- -
- 100%
- +
Скалы только над водой казались изящными, а под водой они скрывали свои размеры. У самого подножия можно свободно было ходить в высоких резиновых болотниках. Пасынков с Борисовым пошли к Дунькиной скале, а Смертин с Суриным остались у Ванькиной плеши.
Фельдшер Семён показал самый удобный пологий склон скалы, где можно забраться на вершину. Сурин привязал к руке верёвку и начал восхождение.
Взлетела с криком чайка из уступа каменной горы, а чуть выше вторая, третья…! До верха ещё метров пять. Спешить и отвлекаться нельзя, сорвёшься и двадцать метров свободного полёта обеспечено! Чаек становилось всё больше и больше, крик их быстро нарастал. Наконец, Сурин достиг так называемой вершины! Но это была совсем не вершина, а плато, где гнездились птицы. Воздух засвистел над его головой – не одна сотня огромных белых чаек с сероватыми крыльями взлетали вверх, рассекая утренний, влажный воздух.
– Оо… ё… мать! – с Дунькиной горы послышался громкий мат Димки Борисова.
– Что с ним, не сорвался бы? Вроде не орёт больше, – вслушивался Сурин. – Ну б…! Блин…! – заголосил матом и он сам Вовка Сурин, почувствовав, как что-то тяжелое ударило по его фуражке. Снизу донёсся смех фельдшера, а подальше и зампотех роты ржал. Сурин поднял фуражку, не понимая, чем же её сбили. Край фуражки был в грязно-белом дерьме чайки, сброшенном с большой высоты.
– Бл…! – и снова удар, только теперь вскользь и по щеке, когда он задрал голову. И снова удар по наружной стороне ладони аж брызги полетели. Шлепок по плечу, и такой тяжёлый, и опять в фуражку, прямо внутрь попало, когда он начал её стряхивать. Едкий запах дерьма стал забивать нос. Это была атака только первого эшелона. Отметавшись дерьмовыми снарядами, чайки уступали место следующей говнометательной эскадрилье.
Только сейчас дошло: сзади же капюшон! Сурин немедля задрал его наверх и успел, тяжёлая лепёшка ударила прямо в темя.
– Эй вы там, наверху…! Володя! – скидовай вниз верёвку, ведро цеплять буду! – громко прокричал Смертин. И началась работа! Сурин скинул верёвку с самой отвесной, вертикальной стороны скалы, откуда доносился голос напарника. Смертин привязал конец верёвки к дужке ведра и дал знак «вира!». – Поднимай!
Чаячьих гнёзд было много. В каждом по три яйца размером с гусиное. Попадались гнёзда с четырьмя и с двумя яйцами, но редко. Яйца имели цвет зелёной травы, только не как после росы, яркие, чистые, а как после разнесённой ветром пыли. И ещё эта зелёная, матовая скорлупа была утыкана чёрными пятнышками разного размера, будто художник проверял кончиком кисти густоту краски.
Сурин здесь, на Ванькиной, а на Дунькиной скале Борисов, опускали вниз вёдра с набранными яйцами, оставляя в каждом гнезде по яйцу. Пасынков и Смертин принимали их, развязывая узлы и привязывали приготовленные пустые вёдра. Процесс сбора продолжался.
Чайки непрерывно кричали и кружились над скалами. Некоторые опускались так низко, что видно было под их жёлтым клювом красное пятно. Ощущение было такое, что чайка шлёпнет своими крылами по твоим щекам или долбанёт клювом в лоб, когда залетала спереди.
– Да сколько ж можно срать! – очередная порция зашлёпала по брезентовому плащу. Сурин переборол искушение и не полез в карман за сигаретой, всё равно не дадут спокойно насладиться дымом. Внизу фельдшер и Пасынков тоже матерились, и их чайки не обидели хорошими порциями. Лёжа на животе и осторожно опуская полное ведро, Сурин услышал глухое, откуда-то из глубины скалы уханье. Стало даже не по себе! Подняв пустое ведро наверх, с левой стороны, где край скалы поднимался на верх ступенями, в каменных щелях, в траве, он увидел что-то похожее на норы, оттуда исходили жутковатые, глубинные звуки, будто из преисподней.
