Воздушный поцелуй

© Александр Староторжский, 2023

ISBN 978-5-0062-0398-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Воздушный поцелуй.

…Москва, 35 лет тому назад… Зима, слякоть… Воздух свежий, сладкий… Как будто тает не уличный, грязный снег, а ледники Памира или Гималаев… Вечер, огни… По улице Воровского медленно идут студенты консерватории Наташа Бажина и Гришка Шапкин, а за ними, прячась в подъездах, крадусь я, Саша Яблочкин, тоже студент консерватории, лучший друг Шапкина…

Ситуация банальная и ужасная: Шапкин насмерть влюблен в Бажину, я тоже влюблён в неё, и тоже насмерть… Бажина, кажется, благоволит мне, но замуж выходить собирается за Шапкина… Почему? Просто он сделал ей предложение, а я нет… Бажина знает, что я в неё влюблён, но не знает до какой степени. Вот уже месяц я тайно таскаюсь за Бажиной и Шапкиным, и не могу глаз оторвать от них: я бы жизнь отдал, чтобы вот так ходить с Бажиной! Иногда Бажина бросает на меня странные, насмешливые взгляды, но я делаю вид, что не понимаю их значения…

Бажина очень красива. Что-то в её красоте есть шведское: волнистые, блестящие, чёрные волосы, огромные, спокойные серые глаза с пушистыми ресницами, розовый пухлый рот… И что же ещё? Ещё есть я, влюблённый так, как влюбляются двадцатилетние мальчишки в первый раз в жизни – до сумасшествия. Что особенного: чёрные волосы, серые глаза, розовый рот? Но когда это «ничего особенного» появлялось в нашей раздевалке на первом этаже, в своём чёрном свитере и юбке из красно-чёрной шотландки – я чуть было не терял сознание и пытался скорее спрятаться от неё, так страшно колотилось сердце…

Почему я не отнял её у Шапкина? На то было много причин. Я очень странно жил в то время: я только начинал входить в искусство, и открыв, почувствовав его силу и притягательность, был потрясён и навсегда очарован им… Мой Учитель был великим человеком и, уж не знаю как, он очень быстро превратил меня в настоящего музыканта- трудягу…

Я забыл обо всём на свете, и с утра до ночи учил оперы, хоры, симфонии… Единственное, о чём я мечтал, это о том, чтобы Учитель похвалил меня… О Бажиной я вспоминал только при встрече с ней… Увидев её, я чувствовал что-то вроде сильнейшего ожога и, спасаясь, стремительно бежал в библиотеку за новой партитурой…

Потом в руки мне попала книжка Бунина. Какое было потрясение! Что мне Бажина, что Шапкин! Я утонул в Бунинском мире, растворился в нём, стал частичкой его… Я почувствовал сильнейшее желание стать писателем, строчил что-то неясное, но понимал, что это плохо, слабо… Я страдал от этого, пил, потом опять нырял в музыку, быстро возрождался, жизнь кипела во мне! Я, возбуждённый, словно под хмельком, летал по Москве, находясь под наркотическим воздействием Бунинской многоцветной прозы, дышал грубыми, приятными запахами этого города, а вечером, набегавшись, с бутылкой устраивался на диване, и пьянел от советского портвейна и музыки Равеля, Вагнера, Баха, Скрябина… Я перестал ощущать себя, я попал в безраздельную власть искусства… Только оно интересовало меня, и только оно дарило мне огромное счастье, и только оно имело для меня значение…

…Ужасное время! Больное, несчастное… Как мне его забыть? Какую выпить таблетку? Тогда, давно, искусство наглухо заслонило от меня жизнь. Я стал безумен, я не понимал, что со мной происходит… И, конечно же, я бы спился и попал в сумасшедший дом, если бы не главная встреча в моей жизни…

Бажина и Шапкин неожиданно расстались. Был даже назначен день свадьбы, но – вдруг расстались. Бажина, наверное опомнилась, ужаснулась… Замуж за Шапкина?! Зачем?!

