- -
- 100%
- +
Старики (деды) в любом роде войск, никогда не оставляют салаг (молодых) в покое до своей демобилизации. Говорить, что это так сплошь и везде по всей армии, будет неправильно. Но это – факт! В той или иной степени, дедовщина существует во всех армиях мира, в том числе и в советской. В нашей армии её не поощряют и борются с нею всеми методами, не переступая закон, конечно. И это тоже не всегда так! Никакую армию мира, нельзя поставить в пример другим, как образцовую, образцовых армий не бывает, чтобы соблюдать каждую строку воинских уставов. Ничего идеального нет в армейской службе, особенно в работе с личным составом. Но в стремлении каждого командира и начальника, желающего твёрдо идти вверх по служебной лестнице, первостепенной задачей является воинская дисциплина, от которой зависит весь процесс работы вверенного ему подразделения.
По всему периметру огромной территории Советского Союза разбросаны радиолокационные «точки» для создания сплошного радиолокационного поля, невидимого «купола» над Великой страной!
Эти радиолокационные роты, стоящие в самых удалённых местах сухопутной границы СССР, оторваны от цивилизации на многие и многие километры. В этих глухих местах нет столбов с проводами, а значит нет электричества и телефонной связи, только морзянкой, точками с тире…, радист ключом стучит, передавая координаты воздушных целей, только ключом стучит о несчастье или болезни, срочно вызывая спасательный вертолёт, который никогда не прилетит, как городская скорая помощь за минуты, здесь часы пройдут, если повезёт с погодой, а то и дни.
Эти «точки», с их живыми обитателями на самых изогнутых частях пограничной сухопутной периферии, не имеют возможности смотреть телевизор и слушать радио. Вместо магазина – продовольственный склад, который каждый год с корабля в навигацию пополняется продуктами для выживания. В этих точках люди в форме и маленькие детишки не видят овощей и фруктов, свежего мяса, молока или творога.
Здесь еда в банках, всё законсервировано, картошка, лук – сушёные, свежий чеснок долго не сохранить. Из бытовой техники ничего, ни стиральных машин, ни холодильников. Здесь на самодельных электроплитках жёны офицеров и молодые холостяки варят первое, второе и третье из сухофруктов. Зимой печка, у которой надо не один час сидеть, подкладывая дрова или уголь, которые коптят, и сажа, когда ветер задувает в трубу, чёрным снежком покрывает убогое жилище, состоящее из одной комнаты и кухни.
Холостяки в зимнюю пору переходили в одну «квартиру», чтобы кто-то вечером был свободен и обеспечил теплом товарища, который на целые сутки заступил на боевое дежурство на командном пункте или сидит на своей РЛС, которая вышла из строя. Сильнейшие ветра не дают дыму выйти из трубы, и всё ползёт обратно в жилую комнату. Ух, как же было весело зимними вечерами под свист ветра, отмахиваться от копоти и летящей сажи «веером» типа фанеры (крышки от когда-то присланной посылки).
Но все офицеры, их жёны, не имеющие человеческого комфорта для нормальной жизни, солдаты, все они стойко переносили эти тяготы и лишения. Солдат терпел два года, офицеры три. Офицерам каждый год засчитывался за два. Отслужив три года, он имел право подать прошение на четвёртый год, и такие были. В этом подразделении, за время службы Сурина на мысе Нурки, на продление срока службы никто из офицеров рапорта не подал.
Козырев перевернулся на другой бок и, уже засыпая, услышал тихий голос.
– Э-э-э! Вставай, дух! Тряпка, швабр, вёдр там в углу. Пол мить начинай, я проверь. Вставаай!
Костя открыл глаза, перед ним вырисовывался силуэт задницы в штанах, которая будила новенького, рядового Халилова, электромеханика. Халилов усердно тёр глаза, чтобы окончательно проснуться и начал одеваться.
«Это уже третий из самых „молодых“, которые моют полы за „дедов“ и не только полы, а делают, что прикажут», – подсчитал Костя.
Дедов редко, но ставили в наряд, как и всех, чтобы службу не забывали. В основном они несли боевое дежурство. Халилов послушно поплёлся в конец коридора, где его поджидал грузинский «дед» Гоги Дубадзе, тоже электромеханик, только из другого расчёта РЛС.
«Сволочная морда, наглость так прёт, что и без очков видно! Будет на меня вот так экать, когда очередь дойдёт, пошлю его на х…! Кому, кому, а ему, во!», – Костя, скрестив две руки, сделал фигуру, которая всем понятна без слов. Сон не шёл, а до подъёма оставалось ещё два часа.