– Володя, харэ, заканчиваем, «вынос» идёт! – прокричал снизу Смертин. Действительно, солнце скрылось в облаках, и горизонт посерел, размылся и стал непрозрачным. Местные, когда погода начинает портиться, называют это «выносом». Он несёт туман, резкие порывы ветра и шторм на море возникает так внезапно, достигая такой мощи, что не каждый сумеет описать его словами.
– Сэмен, менэ достойно обосрали летаки сизокрылые, я там, на вершине тилькы, зразумив, чёму ты з Юркой не полиз туда! – подражая Семёну, на украинский манер, сказал Сурин.
– Наився гимна, Володя? – улыбался хитрый фельдшер.
– Наився! И сам, чуть было не обделался! Кто так ухает в норах в каменных трещинах, аж жуть берёт?
– Та и я, нэ всрався чуть было, колы впервой на верху побував. Мэни глаз тоды залэплэло гимно це ядовыто горазд, воду во фляге наверх пиднялы, спас моргало! В тих норах нэ яка там выхухоль подземна, це топорки, птахи таки, с носом тупым и красным, воны и ухають! За три года, Володя, много чого побачишь, – Семён говорил и поглядывал в серое небо. – В туман бы не попасть! – промелькнуло у него в голове.
– Упэрэд! – Сурин немного знал и понимал украинский язык. И Полтаву знал, откуда родом Семён Смертин. Отец Сурина был военным и прослужил под Полтавой, в километре от городской черты, четыре года.
Добрались до расположения части без приключений и потерь. Командир и кто был на берегу, от души посмеялись, глядя на прибывших с трофеями в шести вёдрах. По распоряжению командира четыре ведра были отданы в солдатскую столовую, а два ведра поделены по количеству ртов среди офицеров, прапорщиков, жён и детей.
Добравшись до своей «норы», так называл Сурин своё холостяцкое жильё, он сразу рухнул в койку, чтобы пару часов отдохнуть. Сильно мучил голод, но усталость взяла верх, и он заснул.
Был уже восьмой час вечера, Сурин посмотрел в окно, из него хорошо видна бухта, было пасмурно, но шторм так и не разыгрался. Он включил самодельную электроплитку и поставил большую сковороду, положив туда животный комбижир. Налил воды в ведро, где было полтора десятка яиц. Ни одно яйцо не всплыло, значит можно жарить яичницу.
Стукнув по зелёной скорлупе ножом, запустил яйцо в сковороду и туда же плюхнул второе. Взялся за третье и отложил, дно сковороды всё покрылось толстым слоем. Лейтенант смотрел, как жарится его яичница, но голод куда-то исчез! Ему навязчиво в глаза лезла скальная картина: то, чем его бомбили чайки целых два часа и по «шляпе» дали, и пощёчину нанесли, и по рукам надавали, и куда только не насрали, и в душу тоже.
– Наверно поделом, если в горло не лезет! Не шарь руками по чужим «домам», – вслух проговорил Сурин. Он взял ведро и понёс его соседу, старшему лейтенанту Паше Долгову. Жена его Галя с радостью приняла чёртову дюжину зелёных, похожих на боевую гранату «лимонка», яиц. Он не решился сейчас объяснять соседям свой щедрый поступок, они ещё тоже не ужинали. Он завтра в деталях объяснит Паше, что если тот захочет жарких, ярких впечатлений, то пусть съездит в гости к плешивому Ваньке и безотказной Дуньке, они там щедро белым золотом «угощают!».
