Неразбериха

День второй

Громов поднялся ни свет ни заря – выгуливать собаку, хотя Дактиль вовсе не демонстрировал желания покидать дом с какой бы то ни было целью. Пес дрых в прихожей, вчера он сам выбрал себе место – у входной двери, отказавшись от матрасика, который я наскоро ему наколдовала. Я три раза меняла подстилку, предлагая то кошму, то коврик, то модное овальное ложе, которое положено иметь всем привилегированным псам, но Хромой бес предпочел голый пол.

– Оставь его, пусть спит как хочет. Похоже, он лучше нас знает, что ему надо, – и Гр-р повел меня в спальню. – У меня идея…

Я-то думала, что Гришкина ночная идея – о том, как узнать, кто убил Катю, а оказалось, – любовь. Ничего не имею против… Как говорит Громов, отсутствие удовольствия порождает неудовольствие. А может ли удовольствие быть несвоевременным?

От приятных воспоминаний следовало вернуться к завтраку. Я выбрала кастрюлю побольше – кашу придется варить на троих, и, помешивая овсянку, смотрела в синее, еще ночное окно, как Громов возился в снегу с Дактилем. Пес прыгал довольно высоко на задних лапах, норовя лизнуть Гр-р в лицо. Эти двое были вполне довольны друг другом. У каждого человека должна быть собака, а у каждой собаки – человек, подумала я, только в жизни так не получается…

– Правильно, что мы этого пса взяли, – сказал Громов, уплетая овсянку. – Столько положительных эмоций!

– Еще вопрос, кто кого взял. По-моему, это он нас выбрал, – и я положила в миску Дактиля добавки.

Хромой бес хитро посмотрел на меня и расплылся в улыбке. Сто пудов – это не благодарность за сытный завтрак, это нечто иное. Мне показалось, Дактиль дал понять, что знает о нас гораздо больше, чем собака, находящаяся в доме меньше суток.

Морковке не нравилось, что у Громова новый любимец, и она устроила безобразную сцену ревности: шипя и плюясь, надавала Дактилю пощечин. Пес стерпел, даже не огрызнулся, только отворачивал от кошачьих когтей ухмыляющуюся морду, чем заслужил массу комплиментов от хозяина и очередную порцию каши от меня. Гр-р усадил кошку на подоконник и принялся читать ей длиннющую нудную нотацию, растолковывая правила мирного сосуществования:

– Надеюсь, кошка, ты осознала свою ошибку. Ошибиться может каждый. Но! Признать ошибку может лишь умный. Ты же у нас умная?

Дактиль слушал Громова, сидя на собственном хвосте и наклоняя голову то вправо, то влево. Цирк просто! А кое-кто похож на клоуна…

И я стала думать о том, что ревность – это разновидность чувства собственности. И что тоже не потерпела бы, если бы какая-нибудь брюнетка, в улыбке демонстрирующая коренные зубы, завладела пятьюдесятью процентами внимания клоуна… э-э-э, пардон… Громова… Даже двадцатью… Хотя если честно, то и десяти процентов хватило бы, чтобы я впала в ярость… Даже одного…

– Нина, ты что, меня не слушаешь? – вопит Гр-р.

Уж и задуматься человеку нельзя!

– Прости, я тут с собакой…

– Я говорю, надо выяснить, кто мог знать, что Перепетуя – тайник. Если поймем это, найдем убийцу Кати. У Вовки я спрашивал. Он клянется, что никому ни о кукле, ни о бриллианте не говорил.

– И когда ты успел Шпинделя опросить?

– Вчера еще, у Кати дома.

– Я тоже никому ничего не говорила. Даже сыну… Даже Лельке… А представитель австрийского аукционного дома сам приехал за бриллиантом. И он о Перепетуе даже не подозревал, ему камень в банковской ячейке показали.

– Но кто-то же Перепетую украл! И украл не потому, что она ему понравилась! Если бы это было так, вор нашел бы способ выкрасть ее раньше – три месяца ваша экспозиция открыта, и столько же времени кукла на Вовкином диване сидит. Есть, конечно, крошечный шанс, что мы имеем дело с сумасшедшим любителем кукол, но тогда Катю убил не тот, кто куклу унес. Не получается! Сумасшедший схватил бы твою Перепетую, едва увидев, и был бы немедленно пойман. Нет, этот «кто-то» знал, что в кукле спрятано сокровище, и охотился за ним. Сколотил шайку, потому что одному человеку это похищение не провернуть… Вор был уже внутри, а помощник снаружи закидывал объектив камеры снегом. И вор надеялся, что ты, владелица куклы, не знаешь, что у нее внутри, иначе Перепетую не было смысла красть. Кому нужен пустой тайник? Похититель осведомлен о тебе, но ты о нем даже не подозреваешь.

