Пролог
Он дорвался до НЕЁ.
Тяжело дыша, всем весом давил на неё, будто она может сбежать. Она содрогалась под ним, пока он вбивался в неё до предела напряжённым членом. Напряжен до предела он был весь. Смотрел в её пьяные от происходящего карие, жгуче порочные глаза, и едва не скулил… От того, что это сон. Знал, что сон. И, тем старательнее, он за него цеплялся. Её крики были такими живыми, звучными, настоящими, хотя изображение теряло чёткость и становилось призрачным. Но он хватался за ощущение золотисто-цветастой шёлковой ткани, которую помнил на ней тогда, и в которой она была сейчас, и которую он без раздумий растерзал, обнажив её грудь и животик. Тактильность тоже рассредотачивалась, и он плохо управлял этим сном, но это нисколько не умаляло ощущения того, что это ОНА. И ОНА под ним. И собственные бёдра немели от того, сколько сил он вкладывал в то, чтоб продолжать…
***
– Доброе утро… – в его пробуждение вплелось тихое мурлыканье вместе с тем, как тёплая ладонь уже накрыла его нешуточную эрекцию. Он просыпался в горячем поту и в предельной близости к оргазму. Приоткрыв глаза, встретился с хитро-возбуждённой мордашкой своей невесты. – С кем ты сейчас занимался сексом? – продолжала соблазнительно урчать она, помогая ему пока рукой.
Ну, конечно, вероятно, он стонал. Блядский сон стал достоянием всей квартиры.
– Разумеется, с тобой, – мгновенно соврал он и простонал от её манипуляций с его естеством.
– А почему ты говорил со мной на английском? – шептала она ему в губы, забравшись сверху. – Ты так шептал «More» и «Fucking bitch», что я сама чуть не кончила… – и не дала ответить, налегла жадными поцелуями, и увлекла в утренний секс. Который, по понятным причинам, вышел коротким, но от того не менее ярким.
***
Злата напевала себе под нос, пока готовила яичницу с беконом и томатами на двоих. Из одежды на ней была только его чёрная, расстегнутая на все пуговицы, рубашка и тонкие полоски в качестве трусиков. Настроение поднялось настолько высоко, что она поигрывала сковородой на манер профессиональных поваров, хотя этого и не требовалось, но выглядело красиво.
– Удивительные тебе сны, конечно, снятся, – смешливо хмыкнула она, тряхнув шелковистой копной волос цвета светлой ржи. – Тебе не хватает языкового разнообразия в нашей постельной жизни?
Он сидел за столом позади неё и просматривал в серебристом макбуке материалы к сегодняшней лекции.
– Ролан?
– А. Не знаю. Это просто сон. Если бы я говорил на выдуманном языке, ничего бы не поменялось.
Злата танцевальным движением развернулась к нему и поставила тарелку с ароматным завтраком рядом с ноутбуком. Её явно всё ещё вело, а вот в его лице ответного энтузиазма не просматривалось. Она опустилась напротив него со своей порцией.
– Снова академия?
Он кивнул, не отвлекаясь от экрана.
– Как бы основную работу не забросил, – вздохнула она, приступив к трапезе. Ролан закрыл макбук и отодвинул подальше.
– Мне ужасно нравится. Преподавать в своей же альма-матер, это невероятное чувство.
Злата чуть прищурила льдисто-голубые глаза и коснулась ногой его колена.
– Я и так редко тебя вижу… – капризно протянула она. – Если ты ещё в преподавание с головой уйдёшь…
Её мало трогали его рабочие интересы и амбиции, а он будто старался как можно больше заполнить свою жизнь работой.
– Совсем не получится. Меня просто приглашают, почему нет? Я не брошу консалтинг. Это просто приятный бонус. Пока.
– Мне кажется, папа тебя загоняет. Ещё и навязал это преподавание гражданского права для очников.
– Всего два потока. Третий и четвёртый курс. Дважды в неделю, мне несложно.
Злата приподняла брови в сдержанно-недовольной гримасе.
– Ну, конечно, тебе несложно. Отрываться на детях за годы мучений.
Он усмехнулся.
– Ничего твой папа мне не навязал. Ну, умер Борис Тимофеевич. Я не против помочь. Это временно, в любом случае. Чего ты?
– Там толпы студенток, – констатировала она. – Я им не доверяю.
