Глава 1.
«На улице Лейк-Шор-Драйв разгорелся настоящий ужас. Ранним утром было найдено обезглавленное тело местным жителем, мистером Ламбертом, который выгуливал свою собаку по набережной…далее»
Дальше в посте – всего одна фотография, и я, застыв от ужаса, не могу оторвать от нее взгляд. Под мягкими лучами восходящего солнца обезглавленный труп выглядит как зловещий арт-объект, выставленный на всеобщее обозрение. Рядом с телом стоит пляжный зонт, а на месте головы лежит широкополая шляпа, пропитанная кровью. Если бы не кровавые следы на песке, можно было бы подумать, что это просто отдыхающий мужчина, решивший вздремнуть у воды. Но нет – это настоящий труп, лишенный головы. От вида крови у меня подкатывает тошнота, я швыряю телефон на кровать и, оцепенев, смотрю в потолок.
Каждое утро я начинаю с того, что проверяю местные новости в соцсетях. Прокручиваю ленту, иногда останавливаюсь на научных статьях, которые мне рекомендуют, или заглядываю в медицинские разделы, напоминая себе, кем я могла бы стать, если бы не бросила университет. Но чаще всего я открываю страницу старшего брата. На его профиле всего одна фотография: хмурый Уильям нежно обнимает своего питбуля Максимилиана. За их спинами – наш родительский дом, словно хранилище воспоминаний, где когда-то царили смех и радость, а теперь остались лишь печаль и обиды. Уильям был не просто братом – он был моим лучшим другом, опорой и поддержкой. Но кто бы мог подумать, что в самый трудный момент, когда мне так нужна была его помощь, он станет первым, кто отвернется от меня?
Когда слезы подступают к горлу, а грудь сжимается от тоски, я закрываю его страницу и встаю с кровати. Холодный душ помогает собраться с мыслями и настроиться на новый день. Потом я выхожу на кухню, сажусь за стол и завтракаю в одиночестве – хлопья с молоком, как всегда. После завтрака возвращаюсь в комнату, одеваюсь, собираю сумку, обуваюсь и выхожу на работу. Кофейня «С Любовью от Алисы» находится прямо напротив моего дома. И так каждое утро. Ничего страшного. Никаких обезглавленных трупов.
Господи…
В моем городе убили человека.
Целого человека, блин! Ну, точнее, он был целым, пока какой-то аморальный урод не… отрубил ему голову? Или как это вообще происходит? Только так можно лишить человека головы, верно? Или есть другие способы, о которых я не знаю? Бензопила? Я морщусь, представляя, как по Чикаго разгуливает Томас Сойер с бензопилой в руках, высматривая жертв. Тогда, наверное, есть и другие способы, потому что в Чикагского Майкла Майерса с кухонным ножом как-то не верится. Мачете? Я мысленно стону, пытаясь избавиться от образа Чикагского маньяка, размахивающего мачете.
Господи, о чем я вообще думаю?
Если произошло убийство, это еще не значит, что в городе завелся убийца. Может, это случайность? Несчастный случай? Самоубийство? Хотя… как человек может сам себе отрезать голову? Или, может, голова сама отпала от туловища… А вот это уже перебор, Лилиан.
Я пытаюсь вдохнуть, но одеяло, словно тяжелый мешок с песком, вжимает меня в матрас, выдавливая из легких последние остатки воздуха. Когда дышать становится совсем нечем, я с резким движением сбрасываю это чертово покрывало и сажусь посреди кровати, подтянув ноги к груди. Пальцы нервно впиваются в растрепанные волосы, а в голове никак не укладывается, как кто-то мог так жестоко обойтись с человеческой жизнью.
Раньше я читала новости о перестрелках между местными бандами или о трупах с ножевыми ранениями, но никогда не придавала этому особого значения. Однако обезглавленное тело… Это не просто поражает меня – это вызывает странное, глубинное удивление. Кажется, что такой труп, лишенный головы, выбивается из привычного порядка вещей, даже в нашем жестоком мире. Внутри меня пробегает легкий трепет; это нечто большее, чем просто очередное проявление насилия.