Я поежилась… В моем воображении возникла крошечная одинокая фигурка – я, бредущая по заснеженной улице. Ночь. Фонари не горят, зато светит какая-то чрезмерная луна. Позади меня плетется длиннющая черная тень – моя тень… И вдруг я замечаю еще одну тень. Это за мной крадется убийца, готовый сразить меня ударом огромного булыжника. Он перескакивает от сугроба к сугробу и залегает в снегу, если я вдруг оборачиваюсь. Он все ближе и ближе… Фу, бред! Поздравь себя, Нина, ты пополнила ряды параноиков!

– Громов, не пугай меня! Хочешь, чтобы твоя жена страдала манией преследования?

– Тебе не грозит – ты же дочь мента. Не отвлекайся! Ты когда-то говорила мне, что Перепетуя у тебя давно.

– Да, моя бабушка Аглая куклу так любила, что, когда с инженером-путейцем из дому убегала – это тридцатые годы были, – с собой унесла. Ничего не взяла, только ее. С тех пор Перепетуя в нашей семье. Но бабушка и не подозревала, что в кукле бриллиант, иначе бы давно его достала. И тетя моя – а она славилась умением проникать во всякие семейные тайны – ничего не знала.

– Получается, начало истории надо искать в событиях столетней давности. Нужно выяснить, кто вообще о существовании бриллианта знал. Ты в каком году камень этот видела?

– В тыща девятьсот девятом. В декабре. Сначала в футляре, а потом – на Полине, будущей прабабушке Вовки Шпинделя. Она за его прадедушку тогда замуж собралась. Хотя он…

– Да, ты говорила, он твою прабабушку любил. И кого ты в квартире Назарьевых, кроме Антона Шпинделя, видела?

– Мою прапрабабушку Марию Петровну Назарьеву, ее младшую дочь Полину, старую Аделину Францевну Терентьеву, урожденную Ламсдорф, твоего прадедушку Арсения Сурмина, моего прадедушку Закревского. Тюню еще видела – в образе девицы с косой. А вот внука Аделины, Мишу Терентьева, студента, в декабре не застала, потому что его к тому времени отдали под суд за убийство.

– Теоретически все эти люди, даже студент, могли о бриллианте знать – видели у княгини, или у Анны, или у Полины.

– Нет, видевших бриллиант гораздо больше! Едва не половина Питера имела возможность заметить бриллиант на груди у Полины, на том самом балу, ну, я тебе рассказывала…

Зазвонил телефон, и Громов взял трубку. С минуту он слушал, сдвинув брови у переносицы, а потом сказал:

– Да, конечно, но я сам на нее взгляну. Спущусь через десять минут. С Ниной, разумеется…

Я молча ждала, когда Гришка расскажет мне, на что это мы должны взглянуть, но Гр-р невозмутимо поедал овсянку и ничего объяснять мне не собирался. Были у меня в жизни такие ситуации, может пару раз всего, но были, когда все вокруг, кроме меня, знали, что я должна делать. Ни с чем не сравнимое удовольствие – офонарело стоять посреди народа и читать на всех лицах: «Ну, ну, давай-давай, шевелись, начинай! Ждем-с!» А я – ни сном, ни духом! Однажды я так влетела на редколлегию, и вся редакция, включая приходящего фотографа, заорала: «Ну вот она, Нина Сергеевна, она сейчас все и объяснит!» Главный навис надо мной, как Сцилла и Харибда над путешествующим Одиссеем. Но так как я хитроумием этого греческого мужа не обладаю, мне оставалось только втянуть голову в плечи. У меня не было в запасе шестерых матросов, чтобы скормить их Сцилле, а пока она наедается, миновать Харибду, как это сделал Одиссей у Гомера. «Где правка?» – заорала вдруг Сцилла. «Да! Где правка? Кому отдали?» – подхватила Харибда. Первая моя мысль: «Все, кранты… Уволит…» Потом поняла, что и мне интересно, кому отдали, если я только что с самолета… Короче, все зря кивали на меня и указующе тыкали перстами. Главный даже принес извинения…

– Громов!

