Типичный арктический пейзаж

Предисловие

Ночи, полные морской свежести, вдохновляли меня на поздние прогулки. Стояла ранняя осень. Заканчивая служебные обязанности, я отправлялся за холм с фотоаппаратом. Пробираясь с каждым днём немного дальше, чуть-чуть глубже, в болотистую местность, я перестал беспокоиться о встрече с полярным медведем. Однажды, изменив привычке идти не от моря, а, напротив, к морю, наткнулся на небольшую стаю нерп, лениво лежащих на мокром песке. В тот же день, гуляя берегом, заметил два чёрных плавника косаток в море. Остерегаясь встречи с белым медведем, я с удовольствием вернулся к исследованиям местности, уходя вглубь полуострова.

Возвращался я всегда затемно, и практически каждая сентябрьская ночь освещалась зелёным мерцанием, порой переходящим в разноцветное световое представление.

На бугристой местности я оставлял метки в виде реек двадцать на двадцать миллиметров с импровизированным флажком из красной плащевой материи. Закончив осваивать местность, вызывал по рации водителя, и он вёз меня в городок.

Нашей базой была заброшенная метеорологическая станция, сплошь усеянная стеклянными бутылками от винно-водочной продукции, старыми деревянными лодками, перевёрнутыми вверх дном, цвета пасмурного неба, и кругом разбросанной запутанной рыболовной сетью.

Нередко нашими соседями становились ненцы. В основном они проезжали мимо для пополнения запасов, или топлива. Иногда им требовался и воздушный транспорт. Один из моих напарников  заведовал заявками на вылет вертолётов. Вертолётная площадка, оснащенная большим флюгером, и красно-белыми огнями по периметру располагалась позади базы. Ненцы занимали свободный вагон с койками и телевизором, и ждали вертолёт. Ожидания затягивались до недель: в сильный ветер, и туман судна не поднимались в воздух.

В один штормовой вечер, я оставил затею с прогулками по полуострову и сидел в вагоне-столовой, вычисляя по советской карте координаты до следующего заброшенного селения. Позади шумно ужинали четыре ненца. Я поинтересовался, что сможет запугать столь бывалых кочевников, куда бы ни советовали отправиться на этом полуострове. Ненцы затихли. Взглядом они давали понять, что не ведаю, о чем прошу их, но я был непреклонен, и предложил взамен на ценную информацию ящик консервированного сгущённого молока. Взгляд их был непоколебим. Я повысил ставку, пообещав раздобыть тридцать литров бензина для их снегохода. К слову, снегоходы, этот народ использует и летом, передвигаясь по песку и болотам. Один из ненцев подошёл ко мне, бегло взглянул на карту, обернулся к соратникам, затем посмотрев куда-то выше моей головы, задумчиво и тяжело вздохнул.

– Сюда, – сделав небольшую паузу, – мы никогда не ходим.

– Почему? Что здесь находится?

Он вновь обернулся к товарищам, и как бы шипя, выдавил:

– Ябсява.

Я покачал головой, украдкой записал столь странное слово в записную книжку, которая бывает при мне всякий день.

Вечером, я зашёл к новым знакомым, чтобы отдать им обещанное, но они наотрез отказались принимать плату, объяснив всё шуткой. Но их глаза явно не умели лгать искусно – так как это делал мой водитель. Выходя из вагона с ненцами, я закурил последнюю папиросу, смял пачку и бросил в урну. Мою руку что-то сжало. Обернувшись, я увидел самого старшего из ненцев, он испытующе смотрел мне в лицо.

– Не ходи туда, ты не найдёшь там ничего, что сможет обрадовать, – он переступил с ноги на ногу, – там пропадали лучшие из нас.

Не успев ничего понять, я обнаружил, что ненец уже заходит в вагон, но не стал его задерживать.

Сидя в кабинете, я открыл электронный ненецко-русский словарь и разыскал слово, записанное накануне, и оно переводилось как «несчастье».