Ролан наскоро проглотил яичницу.
– Злата.. – скривился он. – Всё, мне пора. До вечера.
Начиналось всё с того, что он несколько раз проводил лекции у вечерников, и был приглашён для открытых лекций в актовом зале, как успешный, в сфере международного права, магистр. А теперь он каким-то образом пошёл дальше, вглубь преподавания, и его затягивало. Пока удавалось балансировать с основной работой в крупной консалтинговой компании, где он занимался юридическим сопровождением бизнесменов главным образом международной арены. Часто летал по работе на Кипр. А с начала этого учебного года стал проводить лекции в академии чаще. Теперь еще будет иметь возможность вести семинары и принимать зачеты у двух потоков, как заменяющий. Ему самому было интересно. будущий тесть являлся ректором, и предоставил ему такую возможность. Доверие.
Дисциплина, педантичность, амбиции – вот три кита, на которых стояла его упорядоченная жизнь. Расписана на годы вперёд, и подчинялась чётким представлениям о реалиях и амбициях, о том, как именно будет проходить эта жизнь.
Ролан не женился бы в ближайшее время, но Злата так спокойно и уверенно вплелась, встроилась в его будни, что он толком и не заметил, как это произошло, что они уже живут вместе, и дело движется к свадьбе, которая была запланирована на начало следующего лета.
Пока ехал за рулём в академию этими стылыми октябрьскими дорогами фирменной московской серости, невольно вспоминал обрывки сна. Ни разу ОНА не снилась. И вот. Проснулся чуть ли не с подростковыми поллюциями. И теперь ОНА стоит перед глазами. Как напоминание о том, чего не случилось. Как то, что не имело закономерного итога.
Таких кукол в живую не бывает. Такие куклы могут померещиться в неровном свете кабака под градусом. И она померещилась, и выжглась на обратной стороне сетчатки глаз. Он чуял её всеми тонкими фибрами восприятия, обонянием, тактильно, визуально. Те три вечера в середине июля, в которые, казалось бы, не происходило ничего особенного, в нём что-то безвозвратно надломилось, какая-то часть отлаженного механизма перевернулась, дала сбой. Там был не он. Кто-то другой. Тот, кто не был Роланом, юристом-международником с глобальными планами на жизнь. Там был ОН, который слушал море, смотрел на звезды, чуял ЕЁ, как СВОЮ, дышал полной грудью, забыв даже своё имя. Там был ОН, который остался давно в прошлом, со всеми его страстями.
Скучающему и пресыщенному – ни море, ни звезды не интересны. Томному и уставшему, подчинённому строгому расчёту, нужно было только немного виски или текилы для расслабления перегруженного мозга. В голове шли подсчёты и юридические схемы по обходу налогов после очередного рабочего дня на Кипре. Пока он не врезался глазами в НЕЁ.
В золотисто-цветисто шёлковой тряпочке до середины бёдер, с поясом, что показывал узость её талии. Высокая грудь, чьи очертания под блестящими складками и небольшим вырезом, вызывали гипнотический эффект. Личико с высокими скулами и этими колдовскими глазами… Блядскими… Одновременно невинными. Невинность на грани порока. Губы с низкими углами, нежной линией и молочной полосой по контуру. Манкая, юная, настоящая… Загорелая, с браслетами на тонких запястьях, с монетками и ракушками. На шее чёрный ажурный чокер. Она была босая. С браслетом из ракушек на тонкой щиколотке.
Его зацепило сразу, он держался за свой стакан и хватался за беседу с коллегой-другом, с которым отдыхали… Не смотрел даже, с кем она была, с кем говорила, впитывал каждое её движение. Стремился отвернуться, но исподволь всё равно посматривал. Голова сама собой поворачивалась… Он этим не управлял. Будто на ней закрепился свет прожектора, и он замечал то её руку, то кусок платья, то всплеск светло-каштановых волос, если её загораживали люди.
У него почти получилось отвлечься, когда…
– Простите, вы не потанцуете со мной? – раздалось над их столиком на английском языке. Коллега замер, прижав стакан к губам. Ролан уставился на неё. И она тут же продолжила. – Это на спор. Если вы откажете, мне придётся выпить бутылку водки одной. Правила придумала не я, – говорила сбивчиво, почти потерявшись под его взглядом, раскрасневшись.