Я узнал, что она уходит, вернее бежит из консерватории, видимо от стыда… И, встретив её на лестнице, бодрясь и глупо улыбаясь, пожелал ей каких-то успехов…

Бажина, осунувшаяся, потемневшая, молча прошла мимо меня. Больше я её не видел.

Прошло много лет. Всё, что происходило со мной, было странно, загадочно… Собственно, все жили странно, поражённые безумием и уродством происходящего… Жили в недоумении, на ярость не было сил… Но не смотря ни на что, мы с женой, как заведённые писали пьесы, одну за другой… Пьесы шли… Шли широко и даже в областных театрах… Правда на деньги, которые мы получали, нельзя было жить… Но кого удивляет это «нельзя жить»? Привыкли ко всему…

Изредка что-то долетало и о Бажиной… Она вышла замуж, но не очень хорошо: муж, кинооператор, пил, детей не было… В середине девяностых, муж, пытаясь спасти семью от голода, влез в какую-то афёру, они с Бажиной потеряли квартиру, и что с ними было дальше я не знал…

Зато Шапкин разбогател, стал продюсером, и ездил в огромном вишнёвом Мерседесе. Все известные эстрадные артисты были его друзьями и клиентами. Шапкин задрал нос и много врал, хвастал… Прикидывался полубогом…

…Ладно! Проехали!

Ну, что теперь? Опять зима! Я еду в метро. Станция. Поезд остановился, и в вагон забежала пожилая женщина, явно ненормальная, одетая в разноцветные, страшно заношенные тряпки, густо, грубо накрашенная. Она, пританцовывая, пошла по вагону, и бросала на колени пассажирам какие-то бумажки, как она объясняла «с предсказаниями». От неё шарахались. Бумажки с отвращением сбрасывали на пол. Женщина не обращала на это внимание. Я узнал её. Это была Бажина. Когда поезд тронулся, она вдруг хрипло крикнула: «Поехали!» И закружилась, обдавая нас ужасным запахом дешёвых духов и мочи.

Станция. Бажина вышла, послав нам на прощание воздушный поцелуй…

…Черт, что делать? Я ничего не вижу от слез…

Через пять дней я узнал, что Шапкина случайно застрелили в Таганроге, куда он приехал устраивать концерты своего приятеля.

Перепутали с каким-то уркой, и застрелили… У ресторана

всадили Гришке очередь в башку и разлетелась она на мокрые куски…

Я написал эти строчки и подошёл к зеркалу… Старый, седой, сутулый… Морда желтая, мятая, как старая кепка..

В зеркале солнечным лучом мелькнули смеющиеся, молодые лица Шапкина и Бажиной…

Привет, ребята! Я вас люблю! Вы до сих пор не знаете как!