10
Сурин сидел на кровати и курил, непривычная тишина в маленькой комнате холостяка, окружала его со всех сторон. Скукотища! Небольшой квадратный стол стоял у окна, рядом с кроватью. На столе старый приёмник шестидесятых годов в рабочем состоянии стоял как бесполезная вещь, он только «хрипел» и посвистывал. В этих местах ловить радиоволну было бесполезно. За окном уже темно, спать ещё рано, а читать неохота.
«Надо братухе написать письмо, как я тут и как он там на Командорских островах. И повод есть рассказать, как за яйцами с мужиками сплавали. Месяца два, как не писал ему, заодно и узнать, какие дела у него на любовном фронте? Ведь он сделал предложение девушке на палубе океанского лайнера „Советский Союз“, бывшее название которого „Адольф Гитлер“, ставшего трофеем СССР. Четверо суток добирался старший брат на трофейном лайнере из Владивостока до Командор. И в этом бескрайнем Тихом океане, на огромном пароходе, он встретил свою судьбу!», – подумал Владимир, прислонился спиной к стене, а ноги положил на стул, так удобнее было помечтать и предаться воспоминаниям прошедших двух лет.
У Володьки Сурина был родной брат, и не просто брат, а брат-близнец, родившийся на пятнадцать минут раньше его. То, что схожесть их была идеальной, нельзя сказать, так не бывает, но похожими они были так, что только мать с отцом и родные бабки, да тётки с дядьками могли их различить, да и те, далеко не все. Родила их мать на крайнем севере, на полуострове Ямал. Там же родили ещё три женщины. Из пятерых младенцев выжили только братья близнецы и ещё один, тоже мальчонка – Вовочка Шепилов.
На полуострове Ямал, в районе полярной станции Марре-Сале, в 1952 году корабль высадил в тундру молодых офицеров с жёнами, тридцать солдат, радиолокационные станции, бочки с горючим, палатки и много-много брёвен, из которых за короткое лето нужно было собрать домики для офицеров, баню и казарму на тридцать человек.
Ещё при царе, в 1914 году, сюда завезли первых полярников, изучать климат Арктики. Многие умирали на этой полярной станции, цинга косила людей. И получила эта станция другое название – «Станция смерти!»
Это была первая отдельная радиолокационная рота, воздвигнутая с нуля на мёрзлой земле тундры за короткое время. Отец братьев, Александр Николаевич Сурин прослужил в этой роте, безвылазно (без отпусков) целых четыре года, за что был награждён орденом Красной Звезды и имел право выбрать любое место службы в огромной стране. Он выбрал на Украине город Полтаву, там тепло!
Братья Сурины, Владимир и Александр, пошли по стопам отца, окончив в Сибири (Красноярск) военное училище ПВО. Только близкие друзья курсанты могли отличить братьев. Командир роты и командиры взводов даже терялись кто из них кто? Братья это поняли и успешно пользовались, один мог сыграть за двоих. О преподавателях училища и говорить нечего, ни один из них не мог угадать, кто сейчас отвечает на вопрос – Владимир или Александр?
Перед государственными экзаменами необходимо было сдавать зачёты, чтобы выявить кандидатов на красный диплом.
Во время сдачи зачёта по истории военного искусства старший брат оказался в госпитале. Перед сдачей преподаватель освободил тех, кто имел стабильные высокие оценки. Младший Владимир был освобождён от сдачи и, чуть подправив чуб, вышел за брата сдать за него зачёт. И успешно сдал! Таким образом, они оба оказались в списке кандидатов потянуть на красный диплом с отличием.
Государственная комиссия по приёму госэкзаменов приехала из Вильнюса во главе с генералом. Братья успешно сдавали экзамены, и старший брат Александр, можно сказать, был уже с красным дипломом, оставалось надеть лейтенантский мундир с золотыми погонами и на плацу, в торжественной обстановке, генерал лично вручит диплом в его руки.