И еще один вопрос не дает мне покоя: откуда в мае на набережной взялся пляжный зонт и женская шляпа? Ведь по одежде убитого явно видно, что это мужчина. Что это за странная сцена? Кто-то специально все так обставил? Или это просто совпадение? Мысли путаются, а в голове крутится одна и та же картина: зонт, шляпа, тело… и отсутствующая голова.
Тишину нарушает звонок телефона.
Вздрогнув от неожиданности, я поднимаю голову с колен и тянусь за телефоном, все еще не до конца осознавая, что происходит. На экране горит имя моего начальника, и я спешу ответить.
– Генри, доброе утро! – восклицаю я, вскакивая с кровати. Босиком, перепрыгивая через разбросанную обувь, я выбегаю из комнаты на кухню, не обращая внимания на беспорядок и пульсирующую головную боль.
– Ох, дочка, что же это творится… – обычно басистый голос Генри звучит печально, в нем чувствуется тяжесть и горечь, которых мне бы хотелось избежать.
Он видел новости. Зная Генри, можно с уверенностью сказать, что он узнал гораздо больше меня от своего лучшего друга Патрика, местного полицейского. И сейчас эти знания терзают его больное сердце. Генри – сердечник, но при этом самый добрый и мудрый человек на свете. Если бы не его забота и поддержка, я даже представить не могу, какой была бы моя жизнь.
– Ты знаешь, что произошло? – спрашивает он.
От его сдавленного голоса в груди заныло. Каждый день я прошу его не волноваться, но он лишь отмахивается, считая, что больное сердце – это просто временное недомогание. Я облокачиваюсь на столешницу и нервно тру лицо свободной рукой. Вид недоеденной с вечера пиццы на столе вызывает тошноту. Я спешу отвести взгляд, опасаясь, что меня может стошнить прямо на пол кухни.
– Да, я… – осекаюсь и тяжело вздыхаю. Мне все еще трудно осознать произошедшее. Обезглавленный труп. Что могло привести к такому ужасному преступлению? Я не знаю и не уверена, что хочу знать. Но меня беспокоит другое, и я спрашиваю: – Генри, что известно об этом Патрику? Полиция уже нашла убийцу?
В трубке слышится судорожное дыхание и шум, словно Генри находится на улице.
– К сожалению, доченька, – его голос звучит хрипло и обреченно, – убийцу не нашли. Патрик говорит, что на месте преступления нет никаких следов. Нет улик, и все.
Я прикрываю глаза и сжимаю переносицу. Все кажется каким-то абсурдом.
– Генри, не нервничай, – пытаюсь успокоить его и себя. – Давай поговорим на работе, а то я снова опоздаю в кофейню.
Он говорит, что немного задержится в городе, и мы обязательно все обсудим, когда он приедет. Я кладу телефон на столешницу и начинаю искать таблетки от головной боли. Нахожу их на прикроватной тумбочке в спальне, рядом с полным стаканом воды. Я удивляюсь, потому что не помню, как оставляла их здесь. Надо бы послушать Генри и бросить пить. Я дошла до такой степени, что теряю память даже от пары бутылок пива.
В душе меня встречает привычная ледяная вода. Мыльная пена стекает по телу, а запах освежающего геля для душа слегка снимает раздражение после бессонной ночи. Но слова Генри все еще крутятся в голове.
Нет улик?
Как такое возможно? Кому-то отрубили голову, а следов преступления не осталось? Учитывая жестокость такого акта, следы, казалось бы, должны быть повсюду: физические доказательства, показания свидетелей, записи с камер наблюдения… Но, как ни парадоксально, иногда преступления тщательно планируются, и их исполнители уходят так чисто, что даже самые опытные детективы оказываются в тупике. Это говорит о том, что убийца был не только хладнокровен, но и умен. Будь он персонажем фильма ужасов, я бы, наверное, даже восхитилась его мастерством.
Закрываю кран и выхожу из ванной, обернув волосы мягким махровым полотенцем, которое висело на спинке дивана. В спальне – привычный беспорядок. С полотенцем на голове подхожу к шкафу-купе, снимаю с вешалки белую футболку и бросаю ее на кровать. Затем достаю джинсы. С нижней полки я беру чистое белье и одеваюсь, полная решимости начать новый день.