Шёл второй месяц, как привезли вертолётом пополнение из пятерых молодых новобранцев.
7
– Я «Плита-48, я Плита-48, борт, идущий по курсу Аян-Алдома, прошу на связь! – в микрофон по громкоговорящей связи запросил, обнаруженную маловысотную цель, оперативный дежурный командного пункта лейтенант Сурин.
– Плита-48, вас слышу! Иду на посадку к вам в Нурки! На борту почта и ваш офицер. Приём!
Через пятнадцать минут вертолёт приземлился. После полной остановки винтов из него вышел замполит с семьёй, а бойцы принялись выгружать долгожданную почту.
Отдохнувший и загоревший после отпуска замполит был бодр и готовился к политинформации, перебирая свежие газеты, из которых выписывал в конспект важные события, происходящие на мировой арене.
В понедельник, собрав максимум личного состава, старший лейтенант Белкин дал команду завести всех в ленинскую комнату на политинформацию.
Бойцы слушали замполита по-разному: одни очень даже внимательно, другие отрешённо, безо всякого интереса, что там творится за широкими, глубокими океанами, кто с кем дерётся и кто такой тот негр, за которого полмира: орут «Свободу…!», и сами же попадают в тюремные застенки капиталистического мира.
Через полчаса трое слушали замполита уже стоя. После ночного дежурства многие клевали носами, и Белкин, без предупреждений, поднимал их со стульев.
По понедельникам, так заведено, всегда проводилась политинформация, и тому не повезло, кто после ночного дежурства, потому что спать ему отводилось на час меньше.
Козырев слушал замполита и смотрел на стоящих, моргающих сонными глазами, и его это раздражало до болезненного состояния. Подсознательно он понимал, что информация необходима, чтобы знать, что в мире делается. Его раздражало то, как ведёт эту информацию замполит. Почему он не сделал никому первого замечания, а сразу всех в стойку поставил?
«И почему Гоги Дубадзе не стоит? Вон, как клювом горбатым клюёт, а ведь замполит его видит». Козырев крутил головой и ему стало нестерпимо скучно. Его раздражал сам замполит Белкин с того самого момента, когда увидел его, улетающего в отпуск. И сейчас на занятиях он убедился в своей нерасположенности к этому человеку.
«Холёное лицо, высокий рост, с таким ростом, невольно смотришь свысока на всех, кто ниже тебя, а он здесь самый длинный столб, на голову выше всех. „Столбовой дворянин!“, – по-моему, лучше и не придумать. Да не в росте дело, он солдат одной меркой мерит. Все мы для него оловянные. Вот командир, страшен в гневе, а совсем другой – отец с ремнём, а пряник в кармане имеет. И офицеры с прапорами разные, конечно, но с замполитом никто рядом не стоит», – так дал характеристику старшему лейтенанту Белкину рядовой Козырев.
– Товарищ солдат! Я Вам, солдат, да, да, который скулу на кулак положил! Козырев, не глядя на замполита, поймал себя на том, что это он подпирает рукой собственную скулу и совсем не слушает, что тот говорит.
– Встать!
Козырев закрутил головой, кого это он сейчас в стойку ставить будет?
– Я Вам! – глаза замполита и Кости встретились. Отодвигая с шумом стул, Козырев поднялся.
– Фамилия?
– Чья, моя!
– Ваша, Ваша! – замполит зло сверлил глазами, предчувствуя, с кем придётся иметь дело полных два года, без нескольких недель.
– Козырев, рядовой я, Константин Иваныч, из смоленских мы, 1958 года от рождества Христова! – громко доложил Костя. Ещё в Охотске, он посмотрел комедию Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию», ему очень понравился эпизод, когда царя загребли в милицию.
«Деды» заёрзали стульями, заулыбались, кто-то в полголоса добавил:
– Борзит «дух» смоленский!
Было видно, как молча проглотил замполит невинную, казалось бы, шутливую пилюлю. Но эта невинность дозволена на гражданке, а молодой борзой ещё далёк был от армейских правил поведения.
– После занятий ко мне, в канцелярию! – спокойным голосом сказал Белкин. – Садитесь!
Козырев сел.
– Отставить! – голос замполита издал ноты раздражения. Костя поднялся.
– Согласно уставу, товарищ солдат, прежде чем сесть, что-то говорят. Садитесь! – громко скомандовал Белкин.