Младшему Сурину не повезло – уплыл его красный с отличием! Владимир закончил ответ на второй вопрос по истории КПСС:
– Товарищ полковник, курсант Сурин на второй вопрос ответ закончил! – приняв строевую стойку доложил, сидящему за столом полковнику, Сурин.
– Ну, что ж, хорошо товарищ курсант, хорошо! – было видно, полковник остался доволен ответом.
– Что у вас в билете третьим вопросом стоит? – спокойно спросил полковник.
– Работа Владимира Ильича Ленина «Лучше меньше, да лучше!» – отрапортовал Сурин и положил на стол раскрытую, девяносто шести листовую, так называемую амбарную тетрадь, где были законспектированы работы В.И.Ленина и К. Маркса. Полковник посмотрел в тетрадь потом на Сурина.
– Что это? – спросил он.
И почему вырвались у младшего брата эти слова, кто его за язык тянул? Эти слова и поставили крест на дипломе с отличием.
– Лучше меньше, да лучше, товарищ полковник, – слегка улыбаясь, ответил Сурин, надеясь, что полковник поймёт шутку и простит за эту работу, которая была законспектирована на пол-листа. Пятёрки не получилось, общая оценка за три вопроса – четыре балла.
А потом был выпуск! На плацу выстроилось всё училище, полторы тысячи человек. Пятьсот молодых лейтенантов в парадных мундирах, по одному выходя из строя, прощались со знаменем училища, получали из рук генерала дипломы и значки об окончании училища и чётким строевым шагом возвращались в строй. Когда закончился процесс вручения дипломов и прощание со знаменем, наступила минута тишины.
Зычный голос полковника из строевого отдела разрядил тишину:
– «Смирно! К торжественному маршу, побатальонно, на одного линейного дистанции, первый батальон прямо, остальные напра-Во! Равнение направо, шагом марш!», – и грянул марш военного оркестра училища «Прощание славянки». Чётко чеканя шаг, держа равнение в колоннах и шеренгах, выпускники, а за ними остальные батальоны училища прошли мимо трибун, на которых стояло руководство училища, три генерала и представители городского правления.
Стояли мамы и папы, дяди и тёти, много девушек. Плакали, хлопали в ладоши и кричали «Ура!». А потом был торжественный ужин. Пятьсот лейтенантов и приглашённых гостей рассадили в двух столовых.
Хорошо запомнили братья команду генерала, когда все расселись за столиками:
– Товарищи офицеры, прошу открыть шампанское! – и сотни пробок с оглушительным треском вырывались из стеклянных стволов, окутанных спиртным туманом, давая волю шипящей струе высоко брызнуть белой пеной. Вот теперь-то можно! Это тебе не из мыльницы хлебать грузинскую чачу в казарменном туалете, прячась в кабинке. Товарищ, который будет следующим прикладываться к мыльнице, стоит на шухере и слушает, как блюёт его товарищ. Не пошла впрок тёплая чача, тайно провезённая в резиновой грелке из далёкого Кавказа. Курсанты, возвращаясь из отпусков, умудрялись пронести через КПП (контрольно пропускной пункт) чего-нибудь из крепенького для встречи с дружками-однокурсниками.
Бал закончен! Утром подтягивались в казармы, всю ночь гулявшие, «войска», стражи неба. Мундиры и лица требовали срочного приведения их в надлежащий вид, чтобы получить проездные документы, первую лейтенантскую зарплату, съездить домой, а потом в войска…!
Войска ПВО! И чёрт те куда даёт страна приказ разъехаться молодым лейтенантам и встать на стражу воздушных границ громадного государства. Братьям Суриным с первым стартом в войска сразу после окончания училища повезло. Они оба были направлены в одну часть Ленинградского военного округа, под Питер.
