Глава 1. Пепел на кимоно
Пепел оседал на некогда белоснежные рукава, словно невидимый дождь. Он был лёгким, казалось, совсем невесомым, но всё-равно оставлял след – тонкий слой сероватой пыли, въедавшийся в светлую ткань. Асуми Рэй сидела на коленях у каменной дорожки, осторожно выметая упавшие угли из под старого фонаря. Хоть и работы оставалось совсем немного – она не спешила и делала всё старательно.
Сад в это утро был особенно тихим. Даже птицы молчали, казалось, они так же как и Асуми слушали дыхание гор и ровный шелест от возящих по камню ладоней. Ветви ивы наклонились к земле, как будто хотели что-то прошептать, но не решались. Каменные дорожки были ещё влажными от ночной росы после тумана, который клубился над прудом с лотосами, где серебристая чешуя рыбы изредка мелькала под зеркальной гладью воды.
Рэй каждым волоском на теле чувствовала, как воздух дрожит. Не от ветра, или жара или холода, а чего-то другого. От перемены в её жизни, которая ещё не случилась, но уже ощущалась. Она прижала ладонь к холодному мрамору и задержала дыхание: «Завтра утром начнётся ритуал… Я стану той, кем хотят меня видеть».
Слева чуть слышно прошелестел подол кимоно. Настоятельница Сейка остановилась рядом, не нарушая тишины. Её белые глаза были закрыты, но лицо повёрнуто точно к Асуми. Волосы наставницы были собраны в высокую причёску, закреплённую серебряной шпилькой в форме капли воды. На фоне серого утреннего света она казалось почти призрачной.
– Ты всё ещё боишься, – сказала она спокойно. Не спрашивала, а утверждала.
Девушка не ответила. Пепел продолжал оседать и серый след на её кимоно становился всё отчётливее.
– Страх – не слабость, – добавила Сейка, опустившись рядом с Рэй почти бесшумно, словно тихая вода. – Это значит, что ты всё ещё не стала частью своей тени.
Асуми взглянула на свои ладони. Под ногтями чернела тонкая полоска золы. Она стёрла её о ткань одежды, оставив ещё один след.
– Я не уверена, что хочу становиться ею. – прошептала она, словно была виновата, честно признаваясь в дурном поступке.
– Страх – тоже путь.
Сейка коснулась плеча девушки. Тёплое прикосновение было неожиданно живым, земным. Она провела пальцами по краю рукава Рэй, едва заметно – будто что-то вспоминая. Ветер подхватил подол её одежды и расправил его, как крыло журавля.
– Когда ты впервые появилась здесь… – тихо сказала она, глядя куда-то мимо сада, – ты была похожа на осколок фарфора. Хрупкая, острая. Без света.
Рэй опустила взгляд. Ей казалось, что она помнит тот день, но воспоминание всё время ускользало – как тень на воде.
– Ты не плакала, – продолжила Сейка. – Ни в первую ночь, ни в десятую. Смотрела, будто проверяла, насколько мы настоящие. Насколько это место – не иллюзия. И только однажды ты заплакала.
Рэй подняла глаза.
– Это было на третью весну. В храм привезли новое зеркало. Ты подошла к нему… и заплакала. Не потому что испугалась. А потому что, наконец, увидела в отражении что-то своё.
Сейка говорила негромко, ровно. Но в этих словах звучала нежность, редкая для неё.
– Тогда я поняла: ты не хочешь быть святой. Ты хочешь быть целой.
Она замолчала на миг. Рэй всё ещё не знала, что сказать. Мир вокруг словно сжался до их дыхания и шороха листьев.
– Именно поэтому я выбрала тебя первой, – добавила Сейка. – Не потому что ты была послушной. А потому что ты была живой. Даже когда пыталась спрятать это.
В этот миг Рэй захотелось поверить, что всё предстоящее – просто переход. Что это всего лишь ритуал, как у других девушек, и после него она проснётся той же, что и вчера. Но что-то внутри неё противилось этой мысли, словно знало, что она встретит рассвет уже другой, или вовсе для неё завтра не наступит.
Воздух слегка завибрировал от удара храмового колокола. Первого. Это было знаком, что начался последний день перед обрядом.