Ролан боковым зрением увидел, что две девушки и два парня с интересом наблюдают за ними, пихая друг друга в бока и посмеиваясь. Явный молодняк, всем не больше двадцати. И ей…
Они танцевали. Они бесились. Она облила и его, и себя шампанским. Она танцевала на одном из столов под одобрительные крики, а он уже собственнически смотрел на её точеные, отполированные морем и песком ноги. Он желал владеть. Её кружил в танце кто-то из её компании. А Ролан чувствовал только стремление забрать еë. Животная похоть. И что-то ещё по краю разморенного хмельным вечером сознания. Смутное, неясное.
Они убежали ото всех. Она говорила что-то о людях, путях и звёздах, а он шёл за ней следом по тёмному пляжу и глотал тугой, сгустившийся воздух. Внимал. Что-то даже отвечал. Она громко шлёпала по морской кромке, на него летели брызги.
– Спасибо, что согласился! – говорила на мурлыкающем английском. – Я ненавижу водку.
– Ты сама меня выбрала?
– Нет! Жюли показала на тебя пальцем и сказала: «Вот этот. Он точно не танцует!» Я бы в жизни к тебе не подошла.
– Смысл был в том, чтобы тебя напоить?
– Именно. Представляешь, с кем я живу? Они всё хотят увидеть, какая я буду, если напьюсь.
– Почему бы ты ко мне не подошла? – перевёл он тему. Они оба шли по щиколотки в воде.
Она заправила светло-каштановую прядку за ухо. Её волосы были короткими, до линии челюсти. Нежные, чуть вьющиеся, в них хотелось зарыться рукой, лицом, душой… Ролан был пьян не только от алкоголя.
– Я бы ни к кому не подошла. Поэтому мне такие вызовы и предлагают.
– Боишься отказа?
Она рассмеялась, заливисто и чисто. Он схватил её и сжал в руках.
– Боюсь согласия, – как будто обмякла в его объятиях. Обманчиво. Он придержал её за подбородок, глядя на приоткрытые губы. Но опустил голову и прижался губами к шее. И тут же языком, чувствуя вкус её кожи. Со вздохом, со стоном, упираясь крепким стояком ей в ногу. Невыносимо. Глупо. По-животному. Он хотел содрать с неё всё и взять прямо на месте.
Она как будто всхлипнула, дёрнулась и оттолкнула.
– Прости, я… – начал он.
Она лишь показала зубки в быстрой усмешке.
– Пойдём, я покажу тебе кое-что.
Взяла его за руку и потянула за собой.
«Пойдём ко мне. Здесь недалеко» – навязчиво вертелось у него на языке, но он интуитивно чувствовал, что не стоит. Кроме того, корил себя за эту странную, не свойственную ему несдержанность. Мыслей о невесте у него тогда вообще не появлялось. Существовали только он и она. И у них не было имён. Не было ничего, что бы связывало их с настоящей жизнью. Только в тот момент, настоящая была у них. Это он не сразу понял.
Три вечера. Три встречи в потёмках. Разговоры обрывками, дыхание, молчание, смех. И горячие, винные поцелуи до оргазма где-то в голове. Она давала себя целовать, а потом отталкивала, не отталкивая.
Он не вёл себя и не говорил конструктивно. Здесь не было никакой логики, ничего… Привычного.
Она показала ему живописные виды. Они говорили о Крите. И Кносской цивилизации. Она выказала неудовольствие тем, что Кипр и Крит теперь тени сами себя, и даже не близки к тому, что было, звучала мелодичными переливами, вплетенными в шум моря. Говорила о том, что Крит целиком – одна сплошная мафия, которая буквально оцепила остров, там не может быть никакого движения. Её раздражало всё туристическое и цивилизованное. Её бесили рамочки и установки. Её выводила из себя упорядоченность. Они не договаривались о встречах, и она не говорила, когда уезжает. От конкретных вопросов уходила, и лишь по-кошачьи щурилась ему от удовольствия. Прыгала с темы на тему. Спрашивала, как он думает, земля круглая или, всё-таки, плоская. Земля была плоская. Абсолютно. Ролан терялся в её глазах и мучился болью в паху, при этом испытывая нечто похожее на робость.
