакин просто-напросто зазнался. И что плохо ― это его зазнайство свойственно не только ему лично, многих людям, возвысившимся над небольшими коллективами в два-три человека, над десятком, сотней, а то и над тысячами людей. Их зазнайство так и прет: из всех видимых и невидимых дыр. Известное дело, что эти вот самые бизнесмены ― люди в малиновых пиджаках здесь не случайны, дай им каждому по пистолету, будут чем-то похожи на комиссаров в кожанках, из далеких прошлых лет начала двадцатого века.

Мой бывший товарищ человек непростой, человек драйва, Юрий Александрович поймал волну и вот с наслаждением, отчаянно скользит по ней. Правда, до каких пор, вопрос.

Ну да ладно, просто я зол на него, меня задело то, что Шакин меня уволил. На поклон я не пошел, работу искал вначале через знакомых, затем отправился на биржу труда, какое-то время потолкался там, но все бес толку: пенсионеры оказались не нужны, да и не только они. Трудно мне было устроиться, однако я, забравшись «во всемирную паутину» подобно мухе все-таки зацепился, нашел для себя занятие по душе ― писателя. Правда, не в реальном мире, иначе бы крапал для сайтов заметки или же писал инструкции, меня ждала работа на второй ступени существования. Но писатель, он везде писатель.

Моим наставником по работе стал Иван Сергеевич Тургенев ― классик русской литературы. Благодаря нему и не только: ― Федору Михайловичу Достоевскому, Андрею Пельмину, Игорю Луканенко, Василию Голвачову я был принят в союз пишущей братии и обрел вес. Для желающих, узнать какой вес, достаточно взять мою первую книгу и почитать

Что меня прельщало: я мог работать во времени долго или же нет ― по желанию, еще ― дистанционно, а значить, у меня не было необходимости держаться за Москву, иначе, отчего бы ко мне вдруг пришло чувство свободы. Я обрел возможность «летать», не только во сне, но и сидя за компьютером.

Я безбоязненно со спокойным сердцем отправлялся в Щурово и, пробыв месяц-другой, возвращался, а затем через какое-то время снова собирался в дорогу. Моя «Ласточка» стояла «на мази».

Дел у меня в Щурово ― было предостаточно. Я хотел облегчить жизнь старенькой матери, для чего провел в дом воду, газ, сделал отопление, а еще поставил железный забор вместо покосившегося старого деревянного. Затем, припомнив желание отца: покрасить здание, так как за долгие годы его стены выгорели, а на отдельных кирпичах краска вовсе облупилась, я посчитал необходимым решить и эту проблему. На материалы денег должно было хватить.

Мой родитель заниматься ремонтом боялся. Причина была в болезни она его лишь и останавливала: он страдал астмой. «Сеня, я не вынесу. Запах краски меня окончательно убьет», ― сказал он мне незадолго до своей кончины, заглотнув аэрозоль из баллончика, ― вот умру, уж тогда и можете красить». ― «и покрашу, ― продолжив запомнившийся мне давний диалог с отцом, сказал я однажды по приезду в Щурово, а после вскорости принялся обмеривать стены: мне необходимо было рассчитать расход краски и ее количество.

Я желал купить краску вишневого цвета, кисти, валики, цемент, металлические щетки, и прочий инструмент и для того чтобы не тащиться в районный городок, решил приобрести все на месте, в Щурово. Заодно свожу на своей «Ласточке» мать, сам побываю на ярмарке, и оценю лично произошедшие изменения, а, не исходя из реплик бывших одноклассников и знакомых.

Как в детстве ярмарку я ждал с нетерпением. Правда, тогда я и сам порой бывал ее участником: мы долгими зимними вечерами плели корзины и продавали их. Ну, а в настоящее время, я должен был выступить в роли придирчивого покупателя, хотя бы по причине того, что прибыл из Москвы.

По подсчетам матери, до ярмарки оставалось несколько дней, но они прошли, и я с недоуменным взглядом подошел к родительнице.

– Ну, что ты смотришь на меня, ошиблась! ― тут же сказала мать. ― Девятая неделя после Пасхи. Однако не в воскресенье, а в пятницу. Возьми календарь и сам подсчитай! ― Я так и сделал, и определил, что мне еще нужно выждать неделю. Для подтверждения своих расчетов я во время телефонного звонка брата Федора спросил у него о Валентине и, услышав, что она уже взяла билет на поезд и на днях приедет, успокоился.