Розовое окно…

На первом этаже дома номер семь, по улице Чкалова… В самом углу этажа, зимой, зажигалось розовым светом окно, жившей в этой квартире, актрисы Марии Павловне Нефедовой. Жильцы дома этому не удивлялись. Марии Павловне было 76 лет, она уже 20 лет не выходила на сцену, жила на крохотную пенсию, и все считали ее сумасшедшей. Почему, собственно, Мария Федоровна попала в страшный, бесчисленный отряд сумасшедших? По очень простой причине: Мария Павловна из дома не выходила. Еду ей привозили велосипедисты в стандартной форме. Ее квартирные счета, по интернету, оплачивал старый друг, тоже актер, потерявший способность передвигаться и не имеющий возможности навестить Марию Павловну. А больше навещать Марию Павловну было некому. Дочь, пианистка, пытавшаяся заниматься бизнесом, была кем – то убита. А внук Сережа, сидел в турецкой тюрьме в Измире. Как было сообщено: за участие в убийстве русского бизнесмена, Шелковникова, который в работе, в деле, обманул группу молодых соотечественников. Шелковников пытался сбежать из Турции, но не успел. Обманутые им, ограбленные им «товарищи по делу», подстерегли его в аэропорту, и убили. Очень оригинально и очень неприятно: утопили в унитазе, в туалете аэропорта. Все они, восемь молодых ребят, сидели в тюрьме, и Сережа был среди них, хотя в убийстве участия не принимал. Его хотели освободить, но он убедил следователя, что все – таки тоже убивал скотину Шелковникова. И его посадили вместе со всеми. Сережа был хороший товарищ. И своим поведением доказал это. Вот так и получилось, что в старости, Мария Павловна осталась совершенно одна. И все понимали, что женщина, прожившая такую жизнь, сохранить разум просто не могла. Подтверждалось это тем, что каждый вечер (почему —то, только зимним вечером) окно квартиры, в которой жила Мария Павловна, загоралось розовым светом. К этой странности все привыкли, и не интересовались, чем занимается старая артистка Мария Павловна, живущая как – бы в другом мире. Ну сумасшедшая и все! Этот, реальный мир, ей был явно не нужен, а мир розовый, красивый, собственный – просто необходим. Может быть она была в нем счастлива? Была, несомненно. Как только наступал вечер, Мария Павловна зажигала розовое окно, одевала свое самое красивое платье, и перед зеркалом играла самые разные роли. Перечислять эти роли не нужно. Это не имеет смысла. Главное то, что Мария Павловна была счастлива. Она возвращалась в свое искусство, достигала в нем невероятных высот, и больше ей ничего не было нужно. Перед сном Мария Павловна разогревала 100 граммов Кагора, выпивала его и засыпала, очень довольная собой и своей жизнью. Ну как же не быть довольной? Она считала себя невидимым гением! Зрителем ее был Сам Господь Бог! Только Он! И Он считал ее лучшей артисткой Мира! Вот так! Ну, оставим Марию Павловну! Ей очень хорошо спится! Не будем ей мешать! И перейдем за другую сторону окна! Во двор дома, в котором жила Мария Павловна. Двор был самый обычный. Не плохой, не хороший… Удобный для времяпрепровождения в нем. Днем, и взрослые и дети, чувствовали себя в нем, ну скажем, сносно. А ночью двор был совершенно пуст. Вот поэтому в него в 11 вечера зашли два бомжа. Бывший театральный режиссер Виктор Львович Самсонов и бывший помощник режиссера Олег Зейналович Лесной. Расскажу о них немного. Поподробней. В бомжи они попали закономерно. Однажды, Самсонова, который сидел в своем маленьком периферийном городе без работы, пригласили возглавить театр, находившийся в поселке городского типа. Жителей в поселке числилось 4 тысячи. Ну какой тут театр? Но он был! Профессиональный! Посещаемый! Житель поселка Барсов Леонид Николаевич, возглавил хлебное производство в районе. Хлеб пекли у него чудесный! Как в СССР! Барсов очень быстро разбогател и по просьбе дочери, открыл в поселке театр. Финансовые вопросы взял на себя. Три года театр работал чрезвычайно активно, чрезвычайно замечательно. Самсонов и Лесной получали приличные деньги и стали уважаемыми людьми. Но однажды в поселки появились какие – то странные люди, которые потребовали у Барсова деньги. Но он не дал, и даже пытался пристрелить кого – то из этих странных «людей». Приезжие стреляли лучше Барсова. Они убили его и уехали. Через три месяца театр прекратил свое существование, труппа разъехалась, а Самсонов и Лесной уехали в Москву, на заработки. Заработать ничего не удалось, но и домой ехать не хотелось. Семьи голодали. Появиться дома нищими, ничтожными, не способными чем —то помочь родным, ни Самсонову, ни Лесному не хотелось. Они стали бомжевать, и думать, что делать дальше. Места для ночевки были. Подвалы домов. Но сегодня идти туда не хотелось. Лесной нашел тысячу рублей, друзья купили водки, еды и искали место, где можно выпить и закусить. Спокойно. (Обитатели подвалов надоели.) Искали не долго. Судьба привела их во двор Марии Федоровны. Они быстро выпили, что – то съели и огляделись. Прямо перед ними горело розовое окно.

Самсонов. Странное окно! Интересно, что там!

Друзья подтащили к окну скамейку, и Самсонов залез на нее.

