Жизнеформы психической реальности. Общая теория психической реальности

2.1. Возникновение символической реальности. Первое приближение

Одна моя пациентка в какой-то момент своих отношений стала уговаривать своего молодого человека пойти к нотариусу для оформления завещания. Предметом завещания было его тело. У нее появилась навязчивая мысль, что после смерти возлюбленного его тело может достаться кому-то другому. Родственникам, например. Или еще хуже – бывшей девушке. А этого она допустить никак не могла. Исключено. Нужно было что-то с этим делать. И решение было найдено: после его кончины она планировала забальзамировать его и превратить в мумию. Ну и продолжать жить с этой мумией как с живым человеком: спать, завтракать, смотреть любимые фильмы, разговаривать.

Другая пациентка обклеила свою квартиру фотографиями погибшего отца. Фотографии были огромные, напоминающие фотообои. Она регулярно с ними разговаривала. Они являлись неотъемлемой частью ее жилища. Ее любимое занятие – это нередкие экскурсии по городу на последнем сиденье трамвая. Она сидела, слушала музыку и плакала, вспоминая преждевременно покинувшего этот мир отца. Разговаривала с ним. Правда, папа ее погиб больше двадцати лет назад.

В фильме Джона С. Бейрда «Грязь», по мотивам романа Ирвина Уэлша «Дерьмо», главный герой – полицейский Брюс Робертсон – вел крайне циничную жизнь. Он употреблял наркотики, подставлял своих друзей и коллег, спал с их женами, крал деньги, распускал слухи, любил унижать всех, с кем имел дело. Все, что можно было делать плохого, он делал. Однако в его жизни была светлая, практически неприкасаемая сторона – это его жена Кэролл и дочь. Именно здесь он менялся, именно здесь в нем просыпалось тонкое, чувствительное и уязвимое человеческое. Он менялся при любом упоминании о них. Будто бы с него спадала его инфернальная маска. Однако в конце фильма выясняется, что его жена с дочерью давно от него ушли. Его жена – это он сам. Он сам перевоплощался в собственную жену: переодевался в ее одежду, красился, надевал парик с такими же волосами и даже вел монологи от ее имени. Он практически стал ею, превратился в нее. Отождествление было полным. Обнаруженный в таком виде своими коллегами, он произнес: «Я просто не мог ее отпустить».

Когда он столкнулся с ней в супермаркете, она была с другим, он пришел домой и повесился на шарфе своей любимой команды. Под самую известную песню группы «Радиохед».

«Лолита» Владимира Набокова – одно из лучших произведений в мировой литературе5. Большинство обращают внимание на пикантные отношения Гумберта Гумберта и самой Лолиты. Однако за видимым и пикантным многие не видят главного. Сама любовь к Лолите возникла не просто так. Уже в самом начале произведения главный герой делает акцент на том, что никакой Лолиты бы не было, если бы не было Аннабель Ли. Аннабель Ли – вот ядерная любовь главного героя. Лолита, по сути, есть продолжение и воплощение любви главного героя к Аннабель Ли. Об этом, к слову, напрямую говорит известный американский литературовед, переводчик и набокововед Карл Проффер6.

«Королевство у моря» – вот первоначальное название романа «Лолита». Именно так хотел назвать его Набоков. Дело в том, что любовь главного героя к Аннабель Ли возникла на Ривьере. У моря. Им было по тринадцать. Они любили друг друга. Любили безумно – насколько это было характерно для подростков. Однако взрослые их разлучили. Аннабель Ли заболела. А позже умерла.

Это создало картину одержимости главного героя: он не замечал и даже презирал девушек отличного от Аннабель Ли возрастного диапазона. По сути, в каждой он искал именно ее – Аннабель Ли. Плюс к тому ее образ – это прямая отсылка к последнему опубликованному произведению Эдгара Аллана По. Оно так и называлось: «Аннабель Ли». В нем раскрывается любовь главного героя к юной девушке. Любовь эта настолько сильна, на грани одержимости («любили мы больше, чем любят в любви»), что даже ангелы начинали завидовать. Это и привело к ее смерти. Однако и после ее смерти любовь к ней продолжает жить. Не меньше, чем при жизни.