– Ну, неделю, так неделю! Это немного, можно и подождать, ― констатировала мне мать. Я, поразмыслив, над ее словами согласился и отправился к себе в комнату, запустил компьютер: руки свербели, тянулись к клавиатуре, да и мышку погонять по столу, давно уже надобно было ― соскучился по «писанине».

Мое новое положение, в котором я пребывал, обязывало не забывать о состоявшихся на второй ступени существования знакомствах. Их нужно было поддерживать, да и активность проявлять, тем более на бывших землях Киевской Руси, славящихся великими, известными всему миру людьми, такими как Г. Сковорода, M. M. Херасков, И. Ф. Богданович, В. В. Капнист, Е. П. Гребенка. Чего стоит Н. И. Гнедич, учившийся в Полтавской духовной семинарии, будущий переводчик «Илиады», создатель «Наталки Полтавки» И. И. Котляревский и знаменитый портретист, бывший миргородский богомаз Лука Лукич Боровиковский, оставивший малую родину для работы в Петербурге.

Из истории я знал, что и Щурово некогда многочисленный посад находился под юрисдикцией Черниговской губернии, затем он был отдан Гомелю, Орлу, пока не была организована Брянская область.

Не то уже стало Щурово, не то. Оно утратило статус районного городка, долгое время значилось большим селом, и им оставалось, покамест у его жителей была работа. Правда, работа не своя: на огороде или же по уходу за коровой, теленком, козой, кабанчиком, курами, утками ― она не в счет, ― а в государственных учреждениях на благо страны. Для этого в Шурово функционировали молокоперерабатывающий завод, хлебозавод, кирпичный завод, а еще на животноводческих фермах, да и на полях работы было предостаточно. Засевали поля рожью, овсом, ячменем, картофелем, свеклой и другими культурами. В селе находились отделения почты и государственного банка, Дом культуры и быта, работали библиотеки, сельскохозяйственное училище, средняя школа, поликлиника, больница, даже был аэродром для легких самолетов, курсировавших в Киев, Чернигов, Гомель, Брянск.

Закон жизни: «Кто не работает, тот не ест» тогда выполнялся неукоснительно. Даже была особая статья. Могли осудить человека за тунеядство. Я помню, однажды после возвращения со службы в армии и небольшого отдыха, на пороге дома увидел женщину почтальона. Она принесла мне странный конверт. Мать, увидев его у меня в руках, спросила: «Что, повестка от «губернаторши»? ― Так за глаза звали председателя Сельского совета. ― Я развернул конверт и, достав бумагу с машинописным текстом, пробежался по ней глазами: «Да, это от нее!» ― Я хотел еще что-то сказать, но в горле пересохло. Возможно, от испуга. Наверное, по этой причине я в Сельский совет пришел точно в назначенный срок, оказавшись перед глазами, сидящей за столом дородной тетки, тут же был ею опрошен: «Молодой человек, ну, еще отдохните неделю, другую и необходимо устраиваться на работу. Вы чем намерены заниматься в будущем?» ― Я, я, я… ― опешил тот давнишний молодой человек, еще не снявший форму солдата, ― тогда было похвально щеголять в мундире при погонах, ― собравшись с духом, ответил: ― Поеду в Москву! Устроюсь на завод и по весне подам документы в институт. Вот!

– «Это по-нашему. Стране нужны грамотные работники! Так держать!» ― ответила мне тогда дородная тетка.

Но, то было, можно сказать ― в прошлом веке. В настоящее время никто «наверху» не думает о простых людях, не задает себе вопрос из чего в будущем платить огромному войску тунеядцев добровольных и вынужденных ― пенсии. Пока деньги есть, хватает даже на всевозможные махинации, ― я думаю, не на последние же построили в Воронеже, еще где-то… мраморные дворцы для чиновников пенсионного фонда? Надо, поднимут возраст выхода на пенсию, и проблема будет решена. Так как мало кто до нее доживет. Страшно жить в такой стране, страшно. Отчего бы не призвать человека на биржу труда и не задать, ставший совершенно глупым вопрос о работе? Но, у всех на слуху слова первого президента страны Ецина: «Кто чем может заниматься, пусть и занимается!». Вот и занимаются люди. Не дай Бог чем. Но за то они не пристают по разным пустякам к высоким начальникам ― чиновникам, работающим в поте лица на себя, а отчего-то не на страну.