На следующий день я уехал, соответствуя координатам, указанными ненцами. Дорога заняла четыре часа в одну сторону. Водитель изнывал, мол, не успеет выспаться до утра и пора возвращаться обратно, но мои обещания дать ему выходной день внезапно приободрили его, и нытье прекратилось.

Издали я заметил оставленные вагоны геологоразведчиков.

Сверившись с координатами навигатора, попросил водителя не глушить мотор.

Металлическая колёсная рама была чем-то искорёжена; виднелись следы ударов на испещренном вмятинами и выбоинами корпусе вагона. По немалочисленным повреждениям я заключил, что вагоны пытались забрать, но что-то заставило хозяев поспешно оставить эту идею, и вагоны теперь врастали в тундру, становились её частью.

Ощущение тревоги настигло меня при входе в оставленный вагон. Осмотр вагонов ни к чему не привёл: груда металла ржавела и рассыпалась, один сгоревший вагон и до сих пор сохранял запах ядовитого дыма. Разбросанные табуретки, кухонная утварь, ящики с керном, и закрытый ящик из-под геофизических снарядов, обросший травой и брусникой лежали под окном вагона. Аккуратно открыв ящик, я обнаружил чьи-то личные вещи: рамку с пожелтевшей фотографией, уйму тупых грифельных карандашей, бумагу с геологическими отчётами о породах, шариковые ручки, тетрадь с расчётами. Собрав этот клад в рюкзак, я ещё раз осмотрелся, и покинул место.

В лагере я разобрал вещи: бумагу с отчётами отложил в одну стопку, из неё выделил тридцать листов с объяснениями инцидента. Не знаю, есть ли правда в написанном, но листы отмечены штампом правоохранительных органов – копии из уголовного дела. Прочитанное приведу ниже слово в слово. Тетрадь с расчётами имела две части: первая – рабочая, а вторая – дневник главного геолога Кузнец Андрея Семеновича.

Часть 1. Объяснение инцидента

Повторюсь, нас отправили в местечко, имевшее координаты у берегов Северного Ледовитого океана. Мы ехали на смену отработавших три месяца коллег, чтобы продлить затянувшуюся экспедицию по геологоразведке. Дела шли довольно посредственно: лютая погода играла с нашим здоровьем и расшатанными нервами. Вторую неделю градусник не поднимал показания выше отметки в минус пятьдесят градусов по Цельсию. Мы были вынуждены найти укрытие в вагонах, едва прогретых масляными радиаторами.

Я сидел, по своему обыкновению, закинув ноги, облачённые в меховой чулок, на кушетку из дерматиновой обивки. Повязанный вокруг поясницы синим клетчатым пледом, как тогой.

Метеостанция сошла с ума неделю назад и застыла на ночной отметке с температурой в минус шестьдесят четыре градуса и скоростью ветра в пять целых и четыре десятых метра в секунду.  Находясь в подлунном ярко освещённом пространстве ледяной ночи невольно задумываешься о неприятности конца. Пустынное небо было соучастником расправы над нами. Казалось, граница между космосом и землёй стёрлась – настолько прозрачным стал небосвод. Дважды замерзало дизельное топливо в электростанции, дважды обесточенные, восстанавливали подачу электричества всем жилым городком.

Личный состав насчитывал тридцать два человека и девять единиц техники, включая гусеничную.

Сначала мне импонировало это безделье, ибо я дорвался до сокровенных фолиантов, давно ожидавших очереди на полке в спальном отсеке. Отчасти удовлетворившись чтением, я перебрал отложенные на потом кинохроники, коих насчитывалось порядка двадцати картин. Пересмотрев за пять дней запас видеофайлов, включающий в себя также и нескромный список из семидесяти аварий нефтегазовой промышленности, я предался унынию. Перебирая вещи с места на место, я обнаружил на дне старого капронового мешка том Чехова, состоявший из тысячи измусоленных страниц, издания тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Я обрадовался находке столь же ярко, сколь бы обрадовался денежной сумме в забытом предмете гардероба.