Самсонов. Какая- то старуха танцует… А на стене портрет Станиславского… Видимо актриса… Вроде нас, никому не нужная… Как же нас много!

Самсонов спрыгнул со скамейки, и друзья выпили по стакану водки.

Самсонов. Странная водка. Тебе не кажется?

Лесной. Водка прекрасная! Самая дешевая! (Помолчал.) Ах, суки! Мир поехал перед глазами! А! Москва проклятая! Водка – отрава поддельная! А москвичи, суки, спрятались за розовые окна! И танцуют! (От ярости стал фиолетовым. Схватился за сердце) Вот вам, гады!

Лесной поднял камень и бросил его в розовое окно. Оглушительный звон разнесся по двору.

Самсонов. Что ты сделал, идиот! Нас же посадят!

Лесной рухнул на землю. Самсонов оглядел его и понял, что он мертв.

– Черт, надо бежать! Подумают, что это я убил его! – сказал Самсонов и шатаясь пошел к дороге. Он надеялся, что какой – нибудь автомобиль убьет его. Жить ему не хотелось. Но получилось по – другому. У дороги Самсонова остановили полицейские и отвезли в отделение. Когда выяснилось, что он не тот, кто им нужен, полицейские переправили его в ночлежку, где можно было поесть и переночевать. Когда Самсонов поел и лег на матрас, его осмотрел очень молодой доктор.

– Все в порядке! – сказал доктор, покраснел, и быстро ушел.

Самсонов. Спасибо, доктор! Дай вам Бог здоровья! После ваших слов смерть отступила от меня!

Все засмеялись. Через минуту Самсонов умер. Смех затих. Но, не надолго. Здесь к смерти относились равнодушно. Слишком часто она посещала этот дом. Привыкли к ней!

А у Марии Федоровны все сложилось прекрасно! После того, как камень влетел в ее окно, она сразу умерла. И счастью ее не было предела! На чудесной полянке ее встретил Константин Сергеевич Станиславский!

Станиславский. Я давно жду тебя, милая! Пойдем со мной! Я отведу тебя в городок, где живут мои ученики!

Станиславский и Мария Павловна медленно пошли по лесной дорожке, оживленно беседуя о разном… о плохом, хорошем… удивительном…

Филиппов, с подарками…

…В потолке сначала появились ноги человека, потом крупное тело, потом седая голова с пушистой, широкой бородой, и пожилой мужчина в фиолетовом кафтане, мягко опустился передо мной, в мое старое кресло. Я спокойно ждал, что он скажет.

– Саша, дорогой, здравствуй! – сказал мужчина, – Ты, я вижу, не очень удивлен моим появлением! Но иначе и быть не могло. Много наших навещало тебя. Разреши представиться! Я, старинный пекарь Филиппов, один из первых Филипповых в Москве!

…Я хотел встать, но Филиппов, взмахнув рукой, дал понять, что это не нужно. Филиппов провел рукой по столу и на нем появились калачи. Они были с поджаристыми бочками и чудесно пахли.

– Эти калачи тебе прислала твоя бабушка, Маргарита Ивановна. Она знает, что у вас в магазинах торгуют очень плохим хлебом, который есть нельзя, и вот решила тебя побаловать. Кушай, Саша! Да, погоди! Калачи- то, запить чем- то нужно, а я это чуть не упустил! Ну – ка, иди сюда! – сказал Филиппов. И с потолка на стол мягко, бесшумно, опустилась большая квадратная бутылка. Зеленая, украшенная тремя золотыми пчелами.

– Не пугайся, Саша! Это медовуха! Старинная! Такую никто из ныне живущих не пил!

…Филиппов быстро открыл бутылку, налил золотистую медовуху в мой стакан, и подвинул его ко мне поближе. Запах от медовухи пошел ошеломительный. Он буквально свел меня с ума! Я жадно схватил стакан и залпом выпил золотую, густую влагу! Она огнем разбежалась по мне, и я восторженно запел! Удивительно, но я пел хорошо, хотя певчего голоса у меня нет. Был в детстве, но это не считается. Слава Богу, я пел не долго! Быстро успокоился. Потом медленно, с наслаждением съел горячий калач с маслом и спросил у Филиппова:

– Скажите, Филиппов, почему я запел? Я сошел с ума?