Я стараюсь не думать об этом странном убийстве, потому что это бессмысленно. Допустим, преступление было совершено ночью, а тело обнаружили на рассвете. Логично предположить, что у правоохранительных органов не было достаточно времени, чтобы собрать все необходимые доказательства. Поэтому я не хочу строить догадки об убийце, которого, возможно, и не существует. Я не могу переживать из-за одного трупа, когда в мире каждый день умирают сотни тысяч людей. Лучше я сосредоточусь на себе и работе и избавлюсь от лишних мыслей.
Но как бы я ни пыталась делать вид, что меня это не волнует, чувствую, как внутри меня медленно, но верно зарождается тревога.
Глава 2.
Квартира, в которую я переехала в Чикаго, больше похожа на сарай. Может, дело в том, что ей нужен ремонт и новая мебель, а может, в моей внезапно проснувшейся неряшливости. Хотя, если честно, я выросла в доме, где царил идеальный порядок. Мама терпеть не могла беспорядок, и я каждый день драила полы до блеска. Но когда я переехала, чистота перестала быть приоритетом. Денег было мало, а жить где-то надо.
Просмотрев кучу объявлений, я остановилась на районе Норт-Сайд – там цены были ниже. Нашла объявление с фотографиями, где квартира выглядела… скажем так, скромно, но цена была заманчивой. Я отправила сообщение хозяйке, не особо надеясь на ответ. Но уже через пару часов мне написала Эллен – добрая женщина с мягким сердцем. Она сразу предложила встретиться в тот же день, чтобы показать квартиру. Я, не раздумывая, согласилась.
Когда я приехала, Эллен уже ждала меня у подъезда. Дом выглядел так, будто его построили еще в эпоху динозавров: обшарпанные кирпичные стены, четыре этажа и человек десять жильцов, все пожилые. Мы поднялись по узкой лестнице с ковровым покрытием, которое когда-то было красным, а теперь стало грязно-коричневым. На каждом этаже пахло по-разному: на первом – едой, на втором – старыми книгами, на третьем – чем-то лекарственным.
Квартира оказалась на четвертом этаже. Эллен открыла дверь ключом, который с трудом повернулся в замке, и мы вошли. Первое, что я почувствовала, – запах сырости и плесени. Эллен, заметив мое выражение лица, сразу извинилась и объяснила, что квартира пустовала больше трех лет после смерти ее мамы.
Мы прошли в гостиную: белые стены, темный ламинат, мигающая люстра, стеклянный стол, шкаф без дверей и, к удивлению, небольшая плазма. В спальне едва поместились кровать с голым матрасом, тумбочка и шкаф. Окно выходит на улицу и кофейню «С Любовью от Алисы». Кухня была крошечной: гарнитур, стол и один стул. Зато ванная порадовала – чистая и с запахом бабушкиного порошка.
Эллен предложила выпить кофе, который я захватила в местной кофейне. За чашкой я рассказала ей, как переехала в Чикаго, искала жилье и почему у меня такой скромный бюджет. Она внимательно слушала, а потом неожиданно снизила цену со 160 до 130 долларов. Я была тронута ее добротой.
Когда Эллен ушла, я осталась одна. Осмотрела квартиру еще раз. После уборки и проветривания запах сырости исчез, и пространство стало казаться уютнее.
Со временем я добавила деталей: три картины с пейзажами – подарок Генри на новоселье. Они остались у него после смерти жены, которая любила рисовать. На ярмарке я купила книги – читать я не люблю, но полки больше не пустовали. Искусственные цветы в горшках, розовые занавески, мягкий коврик, подушки и плед на диване – каждая мелочь делала пространство теплее.
Иногда мне кажется, что, наполняя квартиру вещами, я пытаюсь заполнить пустоту внутри. Часто вспоминаю мамины слова: дом – это отражение души. И я верю, что, преображая свою временную квартиру, я понемногу преображаю и себя.