Сурин вспомнил драку в ресторане перед тем, как оказаться здесь на Дальнем… Родители уже жили в Риге, когда братья учились в училище. После двух лет службы под Ленинградом им предстояло служить в разных местах. Старший Александр был направлен на Командорские острова, а младшего Владимира направили в Хабаровский край! Перед убытием к новому месту службы у братьев был отпуск.
Двадцать восьмое мая – День пограничника! Братья решили ещё раз гульнуть в цивилизации, а там неведомо, в каких условиях придётся им жить.
В центре Риги был небольшой, но очень популярный ресторанчик «Балтика», где была «живая» музыка и хороший репертуар исполнения: старинные романсы, песни на стихи Есенина и так далее…! Привилегии попасть в этот ресторан имели только офицеры и в форме.
День выдался тёплым, и братья Сурины в военной повседневной форме, без кителей, только в рубашках, пошли туда, в офицерский ресторан. Толпа желающих попасть в зал собралась у входа. Сурины вошли беспрепятственно!
– Девочки нужны? – спросил официант братьев, принимая заказ.
– Ну, какой разговор, обижаешь!
– Понял, заказ принят! – улыбался официант с блокнотом в руке. Не прошло и десяти минут, как перед братьями сидели две довольно симпатичные девицы.
Половина зала сверкала парадными мундирами, пограничники гуляли! Были офицеры и других родов войск и несколько иностранцев. Остальную публику составляли женщины разных возрастов и гражданские лица в небольшом количестве.
Всё шло гладко: выпивали, закусывали, танцевали, курили, смеялись, шутили. Дамы оказались учительницами. Одна преподавала географию, другая русский язык и литературу!
Братья почувствовали, что учительницы заинтересовались ими, стали задавать много любопытных вопросов, и, вообще, скованность покинула их, и вечер обещал быть удачным.
– А вы кто, лётчики? – спросила Аллочка (преподаватель географии), разглядывая на погонах эмблемы, где помимо стрел, выглядывали крылышки.
– Даа…! – уверенно, без всякого замешательства ответил младший, Владимир. – Вот он ведущий, я ведомый, по старшинству он меня ведёт. Мы всегда в паре с ним крылами машем. Завтра на взлёт!
Старший не испортил игру, врубился сразу. Стало интересно!
– Ребята, а как можно летать, когда уже столько выпили, вас же проверяют?
Младший, кивая головой, что он согласен с ней, добавил:
– Аллочка, да мы с братухой умеем избавляться от этого! А если перебор, то катапульта сама выбрасывает летуна из кабины, вверх тормашками, прямо на ковёр к командиру, – он хотел продолжить нести ересь летуна, но увидел, как перед самым носом что-то зависло. Сзади стоял пограничник, наклонившись чуть вперёд, его чёрный, парадный галстук без заколки, болтался возле самого носа младшего Сурина.
– Меня зовут Пётр! Идём танцевать! – не обращая никакого внимания на двух сидящих лейтенантов, пьяный пограничник пытался взять руку учительницы русского языка и литературы. Та резко ответила ему, что не будет с ним танцевать.
Чёрный галстук продолжал болтаться у носа Владимира. Он оттянул его вниз, насколько резинка позволяла и отпустил.
– Убери свою селёдку, Петя! – сказал Сурин. Старший, Александр, чувствуя, что вечер перестаёт быть томным, уже стоял на ногах.
Затевать драку прямо в зале, совсем нехорошо! Наглый лейтенант, зная, что за ним четыре стола с пограничниками, отходить от столика совсем не собирался.
– Выходим! – сказал Александр и дёрнул Петра за зелёный рукав парадного кителя. Лейтенант самоуверенно ухмыльнулся и пошёл за старшим Суриным, младший шёл за пограничником, из-за столиков стали подниматься и не только пограничники.
Не сговариваясь, как только вышли за двери, братья сбили наглеца подножкой и, схватив за воротник мундира, протащили его по шершавому, серому тротуару, хорошо протащили, а морду пощадили. Офицеры вываливались из дверей и быстро приближались. В толпе, вместе с офицерами оказалась довольно зрелая по годам дама, которая громко кричала: «Вызывайте патруль, вызывайте патруль!»