На третий вечер Ролан был близок к тому, чего так желал. Так ему казалось. Лишь казалось. Он ласкал её с упоением и, в тоже время, осторожностью. Уровень напряжения зашкаливал, после каждой такой встречи, как подросток, передёргивал по несколько раз. И перед тоже. От одной мысли. А её запах впечатался в рецепторы носа.
«Это какое-то безумие» – мысленно вопил он. Датчик инстинкта самосохранения визжал сиреной. Так не должно было быть. Это недопустимо.
Он потерялся в днях, они все слились в один, в который он дожидался встречи с ней. Днём он её нигде не видел, хотя искал по обозримой прибрежной зоне, нескольким отелям. Его ночная нимфа появлялась только к закату, как будто из ниоткуда. Он не мог понять, откуда она приходит.
В третий раз она сбежала из-под него на песчаном пляже. Просто выскользнула и растворилась в ночи, ничего не сказав. Она не останавливала его, не давала пощёчин, он чувствовал, что ей всё нравится. Но… Она сбежала. У него не было таких ситуаций, никто никогда не сбегал, он легко получал женское внимание, поэтому сначала растерялся, озадачился, а затем знатно удивился. И больше он её не видел, хотя за последующую неделю рыскал повсюду, как ищейка. Описывал метродотелям, искал её друзей, рассматривал каждую входившую в бар девочку.
В итоге пришёл к выводу, что всё к лучшему. Он не наделал глупостей. Так и должно было быть. Просто вино, просто морской бриз, просто озон, просто июль, просто магия моря…
«Кому я вру?», – поворачивая на перекрёстке, думал он. – «Хорошо, что не знаю имени. Мог стонать его вместо «more». Какая все-таки глупость эти гормоны».
Московская осень безжалостно отрезвляла. Воспоминание о девочке, что свела его с ума, было плотно впаяно в средиземноморский пейзаж, пахло морем и звучало джазом. А вот привычные серые разводы на зданиях от ледяного дождя, и свинцовые серые тучи, заволакивающие любой просвет, охлаждали и настраивали на рабочий лад, оставляя не случившуюся сказку просто сказкой, бредом заскучавшего сознания.
Этого не было. Таких не бывает. Он её выдумал.
(Изображения созданы мной при помощи ИИ)
Глава 1. Это ОНА.
Как-то, ноябрьским вечером Ролан Александрович сидел в лекционном зале и заполнял ведомость для секретариата. Возле него толпились студенты с разными вопросами, кто с дополнительными по лекции, кто хотел сдать реферат, кто уточнить по поводу зачёта. Ох уж эти дополнительные вопросы.
Студентки, одна другой ярче, из кожи вон лезли, чтобы пообщаться лично, хотя бы ещё чуть-чуть. И ка-ак они внимали, как сыпали уточняющими вопросами, изящно прогнувшись в спине, чем приподнимали выше и так высокие груди, с каким живым интересом смотрели в глаза и взахлёб говорили о найденных дополнительных фактах, которые, конечно же, хотели обсудить с ним, узнать его точку зрения и так далее…
Ролан Александрович уже привык к этому, но нет-нет, да скользил незаметным взглядом по подчёркнутым одеждой изгибам. Некоторые наряжались на пары, как на парадный выход, почти вечерний туалет и коктейльные платья. Дресс-код в академии был условным. Пока не наступили холода, а осень радовала тёплыми днями, они умудрялись ходить в топах и кофточках, почти обнажающих их плоские животики. Особенно одна не мелочилась, блондинка с третьего курса. Её познания в предмете явно были соразмерны интересу к преподавателю.
Ролан был знаком не понаслышке с этим студенческим феноменом. Многим требовалось влюбиться, чтобы подниматься каждый день в семь утра и к девяти приезжать, при полном макияже, грызть гранит науки, тренируясь в активном слушании мужчин, даже, если они просто лекторы. Даже, если это профессор сорока пяти лет. Было в этом для неофиток знаний особое очарование. Ролану Александровичу всего двадцать восемь, и до профессора ему было лет двенадцать, если бы он посвятил себя целиком преподаванию, но это не мешало юным девам томно вздыхать. Он бы соврал, если бы сказал, что не замечает, и его это никак не трогает. Трогало, конечно. Внимание всегда бередит мужское эго, это явно было полезно. Поднимало настроение. Но, довольно скоро, стал расстраивать тот факт, что им меньше интересна именно его работа, то вложение, которое он делал, чем он сам. Быстро столкнулся с ощущением некоторой бесполезности, но, тем не менее, было очень интересно развиваться, как оратор.