Однако есть одна вещь, которая остается неизменной – это входная дверь. Каждый раз, когда пытаюсь ее закрыть, замок заклинивает, и ключ отказывается поворачиваться. Как и сейчас: я упираюсь коленом в дверь, сжимаю ключ покрепче и с трудом проворачиваю его влево. С облегчением выдыхаю и дергаю ручку вверх-вниз. Наконец, дверь сдается.
– Тебя бы починить, – ворчу я, легонько хлопая по двери ладонью. Поправляю сумку на плече и направляюсь к лестнице.
На этом этаже, кроме меня и пожилой супружеской пары, больше никто не живет. И я никак не могу понять, почему так происходит. Генри как-то рассказал, что раньше здесь тоже жили только пожилые люди. Когда они умирали, квартиры оставались пустыми. За год, что я здесь, в дом въехали всего трое новых жильцов: женщина и двое молодых парней, которых часто вижу в кафе за чашкой кофе.
Спускаюсь на первый этаж и уже тяну руку к железной двери, как она внезапно распахивается передо мной. Замираю, уставившись на мужчину в безупречном классическом костюме. Он на мгновение останавливается, словно оценивая ситуацию, а затем стремительно проносится мимо, едва не сбивая меня с ног. Его легкий аромат древесного одеколона остается в воздухе, пока он взлетает по лестнице, оставляя лишь эхо шагов.
Пожав плечами, выхожу на улицу, и в голове возникает вопрос: кто он? Чей-то внук? Сын? Или, может, новый жилец? Его внезапное появление пробуждает во мне любопытство, но я быстро отгоняю эти мысли. В конце концов, это не мое дело. Если он новый сосед, я скоро это узнаю. А пока – зачем забивать голову лишними вопросами?
Сегодняшний день в кофейне ничем не отличается от предыдущих. Посетители приходят и уходят, звеня колокольчиком на двери. Я знаю их всех не только по именам, но и где они живут, с кем, чем занимаются. Поначалу было странно, что люди так легко открываются мне, почти незнакомому человеку. Но Генри однажды объяснил, что в этом нет ничего удивительного. Доверие и искренность – это то, что делает наше общение особенным. Каждый день приносит новые истории, новые открытия. Моя задача – просто быть рядом и слушать тех, кому это нужно. И я слушаю.
Со временем я и сама начала раскрываться перед окружающими. Оказалось, что делиться своими переживаниями – это не только способ облегчить душу, но и мощное лекарство от одиночества. Особенно трогательно осознавать, что чужие люди, порой совершенно незнакомые, могут не только понять, но и искренне поддержать. В их глазах я вижу участие, тепло, готовность помочь. И это порой ценнее, чем поддержка самых близких. Ведь даже родные люди иногда бывают так поглощены своими проблемами, своими заботами, что не замечают, как отдаляются. А иногда им важнее сохранить лицо, чем протянуть руку собственной дочери.
Конечно, есть и такие посетители, которых мне очень хочется придушить. Особенно сейчас.
Эмметт Уотсон вальяжно облокотился на стойку и пристально смотрит на меня. Он здесь не ради своего обычного капучино. Нет, он здесь из-за меня. Я стараюсь не смотреть на него. Опустив голову как можно ниже, быстро надеваю крышку на бумажный стаканчик и тщательно проверяю, хорошо ли она держится. Я хочу сделать все, чтобы у Эмметта не было повода меня критиковать. Хотя, по правде говоря, это бесполезно. Он всегда найдет способ вывести меня из себя.
Убедившись, что крышка держится крепко, я протягиваю напиток Эмметту. В этих джинсах с дырами на коленях и застиранной рубашке в красно-зеленую клетку он напоминает мне клоуна. Кто вообще в наше время носит такую безвкусицу?
– Твой капучино, Эмметт, – произношу я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, и тут же, почти машинально, добавляю: – Хорошего вечера.
Взгляд упорно скользит мимо его лица – к полу, к кофемашине, куда угодно, только не в его глаза. Отойдя к дальнему краю стойки, я хватаю тряпку и начинаю протирать уже безупречно чистую поверхность, лишь бы занять руки. Пожалуйста, просто возьми кофе и уйди.