Филиппов улыбнулся, перекрестился, и сказал:

– Господь с тобой, Саша! Ты просто правильно отреагировал на вино! Не так как у вас принято! Особенно на периферии и в деревнях! Выпьют и сразу драться! Да как! Сын убил отца за бутылку пива! Бабушка выкинула внука в окно! Вместе с его собачкой! Надоел! Раздражает! Невеста жениху вонзила нож в спину на свадьбе! Ну, хватит, не будем больше об ужасном! Ты поступил правильно! Хорошо! Как Господь велел! Вино радость, а не убийца! Калач понравился?

…Я кивнул. Потом схватил бутылку, налил без спросу полный стакан, и выпил его, не спеша, уже понимая, что я пью. Огонь разгорелся во мне еще сильнее, еще ярче! Я посмотрел на улыбающегося Филиппова и спросил:

– Я не умру?

Филиппов вылил мне в стакан остатки вина и сказал:

– От этого вина нет… А от магазинного можешь… Там полно подделки… Пей, Саша! И потом поговорим!

…Я выпил, и огонь во мне вдруг погас. Я растерялся и посмотрел на Филиппова с изумлением. Филиппов сказал:

– Не удивляйся! Так нужно! Разговор впереди… Ты ведь, Саша, в ужасе живешь… Интерес к искусству у народа падает… Книги почти не читают …А если читают, то выбирают самые ерундовые… Вместо нормального общения, хамская грызня в интернете… Театры, не театры, а смесь цирка и сумасшедшего дома… Ты, видя это, погибаешь… Надежду на постановку своих пьес потерял… Тут еще вирус сковал жизнь цепями страшными… Но, Саша, не пугайся! Я пришел к тебе с доброй вестью! 27 часов тому назад у нас на небесах, в нашем небесном театре, состоялась премьера твоей гениальной комедии « Слово короля или государственные люди»! Перечисляю артистов! Александр Македонский, Венера Милосская, Тарасова, Станиславский, Бисмарк, Николай Первый, Лев Толстой, Гете, Томас Манн, Михаил Ульянов, Фрэнк Синатра, Луспекаев, Шекспир, Чехов, Мольер, Татьяна Шмыга, Роман Виктюк, Гоголева, Бомарше, Хрущев, Брежнев, Качалов, Мерилин Монро, Данелия, Кобзон, маршал Жуков, Вера Марецкая, Завадский, и еще 115 тысяч артистов! Ставил спектакль – я! Не удивляйся! Я теперь, там – фигура! Ну, ты доволен?

…Я онемел, окаменел, стал неподвижен. На столе появилась другая бутылка. Большая, длинная, черная. Филиппов быстро открыл ее, налил мне в стакан лиловую жидкость и приказал:

– Быстро пей! Это пиратский ром 17 века! Пей! А то и в правду умрешь!

…Я выпил и ожил. Стал соображать. Но двигаться не мог. Говорить не мог. Филиппов весело сказал мне:

– И не надо говорить. Саша! Надо осознать! Ты – в Истории! Теперь, дальше! Дело есть одно! Смотри вниз!

…Я посмотрел. Квартира. Комнат несколько. В одной из них, на кровати, лежал огромный, седой, длинноволосый старик, со знакомым лицом. Он громко стонал. В другой комнате, рядом с комнатой старика, какие – то мужчины, тоже знакомого вида, играли в карты. Играли странно. Понятно было, что игра их совсем не интересует. Карты падали на стол без всякого смысла. Мужчины прислушивались к стонам старика и, молча, переглядывались. Один из них плакал. Филиппов посуровел лицом и сказал:

– Вот, что происходит, Саша! Старик, лежащий на кровати – Иван Сергеевич Тургенев! У него рак позвоночника! Он умирает! Как ты видишь, он испытывает страшные боли! А мужчины в соседней комнате, его друзья! Ждут, когда он умрет! Друга в такую минуту не бросают! Они любят Ивана Сергеевича, они хорошие, знаменитые писатели, но в жизни разбираются мало! Смотри!