Моего заместителя и напарника звали Александр Скоморохов. Весёлый парень, имевший корни, уходящие в глубину Краснодарского края. Но каким бы добрым ни был человек, по истечении длительного времени тет-а-тет, в замкнутом пространстве, людей начинает разделять неописуемая бездна молчания, меняющаяся пасмурным отчуждением. Одним из любимых легковесных увлечений Александра было сидение у изножья дежурной кушетки, вглядываясь в квадрат немого полумрака заснеженного окна. Созерцатель создавал ветер шарфом, вероятно, находя в этом отдохновение, иначе я не могу объяснить его особенное отстранение от всего мира. Но, также имею смелость поддаться суеверию, что человек неизбежно чувствует приближающийся конец.

В двух километрах от нашего жилого городка, при заезде на вахту, я заметил три чума. Один чум вмещает в себя около пяти семей. Это – ненцы. Северный малочисленный народ, кочевники, живущие собирательством. Преимущественно невысокого роста с монголоидным видом лица. Ежедневно представители стойбища шумно заезжали в наш городок, нагло требуя дизельного топлива или синтетического масла. Иногда они нуждались в сварочных работах или починке снегоходов. Случалось, самодийцы привозили строганину из оленины, свежего муксуна, чёрную икру или же изделия из лисьего меха, отнюдь не бесплатно. Цена за меховые изделия – запредельная. В качестве валюты принимался также бывший в дефиците бензин. Лютая погода их не пугала: они состояли из снега и оленьей крови, которая употреблялась с особенным удовольствием. Их распространённое блюдо – лепёшки из жареной крови оленя. Я не раз видел собственными глазами, как молодая мать кормит ребёнка сырой олениной, отрезая плоть забитого только что животного.

Шла четвёртая неделя холодов. Сине-чёрный небосвод с полосой Млечного Пути немел над мёртвыми останками редких деревьев. Весь вечер я слышал звук ударов, но не мог определить его источника и обойдя жилой городок, утешился исправностью оборудования. Отдалившись, решил сделать фотографию ночного неба для коллекции. Чем дальше я отходил от городка, тем ближе становился звук. Остановившись, я понял, что звук исходит со стороны стойбища. Мой фотоаппарат японской марки, не терпящий холодов, но прекрасно справляющийся с приближением предметов, лежал в кармане бушлата.

Я направил объектив в сторону чумов. Фотоаппарат показал картину, которую я по сей день вспоминаю: посреди чумов горел огромный костёр, взрывающийся снопами искр; четыре силуэта исполняли синхронную пляску под удары бубна; омерзительные танцы множились огромными тенями, уходящими в небо.

Я вернулся в вагон. Окостеневшие от холода руки не слушались. Стянув варежки, поставил фотоаппарат на холодильник, чтобы он пришёл в себя после жуткого холода. Руки жужжали горячей болью. Открыв чайный шкафчик над стопкой документов, я запустил кофеварку в работу. На мой взгляд, му́ки испорченного часа можно пережить с наименьшими потерями собственных нервов, если есть хороший кофе. (Простите, что постоянно отдаляюсь от показаний, но витиеватая нить повествования приводит нас именно к сути моего изложения.) Как только в вагоне раздался запах свежего кофе, Саша встал с края кушетки, взял в руки прозрачную, непомерно большую кружку в предвкушении горячей арабики. Наполнив Сашин сосуд, я уселся напротив его любимого места.

– Они снова танцуют? – спросил он.

– Да, кривятся в танце.

– На этот раз получилось сделать снимки?

– Не знаю, на морозе камера отключается.

– Нам нужен бинокль. Старый советский бинокль.

– А как же ты снимешь на бинокль, Санёк?

– Об этом я не подумал.

Александр сидел в раздумьях, поднимая глаза кверху, непроизвольно улыбался. Казалось, он готов был что-то сказать, но тут же осекался. Прикончив кружку кофе, Александр налил ещё одну. Его изнурительный мыслительный процесс был тяжёл, настолько, что его бросило в пот. Он долго улыбался чему-то, глядя в замёрзшее окно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.