Драка не состоялась! Нашлись трезвосоображающие, не допустив её. Пограничники отняли извазюканного в пыли Петю, который крепко матерясь, тянулся к младшему Владимиру. Между Петей и Владимиром встал высокий и крепкий старший лейтенант в повседневной форме и в сапогах. Старшего Сурина, тоже держали за руки, это были танкисты.
И всё же, уловив момент, Петя умудрился ткнуть кулаком через плечо рослого танкиста младшему Сурину под левый глаз. И это за сутки до убытия к новому месту службы. Чем бы это всё закончилось, если бы кто-то не крикнул:
– «Разбегайся, патруль уже здесь!»
Прилетев в Охотский радиотехнический полк, младший Сурин докладывал командиру полка:
– Товарищ полковник, лейтенант Сурин прибыл для дальнейшего прохождения службы!
Полковник в полном молчании смотрел на лейтенанта, левый глаз которого, не выразительно, но, всё же, светил синевой!
– С пограничниками подрались! – не дожидаясь вопроса, ответил Сурин.
– С кем? – удивился полковник.
– С пограничниками!
– Ну и как? И кто на высоте? Они – земляные, или мы – воздушные? – с большим интересом спросил командир полка.
– Как положено, товарищ полковник, им по земле ходить, нам по воздуху!
11
– Э-э…! – услышал Козырев сквозь сон, тихо блеющее, уже знакомое. – Э-э…!
«Может, показалось?» – подумал Костя, не открывая глаз. Он лежал на левом боку, спиной к проходу между койками.
– Э-э…! – Костя открыл глаза, чувствуя, что за спиной кто-то стоит.
«Наверно за мной!» – он повернулся на спину, и знакомый силуэт задницы в штанах вырисовывался в ночи. «Меня не будит, козёл. Опять Халилова на швабру сажать будет. Этот Гоги сволочной «дед».
Шла вторая неделя, как он, отсидев на гауптвахте после устроенной драки в столовой, был в своём подразделении. Никто из стариков, кого он «обидел» тогда, не подошёл к нему за это время. После очередного «Ээ…!» грузинского «деда», Козырев взял его за штанину и резко повернул на себя, продолжая лежать на спине.
– Э-э…, кыселя захотел, козёл сраный? Я тебе, «дед» старый, заклею им глаза, забудешь дорогу в эту аллею. Я тебе, «чурка», рога в баранки закручу. Пшёл на х…, козлина драная и ударил «деда» кулаком в бедро. Дубадзе молча вышел из узкого прохода и зашагал к тумбочке дневального. Козырев повернулся на левый бок и быстро заснул, ни о чём не думая.
– Э-э…! – Костя почувствовал на плече руку, повернулся, перед ним снова стоял Гоги, только уже передом и слегка нагнувшись. – Пайдём кунак, пол мыть нада, темно пака! – Дубадзе отошёл от кровати и стал ближе к центральному проходу.
– Ну пошли, я тебе полы сейчас намою! – Козырев сунул ноги в тапочки и присмотрелся к циферблату наручных часов (подарок от родителей к его совершеннолетию), до подъёма оставалось полтора часа. Не одеваясь, в трусах и майке, пошёл за «дедом».
Дубадзе сапогом толкнул дверь в умывальную комнату, вошёл туда, повернулся и жестом руки с усмешкой на наглом лице, прошептал: – Заходи!
Костя почувствовал неладное в этом смелом выпаде трусливого Дубадзе. Он шагнул за порог и, сделав два шага, был накрыт мокрой тряпкой. Сзади чьи-то руки крепко сдавили ему шею, и он тут же получил удар в живот, в солнечное сплетение, потом ещё удар и ещё…! Дыхание свело, и тупая боль сковала все внутренности. Били ещё с минуту, лицо не трогали, в живот и по рёбрам. Костя сильно подвернул правую руку, когда падал на пол и, теряя сознание, увидел рядового Пантюхина – электромеханика из его же расчёта П-14. Кто держал его сзади, он так и не узнал.