Тургенев вдруг сбросил с себя одеяло, и из последних сил закричал:

– Господа! Я испытываю страшные муки! Я больше не могу! Дайте мне пистолет! И я уйду из этого мира, освобожусь от страданий! Господа! Помогите мне, если вы действительно любите меня!

Филиппов. У них есть оружие! Но они не дадут его несчастному Ивану Сергеевичу! Самоубийство считается величайшим грехом! Они не могут его допустить! Церковь запретила так уходить из жизни! Но церковь не всегда права! Она и людей жгла за талант и честные, смелые мысли! И ошибалась во многом! И беспощадно сдерживала и науку, и искусство! Все было! Ты как думаешь, спасти человека чистого, честного, величайшего гения, – да и любого другого, самого простого, – от страшных мук, грех?!

…Я закричал:

– Нет! Никакой не грех! Ерунда все это!

Филиппов. Правильно! На самом деле, – грех, не помочь человеку избавиться от страданий! И я Ивана Сергеевича спасу! Я знаю, что сделаю для него доброе дело! Смотри!

В руках у Тургенева появился пистолет. И он со счастливой улыбкой выстрелил себе в голову. Поднялся шум, крик… Писатели упали на колени перед телом мертвого Тургенева, заплакали… Все исчезло.

Филиппов. А теперь, Саша, я ухожу! Завтра мы начинаем репетировать вашу с Ларисой пьесу « Стоглазая Хромоножка Скарлет». Артистов будет 250 тысяч! Пьеса очень нравится, поэтому очередь!

Филиппов исчез. Я не знал, что делать. Я заплакал!

Кустарник с красными ягодами

История эта мало интересная, стандартная, но почему-то хочется о ней рассказать…

Год 1983. Ялта. Июль. Жарко! Хорошо! Запах цветов каких – то… ….Счастье вливается в душу потоком!

Мы, с моим однокурсником по консерватории, Сашкой Тамаркиным, стоим у маленького винного ларька, расположенного на горе, в метрах ста выше шоссе. Кругом кусты с красными ягодами… Гора, зеленая, горбатая, иногда лысая, поднимается вверх, километра на два…

…Еще у палатки стоит группа артисток и артистов из периферийного театра. Артистки веселы и красивы, парни все очень дружелюбны. Естественно Тамаркин, как всегда без труда, проник в эту компанию и ловко завладел всеобщим вниманием. (Великий мастер по этой части!)

…Я, с вином (стаканчик), отошел от них и понял: это было здесь! Вот за этой рощицей полянка, где все и произошло!

…В 1972 году, ровно одиннадцать лет назад, мамин пациент (мама была врачом) композитор Фа, устроил меня в санаторий Всесоюзного Авторского Общества… Интересное место! Ходишь, себе, ходишь, а вокруг, знаменитости! Впрочем, я тоже не хухры – мухры! Меня только —что взяли на работу в театр оперетты, хормейстером…

Выгляжу я не плохо: я невысок, но строен и необыкновенно добродушен… Необыкновенно наивен… И прекрасно одет! Рубашка и брюки на мне, сшиты в специальном ателье, где тогда одевался мой отец, Владимир Александрович…

…Ну что… Сижу на лавке, кругом цветы… Я курю… Тут садится рядом со мной дама, красоты необычайной, лет тридцати двух… Попросила сигарету… У меня Мальборо… Она удивилась, обрадовалась… Ну и начался разговор… Выяснилось, что зовут ее Олей… Что она актриса из Пензы… Что играет в театре только главные роли… Что скоро уезжает домой… И вдруг предлагает мне прогуляться с ней по горе, на которой я сейчас стою… Ларек уже был… Можно было выпить вина… Кусты с красными ягодами тоже были… А главное, это то, что эта чуткая и необыкновенно прозорливая актриса, моментально поняла, что я влюбился в нее по уши! Ну, пошел за ней, конечно… Поднялись на гору… Выпили винца… И артистка, улыбаясь, предлагает мне пойти, взглянуть, что за этой рощицей, около которой мы пили вино… Может быть там, что -то интересное… Пошли… Прошли через рощу… И вышли на прелестную полянку! И я все понял! Меня начало трясти… Я ведь мальчишкой еще был! С женщинами дела не имел! Страстно об этих отношениях мечтал, а как их осуществить, не знал! Делал попытки, но все неудачно! А тут стоит передо мной светловолосая, синеглазая красавица! Тело прекрасное! Сводящее с ума! И совершенно понятно, что хочет моей любви! Почему?! Как? Неужели я стану мужчиной?! За что такое счастье?!