Но он не двигается с места. Чувствую, как его глаза пристально следят за мной, и в воздухе повисает тягостное молчание.
– Лилиан.
Клянусь, если он снова начнет говорить пошлости, я протру не кофемашину, а его самодовольное лицо. Он снова зовет меня по имени. К вечеру в кофейне обычно становится пусто, и это дает ему больше времени и свободы для бессмысленной болтовни.
– Лил, я здесь, прямо перед тобой, – недовольно ворчит он. – Ты не можешь меня игнорировать.
Я досадно вздыхаю и поднимаю глаза на Эмметта. Хорошо, что он невысокого роста, и мне не нужно задирать голову, чтобы видеть его бледно-голубые глаза.
– Что-то еще? – спрашиваю я, приподняв бровь.
Добившись моего внимания, он кивает.
– Ты забыла вставить трубочку, – с той же слащавой наглостью он указывает подбородком на стакан с трубочками.
Конечно, он заметил, как сильно я бросила тряпку, потому что его губы расплылись в широкой улыбке, обнажая желтые зубы.
Меньше кури травку, придурок.
Я приближаюсь к нему и беру одну из трубочек для посетителей, которые лежат на барной стойке прямо перед ним. Хочу уточнить, что они здесь специально для клиентов – чтобы каждый мог выбрать ту, которая ему больше нравится. Эмметт, конечно, не глуп. Он просто пытается вывести меня из себя. Но я обещала Генри больше не поддаваться на его провокации.
Беру стакан и небрежно вставляю трубочку в отверстие на крышке.
– Теперь все? – спрашиваю я, стараясь сохранить спокойствие.
Он внимательно смотрит на свой стакан, как будто это произведение искусства, а не обычный капучино.
– Вот так, дорогая, – удовлетворенно кивает он и подмигивает мне. – Ты такая милая, когда злишься.
Ненавижу.
С моих губ срывается тихое рычание, и это вызывает у него еще более широкую улыбку. Я почему-то опускаю взгляд на его рот и тут же отворачиваюсь, пытаясь скрыть свое отвращение, которое не могу контролировать.
Это что, лист салата у него в зубах?
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. «Успокойся, Лилиан, он отвратителен, и с этим ничего не поделать. Главное, держи сэндвич, который ты съела на обед, в желудке, ведь там ему самое место», – пытаюсь убедить себя, но становится только хуже.
И как теперь забыть этот проклятый салат?
– Какие планы на вечер, Лил? – раздается его голос у меня за спиной. – Может, прогуляемся?
Какого черта он еще здесь?
Господи, сколько раз мне нужно отказать этому парню или сколько чашек кофе выплеснуть ему в лицо, чтобы он наконец-то понял, что между нами ничего не может быть? Ни в этой жизни, ни в следующей.
Я тяжело вздыхаю и поворачиваюсь к Эмметту, стараясь не смотреть на его рот.
– У меня есть планы на вечер, и ты в них не входишь, – вежливо, но твердо говорю я. – А теперь, пожалуйста, уходи. Мне нужно готовиться к закрытию.
Если бы здесь был Генри, он бы точно мной гордился. Я уже думаю, что Эмметт наконец уйдет, но он выдает очередную безумную идею:
– В таком случае, может, ты позволишь мне проводить тебя до дома? – Он улыбается и дергает бровями, как будто у него начался нервный тик.
Я усмехаюсь, скрещиваю руки на груди и недоверчиво смотрю на него.
– Спасибо, но я могу перейти дорогу сама.
Он окидывает меня взглядом сверху вниз и задерживается на моем лице.
– Очень жаль, Лилиан, очень жаль, – говорит Эмметт, берет свой кофе и добавляет: – Ну что ж, завтра я снова попытаюсь пригласить тебя на свидание.
Он машет мне рукой на прощание и направляется к двери. Я с облегчением выдыхаю. Ничего, завтра я обязательно найду способ снова его отшить. Губы невольно расплываются в улыбке, когда я смотрю, как он идет к двери. Но тут он неожиданно разворачивается на 180 градусов. Улыбка медленно исчезает с моего лица.