На завтрак Костя не пошёл, сильно болела рука в плече и всё тело. В казарму начали приходить офицеры и прапорщики на общее построение.
После построения и постановки задач командиром, Козырев подошёл к тумбочке дневального, у которой стоял Гоги.
– Ори на всю казарму – «Пантюхина срочно к телефону!» Понял?!
– Ты чего, дух, швабры с тряпка мала, а…? Сегодня снова мить будеш.
Костя сделал шаг вперёд, их жёлтые бляхи на солдатских ремнях, прижались друг к другу.
– Я тебя сейчас «вырублю», падла, прямо здесь и опустишься! Считаю до двух, – Козырев шипел в растерянную рожу Дубадзе, глаза его выражали такую ненависть к этому «деду», что он готов был тут же, у тумбочки, затоптать его сапогами.
– Раз! – Козырев из сжатого кулака вытянул указательный палец.
– Рядового Пантюхина к телефону, и срочно! – заорал во всё горло грузинский «дед». Через пятнадцать секунд послышался топот сапог по деревянному полу казармы, это бежал Пантюхин.
– Кто звал, чего стряслось? – Пантюхин смотрел на телефонную трубку, которая лежала в гнезде аппарата и никого не звала.
– Я звал!
– Ты! – Пантюхин осмотрелся вокруг и зажал между пальцами пуговицу гимнастёрки Козырева. Плечо болело, но рука была в порядке. Костя правой кистью так сдавил ладонь Пантюхина, что захрустели его пальцы. Пантюхин невольно издал глухой звук, было видно, как ему больно.
– Кто третий был? – угрожающе спросил Козырев, не выпуская руки Пантюхина.
– Немного ли берёшь…, Козырь?
– Столько, сколько надо! А теперь слушайте, «деды» х…ы! Мне не привыкать к роже разбитой, и на моём счету горсть зубов наберётся от таких е….ков, как твоя морда и твоя, козёл, – Костя кинул взгляд на Дубадзе. – Если тряпка ещё раз ляжет на мою башку, мамой клянусь, поубиваю по одному, мамой клянусь! Понял, додик?! Третьему передай, и его придушу! Домой не доедет кто-то из вас. Мамой клянусь, слышишь, что говорю? – Гоги отвёл взгляд от Козырева, сейчас, он боялся его по-настоящему!
К тумбочке дневального подходил замполит, Дубадзе и Пантюхин отдали честь. Рука Кости, выше плеча не поднялась и опустилась плетью.
– А вы почему честь не отдаёте, товарищ солдат? – строго спросил Белкин.
– Рука не поднимается, товарищ старший лейтенант, плечо вывернул, – и тут же добавил, – гирю неудачно поднял. Дубадзе с Пантюхиным переглянулись.
– Дубадзе, сержанта Кишенкова ко мне! – сказал замполит.
Гоги сорвался с места выполнять приказание. Через три минуты «Кишечник» докладывал замполиту: – Товарищ старший лейтенант, сержант Кишенков по Вашему приказанию прибыл.
– Сержант! Провести строевое занятие, индивидуальное занятие, вот с этим вот гиревиком-молодчиком. Тема занятия: «Отход, подход к начальнику и отдание воинской чести!», время полных сорок минут. Пусть разрабатывает плечевой сустав.
Замполит вышел из казармы. Сержант пошёл искать строевой устав, а Козырев вышел на крыльцо.
– Тормози, Кишечник! – одновременно в два голоса, остановили сержанта Пантюхин и Дубадзе. – Заведи «духа» подальше в стланик и покурите там, сидя минут сорок. Врубился?