– Иди, – сказала Сейка. – Завтра ты войдёшь в воду.
Воздух всё ещё не был спокоен после звона. Словно пространство – вода, а он, маленький камешек упавший в заводь, оставляющий после себя круги. Они расходились по мраморным плитам, коже, заставляли волноваться.
Асуми медленно поднялась с колен на ноги. Суставы затекли, но она, занятая своими мыслями, почувствовала это не сразу.
Настоятельница уже стояла, словно никогда и не садилась. Она не смотрела – чувствовала. Как будто даже самое малейшее движение Рэй отзывалось в ней лёгкой тенью, как капля дождя, упавшая с ивовой ветки в воду.
– Завтра ты войдёшь в воду. – вновь повторила Сейка, но теперь в её голосе было не столько наставление, сколько что-то мягкое, почти материнское.
Девушка кивнула, не потому что согласна, а потому что иначе не могла.
Наставница развернулась и исчезала за бамбуковой изгородью, будто растворилась в утреннем свете. Ива шевельнулась от ветра, провожая её.
***
Комната пахла древесной пылью и рисовой бумагой. Совсем слабый свет струился через перегородки. На полках свитки, молитвенные камни. Рядом на полу простая циновка, зеркало с ободом, складной столик.
Асуми Рэй сидела на коленях перед зеркалом. Тёмные каштановые волосы рассыпались по плечам, блестели. Она расчёсывала их длинными плавными движениями, как учили – от корней до кончиков вниз, не дёргать, не спешить. В этом было что-то успокаивающее, очищающее голову и дающее ясность мыслям.
Девушка невольно подумала о том, что мама всегда начинала заплетать и расчёсывать её волосы с правой стороны. Она говорила, что это нужно, чтобы не запуталась судьба, что у правой всё яснее.
Рэй чуть улыбнулась сквозь дрожь.
Помнилось не лицо, не голос – только ощущение: как пальцы расправляют прядь за прядью, бережно, с любовью, не потому что надо, а потому что рядом.
В детстве она верила, что волосы хранят память. Что если срезать их, можно забыть, кто ты. Тогда она однажды вырезала из клоков своих волос кукле длинные пряди – чтобы у той тоже была своя история.
Теперь её волосы были длиннее, чем у той куклы. И тяжелее. Но память, казалось, становилась всё легче.
Отражение смотрело на неё с тихим ожиданием: «Я стану той, кем они хотят меня видеть, но кем я тогда перестану быть? Мама, если бы ты осталась… Ты бы сказала, что это правильно? Или ты бы просто обняла меня?».
Она отвела взгляд на открытую створку окна. Там, практически незаметно, словно маленькие снежинки облетал пепел. Такой же холодный как и они. Вечернее небо окрасилось в серые тона. Служка постучала в косяк двери и, не поднимая глаз, тихо произнесла:
– Омовение ждёт.
Рэй встала. Тело отозвалось легкой ломотой, как будто этот день длился не часы, а годы. Она шагала босиком по прохладному дереву галереи, и с каждым шагом звук её ног растворялся в тишине, как будто идущей вовсе не было.
Купель была спрятана в отдельном павильоне за храмовым садом. Там пахло сосной, водорослями и горькими травами. Над водой клубился тёплый пар, но не радушный – вязкий, чужой.
Служанки помогли ей снять верхнюю накидку. Ткань соскользнула с плеч и повисла на локтях, как шелестящий голос. Одна из женщин осторожно намочила ладони и провела ими по вискам Рэй, по ключицам, по рукам.
– Очищение тела – путь к очищению сердца, – произнесла она, как заученную молитву.
Рэй не возразила. Но сердце не очищалось.
Когда она ступила в воду, та обняла её холодом, совсем не таким, как ожидалось. Он не бодрил – он поглощал. Не смывал, а вытягивал. Словно всё живое в ней стремился унести.
Служанки обмывали её мягкими хлопковыми платками. По правилам – от центра к краям, от лба к пальцам, от сердца к воздуху. Будто вытирают из неё суть, самого человека, оставляя только лишь пустую оболочку. Вместилище.
Потом была одежда – тонкое белое кимоно, как пелена над реальностью. Её волосы уложили в простую причёску, вплели белую ленту. Никаких украшений, никаких отличий.