– Лилиан, я кое-что забыл! – он быстрым шагом пересекает зал и, остановившись рядом со мной, виновато улыбается. – Добавь корицы, пожалуйста.
Мысленно я готова закричать.
– Ты серьезно? – спрашиваю я, разглядывая его рыжие кудряшки, торчащие во все стороны.
Мистер салат-в-зубах кивает и снимает крышку со стаканчика.
Я решаюсь не спорить. Сделаю то, о чем он просит, и пусть проваливает. Иначе я за себя не отвечаю, и в этот раз он не только уйдет с пролитым капучино на рубашке, но и с торчащей трубочкой из задницы.
Я беру корицу и возвращаюсь к стойке. Мне приходится наклониться вперед и облокотиться на нее, потому что этот придурок поставил стакан рядом с собой и вцепился в него рукой. Наверное, он думает, что я снова плесну в него кофе. Я бы с радостью, но обещала Генри, что больше такого не повторится… в четвертый раз.
Начинаю посыпать уже осевшую пенку корицей и только потом понимаю, что происходит. Поддавшись вперед, Эмметт наклоняется ко мне, и на всю кофейню раздается громкий и жирный звук поцелуя.
– Твою ж мать! – вскрикиваю я, пораженная его хитрым поступком, и дергаюсь назад, рассыпая корицу. – Какого черта, Эмметт?
Этот придурок только что поцеловал меня в щеку!
Мой желудок предательски сжался. Меня сейчас стошнит, и я не шучу. Я с нескрываемым отвращением вытираю щеку тыльной стороной ладони и бросаю яростный взгляд на Эмметта. Он, явно довольный собой, облизывает губы и машет мне рукой.
– Пока, Лил, хорошего тебе вечера!
Все, с меня хватит любезностей.
– Эмметт, я ненавижу тебя! – кричу и хватаю первую попавшуюся вещь – мельницу с ванильной карамелью – и швыряю ее ему в спину.
– А я безумно хочу тебя! – кричит он в ответ.
Эмметт поворачивается и, вовремя спохватившись, отпрыгивает в сторону.
Словно в замедленной съемке, мы оба наблюдаем, как мельница пролетает рядом с его головой и, ударившись об окно, – благо, оно не разбилось, – отскакивает и с грохотом падает на пол. Ванильная карамель, напоминающая бисер, из которого маленькая версия меня обожала делать браслетики, рассыпается по всему полу.
Мы одновременно поднимаем взгляд с пола и смотрим друг на друга. Его глаза медленно расширяются, словно у меня выросли рога, а лицо пылает от ярости. Именно так я себя и чувствую – дьявольски разъяренной.
– Охренеть, – тянет он. – Еще бы немного, и эта штуковина прилетела бы мне прямо в голову, прикинь?
Он переводит взгляд на разбитую мельницу и начинает смеяться.
– Вот за это я тебя и люблю, Лил, – говорит он, поднимая большой палец вверх.
Придя в себя, я упираюсь руками в столешницу.
– Убирайся отсюда, ублюдок. И если ты появишься здесь завтра, я обещаю не промахнуться. В следующий раз ты покинешь кофейню не на своих двоих, а с помощью работников скорой помощи! – взрываюсь я, покрываясь красными пятнами от злости. Как же меня это чертовски достало.
Он поспешно посылает мне воздушный поцелуй и, продолжая смеяться, исчезает за дверью, оставляя меня одну с звенящим колокольчиком. Я резко снимаю фартук и бросаю его на стул.
Как же я его ненавижу!
Какого черта этот рыжий клоун не отстает от меня? Вот уже год он пытается затащить меня в постель, и, честно говоря, я устала от его навязчивости. Почему именно он? Эмметт – неудачник, который думает только о сексе, травке и дешевом пиве. Для него слово «работа» так же чуждо, как и он для меня. Он настолько обнаглел, что осмелился поцеловать меня! Я все еще чувствую его губы на своей коже, и меня передергивает.
Подхожу к раковине и начинаю натирать щеку мылом, смывая с кожи это отвратительное маслянистое ощущение. Промокнув лицо полотенцем, возвращаюсь к своему рабочему месту и устало валюсь на барный стул, все еще злясь на Эмметта.