– М-м-м?

– В чем дело?

– М-м-м-м???

– Как тресну тебя! На что смотреть-то?

– Так я думал, ты и сама знаешь, экстрасенс же! Не на ЧТО, а на КОГО! Захаровна гардеробщицу привела!

И Гр-р удовлетворенно заржал.

Я показала Гришке кулак и пошла переодеваться. Громов последовал за мной, устроился на подоконнике и, будто никакой паузы не случилось, продолжил обсуждение кандидатов в похитители бриллианта.

– Я думаю, круг подозреваемых не так широк, и присутствовавшие на балу не в теме. Будем считать, что это все-таки кто-то из близкого окружения. Теперь исключим тех, кто не мог камень в куклу засунуть. Ни твой прадед, ни мой, думаю, этого не делали – по причине благородства и высоких моральных принципов. Кандидатуру Антона Шпинделя я тоже отбрасываю. Добыв камень, он бы сразу с ним смылся, и никакого Вовки, скорее всего, на свете вообще бы не было. А не могла твоя прабабушка Анна бриллиант у сестрицы свистнуть и в свою куклу зашить?

– Ага, губернаторша – и камешек умыкнула? Зачем? Иван Павлович Закревский, когда Анна за него выходила, далеко не бедный был… И если бы она камень спрятала, то так просто моя бабушка куклу бы не унесла – догнали бы, кто ж согласится лишаться таких денег?

– Анна на всякие авантюры способна, в этом мы убедились…

– Бриллиант спереть – нет…

– А из озорства? А потом забыла? Или война началась – и не до камня?

– Это же целое состояние – как можно забыть?

– А если месть?

– Мстить Полине за то, что она за Антона Шпинделя вышла? Нет, Анна же потом их ребенка воспитывала… Если бы ненавидела, мальчишку бы куда-нибудь дела…

У гардеробной мы обнаружили Веру Захаровну в компании крупной рыхлой девицы. Вид у барышни был совсем не городской. И даже не деревенский, потому что и в сельской местности девушки сейчас выглядят, как в городе, – телевидение, а также интернет есть и в деревнях, что позволяет прекрасной половине человечества и в самой глубокой провинции следить за модными тенденциями. Но эту дылду будто извлекли из киношного прошлого. Вот в фильме о строителях светлого социализма она была бы к месту, взять хотя бы ее две косички, связанные сзади старой, когда-то голубой атласной ленточкой… Брови Громова полезли вверх, пока он рассматривал девицыно пальто в талию (из бордового драпа на вате и с черным цигейковым воротником) и серые гамаши в широкий рубчик. Обута девушка была в настоящие кирзовые сапоги, какие когда-то носили солдаты, на нас с Гр-р не смотрела, а изучала стену позади себя, то и дело обмахиваясь краем толстенной шали.

– Ну вот, – Вера Захаровна критически оглядела деву, будто это она, Захаровна, а не мы, увидела ее впервые. – Это Любаня… Прыгункова…

Дородная Любаня Прыгункова продолжала рассматривать подробности стенового покрытия.

– Любаня, – скомандовала наша экономка, – ты уже как-то вперед-то выйди, чтобы Григорий Романович на тебя посмотрел. И Нина Сергеевна, – спохватившись, добавила Захаровна.

Вообще-то надо было начинать с меня, все-таки я хозяйка салона, а не Громов. И если от кого и зависит, будет ли Любаня гардеробщицей, то только от меня. Вера, конечно, эти тонкости понимает, но ничего с собой поделать не может, потому что стоит ей меня увидеть, как начинает думать, что зря на мне Гриша женился.

Любаня отклеила глаза от стены и воззрилась на Громова. Я быстренько нажала на свою синюю кнопку. Над бесцветными косицами девицы еле тащились такие же бесцветные мысли: «А не возьмут меня… Ну и ладно… Но лучше бы тут остаться… Тут тихо… Публика культурная… Работа легкая… Дремать можно…»

– Любаня, – Громов вполне миролюбиво обратился к барышне, – расскажите нам о себе.

– Ну, о себе… О себе чего… Да ничего… Я с бабкой живу. Вот наш дом, а вот – Веры Захаровны… – и девица рубанула шалью по полу, показывая, в какой стороне от ее жилища дом Захаровны.