– Есть! – ответил Козырев и сел на стул. Сидящий рядом рядовой Исаев, незаметно положил Косте на колени газету и, подмигнув, ткнул пальцем в одну строчку.
В газетной колонке он не сумел быстро прочитать слово, на которое указал его дружок. Наконец, по слогам заучил его и, сев на газету, высоко поднял руку.
– В чём дело?
– Я по существу! Так сказать, по существенному ходу идущего мероприятия. Разрешите вопрос, товарищ старший лейтенант?
– Вопросы после окончания информации, – резко ответил замполит.
– … Вот в этом и заключается негативное поведение некоторых государств империалистического мира по отношению к государствам социалистического лагеря! – Белкин закрыл конспект. – На этом политинформация закончена, товарищи. У кого какие имеются вопросы по данной теме?
– Нет вопросов! – пробасил кто-то из дембелей.
– Нет, нет, есть вопрос и по существу. – Козырев встал, и широким размахом руки, провёл ею по всей ленинской комнате. – Товарищ старший лейтенант, народ, я имею в виду наш личный состав, желает знать, что за слово такое влилось в наш чистый, русский язык. Мы тут с товарищами на досуге посовещались, когда читали прэссу и порешили, что это слово ругательное и никак не клеится в наш чистый, русский словарь.
– Назовите слово, – сказал замполит.
– Вслух?
– Да, вслух!
– Плю…, плю…, «Плюрализм!», вот! Поясните, товарищ старший лейтенант. Народ желает знать, то есть личный состав, виноват!
«Да он издевается, гадёныш! – замполит не изменил позы, стоял, как и прежде. – И где только отковырял словцо это, необходимо всю свежую прессу проштудировать досконально, а может, выдумал …?»
– Встать! Десять минут на перекур и приготовиться к построению.
– Ну а как же это плевательное…?
– Закрой рот, товарищ солдат, и шагом марш в канцелярию, я тебе там все слова объясню!
Солдаты шумно, со смехом выходили из комнаты, кто шёл курить, кто просто пошататься по казарме, а Козырев целый час не выходил из канцелярии.
Воскресенье! Офицеры и прапорщики занимались своими делами: кто на охоту пошёл на уток, кто с «дембельской» скалы ловил морского окуня, камбалу или вьюна, кто отсыпался, а кто прямо за домом просто загорал. День был солнечный и безветренный.
С утра старшина покрутился с полчаса в казарме и отправился домой, во второй ДОС. Расстояние между двумя офицерскими домами почти триста метров, ближе не поставили, мешали огромные валуны, ямы да канавы.
Солдаты обедали. Небольшая столовая вмещала пять длинных столов, каждый на восемь человек, по четыре едока с каждой стороны. Бойцы сидели на длинных деревянных лавках и работали ложками.
Козырев доел макароны с тушёнкой и положил алюминиевую миску на стоящую горкой пустую посуду в конце стола. На одной лавке расположились четыре «дембеля». Напротив, сидели три молодых «духа». Один из них придвинул поднос с киселём в центр стола. Костя взял кружку зелёного цвета и сделал первый глоток тёплого, густого киселя из концентратов.
– Ээ… дух! Кысэль даай!
Костя возненавидел это «Ээ…!» с того самого момента, когда грузинский «дед» будил ночью молодого, посылая мыть полы за себя. Стиснув зубы, Костя взял кружку на подносе и протянул Дубадзе.
– Нээт…! Бэлый кружка дай! – «деды» довольные улыбались, прихлёбывая из кружек яблочный кисель. Костя положил кружку на поднос, взял белую, эмалированную и поднялся с лавки.
– Ннаа…! – полная кружка густого концентрата залепила наглую рожу горца.
В столовой наступила тишина. Первым из «дедов» от такой наглой атаки молодого «духа» очухался рыжеволосый, облепленный веснушками рядовой Пантюхин. Остальные «деды» просто очумели от столь вызывающе наглой выходки молодого смоленского салаги. Чтобы удержать авторитет дембелей, не думая о последствиях, Пантюхин ударил Козырева в левую скулу. Удар был несильный, но деревянная лавка не дала сделать шаг назад, и Костя повалился через неё на пол. Пантюхин снова опустился на лавку, никто в столовой не встал.
Козырев поднялся, левая скула горела, а из края губы сочилась кровь. Он вытер её ладонью и подошёл к столу, презрительно улыбаясь, без страха в глазах.