Каким образом он умудрился влюбиться в меня? Неужели он действительно считает, что достоин быть моим парнем? Я много раз говорила ему, что он меня не привлекает как мужчина, хоть это и не столь важно. Важно то, что у меня все в порядке с самооценкой, и я не собираюсь унижаться, встречаясь с парнем, который в свои двадцать три года никогда не работал. Зато он неплохо питается за счет родителей. То, что он каждую ночь бродит по заброшенным местам, курит травку и пьет пиво с такими же бездельниками, отталкивает меня. Я не хочу такого человека рядом. Господи, да прямо сейчас я вообще никого не хочу!
Когда эмоции немного улеглись, я поднялась со стула, размяла затекшую шею и приготовилась убирать беспорядок, который сама же и устроила. Глядя на этот хаос на полу, я снова думаю об Эмметте. Он во всем виноват. Не нужно было меня злить. Боже, этот парень никак не учится на своих ошибках. Только на прошлой неделе я выплеснула в него горячий кофе за непристойное замечание в мой адрес, а сегодня готова убить его только за присутствие рядом. Я даже не хочу думать о завтрашнем дне, потому что не уверена, что смогу сохранить самообладание. Лучше вообще не думать об Эмметте и о его мучительной смерти от моих рук.
Я достаю веник из кладовки, где мы храним различные старые вещи и хозяйственные принадлежности, и принимаюсь сметать маленькие шарики ванильной карамели и осколки мельницы. Прокручивая в голове сюрреалистический момент, когда мы с Эмметтом, шокированные, смотрели друг на друга, я не могу сдержать смех. Ничего не могу с собой поделать: каждый раз, когда он меня доводит, я сначала злюсь, а потом смеюсь.
– Придурок, – бормочу я, и в этот момент звенит колокольчик.
Я поднимаю голову, ожидая увидеть очередного посетителя, но вместо этого вижу Дансию.
– Вот это прикол! – удивляется Дансия, прикрывая за собой дверь. Осторожно переступая через стекло и ванильную карамель, она подходит к одному из столиков. – Что он на этот раз натворил?
Я выпрямляюсь и, убрав с лица выбившиеся из пучка волосы, честно признаюсь:
– Эмметт поцеловал меня в щеку.
Подруга садится на стул, поджав под себя ноги, чтобы мне было удобнее убирать под столом. Осмыслив мои слова, Дансия смеется так звонко, что я не могу сдержать улыбку. Вытирая под глазами тушь, она просит меня рассказать поподробнее о поцелуе. Для нее моя жизнь – сплошной индийский сериал. И я рассказываю, как этот дурень хитростью заманил меня в ловушку и нагло поцеловал. Я так разозлилась, что запустила в него мельницу, и мы оба наблюдали, как она пронеслась мимо его тупой головы. А потом он ушел, пообещав завтра снова попытаться пригласить меня на свидание, на которое я, конечно, не пойду. И тогда он придумает еще сотни способов вывести меня из себя, что, скорее всего, закончится дракой. Генри обо всем узнает и устроит мне нагоняй, а Эмметт, как всегда, выйдет сухим из воды, ведь в первую очередь он клиент. А клиент всегда прав. Господи.
– Вот бы все мужчины были такими целеустремленными, как наш Эмметт, – восхищенно произносит она, а я обреченно вздыхаю.
Пока я убираюсь, Дансия без умолку рассказывает, как они с ее парнем Грэгом и еще пятеро друзей, включая Эмметта, вчера вечером тусовались на съемной квартире Лиама. Лиама, кстати, выгнали из дома родители, когда нашли у него марихуану. Не буду скрывать, новость о Лиаме меня расстроила. Этот парень с кривой улыбкой и ямочками на щеках всегда казался мне более ответственным, добрым и даже милым. Но после того, как я узнала от подруги, что Лиам вступил в интимную связь с девушкой легкого поведения и в результате заразился венерическим заболеванием, его образ в моих глазах сильно изменился. А он был единственным в их компании, кто мне понравился. За исключением Дансии, которая всегда держалась рядом с парнями только потому, что Грэг был лидером этой наркоманской компании.