Рэй смотрела в воду. В отражении – чужая девочка. Очень спокойная. Очень пустая. В мыслях проносилось лишь: «Я должна быть готова. Должна быть светлой. Почему же внутри только холод и страх?»
Одна из женщин подала ей зеркало. По обряду она должна была посмотреть на себя – в последний раз, как на прежнюю.
Рэй сделала это, но отражение не изменилось.
Сразу после девушка ушла в свою комнату, где вновь села на циновку. За перегородкой послышался тихий скрип половиц. Кто-то осторожно ступал босыми ногами по коридору. Через секунду – лёгкий стук о деревянную раму, словно он был только из вежливости, а не острой необходимости.
– Асуми, – мягкий, тихий голосок позвал её. – Ты не спишь?
Рэй медленно повернула голову. За обтянутой бумагой перегородкой вырисовывался силуэт – тонкий, как ветвь сакуры. Это была Хару. Её улыбку всегда можно было узнать лишь по одной интонации, сказанной ею фразе, или всего лишь слову. Она будто не говорила, а пела.
– Нет. – Ответила девушка и поднялась с колен. – Уже поздно?
– Не очень. Просто… – голос Хару чуть понизился, мне немного страшно. Можно я посижу с тобой?
Асуми не стала возражать.
Гостья вошла неслышно. Она, как ветерок из садов принесла с собой цветочный аромат – лавандового масла. Села на край циновки и подтянула колени к груди.
– Завтра всё поменяется. – сказала она с дрожью в голосе и тут же замолчала. Через пару мгновений добавила. – Я пыталась представить, что почувствую после, но… в мыслях ни единой догадки и фантазии. Пусто как в зимнем саду.
Всё это время Рэй смотрела в окно. Пепел уже не летел, только мелкие крупицы света оседали на подоконник. За ними ничего не было видно – только ночь.
– А я не представляю кем буду. – Неожиданно для самой себя, девушка разоткровенничалась. – Или.. останусь ли вовсе.
Хару легонько прижалась плечом к собеседнице. Она не спрашивала о том, что значат её слова. Просто сидела рядом, пока мысли Асуми яркими вспышками загадочных звёзд появлялись на горизонте сознания:
«Иногда страх – это не враг, а свидетель. Он приходит не чтобы остановить, а чтобы показать, что всё было по настоящему. Что ты не ритуальная кукла, а живая.
Я боюсь, потому что мне есть что терять. И если завтра я войду в воду, я хочу знать, ради чего выйду».
– Знаешь, – вдруг сказала Хару. – Если бы ты могла стать кем угодно… В это самое мгновение… Кем бы ты стала?
Кончики губ Рэй слегка дрогнули в улыбке. Она не смотрела на подругу, но отчётливо знала, что та сейчас тоже улыбнулась.
– Той, кто не боится исчезнуть. – Наконец ответила Асуми.
Гостья ничего не сказала в ответ, лишь взяла рядом сидящую девушку за руку, отчего страх отступил.
– Когда ты станешь Жрицей, – прошептала Хару, – не забудь, как пахнет лён на солнце.
Рэй обернулась. Хару не смотрела на неё – просто глядела в окно, будто видела сквозь ночь то лето, что было давно.
– Помнишь, мы в детстве прятались за старым кедром? – продолжила она, уже с лёгкой улыбкой. – Ты говорила, что в храме живёт девятихвостая, и если не спать – она ночью проберётся и утащит волосы. А я, дурочка, всерьёз боялась, что проснусь лысой.
Рэй усмехнулась. Тихо, по-настоящему. Это был первый смех за весь день – хрупкий, как лепесток, но живой.
– А ты в отместку рассказывала, что она умеет принимать любой облик. И я несколько дней шарахалась от наставницы Таки, думая, что она подделка.
– Таки тебя так и не простила, кстати, – хихикнула Хару. – До сих пор смотрит на тебя, как будто ты ей зеркало разбила.
Обе на миг замолчали. В груди разливалось что-то тёплое – не то, что защищает от страха, но делает его… терпимым.
– Мне бы хотелось, чтобы в те вечера ничего не менялось, – шепнула Хару. – Чтобы мы остались там – босые, с соломой в волосах, пугающие друг друга сказками.