– Ты какой кысэл кочешь, а ты какой, тьебэ тожэ кружка бэлый дать? «Ээ…!», – он тыкал в каждого пальцем. «Деды» уже пришли в себя, и Костя знал, что сейчас будет, но ему было в этот момент плевать на всё!
– Да нна-а…, хлебайте! – он крепко схватился за крышку стола, и с силой опрокинул его на «дедов». Дембеля лежали на полу в липком киселе. Молодой смоленский «дух» не успокоился, он согнал молодых со скамейки, поднял её над головой и с высоты швырнул на ползающих в скользкой жиже «стариков». Деревянная лавка, грязные миски с ложками, две тяжёлые кастрюли с остатками супа и каши и, в добавок, ещё кисель, хорошо наставили шишек четырём дембелям.
Козырев пришёл в себя только тогда, когда его крепко держали за руки, а два сержанта и «черпаки» стояли между ним и обескураженными «дедами». Дневальный, по приказу старшего сержанта, крутил ручку телефонного аппарата, чтобы доложить командиру о происшествии в роте, скрыть которое было невозможно, всё вырисовывалось на лицах «дедов» и борзого молодого «духа» на их одежде и сломанной скамейке!
8
Командир отдельной радиолокационной роты капитан Залеский Алексей Александрович прикуривал вторую сигарету подряд. Лицо его было крайне напряжённым и даже раздражённым. Напротив, сидел его замполит старший лейтенант Белкин. Они сидели в маленькой канцелярии роты, каждый за своим столом. Стол командира стоял вдоль окна, а рабочий стол замполита, упирался торцом в командирский стол, получалась большая буква «Т». Вдоль стены стояло шесть стульев, на противоположной стене висел портрет Л.И.Брежнева, политическая карта мира, а также расписание занятий и распорядок дня для личного состава. Оба молчали! Похоже, между командиром и замполитом произошёл серьёзный разговор. Час назад вертолёт взял на борт троих: лейтенанта-отпускника и двух бойцов – рядовых Пантюхина и Козырева, которые летели на гауптвахту.
– Почему же ты, Юрий Николаевич, не пристыдил так рьяно и Дубадзе на общем собрании роты? Ну драчунов, я согласен, пропесочил как следует! А всё же, затейник главный кто? Я смолчал, ещё не хватало нам с тобою детали выяснять при личном составе. Ты вёл собрание, лекарь душ человечьих, а рота проголосовала в угоду тебе. Никто и рта не открыл назвать ещё одного, по фамилии Дубадзе! Боятся «дедов»! Необходимо этим старикам больше внимания уделить, не выпускать из виду их будни и выходные дни. Всё правильно, я о собрании, всё по правилам ведения, всё по протоколу, всё без изъянов. Ну, а всё-таки, а…? Юрий Николаевич…? Я не раз замечаю, он даже лебезит перед тобой, этот Дубадзе. Ты не обижайся, давай уж разберём эту драку до конца! Я не вмешивался в твоё ведение собрания только потому, я уже повторяюсь, чтобы сохранить авторитет замполита, твоё положение. Не хватало ещё, чтобы рота видела, как мы тянем драчуна каждый на себя, ты в тюрьму, а я на свободу. В этой ситуации и Дубадзе заслужил лететь вместе с ними. Но твоими глазами, он этого не заслужил, он рук не распускал. Козырев – не Пантюхин и не Дубадзе, Козырев другой, присмотрись к нему!
– Никто передо мною не лебезит, я со всеми одинаков, Алексей Александрович, – Белкин крутил в руках шариковую ручку и, не поднимая головы, продолжал вести разговор с командиром, отстаивая свою точку зрения, и не только в этой драке, но и вообще, на служебные обязанности, следуя армейским правилам согласно уставу.
– Ты, Юрий Николаевич, насколько помню, Питерское училище заканчивал?
– Да! Высшее военно-политическое училище ПВО страны! – сказал замполит, поднимая голову. – А что?
– Да ничего! И закончил с отличием, угадал?
– С отличием, а что? – Белкин смотрел на командира и ждал очередного вопроса.
– И наверняка у вас была такая дисциплина, как военная педагогика и психология, и я уверен, в расширенном масштабе, по отношению к военным вузам другого профиля, где и мы, не политработники, тоже изучаем азы, конечно, но всё же! Как тебя сюда, в дыру эту, каким ветром занесло? Отец, мать, тоже в Москве живут?
– В Москве!
– А отец кем и мама…?
– Отец полковник, в политотделе место имеет, через полтора года на пенсию собирается. Мать – музейный работник, – отвечал нехотя Белкин.