Только мы улеглись на травку, как вдруг Оля вскрикнула и потеряла сознание! Я понял, почему! На плече ее появилась ранка, а в кусты медленно уползала крупная серая змея! Гадюка! Я поднял Олю на руки и понес к шоссе… Донес… Но получилось все очень плохо… Не так как я хотел… Я зацепился за корень какого – то куста и упал… Ольгу, естественно, выронил…

Пришел я в себя в больнице (я разбил голову) …И узнал, что актрису Ольгу Бармину- Фрагге, выписали из больницы неделю назад… Что с укусом гадюк местные врачи справляются элементарно… Что за Ольгой приехал муж, директор фарфорового завода, и что они уехали отдыхать в Болгарию…

День я пролежал, как мертвый… Голову мою вылечили быстро, какими – то югославскими уколами… А через три дня меня выписали, и мы с Тамаркиным пошли праздновать мое выздоровление (и поражение) в лучший ресторан Ялты « Ореанду»…Сидели мы на воздухе, ели цыплят и пили Абрау – Дюрсо… И были заслонены от гуляющих по набережной высокими кустами цветущего жасмина, волнами нависшего над нами… Но звезды мы видели! Советские звезды!

Небесный таракан…

…Я лечу над белыми, заснеженными горами Японии. К храму на Фудзияме. Вижу! В поле, среди моря тюльпанов, сидит гигантский Мужик. И плачет. Я подлетел, спрашиваю, в чем дело.

Мужик. Ты понимаешь, в ухо мое залез небесный таракан! И мучает меня! Грызет! Смеется! Издевается! Как это ужасно, брат! Может поможешь мне? Может вытащишь его? А то нет сил больше!

Я залез в ухо к Мужику. Таракан был величиной с корову. Я быстро разрубил его и выбросил из уха Мужика. Мужик заплакал от счастья. Я хотел улететь, но вдруг Мужик говорит:

– Не хочешь ли что – нибудь узнать?

Я сказал, что хочу узнать о том, как живет и работает нечистая сила.

Мужик. Очень просто! Ни слова правды! Ни капельки жалости!

Я поблагодарил его и улетел.

– Учти, парень! Она везде! – крикнул мне вослед Мужик. От голоса его задрожали горы, я перевернулся три раза, но удержался и полетел дальше. Наконец появилась Фудзи… Как я долетел – не знаю… Меня пытались остановить раз двадцать…

Ёлка!

…Рождество! Передо мной панорама европейских городов! Они все в огнях! На площадях множество нарядных елок и базарчики с вкусной едой! (Мне рассказывали об этом). Народ толпится! Веселый, счастливый, радостный! Нищие тоже есть! Как же им не быть! Вот они! Пять крепких, хорошо одетых мужиков, пьют пиво, посреди площади! И гогочут, не боясь испугать народ! Говорят, немцы сошли с ума! Видимо, так оно и есть! Пособие по безработице, всего 489 евро! А они гогочут! Пособие это, ну ничтожнейшее для европейцев! Ерунда! А они веселятся, как люди, которым тепло, хорошо и уютно в своей родной стране! Пиво у них на столе—5,6 литров! Пирогов, колбас и еще какой -то аппетитнейшей еды- сколько душа пожелает! Так проявляется непонимание ситуации, в которой они оказались… Для европейцев это стало нормой… (Я думаю, есть и такие, которые планируют очищении улиц древних немецких городов от претенциозного элемента).