Рэй кивнула. А внутри шевельнулась боль – нежная и острая. Потому что она тоже хотела остаться там. Но знала – нельзя.
Они сидели так ещё какое-то время. Слова уже были лишними. В комнате стало прохладнее, а ветер, пробравшись через раздвинутые створки окна и тронул волосы девушек. На мгновение лунный свет скользнул по полу, обозначив границы между этим вечером и чем-то иным.
Хару встала первой. Словно почувствовала, что момент закончился, а всё сказанное молчанием, между строк, уже сохранено в памяти.
– Отдохни, Асуми. – шепнула она и вышла так же тихо, как и вошла.
Рэй осталась одна. Её рука ещё ощущала тепло прикосновения, но тишина теперь казалось другой – вязкой, плотной. Почти сразу после того, как она улеглась на циновку, Рэй поняла – она не спит, но и не бодрствует. Всё, что было до – растворилось, как чернила в воде. Осталось только странное ощущение невесомости, будто кто-то разом отключил звук и время.
Сначала пришёл звук – гулкий, одинокий, как капля, упавшая в глубокий колодец. За ним – лёгкий хруст, будто первый снег под босыми ногами. Но когда Рэй опустила взгляд, поняла, что стоит не на снегу, а на водной глади. И вода под её ногами начинала подниматься.
Сначала – до щиколоток. Потом – до колен. До бёдер. До груди.
Но она не тонула. Не проваливалась. Только стояла – и смотрела вверх.
Небо было чёрным, как тушь, очищенным от звёзд. Но вспышки всё же были. Отдельные: янтарные, жемчужные, синие. Они пульсировали, как сердце, и с каждой – в груди отзывался глухой удар. Будто каждая из них была частью её самой.
Под ногами – зеркало. В нём отражалась не она. Там сидела белая лиса. Спокойная, неподвижная. С девятью хвостами, которые извивались, как живые: один парил как дым; другой был из воды; третий каменный; четвёртый сплетался из нитей золотого света; пятый горел; шестой колыхался, как дым от ладана; седьмой был почти не ощутим и прозрачен; восьмой, словно пергамент, покрыт письменами; а девятый…
Девятый не двигался. Лежал будто уснувший, или вовсе мёртвый.
– Кто ты? – Спросила Асуми, и вдруг пространство вокруг сжалось, как будто дыхание мира затаилось.
А потом:
– Ты, когда перестанешь быть той, кем хочешь казаться.
Лиса отвечала совсем по человечьи, голосом самой Рэй. Глаза её были теми же, какими девушка смотрела на себя в зеркало каждый день – серо-зелёными. В них не отражалось ничего, только ночь.
– Ты боишься исчезнуть, но каждый кто идёт к вратам – исчезает. По-своему.
Рэй шагнула вперёд – или подумала, что шагнула. Вода не качнулась. Отражение лисы стало ближе, как будто она была не по ту сторону, а прямо перед ней.
– Спроси себя, – произнесла Лиса, – если ты – иллюзия… то кто видит сны обо мне?
И тогда, впервые, Рэй заговорила не как тень, не как наблюдатель, а как она сама. Голос прозвучал не в пространстве – внутри неё:
– Я не хочу исчезнуть… но и не могу остаться.
Мир затрещал. Как хрупкое стекло, тронутое пальцем. Всё, что было – начало распадаться, вода стала дымом, вспышки – голосами, зеркало – кожей.
Девушка проснулась резко. Тело всё ещё дрожало. Её словно только что погрузили в воду с головой и держали так долго, что начинаешь захлёбываться.
За окном едва серел рассвет. Первый луч солнца ещё не показался, но уже шептал о своём скором появлении, отчего тень ивы уже медленно потянулась к лежащей девушке.
Глава 2. Ритуал
Туман стелился по саду, окутывая растения своими холодными объятиями, словно пытался укрыть его от злого умысла и лишних глаз. Он был как последний сон – вязкий, тяжёлый. На ветвях дрожала роса, а птицы вновь молчали, будто не хотели тревожить, отвлекать людей от значимого для них грядущего события.