– Да ты скажи, сколько тебе лет, где училась, что умеешь! – рассердилась Вера. – А то люди подумают, что ты недоразвитая!

– Чего это – недоразвитая? Я нормально развитая! – в блекло-голубых, почти бесцветных глазах девушки колыхнулась обида, и я увидела белесый хвостик гневной мысли: «Вот подожди, тетька Верка, выйдем, покажу тебе, кто недоразвитый!»

Любаня мне не нравилась. С другой стороны, одежду повесить на крючок, а взамен номерок выдать, она сможет. Ну, и наоборот – номерок взять, а нужную вещь найти. А у нас цейтнот, гардеробщица нужна, не все же на Захаровну сваливать! Искать некогда, и еще неизвестно, кого найдешь…

– Ну так что, расскажешь? – подгоняет Любаню Вера.

– А то! Ну вот… Лет мне двадцать пять, на прошлой неделе исполнилось. Год я без работы сижу. А училась я на повара.

– Хорошая профессия, – Гр-р даже оживился. – А чего поваром не работаете? По-моему, можно вакансию найти.

– Поваром не хочу, – Любаня отвернулась к стене. – Опять там объедаться от скуки начну!

– Ну, здесь, в раздевалке, тоже не особо весело, – улыбнулся Громов.

– Не скажите, тут, я видела, и мужчины есть, а мне замуж пора, – Любаня кидает осторожный взгляд в сторону дежурки, а среди ее выцветших мыслей появляется изображение Дениса Углова, довольно яркое, потому что окрашено надеждой.

Успела, значит, на Дэна посмотреть…

Громов невежливо кхэкнул, сдерживая смех, но Любаня этого не заметила, погрузившись в мечты о Дэне.

– Она девка хорошая, работящая, – Вера дернула Любаню за рукав, чтобы та отвернулась наконец от стены. – По хозяйству все сама – бабушка-то у нее больная, хоть и молодая, моложе меня. Так Любаня и огород вскопать, и дров нарубить – все может.

– Тут дрова рубить не придется, – я продолжала читать барышнины мысли, – а надо будет вежливо посетителей обслуживать.

– Это она сможет! – вступилась за девицу Захаровна. – Уж я ей наказывала, что главное тут – по карманам не шуруборить… Слушаться… Не задираться… Да внимательно смотреть, кому польта выдаешь, чтоб не тому не отдать! Сможешь?

– Ага… Только завтра! А то я платье замараю, – вздохнула Любаня. – У вас тут и халата черного нету, так я принесу.

– Завтра придете, будет вам спецодежда, – я подумала, что наколдую Любане какой-нибудь приличный комбинезон, кроссовки, ну и что там понадобится. Может, перестанет быть похожей на комсомолку первых пятилеток. – Завтра и оформим все, только документы принесите. Возьму вас с испытательным сроком… Пока на месяц… А там посмотрим.

– Спасибочки, – буркнула Любаня. На самом деле она уже открыла рот, чтобы сказать, что испытательный срок – это лишнее, и без него ясно, лучше нам не найти, но Захаровна снова потянула девицу за руку, и Прыгункова поняла, что безопаснее не открывать рот.

– К девяти я приду, – заявила дева, глянула в сторону закрытой двери в дежурку и выплыла из салона.

– Захаровна, ты в какой мерзлоте этого мамонта откопала? Ручаешься, что протеже твоя адекватная, ну, без закидонов? – Громов пришел в веселое расположение духа, представив, что будут говорить его ребята о новенькой. Он, конечно, догадывается, что девушка не так проста, как кажется на первый взгляд, и за себя постоять сумеет. Уж смеяться над собой, точно, не даст. Но желание позубоскалить вслед Любане возникнет у всякого мало-мальски нормального мужика…

Придется контролировать ситуацию, иначе наломает бывший повар дров – в прямом смысле. Стукнет сгоряча – мало не будет…

Вера Захаровна зажужжала что-то Гришке в ухо, и Гр-р остался перекинуться с экономкой парой слов, а я поднялась к Оле. Подруга все еще воевала с отчетом. У меня тоже масса дел в салоне, но когда я ими займусь? Неведомо когда… Я вернулась на кухню. И, как оказалось, вовремя: следом за мной туда явился Громов.

– Радость моя, я бы чего-нибудь съел! А то мне в контору…

И я занялась сооружением второго завтрака. Или раннего обеда… Или сразу ужина, потому что Громова надо будет ждать к столу не раньше полуночи. И пока я решала, чем кормить мужа, Гр-р снова вернулся к рассуждениям о возможном похитителе бриллианта.