Это было давно, это было давно,

В королевстве приморской земли:

Там жила и цвела та, что звалась всегда,

Называлася Аннабель Ли…

Что общего в вышеотмеченных примерах? Игнорирование утраты, временной динамики, изменчивости природы, ее тотальная невозможность, а в конечном итоге игнорирование движения как такового. Реакция на это движение в качестве создания фиксированной статичности. Я закрываю глаза и не замечаю коллапс, храня в альтернативной реальности фрагменты утраченного, создавая из них реальность новую, символическую. Уже для меня главную, а порой единственную. Во всех случаях люди пытались осуществить замену утраченного объекта. Эти фигуры, наделяемые особым значением, становятся важной, эмоционально насыщенной частью психики. Совокупность этих объектов образует символическое пространство – символический мир, подчиняющий все и разворачивающийся на протяжении всей жизни, определяя границы нашего восприятия.

В упомянутом фильме «Грязь» зрители бо́льшую половину фильма не замечали отсутствия Кэролл, жены Брюса. Они так же, как и главный герой, были погружены в символическое пространство, окутанное ее монологами о Брюсе. Она была более чем реальна. Пока не обнаружилось, что Кэролл – это переодетый Брюс.

В примере с квартирой с фотообоями для пациентки ее отец, воплощенный в изображениях, был более чем живой. Несмотря на то, что фотография есть всего лишь результат химической реакции на свет. Не более. То, что изображено на фотографии, не имеет ничего общего с ядерным живым. Это всего лишь область изображения, возникшая благодаря законам физики и химии. Несмотря на тотальную схожесть с тем, кого фотографировали, это всего лишь неодушевленное подобие одушевленного. Фотография никогда не ответит взаимностью. Это фиксированный фрагмент ушедшего, лишенный функции ответа, функции живого. Она ничем не отличается от вышеупомянутой мумии. Более того, мумия имеет неоспоримое преимущество в праве на связь с тем, кого напоминает, – хотя бы на уровне молекулярной биологии.

2.2. Откуда все началось. Первичное поле

Кессон – изолированная камера, используемая для проверки водолазного снаряжения. Она наполняется водой и туда помещается экипированный водолаз. Именно в подобной камере, с различной долей модификации, начиная с 1953 года, провел много часов своей жизни американский нейробиолог и психоаналитик Джон Лилли7. Позднее она стала называться камерой сенсорной депривации – флоатинг, производство которой с 70-х годов приобрело промышленный характер.

Камера профессора Лилли представляла собой сосуд, наполненный соленой водой с температурой, приближенной к температуре тела. Соленая вода была необходима для поддержания ощущения невесомости. В свою очередь, схожая с температурой тела температура воды – для ощущения полной погруженности в среду, слияние с ней. В этой камере человек находится в условиях изоляции (почти полной, насколько это возможно) от внешнего мира. Его тело в невесомости, а окружающая водная среда, благодаря схожей с температурой тела температуре, не ощущается как чуждая и отдельная. Темно и ничего не слышно. Человек лишен привычных предметов, линий, цветов, контрастов, разрывов, перемещений. Лишен внешнего мира. Он лишен даже собственного тела, по крайней мере, в ощущениях.

На первых этапах нахождения в камере человек ощущал напряжение и тревогу. При этом тревогу нарастающую, доходящую порой до почти невыносимого пика. В схожих экспериментах, например в университете Мак-Гилла в лаборатории Дональда Хебба, где вместо капсулы с соленой водой были кровать, повязка на глаза, наушники и перчатки, большинство участников (студенты за существенную для 1957 года сумму в 20 долларов в день) не выдерживали и трех суток. Оставшимся требовалась помощь в возвращении к привычной реальности из-за возникших в ходе эксперимента галлюцинаторных переживаний и нарушений привычных умственных способностей (они разучились выполнять элементарные операции).

Позже напряжение сменялось легкостью. Галлюцинации и фантазии постепенно заполняли весь спектр процессов восприятия. Постепенно и незаметно разрывалась связь времени и пространства. Это было похоже на что-то психотическое. По сути, это и есть психотическое. Хотя сам Лилли обозначал подобные переживания в качестве подлинных, не клишированных конвенциональными программами.