– Так у тебя Лена, кажется, тоже в музее работала?
– Работала! Там и познакомились. У меня с отцом, после окончания школы, большие разногласия о дальнейшей моей жизни появились, и я в Ленинград поехал поступать.
– Понятно! – Алексей Александрович вытянул сигарету из пачки. – Вам, в училище вашем, кто-нибудь из преподавателей говорил такие избитые слова, как: «В войсках всё поймёшь, в войсках и доучишься!»
– Что-то не припоминаю таких слов от них, но слышал о таком армейском назидании.
– Ты после выпуска, сколько уже в войсках?
– Четыре года!
– О-о, четыре! Это уже не год, и не два, и возраст – двадцать шесть полных, – сказал Залеский. – Ты, Юра, с Козыревым разговаривал? Откуда, куда, зачем, интересовался? Кто, родитель его, кем был, кем стать он хочет после армии? Вопросов много можно задать, не тебя, политработника, мне учить. Устав, уставом, а ты и собственный вырабатывай, свой устав, не переча основному. Ориентируйся на местности, на нашей голой, безлюдной местности, с трёх сторон вода, с четвёртой тайга с медведями. Солдат дичает за два года, что он здесь видит?
– А мы! Что мы видим? Жёны наши, двое детишек здесь, что мы здесь видим, командир? – страстно заговорил замполит.
– Ты здесь как…, по собственной воле или сослали? – встречным вопросом остановил Белкина командир.
– По собственной! Крепко поругался с отцом и попросил его, чтобы посодействовал подальше удалиться от московской жизни.
– Он и посодействовал? – спросил Залеский.
– Посодействовал!
– Молодец! Молодец твой папа – полковник, дай бог ему многие лета на пенсии прожить!
– Спасибо, передам! – с сарказмом поблагодарил Белкин Залеского, вытянув под столом длинные ноги.
– Запомни, замполит! Солдат – это солдат, а мы – это мы! «Мы – это мы!». Надеюсь, не надо по слогам разъяснять! Когда женился, говорил ей с кем она связывается? Да ещё с таким родом войск, как наш! Когда жена под боком, то и дети, откуда ни возьмись, а появляются, и в самых разных местах, хоть в пустыне, хоть в тайге. Ты это ей говорил? Я вижу, твоя Лена сторонится общества наших женщин. Вижу-вижу, не спорь! Ты, Юрий Николаевич, когда золотые погоны на плечи цеплял, ты уже тогда, должен был открыть широко глаза! Широко, чтобы далеко видеть, что тебя ждёт там, далеко-далеко, где черта твоего финиша, твоих мытарств, до которой двадцать пять лет ползти. И когда ты её перешагнёшь и снимешь свой китель с медалями, может и с орденами и повесишь его в шкаф, осыпав нафталином, спокойно можешь надевать махровый халат и качаться в кресле с сигарой, курить, я думаю, скорей всего научишься, вся служба ещё впереди. Я уже золотую середину прошёл, а ты, только старт взял, береги «кислород» – дистанция ещё длинная! Вот так-то, Юра, проникай в нужды каждого солдата, что у него дома, чем озабочен на данный момент, сумеешь разговорить его, он откроется, а ты выводы сделаешь, чем дышит этот боец. И так каждого, и сам сделаешь тогда вывод, отстоишь свою точку зрения, в какую статью устава, тыкать «мордой» разгильдяя, если он её заслуживает, статью эту.
Замполит слушал старшего наставника не поднимая головы, сосредоточившись на шариковой ручке, не переставая крутить её в руках.
– Имей в виду, Юра, Козырев настоятельно, даже со скандалом, просился в десантные войска, когда медкомиссию проходил, говорит, нога подвела. Я с ним немного познакомился, когда он свинью спас.
– Какую свинью, причём здесь свинья? – удивился Белкин.
– Да ты ничего не знаешь! Ну, старшина расскажет, он свидетель всему. Дня через два, три, завоз начнётся с моря, побывай на каждом судне.
– Зачем? – спросил Белкин.
– Посмотришь, какие они фильмы крутят на корабле. Сделаешь обмен, а то наши уже приелись всем. Первым прибудет танкер с ГСМ, за ним основной продуктовый!
– Понял, командир! – равнодушно произнёс замполит.
Залеский взял фуражку и вышел из канцелярии, оставив Юрия Николаевича со своими мыслями.