Внутренний двор украшали слуги. Они развешивали белые ткани на навесы. Из храма выносили подносы с благовониями и тёплым вином. Через открытую створку окна в комнату Асуми проникал запах кипариса и чего-то медного, возможно крови.
Рэй сидела неподвижно, пока две служанки суетились над ней, завязывая ленту на её хрупкой шее. Это была последняя деталь церемониального наряда. Шелковая ткань была белоснежной, как и всё остальное: нижний слой кимоно, хитоэ, вышитый символами луны и воды пояс.
– Прошу, подними подбородок, – мягко произнесла одна из женщин.
Асуми подчинилась. Тело было расслаблено, спокойно, хоть и изнутри её пробирало холодом. Не от страха. Не от сожаления. От того, что всё вокруг казалось слишком идеально, правильно. Как будто она – лишь кусочек большой мозаики, где каждый камушек имеет абсолютно точную, такую же как и у других форму, и никто не спрашивает, хочет ли тот быть именно здесь.
– Сегодня ты станешь чистой. – С предвкушением, сладостью в голосе сказала служанка.
– Я уже чиста, – ответила Рэй, прежде чем успела остановить себя. Мысль оказалась медленнее тела.
Женщина посмотрела на неё дольше, чем нужно, чем было прилично, но промолчала.
Комната снова погрузилась в тишину, нарушаемую лишь еле слышным шорохом складок одежды и монотонным, почти идеально ритмичным стуком тонкой подвески на створке раздвижного окна. Она покачивалась в такт ветру, слишком равномерному, слишком размеренному.
Асуми провела ладонью по рукаву. Ткань была мягкой, но под пальцами слегка чувствовалась небольшая шероховатость, как будто там застряла маленькая песчинка. Девушка отряхнула рукав, но ощущение не прошло. Это чувство не исчезло, и теперь, казалось, вросло в кожу.
Где-то за перегородкой раздался короткий стон половиц. Звук был совершенно обычным, какой можно было слышать каждый вечер в усыпляющей тишине храма, но именно в этот миг он прозвучал особенно громко. Рэй вздрогнула, будто его резкость надломила хрупкое равновесие внутри неё.
– Всё готово. – Сказала вторая служанка, подавая ей белую шпильку с выгравированными на ней узорами волн. – Осталось только собрать волосы.
– Можете… – Асуми было очень стыдно просить, но она осмелилась. – оставить их распущенными?
Ей вдруг показалось очень важным чувствовать лёгкие пряди на плечах. Они были сейчас почти как якорь.
Женщина удивилась, но через пару мгновений кивнула. Хоть это и был жест согласия, однако выполнен он был с нескрываемым недовольством.
– По традиции не принято, но сегодняшний день твой. Сделаем исключение. – служанка на секунду задумалась и улыбнулась. – Ты сегодня центр.
«Ты сегодня центр», – повторила Асуми в мыслях. Фраза отозвалась у неё пустотой, но, вскоре она поймала на себе непривычные ощущения. Словно мир чуть-чуть наклонился. Совсем незаметно, но достаточно, чтобы внутренний компас дрогнул. Как будто пространство стало слишком гладким и скользким. Стёртым, как поверхность зеркала, из которого убрали отражение.
Как только ощущение стало понемногу проходить, девушка списала его на взволнованность перед предстоящим, ведь за окном уже начали слышаться шаги. Не быстрые – плавные, вымеренные. Кто-то знал куда идёт, и знал как нужно идти. Служки шептались, отдавая друг другу короткие распоряжения. Где-то у самого входа в храм хлопнул тканьевый навес, натянутый ветром.
Гости прибывали – слишком гладкие, собранные, будто не из мира сего. Их слова звучали аккуратными, выверенными, с ровным расстоянием, точно подобранными иероглифами. Она была словно хорошо отрепетирована.
Её отголоски просачивались внутрь сквозь сёдзи, как тёплый дым. Женские голоса – звонкие и уверенные, мужские же – глухие, полные самообладания. Иногда звучал короткий смех, не искренний, лишь формальный, находящийся в рамках вежливости и приличия.
Асуми сидела за перегородкой и слушала. Она знала, что во дворе уже развесили фамильные гербы гостей ритуала, был мраморный подиум, под которым скрывался сосуд для воды. На подносе в центре уже тлели три палочки белого ладана. Слева от алтаря заняла своё место старшая мико, которая должна была произнести формулу очищения.