Я нашел время и проехался на своей «Ласточке» по селу, даже запечатлел на видео камеру, улицы села ― для истории. Что есть, то есть. Село ― оно сейчас только для пенсионеров: стариков и старушек, имеющих, пусть и небольшой, но доход, от государства. Не зря же эти люди, например, в Щурово составляют большинство. Молодых ― очень мало, а те, что имеются, смотрят в сторону города. Им нужно жить там. Там работа.

Здесь, в селе делать нечего, в земле, на грядах копаться? Это тяжелый труд да к тому же и не благодарный. Можно, конечно, часть урожая продать. Но сейчас это, что даром отдать, не хочется. Торговать на селе лучше привозным товаром и то, для этого мероприятия нужен человек наделенный хитростью да смекалкой, наученный грамоте, к тому же, такой чтобы не уставал от дорог. Для него Москва должна быть под боком, как бы ни была она далека.

«Челночники» в Щурово живут лучше «огородников». Но не жируют. Нет в селе людей с большими деньгами. Самые платежеспособные люди на селе ― это пенсионеры, инвалиды и больные, получающие пособия. В этом я убеждался не раз, наведываясь на базар. Но, что я скажу: не все любят заниматься торговлей. Мой отец, ни он один, считал торговцев лодырями и говорил о таких людях: «Им бы чем-нибудь торговать, лишь бы не работать».

Часть населения, исходя из слов моего отца, крепких, здоровых мужиков и крикливых женщин, не работает, ― торгует, другая часть стремятся покинуть Щурово и вахтовым способом сидеть на заднице в столице или в областном городе Брянске в школах, детских садах, больницах и других учреждениях. Приезжая домой они привозят не только какой-то достаток, но и проблемы.

Есть и такие люди, которые от неустроенности в жизни просто спились. Где-где, а летом в селе каждый пригорок манит, каждое дерево, бережок реки или же пруда. Расстелил неторопливо халявную газетку с рекламой и вот тебе скатерть-самобранка. А украшение ее ― бутылка самогонки. Отчего самогонки? А оттого, что она недорога, да и пить ее удобнее, так как, вынося из подворья «пузырь» можно у хозяйки чего-нибудь нащипать, например, зеленого лука для закуски. А широкие русские поля? А что поля! Они заросли травой и лесом. Тракторы распроданы, фермы развалились, точнее их разобрали по кирпичикам и продали расторопные людишки, а те, что остались, будто сфинксы мозолят глаза случайным свидетелям. Дай время ― растащат и их. Заводы в стране ― так называемые атрибуты городов и не только, в Щурово тоже были, ― в настоящее время большей частью остановлены и разорены. Небольшая толика их, конечно, функционирует, правда, люди, заполучившие заводы в свою собственность по натуре далеко не Форды, давят деньги, что масло из подсолнечника, не оставляя ничего ни на зарплату работникам, ни на развитие своих же предприятий.

Жизнь, за исключением столицы и Санкт-Петербурга теплится лишь в отдельных городах миллионщиках или приближающихся к ним по населению. Они, в разоренной России, что корабли-ледоколы среди застывшего безмолвия. Их двигатели работают с надрывом, того и гляди заглохнуть. В любой момент, жизнь в стране может остановиться: не выгодно жить. Убытие населения ― миллион в год.

Мы очень мало производим. Наши люди научились ловчить и выкручиваться и не умеют трудиться в полную силу, да и не хотят уже ― обленились. Ушли специалисты. Наполнение страны товарами идет за счет продажи нефти, газа, леса и других сырьевых ресурсов. Я бы сказал: «Мы с процветающими странами Европы, Азии и Америки расплачиваемся своей кровью». В пору и с ума сойти! Утерян смысл жизни. Не хочется жить, уповая на одно лишь обогащение. Не хочется превращаться в обычное быдло, скотину, хотя бы из-за того, что исчезли с российских лугов многочисленные стада коров. Лучше быть нищим, но богатым духовно.

Я, какой-никакой ― писатель. Меня тянет писать. Правда, это мое занятие дохода особого не приносит, но благодаря нему я держусь на плаву, не спился и не загубил свою странную жизнь.

Для того чтобы писать у меня хватает мыслей, я не расслабляюсь и использую любую свободную минуту: чуть, что сажусь за компьютер, запускаю его и начинаю работать.

Последнее время я был занят темой ― писал о «новых русских». У меня было желание эффектно закончить вторую книгу о своем преуспевшем товарище Юрии Александровиче Шакине.