К нему склонилась одна из главных выскочек третьего курса, которая всегда сидела на первой парте и могла всю пару неотрывно, с живым ажиотажем смотреть в рот, не забывая при этом чуть что тянуть руку. И пока она её тянула, её приталенные топы и кофты неизбежно очень выгодно, плотно стягивали всегда глубокое декольте, для привлечения внимания к которому, в ложбинке между грудей теснился какой-нибудь кулон. Не то, чтобы преподаватель гражданского права пялился, его бы просто не хватило на то, чтобы оценить всё многообразие розария, но невольно замечал.
Куда приятнее ему было наблюдать за скромными девочками и мальчиками, что не изображали ярый энтузиазм, и в глазах которых не горел чрезмерный вызывающий огонь. Те ребята, что говорят тихо, но уверенно, и вся их заинтересованность в учёбе не является способом привлечения внимания. Тем не менее, никого не осуждал, а с интересом наблюдал за извечным распределением в коллективе, будь он, что двадцать человек, что сто. Всегда были красавицы, везде и всюду успевающие, те, кто стремятся быть первыми по всем фронтам. Скромные, тихие заучки. Отчаянные пофигисты. Профессорские дети, как отдельная категория, от них особый флёр. Как и от мажоров, с их игривой манерой и редкими познаниями в области выбранной науки. Как правило, это дети судей, адвокатов, дипломатов, прокуроров, мэров. Любой поток от первого до последнего курса имел все разновидности в разных пропорциях. При этом из-за специфики факультетов академии, парней здесь было либо столько же, сколько и девушек, либо больше, но это не мешало слабому полу будущего цвета общества заигрывать и с преподавателями.
– На следующей неделе после лекции подойдете ко мне также, я скажу про дополнительное задание, – ответил он буднично. Студентка отошла, её тут же заменила другая.
– У меня две минуты, и я убегаю. У вас срочно? – дописывая отчетность, проговорил Шувалов.
– А я вот хотела ещё про Псковскую грамоту уточнить…
– Псковскую грамоту мы разберём на семинаре в следующий четверг, – тут же пресёк её, выводя последние буквы в таблице.
– Пойдём со мной, – донёсся до него шёпот, на который не собирался реагировать.
– Я не успею в столовую.
– Ну пожалуйста.
– Ты боишься, что ли?
– Нет, не знаю, ну пойдём.
– Трусиха.
– Тцц.
К нему снова кто-то подходил, он торопливо расписывался на листке, сверял фамилии, когда у стола прозвучало непривычно робко:
– Роман Александрович, мне…
– Ролан Александрович, – автоматически поправил, выделив «Л», – Я уже ухожу, всё в другой раз, – произнёс, поднимая голову. На мгновение застыл, столкнувшись взглядом с НЕЙ. Не понял, что видит. Этого просто не могло быть. Машинально заметался по ней глазами, от чего ОНА сделала шаг назад. Сжимая в руках несколько листков А-четыре, смотрела напряжённо и внимательно. Его поведение могло ей показаться враждебным, обозначением раздражения.
Ему в голову не приходило, что она может быть русской. Не то, чтобы не улавливал акцента. Кажется, она тогда обмолвилась, что из Словакии, он не вдавался в подробности. Это не имело никакого значения в тот момент. Но говорили они только на английском. Увидеть её когда-либо ещё он не ожидал совсем. Тем более, здесь. Тем более, сейчас. Нереальная девочка из его грёз в обычной белой блузке с закатанными рукавами, утратившая половину загара, чуть бледная, с едва заметными кругами под глазами явно от усталости. Но он узнал её мгновенно, сразу, вспышкой. В ином освещении и антураже академического кабинета, она казалась здесь до странности не к месту. Будто другого покроя, на фоне скучных грязно-розовых стен она выглядела, как слишком яркий экзотический цветок, даже в этой блузке и простых облегающих джинсах молочно-кофейного оттенка. Сейчас её глаза казались больше и ещё темнее, чем тогда. Светло-каштановые волосы с выгоревшими прядками отросли почти до плеч. Губы обветрены. Московский сухой воздух безжалостен к нежной коже.