– Прибыл второй сын дома Иттамори из Цуранэ, – прошептала одна из служанок.
– И Хая-химэ, дочь даймё провинции Кусацу, – откликнулась другая. – У неё на кимоно фениксы. Как и положено старшей линии.
Порыв ветра донёс запах лака, цветочного вина и рисовой пудры. Рэй будто чувствовала, как сверкают их волосы, как они улыбаются – не ей, не событию, а самой идее быть свидетелями чего-то особенного. Как рассаживаются по краям ковра.
Я – часть спектакля, – подумала Асуми. – Моё тело – декорация, Моя воля – лишнее.
Она закрыла глаза. За пределами комнаты зазвенел храмовый колокол. Один раз – для тишины. Второй – для начала. На третий ей придётся выйти.
Рэй не открыла глаз. Она сидела, будто прикованная к полу. Тело неподвижное, выдрессированное строгостью воспитания. Но внутри всё было совсем не так. Там, где должно быть спокойствие – невыносимо тихий гул. Натянутая струна до предела, которой ещё не коснулись.
«Почему я чувствую себя гостьей в собственном теле? Почему, когда все говорят, что это светлый путь, мне хочется повернуться спиной? Когда ты не выбираешь – выбор делают за тебя. Но если я просто подчинюсь, кем я тогда стану?»
Рэй провела пальцами по колену. Кожа была холодной, как мрамор в саду. Она не чувствовала её по-настоящему. Как будто всё, чем она была, всё, что хотела, осталось где-то позади, во вчерашнем рассвете над озером с лотосами.
Прозвенел третий храмовый колокол.
Он прозвучал глухо, будто из-под воды. Как будто звук прошёл прямо через кости, миновав уши.
Асуми чуть вздрогнула. Она не помнила, как поднялась. Ноги сами нашли равновесие, руки опустились вдоль тела, спина выпрямилась. Всё было идеально отработано. В каждом движении чувствовалась пустота – не благоговейная, не святая. Тревожная. Звенящая, как будто, той натянутой струны коснулись, лишь слегка, недостаточно для того, чтобы она порвалась.
Служанки отодвинули створки.
Перед Рэй раскинулся внутренний двор. Рассеянный свет. Странный. Мутноватый, словно само солнце не хотело быть свидетелем происходящего.
По обе стороны от ковра сидели знатные гости: справа – мужчины в тёмных накидках с серебряными гербами на лакированных нагрудных пластинах; Слева – женщины в расшитых кимоно, с причёсками, в которые вплетены ленты, украшения в виде миниатюрных вееров, нити жемчуга.
Все смотрели на неё. Их взгляды касались вскользь, только внешнего, не заглядывая внутрь. Они ожидали появления символа, а не человека.
«Это я. Но и не я. Я – её образ, оболочка. Будущая мико, которую они хотят видеть»
Асуми сделала первый шаг.
Ткань её кимоно слегка зашуршала. Это прозвучало слишком отчётливо, словно кроме него больше ничего не было. Казалось, он отразился от каждого камня и поверхности находящейся рядом.
Сердце билось медленно, глухо, как зажатое в кузнечных тисках. Мир, по ощущениям, замедлился. Воздух уплотнился, даже ладоням стало тесно.
Когда она подошла к месту обряда – старшая мико сделала лёгкий жест ладонью, показывая девушке опуститься.
Рэй встала на колени, как и положено. Пальцы замерли на подоле. Голова опущена вниз.
Она – послушница. Жертва, сосуд. Всё правильно. Всё по порядку.
Внутри что-то скреблось. Не громко. Пока. Но оно было и, предвещая беду, хотело вырваться наружу.
Лёгкий туман уже почти рассеялся, но над чашей с водой всё ещё клубилось что-то невидимое, будто дым без огня. Над ним дрожал воздух, как от жара, он искажался, становился вязким.
– Прими обряд очищения. – Произнесла женщина. Голос её был ровным. Сухим. Почти механическим. – Прими сосуд, в котором отныне не будет воли. Прими тело, чья кровь забудет имя.