Подобные состояния в жизни часто являются следствием воздействия психотропных препаратов, алкоголя или сильных внешних событий – например, пиковые переживания взаимной влюбленности. Также эти состояния могут являться следствием групповых действий и переживаний: секты, футбольные матчи, «эффект толпы» при стихийных массовых скоплениях и событиях. Религиозные переживания и переживания, вызванные различными медитативными техниками, тоже можно отнести к вышеотмеченному.

Бросается в глаза, что условия нахождения в камере сенсорной депривации напоминают внутриутробные условия существования человека. Об этом писал и сам Лилли. Да и сама по себе попытка конструирования камеры сенсорной депривации в том числе являлась попыткой воссоздания этих условий.

Эти состояния полностью безобъектны и исключают любую структуру. Они абсолютно неразрывны изнутри и образуют общую тотальность, в которую погружается человек. Я бы выделил два ключевых знаменателя этих состояний: (1) динамическое равновесие и (2) непрерывная связь всех со всеми – тотальная связанность. «После пары кружек пива мне хорошо, и я весь мир начинаю любить, какая-то гармония наступает», – говорил один мой пациент с алкогольной зависимостью. «Мне хорошо» – динамическая равновесность, «весь мир начинаю любить» – тотальная связанность.

На метафорическом психоаналитическом языке, если обратиться к венгерскому психоаналитику, одному из первых экспериментаторов в области психотерапии и любимцу Фрейда, Шандору Ференци, в этом плане можно использовать обозначения первичного лона, материнской утробы, доисторического океана, моря, Талассы8.

В языковом поле и мотивационной сфере взрослого человека сохранились дериваты этих состояний, которые выражаются в стремлении к гармонии, равновесию, миру во всем мире, вечной любви и пр. Опять же, повторюсь, здесь наличествуют два знаменателя: динамическое равновесие и тотальная связанность – связь всех со всеми.

Человек, находясь в комнате сенсорной депривации, со временем воспроизводит в фантазиях и галлюцинациях причудливый опыт. Ключевым здесь является слово «опыт». Опыт – это та форма, пусть иногда и сильно видоизмененная, которая основывается на уже пережитом. Это воспроизводство некогда пережитого. Пусть и, повторяюсь, практически всегда в видоизмененном и додуманном формате. Часто наши воспоминания – почти целиком фантазии. Но они всегда опираются на уже известных, воспринятых ранее формах. Когда человек фантазирует себя взлетающим над землей и смотрящим на нее из космоса, он уже знает, как выглядит планета Земля и как выглядит космос. Он это видел как минимум на картинках или фотографиях в школьном учебнике. Иными словами, он конструирует это из материала, который был уже усвоен ранее. Еще точнее, он строит это с помощью уже существующих в нем форм и структур – это создание новых обозначений на основе уже готового языка. Здание новое, но кирпичи и правила построения чертежей старые.

А о чем бы он фантазировал, что бы он выдавал в галлюцинациях, если бы (гипотетически) не имел опыта? Если бы его опыт представлял собой чистую доску, чистый лист, табулу расу? Это, видимо, то, что выдает младенец в утробе матери, – нечто смутное, неявное, неструктурированное, психотическое. Это, видимо, то, с чем мы рождаемся. Некое протопсихическое состояние. Назовем это состояние первичным полем.

Первичное поле ненадежно, оно обречено на развал и всегда временно. Сталкиваясь с реальностью, оно его поглощает. Но переварить поглощенное оно не может. Поглощение первичным полем реального мира в психоанализе обозначается как «первичный нарциссизм». Это состояние, когда весь мир воспринимается как часть и продолжение собственной психики. Но первичный нарциссизм терпит практически неизбежный крах, так как реальность слишком неоднозначна, сложна и динамична. Удержать в рамках первичного поля ее можно только временно, она разрывает его. Динамическое равновесие и связность всего со всем как знаменатели первичного поля не способны подолгу удерживать реальность. Реальность первичного поля терпит коллапс.