– А прапрабабушка твоя могла камень… э-э-э-э… слимонить?

– Мария Петровна Назарьева – княгиня! В девятнадцатом веке родилась. Манеры, дворянские понятия, условности, ненарушимый кодекс чести и все такое прочее. Достоинство и порядочность в крови… Красть? Фи!

– Ладно. А эта, как ее? Аделина?

– Аделина тоже титулованная особа. Она уже такая старенькая была в том тыща девятьсот девятом! У моей прапрабабки жила за просто так. Но ты не забывай, Аделина колдунья. Легко могла бриллиант стибрить и, заметь, в любое время! Только ей зачем? Аделине и без бриллианта хорошо было – на всем готовом, в тепле и сытости. Вот ее внук, этот Терентьев… Он, что называется, порочная натура, мог на бриллиант глаз положить и что-нибудь замыслить. Но этот Миша уже в тюрьме сидел, когда я бриллиант на Полине видела.

– Интересно, сколько этому Терентьеву могли припаять за убийство? Лет семь каторги? Восемь? Значит, до шестнадцатого года, как минимум, с бубновым тузом на спине. А было ли тогда УДО, чтобы он раньше мог выйти, я не знаю. Вор, конечно, из этого Миши мог запросто получиться. Студент-убийца… А еще кто там был? Горничные всякие? Приживалки?

– Эти все, конечно, подслушивали, шпионили, кое-что знали и, да, воровали, наверное, помаленьку. Но если бы решились на крупную кражу, так уперли бы все, до чего могли дотянуться, и смылись.

– Тюньку надо спросить, она…

Но договорить Гр-р не успел. Тюня, которую никакие силы не могли заставить покинуть уютную кофемолку до обеда, даже скандал, устроенный Морковкой, вдруг вылетела из своего гнезда и заметалась над головой Громова с гиканьем и посвистом, больше похожим на уханье Соловья-разбойника, чем на нежные трели, заменяющие домовушке речь.

– Я честная девушка! – стрекотала возмущенная Тюня. – Барыня мне всегда доверяла, а я копейки без спросу не брала – ни у нее, ни у Анны, ни у Луизы! Мало ли что там другие делали! Я не такая!

– Ты слышишь то же, что и я? – спросил Громов, прикрывая голову руками, потому что оранжевая Тюня носилась вокруг Гришкиной лысины, разбрасывая искры, как китайская петарда, и тарахтела ему в уши.

Тут к гвалту Тюньки присоединился смачный собачий лай: «Р-р-р-ав! Р-р-р-ав!» А я-то думала, что пес у нас не только хромой, но и немой! Но оказывается, Дактиль лает – и лает совершенно в тональности Гр-р: хорошим баритоном, да еще и с раскатистым «р-р-р», совсем как у Громова. Домовушка удивилась не меньше моего, перестала трещать и рухнула в масленку, подобно волосатому апельсину.

– Тебя никто ни в чем не обвиняет, – назидательно сказала я Тюне, выковыривая ее из масленки. – Просто Гриша хотел узнать, что тебе известно о бриллианте и Перепетуе.

– Что-что… Ну сидела Перепетуя у Анны Федоровны в спальне. У тебя заметила – сразу поняла, эта та самая кукла и есть. И камень я видела у Полины, но что он в кукле был, не знала, пока ты его там сама не нашла. Зато я однажды слышала, как барыня Полину спрашивала, почему она ожерелье с бриллиантом не надевает, не продал ли его Антон, а Полина противно так засмеялась и сказала, что не видать ему бриллианта, как своих ушей, она, мол, камень спрятала месяц назад. А барыня на то: ну, как знаешь, а я даже спрашивать не буду, где твой тайник.

– И когда этот разговор случился?

– Когда-когда… Не помню! Но уже здесь, в Энске. Беременная была Полина тогда, тяжело носила…

– Пошла я мыться, – вдруг прочирикала Тюня без всякого перехода, – а то летать не могу из-за вашего масла! Воду мне открой… в ванной! И тепленькую сделай!

– Тюнька, – возмутилась я мысленно, – ты, между прочим, могла бы и раньше рассказать, что знаешь! А то мы тут столько времени убили на предположения, а ты бессовестно храпела в своей кофемолке! Вот пожалуюсь на тебя Луизе!