Слова повторялись древней песней. Гости, как один, склонили головы.
Колени слегка болели, но она не двигалась. Мгновение было вытянуто, как нить между двумя мирами. Асуми чувствовала, что всё сейчас будет сделано так, как дóлжно. Без сбоев. Без эмоций, без неё.
Служанка поднесла чашу. Вода внутри была тёмной, с лёгким серебристым отливом. В неё добавили порошок из перетёртых семян священного лотоса.
«Чтобы ты отразилась в ней, как в новой жизни», – так объясняли ей в детстве.
Старшая мико взяла чашу из рук служанки, провела над головой Асуми. Медленно, с особой точностью.
– Пусть уйдёт прежнее. Пусть останется пустое.
Рэй почувствовала, как капля воды скользнула с края чаши и упала ей на макушку. Она была холодной, но не бодрила, не очищала.
В этот самый миг пространство дрогнуло. Совсем легко. Как будто ткань, из которой оно соткано, пошевелилась. Едва, как дыхание, но достаточно, чтобы девушка это почувствовала всем телом.
Звук вокруг стал глуше, как будто она погрузилась под воду. Мико всё ещё говорила, но слова стали не разборчивыми, словно звук глухого барабана, как во сне.
Асуми заметила, что одна из лент на ширме начала разворачиваться, но не от ветра – словно кто-то невидимый тянул её на себя. Девушка моргнула. Лента всё ещё двигалась.
Магия. Она знала это. Точно. Без объяснений. Что-то внутри неё откликнулось. Глубоко внутри. Словно скорлупа, в которой сидело царапающее нечто слегка треснула.
Ветер совсем стих. Белые ленты над алтарём перестали шелестеть, натянулись, замерли.
Рэй не вздрогнула, но почувствовала, как теряет связь с этим миром. Шёпот гостей стал глухим, лица – размытыми. Вокруг алтаря начала растекаться реками тень. Её становилась слишком много, она ползла, занимая собой всё пространство.
Перед глазами вспыхнул свет, словно воспоминание, тусклое, далёкое. Мгновение и Асуми уже стояла у алтаря.
Её колени всё ещё касались поверхности, но теперь тут была трава. Мягкая, влажная, дышащая. Запах ладана исчез. Вместо него – свежесть леса, копчёный запах дыма от костра, которого здесь не было. Перед ней – деревья. Изогнутые в совершенно необычные формы.
Сзади раздался голос. Он был испуганный, дрожащий.
– Что это?.. Что происходит?!
Она повернулась и увидела, как шторы ритуального павильона рассыпаются лепестками цветущей вишни.
Мико вскочила. Кто-то из гостей вскрикнул. Их лица перестали быть. Вместо них оставались лишь смазанные пятна. Словно переставали существовать и Рэй их больше не знала.
«Это иллюзия», – туманом заволокло мысли в голове.
Она чувствовала это всем телом. Всё происходило не как в её сне. Было слишком настоящим, тёплым, свободным.
Сначала никто не понял, что что-то пошло не так. Гости всё ещё сидели прямо, но взгляды начали смещаться.
Первыми шевельнулись жрицы. Одна, самая младшая, – та что держала свиток формулы – уронила его. Он не упал, он рассыпался, буквально превратившись в крохотные частицы пыли, которые исчезли, не успев опасть на землю.
Кто-то из гостей вскинул голову. Женщина в зелёном кимоно с золотыми фениксами отпрянула назад.
– Это… – начала она, но губы её дрожали, так и не дав ей закончить. Она, как будто пыталась выговорить слова, которые не знала.
Воздух над алтарём начал вибрировать сильнее. Он пульсировал, как загнанное сердце.
– Иллюзия? – Прошептал один из мужчин. – Кто?.. Кто наложил?
Затем кто-то истошно закричал. Не как свидетель обряда, не как человек, уводивший чудо, а как тот, кому пытались проникнуть в мысли, путали их, словно кошка клубки ниток.
Слева вспыхнула тень, почти человеческая. Другая раскрылась словно бутон, из него выплыл силуэт. Его невозможно было рассмотреть. Он был текучим, меняющим положение в пространстве, расплывался в различные формы.