Вот он новоявленный капиталист. Чего хотел, ― достиг. Он теперь может не арендовать производственные площади: есть свой заводик. Но это не все: при строительстве недостаточно было просто засыпать низину и даже утрамбовать ее, что-то у Шакина пошло не так. Иначе отчего неожиданно у стен большого здания «на вырост» ― этого самого заводика весной стала появляться вода. Она неспроста вытолкнута рыхлой землею и неспроста готова однажды поглотить строение преуспевающего бизнесмена ― камня на камне не оставить.

С чем пришел Юрий Александрович, с тем и останется. Жизнь в России предсказуема: материально нищий, да будет нищим, ― тут ничего не поделаешь. Закон существования. Нам нужны люди не с полными карманами, а с богатой душой. Душа должна цениться превыше всего. Это все я осознал и поэтому дорожу ею. Что меня радует в моей книге: основная работа сделана, можно было бы о ней и забыть, но есть некоторые нестыковки. Я должен их все устранить, а еще меня смущает окончание книги, не могу его принять в том виде, как оно получилось. Не нравятся мне отдельные слова. Уж очень они язвительные. Много сокрыто в них неподдельного злорадства. Оттого и страдает моя книга.

Я снова и снова забирался, в начало последней главы, читал ее, перечитывал, испытывая недовольство, правил и правил. Все, бес толку. Необходимо было отвлечься, ― забыть о книге. Наверное, с этой целью, я нашел время и до ярмарки, после возвращения жены брата Федора из столицы отправился к ним в гости. Имелся кое-какой интерес.

За чаем, я не удержался и принялся расспрашивать у Валентины Максимовны о жизни Натальи Алексеевны Коколевой и, конечно же, задал вопрос о ее внуке Алешеньке. Меня волновало его состояние.

– А что внук? ― влез брат. ― Мальчик нашел бабушку и это просто замечательно! Нет слов!

– Да не скажи, ― перебила его супруга. ― Оно, конечно, замечательно, но и проблем тоже достаточно. Прежде всего, маленький Алешенька скучает, его тянет в Щурово, он ведь родился в селе. К большой Москве нужно еще привыкнуть, научится в ней жить. «Он весь в отца», ― это, по словам Натальи Алексеевны, а мне Алешенька напоминает мою подругу, соседку Оксанку: я не раз бывала в доме Натальи Алексеевны и видела мальчика. Правда, я не стала ей возражать, смолчала. Ну, в отца, так в отца. Зачем спорить, ― закончила речь Валентина.

Я выслушал рассказы об Алешеньке и принял сторону жены брата Федора. Мать для мальчика, конечно, ближе; отца ― Алексея Григорьевича, он не знал, хотя время от времени видел, оттого я его тут же отодвинул на второе место. А еще подумал: нескоро проявятся в характере мальчика новые черты от смешения душ матери и отца, лишь только при умелом воспитании он, повзрослев, найдет себя в нашем странном мире и даже может, будет счастлив. Дай Бог.

Поездка к брату ничего не дала: развеяться мне не удалось. Я снова думал о книге, раскрыв файл начал над нею работать, сидел часа три-четыре, однако собой, остался недоволен: ничего не получалось, в пору было ее забросить и начать новую. Она мое спасение. Отключив компьютер, я отправился во двор. Ходил и размышлял: то, что написано некорректно, пусть не сейчас, но со временем будет исправлено, хотя бы по причине того, что я люблю ковыряться в «старых вещах». Но это потом, не сейчас. Сейчас нужна шальная мысль мне бы только «зацепиться ручкою за край бумаги», далее все пойдет как по маслу.

Я ходил по двору. Голова была совершенно пуста. Забравшись, однажды, на вторую ступень существования мне пришлось работать на два мира, это обстоятельство неудобств не представляло. Героев у меня хватало и здесь, и там: в каждом человеке и в каждой душе я видел свой персонаж, требующий моего участия. Правда, писать здесь в Щурово было тяжело, возникали некоторые неудобства: при финишной обработке материала я не всегда имел возможность зачитывать написанное вслух, мне мешал обычный телевизор. После трех часов мать начинала смотреть свои сериалы, а так как она слышит плохо, то включает его на полную громкость, я начинаю путаться, теряю смысл только что прочитанного. Ну да ладно, после покраски дома я обязательно займусь ремонтом бывшей летней кухни и оборудую ее под кабинет. В нем можно будет заниматься не только вычитыванием текстов, но при желании даже «озвучкой» написанных книг.