«Козыреву в душу заглянуть! Да кто меня туда пустит? С ним мы карты свои не раскроем. Упрямый он, а я плохой дрессировщик. Плюрализмом швырнул, чем ещё швырнёт? Свиньёй? Десантник несостоявшийся! Из политотдела обязательно кто-то будет, очередная комиссия вот-вот начнёт проверку, разбросанных по всему побережью, подразделений. Надо документацию в порядок привести. Какого чёрта с отцом сцепился? Улетел х… знает куда, ни он, ни мать не найдут ни хрена, дитя своего!» – Белкин ещё долго сидел в глубоких раздумьях, сознательно понимая своим теоретическим складом ума, что командир прав, а как воплотить свои действия в работе с личным составом в практику и воздействовать на них своим примером, он не знал, он не практик!
9
– Здорова, мужики! Бакланы яйца ложуть, хто свободен, завтра на скалы идэмо! – сказал фельдшер роты, подходя к Сурину, Борисову и Долгову. Все трое дымили сигаретами и вели о чём-то жаркий спор на пари. Семён, владеющий русским языком без всякого акцента, любил говорить с мужиками на своём диалекте, надо же, как-то выделяться полтавчанину з Ридной Украйни.
– Здоров, Сэмен, разбивай! – сказал Сурин, и Семён Смертин, без лишних вопросов, с размаху шлёпнул по рукам спорщиков. И только потом полюбопытствовал.
– А на що спор, хлопци? На пойло?
– Угадал! Вот стойку хочу сделать на одной руке, хоть на ведре, хоть на стакане, а они сомневаются!
– Да и я, Володя, трохы сомневаюсь. Стойка на стаканэ! Тю-ю…! – сказал прапорщик, пожимая руки лейтенантам Сурину и Борисову, и старшему лейтенанту Долгову.
– Ну, тогда, господа, со всех вас пузырь спиртяги. Уже трое не верят, больше шансов быстрее дождаться. Кто бы ещё подошёл! – не унимался Сурин, уверяя всех, что сделает стойку и на ведре, и на горшке, в общем везде.
Следующим ранним утром четверо, одетые в грубые солдатские брезентовые плащи с капюшоном, крутились у двух моторных лодок. С вечера с двух офицерских домов и казармы, были собраны вёдра для сбора чаячьих яиц. Самым опытным по их сбору был фельдшер прапорщик Смертин. Он на этом мысе тянул службу уже пятый год, подписав контракт. Командир дал добро на сбор яиц четверым. Лодки взревели моторами и взяли курс на две, рядом стоящие, скалы под названием «Дунькин пуп!» и «Ванькина плешь!»
Эти красивые скалы без острых вершин были названы в честь Аянского купца плешивого Ваньки и его жены, а может и не жены, Дуньки! Когда-то в далёкие времена, ещё при царе, посёлок Аян процветал. Здесь до революции добывали золото в реке. И кого только тут не было, и американцы тоже, которые какое-то время были полными хозяевами (хорошо платили), пока не свершилась революция. На реке и наши, и чужеземцы «мыли» золото, а после тяжёлых работ кутили на постоялом дворе, хозяином которого был плешивый Ванька, так и прозванный за большую плешь на голове. У Ивана была добротная, крупного сложения жена Авдотья. А называли её просто Дунька, так уж гласит эта легенда!
Ванька ценил Дуньку за её необыкновенный пупок, он был очень глубокий, не как у всех. Вот этот необыкновенный пупок и приносил им большой доход.
Уговор Ваньки со старателями, которым Ванька предоставлял номера постоялого двора, был таков: кто желает иметь роскошную в телесах женщину, тот должен был, перед доступом к телу, насыпать в её пупок золотого песка. Голодные до женского полу мужики соглашались, и таких охотников набиралось немало. Вот такая легенда об этих двух скалах, рядом стоящих и названных в честь этой пары.
Море слегка «волновалось», моторные лодки прыгали с гребня на гребень вздыбившихся волн. До скал двадцать километров и лодки достигли их через сорок минут. Не доезжая метров триста, заглушили моторы и тихо доплыли на вёслах. По пути решили, кто полезет на скалы собирать, а кто останется внизу принимать вёдра с яйцами.
Лейтенанты Сурин и Дима Борисов были новичками в этом деле. Фельдшер Смертин и заместитель командира роты по технической части старший лейтенант Пасынков Юрий Андреевич бывали не раз на них и, скрывая улыбки, чтобы лейтенанты не насторожились, охотно уступили им верхние места на скалах. Лейтенанты первый год здесь и всё им было в диковинку в этих необжитых местах красивого дальневосточного края.