– Это дух? – Произнёс кто-то в конце ковра. – Этого не должно быть… не должно…
Паника не вспыхнула пламенем сухих дров, как это бывало, она просачивалась постепенно. Один мужчина встал, женщина напротив него вскочила, опрокинув ёмкость с вином, отчего по ковру поплыло кровавое пятно. Оно начало неестественно заполнять всю его поверхность.
Мир больше не совпадал с тем, что видели глаза.
Впервые за всю церемонию Асуми дышала свободно, всей грудью.
Взгляд упал на чашу с водой. Теперь она была пуста. Нет – зеркальна. В ней отражалась белая лиса.
Она сидела там, внутри сосуда, как будто мир стал поверхностью, а истина – глубиной. Девятихвостая. Тихая. Молчащая.
Её хвосты медленно извивались, разворачивались как облака. С каждым движением двор словно уменьшался, или Асуми становилась больше. Мир вокруг становился слабее, бледнее.
Пока гости были отданы в лапы паники. Вставали, пятились, кто-то среди неизвестного мира уже поддался бегству и искал пути. Поодаль от алтаря стояла Сейка. Она не двигалась, была расслаблена. В её уверенной позе отчётливо читалось – она знает о происходящем много больше, чем все присутствующие на ритуале, чем сама Рэй.
Руки были опущены, лицо почти безмолвное. Но из-под её ресниц, хоть и глаза были слепы, ощущался разрешающий иллюзию, её пространство взгляд. Он шёл как лезвие по тёплому маслу.
– Убери это. – Сказала она.
Её интонация была тихой. Голос был мягким, еле ощутимым, словно дыхание. Но слова до девушки не дошли. Они растворились в пространстве, вплетаясь в него.
– Твоя суть ещё не пробудилась, ты можешь её подавить. – Произнесла Сейка.
Рука женщины дёрнулась вверх, а пальцы сложились в неизвестный никому здесь символ. Могло казаться, что она борется с магией, но она только ограничивала её пределы, не давая расползтись за стены храма.
Девушка дрогнула от новой вибрации. На этот раз, словно зная наверняка, она поняла что не виновата в новой волне. Дрожь по воздуху прошла не от её силы. Эта была ровная, холодная, окутывала её как ледяное кольцо вокруг пламени.
– Асуми Рэй. – Продолжала Сейка. – Смотри на меня.
И Рэй подняла глаза. Мир вокруг всё ещё плавился, двор исчезал. Но голос настоятельницы держал форму.
– Ты пустеющий сосуд. Если не остановишься – исчезнешь. Забудешь кто ты. И тогда не останется ничего, даже тебя самой.
Но уговоры были тщетны. Магия не слушалась, словно то, что было запечатано внутри Рэй – давно проснулось, но было слишком терпеливо. Теперь же, наконец вырвавшись, начало наводить вокруг свой порядок так активно, будто восполняло утраченное время.
Сейка устало опустила руку, силы заканчивались. Тень сжалась в единую точку прямо на груди Асуми, а затем наружу вырвалась новая волна. Это был ни свет, ни тьма. Что-то ещё неизведанное. Сила прошла через весь двор, сжимая за собой само время.
Один из мужчин замер в падении. Женщина в кимоно с журавлём неестественно медленно прятала кисти рук в широких рукавах. Звук исчез.
Рэй почувствовала движение внутри себя, на уровне рёбер. Там оно тряслось, словно камни на тропе во время армейского марша, а затем рвануло вверх, к горлу, глазам. Девушка вскрикнула от переполненности.
Некоторые из мико бросились к ней, но она уже бежала изо всех сил, не в силах думать о мотивах своего действия. Ей так хотелось, инстинкты подсказывали, что после произошедшего здесь оставаться нельзя.
Пальцы рук цеплялись за ткань одежды, поправляя её для удобства, а ноги с силой месили под собой влажную землю. Она не разбирала дороги, ведомая шёпотом, раздающимся прямо внутри неё: «Иди. Пока ты есть. Пока ты – не только отражение».
Сбоку ударила яркая полоска света, какая бывает, если в костёр падает небольшая капля воды, а где-то перед собой Асуми удалось разглядеть узкую полоску тени между двумя каменными фонарями. Это была возможность, спасение. Она бросилась к ней.