Однажды, я долго сидел за компьютером, ― мать на то время после обеда прилегла на диване, ― быстро заполнял экран убористым текстом, затем его стирал, стирал слова, предложения, абзацы, зависал в раздумьях и снова принимался торопливо писать. Неожиданно до меня донесся знакомый голос, который я определить не смог, но слова: «Николай Васильевич! Николай Васильевич?» ― меня зацепили. «Кто такой Николай Васильевич и какое отношение он имеет ко мне? ― недоумевал я. ― Что это за помехи? Может, я переутомился и мне нужно снова отправиться к врачу на осмотр. Я давно не посещал поликлинику после ДТП. Да и на «Останкинскую башню» ― свою башню, недели две не казал носа. Нужно обязательно наведаться, обязательно. Нужно навестить классиков: Ивана Сергеевича Тургенева, Федора Михайловича Достоевского, да и у своих товарищей ― Андрея Пельмина, Игоря Луканенко и Василия Голвачова непременно побывать.

Я снова увлекся и забегал пальцами по клавиатуре. У меня стало что-то получаться. Правда, поработать долго я не смог: на этот раз уже не из второй ступени существования, а реально кто-то постучал в окно.

Гости редко баловали нас своим вниманием. Иногда я видел в доме брата Федора, раза три в неделю его жена Валентина приносила газеты: одну местную ее выписывала родительница и другую бесплатную, напичканную рекламой. Она шла на растопку бани или же для упаковки. Из Буговки, близлежащей деревушки, следуя на работу в Щуровскую больницу, к нам раз в неделю, а то и более: для этого нужно было позвонить по телефону, наведывалась Мария Ивановна Коваль. Она снабжала нас молоком. Вместо нее молоко могла завезти ее дочка или же племянник. Правда, они не так часто изъявляли желание переться в Щурово. Кроме названных мной людей в дом хаживала Алла, жена двоюродного брата Александра. Брат Федор оформил ее через социальную службу нашей родительнице в помощницы. Алле за это шел стаж и деньги. Что еще можно было сказать об этой женщине? Она любила посплетничать, оттого с огромным удовольствием слушала мать и ловила на лету все, что для нее было неизвестно, да и сама торопилась поделиться местными новостями. Время от времени к матери наведывались подруги, но прежде они звонили по телефону. А вот чтобы просто так, без какой-либо предварительной договоренности: «стук-стук» в окно ― нет, такого припомнить, я сколько не морщил лоб, не мог.

Я неторопливо поднялся из-за стола, прошелся по комнате и осторожно выглянул в окно на улицу. У калитки стояла крупная невысокого роста женщина с одутловатым лицом. Она выглядела неряшливо. На ней было одето допотопное хлопчатобумажное платье с еле просматриваемым от грязи рисунком: видно эта женщина довольно часто вытирала об него руки в самых различных местах, не только впереди о груди и бока, но даже со стороны спины умудрилась запачкать обширную поверхность таза ― это место у нее иначе назвать нельзя.

– Мам, к тебе пришла какая-то женщина, ждет, когда ей откроют, ― сказал я и лишний раз порадовался тому, что зайти к нам просто так нельзя. При изготовлении нового забора ― железного, я предусмотрел, чтобы дверь днем закрывалась на цепочку, а на ночь, так еще и на замок.

– Алина? ― спросила мать. Я несколько замедлил с ответом, и она дополнила свой вопрос: ― Ну, моя соседка с право, та, что торгует у трассы огурцами, привезенными из Украины, а еще по селу мотается на велосипеде, когда мужиков нет дома, «новости» собирает?

– Нет, Алину то я знаю. Да и эту…, ну, ― крутанул рукой: ― нет-нет и встречал на улице…

– Ладно, ты не светись у окна, ― попросила меня мать, ― занимайся своим делом. Я сама выйду! ― охая, она поднялась с дивана, следом за мной выглянула в окно, затем, буркнув что-то себе под нос, долго цепляла ногами резиновые калоши, шаркая ими, вышла за двери и пропала.

Мать долго отсутствовала. Наконец, до меня снова донеслось шарканье ее ног, и вот она появилась в доме со словами:

– Ходят тут всякие, ― затем, устроившись на диване, продолжила: ― И зачем только люди живут? От них никакого прока государству ― одни убытки. Надо платить не заработанную пенсию. Ладно бы вырастили хороших детей, а то одни алкаши. Не люди ― мертвые души!