В терминах индивидуального развития вышеотмеченное можно обозначить следующим образом. Внутриутробная фаза развития предполагает полноценное расположение в фоне первичного поля – младенец полностью физически слит и погружен в среду, частью которой он является. Температура околоплодной жидкости, совпадающая с температурой тела плода, организм матери, полностью настроенный на потребностные требования плода, тотальное единство матери и плода, они максимально конгруэнтны друг другу. Рождение представляет собой первичную травму – это психоаналитическая классика. Например, Отто Ранк построил на этом свою теорию9. Привычная экосистема рушится и появляется новая. Травма рождения, коллапс. Система, настроенная целиком на плод, уже в прошлом, младенец сталкивается с новой системой, уже отдельной, наделенной функцией инаковости. Как бы ни старалась мать, среда уже иная: тотальная совместность разрушена. Однако младенец, как по инерции, так и в силу психофизиологических закономерностей и ограничений, продолжает воспринимать все как часть себя. Внешний мир пока отсутствует. Есть мир внутренний. Хаотичный, смутный, протопсихический. Это стадия первичного нарциссизма, когда внешняя реальность встроена в состояние первичного поля. По сути, это одно и то же.

Однако со временем первичное поле начинает разрываться под давлением сложности, динамичности и необъятности мира. Оно не может удержать его в себе. Возникает первичный коллапс. Разрыв восприятия реальности в качестве продолжения своей психики. Первичный коллапс ощущается не просто как разрыв первичного поля, но и как утрата части себя. Реальный мир всеми своими признаками демонстрирует младенцу, что он ему не принадлежит. Мир, прежде всего, в лице матери. Ее взгляд, интересы, чувства и мысли неизбежно обращаются в сторону кого-то или чего-то еще: в сторону третьего.

Тотальная утрата мира и части себя (а это в состоянии первичного нарциссизма одно и то же) приводит к возникновению объектов-заменителей, эрзац-объектов, символов… Символический мир возникает как невозможность выдержать утрату реальности, игнорирование этой утраты посредством создания альтернативного мира объектов-заменителей.

Вышеотмеченное очень ярко, сочно и точно отражено в пьесе А. П. Чехова «Вишневый сад». Здесь вишневый сад символизирует детство, от которого героям произведения (прежде всего Любови Андреевне) сложно, а порой и невозможно отказаться. Герои поставлены перед суровой необходимостью: вырубить вишневый сад и расплатиться с долгами и тем самым сохранить имение, иначе все будет к скорому времени потеряно. Однако сделать это очень сложно, катастрофически сложно вырубить сад, который связан с детством. Даже больше: со всей протяженностью и нескончаемостью жизни во всей ее тотальности и символической связности. «Ведь я родилась здесь, – восклицает Любовь Андреевна, – здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом»10.

Очень хороший анализ этой легендарной пьесы А. П. Чехова дан в работе А. Ш. Тхостова: «И как, спрашивается, можно разделить такой объект с какими-то дачниками? Сверхинвестированный объект не может быть никому передан, ибо право на него есть гарантия существования субъекта, а его утрата означает крах мира. Кем станет Раневская после продажи вишневого сада, бездомной Шарлоттой Ивановной, у которой нет настоящего паспорта, да и вообще нет ничего, кроме собаки, „кушающей орехи“? Если это так, то ничего не должно меняться и в отношении к объекту, поскольку любые изменения делают сверхинвестированность объекта опасной. Покуда он сохраняется, можно пребывать в иллюзии неизменности. Это вариант развития зависимости в результате гипертрофированной любви. Самым лучшим временем для человека с таким типом зависимости является время, проведенное с объектом сверхценной привязанности, в данном случае – детство. Очень счастливое детство, обладающее такой притягательной силой, что человек хочет его бесконечно продлевать»11. Символический мир, пришедший на смену «утерянному раю», НАПОМИНАЕТ этот рай и обладает очень сильной притягательной силой, заставляющей цепляться из последних сил и присваивать осколки потерянного в виде новой материи – психической реальности с очень сильной эмоциональной нагрузкой. Эмоциональная нагрузка символической реальности образуется функциональным соотношением ее параметров. Об этом речь пойдет ниже.

2.3. Базовые параметры символической реальности: дефицитарность, фасцинация и тотальность

По сути, символический мир есть результат повторной реорганизации первичного поля в результате неизбежного первичного коллапса. Но реорганизации в более усложненном варианте, насколько это в принципе возможно, со своими динамическими процессами и причудливыми контурами. В рамках индивидуального развития, онтогенетически, схема здесь следующая: (1) первичное поле, (2) первичный коллапс, (3) повторная реорганизация первичного поля в виде символической реальности. Но эта символическая реальность, несмотря на максимально острую (острее не бывает) эмоциональную насыщенность, обладает своими, особенными, характеристиками.