На самом деле, я не собиралась жаловаться Луизе, последней хозяйке Тюни, превратившей ее сначала в свою тень, а потом в домового. Во-первых, я не знала, как связаться с Луизой, зеркало с ней не работало. Во-вторых, мое железное правило: возникшие между индивидуумами трения следует устранять без привлечения третьих лиц, в своем узком кругу. Сами разберемся! Но Тюньку следовало приструнить – совсем разболталась.

– Надо было давно у меня спросить, если так интересно, – чириканье домовушки больше напоминало скрежет лезвия по стеклу, чем птичью трель. Злится существо, даже пятнами пошло: синее, в коричневую крапинку…

Я посмотрела, как домовушка шлепает по полу, оставляя за собой жирные мазки. За Тюней – раз-два-три, раз-два-три, в темпе вальса – устремился Дактиль, успевая слизывать масло. Я оставила домового плескаться под душем и обдумывать свое поведение. На кухню мы вернулись с Дактилем.

– Полина сообщила Марии Петровне, что спрятала бриллиант. – Я налила Громову кофе. – Еще Тюня сказала, что тогда Полина была беременна.

– Вот это всё… – Гр-р покрутил рукой над головой, – это Тюня была? Интересно вы общаетесь! Получается, уже в Энске Полина камень спрятала. И кто мог об этом знать? И откуда?

– Можно старые фотографии посмотреть, письма. Дневник Анны, кстати, я так и не дочитала…

– И что это нам даст?

– С окружением Полины познакомимся. Может, оттуда ноги растут?

– Тогда уж в зеркало свое посмотри – вдруг чего и увидишь!

В интонации Гр-р я уловила сарказм. Громов не в силах смириться с тем, что я могу то, чего он не может. Поэтому надо посмеяться над моими колдовскими умениями – чтобы не одному ему обидно было! Но я-то в зеркало посмотрю… А поймает ли он без моей помощи убийцу Кати? Это вопрос…

– Гриша, а я хозяина той кнопки видела, что ты нашел.

– И?…

– На бомжа похож. Или похожа… Не поняла, баба или мужик. Кто-то в коричневой куртке. И шапка вязаная…

– Уже кое-что. Ну ладно, я в контору, а ты – с письмами…

И Громов, проглотив очередной пирожок с капустой, оставил меня выяснять отношения с двумя четвероногими и мокрым домовым.

Часы на кухне показывали два, когда я привезла Дактиля домой из ветеринарной клиники. Ездили мы туда с дядей Федей на его стареньком, с бряцающей дверью, «Форде». Этот дядя Федор Приходько знаком мне уже больше года, с самых первых часов моего пребывания в Энске. Теперь он вроде моего личного шофера, я призываю его, когда надо прошвырнуться по городу, а Громов занят. Увидев собаку, Федор Иванович сказал:

– Ну и черен! И космат! На ньюфаундленда похож… У меня был ньюф – здоровенный, а этот мелковат. Или щенок? На прививку везете?

Дактиль навострил одно ухо, уперся и согласился залезть в машину только после того, как я пообещала, что прививка – это не больно, но надо, без прививки на кухню не пускают, а еще лапу доктор посмотрит – и назад, домой. Оказалось, с лапой проблемы: старый перелом, срослось неправильно, хромоты не исправить.

– Чудный пес, здоровый, жизнерадостный! – весело сказала врачиха, почесав Дактиля за ухом. – Прививаться будем?

Привитый, отмытый, расчесанный и накормленный Дактиль спал в прихожей. Нежно-сиреневая Тюня витала над ним, восхищаясь белой звездочкой у собаки на лбу, обнаруженной в процессе мытья. Прямо как тилака у индусов, точка в проекции третьего глаза, подумала я, сидя на тигриной шкуре возле камина среди вороха пожелтевших писем, фотографий, старых тетрадок и вырезок из газет столетней давности. Битых два часа тут торчу, злясь на то, что тружусь без помощника. Даже Лельку не могу подключить! Как ей объяснить, что надо искать, если о бриллианте говорить нельзя!

– Архив в порядок приводишь? – спросила Оля, открыв дверь, ведущую из салона, и обнаружив меня на шкуре. – А я пришла рассказать, как Захаровна лихо в раздевалке командует.

– А Вера Захаровна везде лихо командует. Пойдем, что покажу! – обрадовалась я перерыву и повела Лельку вниз, в прихожую.