– Извините, подойду в другой раз, – проговорила, опуская пушистые ресницы. А он весь замер, изнутри затаился. «Господи, рассейся, что за… Откуда ты здесь?!»…
– Что вы хотели? – уже поднявшись и будто небрежно поставив ладонь на стол, а на самом деле, искал опору. Только сейчас заметил, что возле неё стоит та самая вертлявая блондинка, Светлана Миронова, и с любопытством смотрит на неё.
– Она перевелась в этом году, ей нужно… – затараторила Миронова.
– Мне нужно, – перебила ОНА, все-таки вскинувшись, будто от досады на свою… Стеснительность? – Сдать вам зачёты за предыдущий курс. Два зачёта. Чтобы получить допуск к декабрьскому.
Ролан пытался понять по её выражению лица, узнала ли она его, и его стали грызть сомнения, она ли. Потому что никаких признаков узнавания он не находил.
– А вы были сегодня на лекции? – он перевёл взгляд на ведомость, ища новую фамилию.
Он старые-то не помнил.
– Да, меня ещё не во все ведомости внесли. Но, возможно…
Ролан вёл пальцем по списку, интуитивно ища имя, которого ещё не видел. Дыхание не участилось, но вот бег крови однозначно ускорился. Имя. Имя. Имя.
Она заглянула в листок и показала пальчиком в середину списка.
– Есть. Вот.
«Эллина Лаврова».
– Два зачёта, значит.
Она кивнула.
– Я уже смотрела методички, и могу сдать последний, за четвёртый семестр. А с предыдущими сложнее.
– Я тебе всё найду, – вмешалась Миронова, и звук её голоса резанул его по ушам. Он хотел слышать только её. Эллину. Не явно для них, но он ловил каждое слово, вслушивался в звучание нежного голоса.
– Лучше будет оба за один раз, да? – спросила его Эллина.
– Как вам удобно. Могу предложить пока сдать за четвёртый семестр в следующий… – он открыл свой чёрный ежедневник, стал быстро листать страницы под крайне цепким взглядом Мироновой, которая не упускала ни единого его движения, и это ощущалось неприятным давлением. – Вторник. У меня в семь начнутся вечерники. Можете подойти в восемнадцать тридцать. Посмотрите в расписании на следующую неделю кабинет. Насчёт предыдущего семестра, я тоже посмотрю, и скажу… Вам, – голосом он управлял хорошо, и вряд ли хоть что-то просочилось в него, но для самого себя, явственно слышал, как неровен стал тембр.
Поправил ворот чёрной рубашки, что и так был расстегнут, но сейчас внезапно мешал движению гортани.
– Благодарю, – проговорила Эллина. Миронова чуть улыбалась, а вот Эллина казалась напряжённой и хмурой.
При ясном свете Ролан успел заметить у неё на скуле крошечную родинку, напоминавшую по форме сердечко с тонкой полосой по центру. И молился, чтоб не было видно, как он вцепился в неё взглядом. Пусть спишут на плохое зрение.
– А вы не забудете? – снова подала голос Миронова. Ролан почти злился на неё. Просто за присутствие. И тут же негодовал сам на себя.
«Это теперь моя студентка. Нет. Просто. Студентка. Эллина. Эллина Лаврова».
Даже, если узнала, что она должна была делать? И лучше бы нет. Его только после ухода из аудитории ошпарило мыслью, что те три странных вечера могут внезапно и очень некстати всплыть. Мало того, что в академии ректором был отец его невесты, так ещё и Злата училась на пятом курсе экономического направления. Уже другие мысли судорожным потоком зароились в голове, пока он быстрым шагом пересекал коридор по пути в секретариат. Если узнала, может растрепать однокурсницам об их рандеву в Лимассоле, и тогда сарафанное радио донесёт до ушек его невесты.
«Так, поставить панику на паузу».
С одной стороны просился вариант поговорить с ней об этом. А вдруг… Это только раззадорит девчонку? Он её не знает. Черт. Было похоже на тупик.
Всплыло в памяти перешёптывание.
«Почему она боялась подойти одна?.. Неужели все-таки узнала… Так, ладно. Надо собраться. В конце концов, мало ли, что трепят студентки. У них работа такая».
Совсем же изнутри царапалась мысль со стороны задетого мужского самолюбия, лишённая всякого критического мышления. «Неужели не помнит? Неужели могла забыть?»