– Ты точно не хочешь с нами?
В третий раз она спрашивает меня, не хочу ли я поехать на квартиру к Лиаму, где будут Эмметт и остальные ребята. Дансии известно о моем пренебрежительном отношении к ее друзьям, она знает, что я никогда не свяжу себя с этими людьми, как это сделала она. Я не осуждаю ее, потому что вижу, как сильно она влюблена в долговязого Грэга и, тусуясь с ним и его компанией, она таким образом присматривает за ним. А Дансия не осуждает меня, девушку из более высокого общества, даже если сейчас я таковой не являюсь.
– Нет, ты же знаешь, я не любительница всей этой суеты, – отказываюсь я, и подруга понимающе кивает.
Я заканчиваю уборку и берусь готовить моккачино для Дансии. Пятнадцать минут назад она закончила смену в кондитерской «Сладкая Леди» рядом с кофейней. Это чудесное место, где продают восхитительные эклеры в шоколадной глазури и множество других тортов и пирожных, от одного вида которых у меня текут слюнки. Мистер и миссис Муньос – родители Дансии – не только талантливые кондитеры, но и очень добрые люди. Помню, как в первые месяцы моего проживания здесь они подкармливали меня эклерами, переживая, что у меня совсем нет еды. Мне стыдно это признавать, но они были правы. Все мои деньги уходили на необходимые вещи для обустройства квартиры и на успокоительные лекарства. После работы Кэтрин Муньос приносила мне коробочку со сладостями и оставляла ее на стойке. Затем ко мне начала заходить Дансия. Когда ей удавалось вырваться на перерыв, она приходила ко мне, заказывала моккачино, и, если в кофейне никого не было, мы садились за стол и болтали.
Она старше меня всего на два года, и я считаю ее безумно милой: волнистые шоколадные волосы, глаза-бусинки и очаровательные ямочки на щеках. Дансия чуть ниже меня ростом, а ее пышные формы не идут ни в какое сравнение с моей худобой, которую я унаследовала от матери. Хотя я и не жалуюсь.
– Ой, ты слышала о сегодняшнем трупе? – неожиданно спрашивает меня подруга.
Я замираю, держа в руках стакан с моккачино. Черт возьми, я совершенно забыла об этом. Подняв на нее хмурый взгляд, киваю.
– К сожалению, да, – перед глазами мелькают очертания обезглавленного тела на утреннем снимке, море крови на песке и весь тот ужас, о котором я не хочу вспоминать.
О котором до этого момента никто не вспоминал.
– Удивительно, но за весь день никто даже не упомянул о случившемся, словно ничего и не произошло, – задумчиво говорю я и беру в руки два стакана: один для Дансии с моккачино, а другой с американо – для себя.
Подруга тут же хватает свой моккачино и, сделав два больших глотка, с довольной улыбкой слизывает пенку с верхней губы. Я сажусь за стол и делаю маленький глоток обжигающего американо.
– В этом нет ничего удивительного, – она равнодушно пожимает плечами. – В жизни столько всего происходит, что невозможно уследить за всеми событиями. Убийства, самоубийства, теракты – все это ужасно, я не спорю. Но если мы будем зацикливаться на таких вещах, то со временем все человечество одновременно сойдет с ума.
Я согласно киваю, поскольку это именно то, о чем я думала утром. Если на то пошло, то вокруг нас всегда кто-то умирает, просто мы этого не замечаем. Смерть, как темный призрак, всегда идет рядом, но мы закрываем глаза на ее присутствие. Мы отгораживаем себя от лишних тревог, погружаемся в дела, заботы и мечты, лишь бы не видеть, как позади нас, отступив на шаг, идет смерть, которая только и ждет, когда мы обратим на нее взгляд. Господи, и откуда в моей голове взялись такие мысли?
Отмахнувшись, я вспоминаю слова Генри о том, что на месте преступления не обнаружено никаких следов, оставленных убийцей. Прикусив губу, я озадаченно склоняю голову и смотрю на подругу.
– Если честно, я считаю это убийство невероятно загадочным и… – я замялась, подбирая подходящее слово, – интригующим?