Характеристика

12

– Эй, Володя! Эй, Сурин, стой, стой! – кричал в спину Сурину Паша Долгов. Он вышел из командного пункта перекурить и подышать свежим воздухом, сегодня он дежурил. Сурин развернулся и направился к Долгову.

– Желаю поздравить тебя и краба пожать.

– Что я такое натворил, чтобы мне краба жать? – удивился Сурин.

– С чином тебя, Вован! – Паша протянул руку и добавил, – господин поручик! Залеский кодограммы получил, сидит читает. Только что мне сообщил. Я покурить на радостях таких на воздух выскочил, а тебя самого нечистая прикатила благую весть узнать от меня. Когда обмывать начнём?

– Да хошь щас, было бы чем…! Надо Сёмку спросить, он, кажется, брагу собирался ставить, может поспела уже? – Сурин не удивился вести о повышении его в звании, сроки истекли, чтобы в лейтенантах ходить.

– Командор уйдёт с КП, разыщу его по телефону. Ну, поздравляю, старший лейтенант, разыщу Смерть ротную, позвоню тебе, ставил, не ставил пойло…?

– Давай! В нашем доме точно, ни у кого «пузыря» в загашнике не найдёшь! – сказал Сурин и, пожав Долгову руку, направился к малюсенькой избушке, там только что выпекли свежий хлеб. «Эх, неплохо бы сейчас бутылочку на троих придушить, чин обмыть, как полагается, не откладывая в долгий ящик», – повздыхал Сурин и вошёл в пекарню. Аромат горячего, свежеиспеченного белого хлеба с тёмной корочкой резко ударил в нос.

На следующее утро командир зачитал приказ о присвоении очередного воинского звания «старший лейтенант» лейтенанту Сурину Владимиру Александровичу! Рота похлопала в ладоши, и люди разошлась по рабочим местам.

Часовой на наблюдательной вышке крутил ручку телефонного аппарата, чтобы сообщить, что на горизонте показался корабль – это был продовольственный и вещевой завоз.

Корабль стал на рейд довольно далеко, в бинокль было видно, как спустили на воду моторную лодку, а затем и баржу. Командир и замполит уже были на берегу и ждали лодку, на которой поплывут на корабль подписывать коносаменты (документы) о принятии груза.

И началась авральная работа! На рабочих местах технической позиции оставляли по одному человеку, остальных всех на разгрузку продовольственного груза с баржи.

В подразделении имелся старый, капризный вездеход, который давно просился на списание. Иногда он заводился с пятого раза и на этот раз завёлся – огромная помощь живой силе. Солдаты таскали ящики с баржи и клали их на большую волокушу. Вездеход волок волокушу от берега к деревянным ступенькам, где начинался крутой подъём на скалистую поверхность, на которой расположилась позиция роты.

Солдаты, словно гигантские муравьи, непрерывно таскали на склад ящики, тюки, упаковки, где их принимал начальник продовольственного склада, сверяя с накладными бумагами. На отдых времени не было, только короткий перекур. Лишний час простоя корабля обходился дорого пароходству.

От командира роты поступила команда:

– Ящик номер четыре, в канцелярию!

– Тьфу ты! – Смертин начал плеваться.

– Ты чего, Сеня? – рядом с фельдшером стоял Сурин и записывал номера ящиков и их количество, чтобы потом быстрее сделать сверку о приёме груза и отправить корабль в «свободное плавание».

– Обмыли тебя, Володя!

– Чего обмыли?

– Та званье твое, страшного лейтенанта! У тому ящике спыртяга, целый глэчик, два литра. Цельных два литра, зрозумив? Ящик с медикаментами под этим номером! Мы у прошлом годе опосля такой разгрузки крепко с хлопцями гульнули. Памьять у командора на цей ящик под номером четыре, не забув! Я ж его, ящик цей, два часа дожидавсь, и на…, уволоклы в казарму.

Напряжённый день близился к концу, усталые бойцы шли в казарму. Продовольственный склад был набит всем необходимым, чтобы просуществовать ещё целый год, дожидаясь следующего привоза. Командир распорядился, чтобы личный состав лёг спать на час раньше. Офицеры и прапорщики расходились по домам.

Сурин стоял у маленького столика на кухне, соображая, чем бы поужинать: макароны, гречку, рис варить не было охоты. Он решил вскрыть банку свиной тушёнки и навернуть её с хлебом, как часто это делал, этого хватало по самые, как говорят, «уши».

В комнате зазвонил ТАИ-43, военно-полевой телефон образца сорок третьего года. Такие телефоны имелись у каждого в «квартирах». Сурин взял трубку.

– Володымир Александровыч, сбор у поскотины. Ждемо! – Звонил Смертин.

Не так давно в казарме крутили фильм «Даурия», там казаков собирали у поскотины. Вот таким паролем мужики, желающие посидеть «кружком», общались по телефону.

«Бражка поспела!» – решил Сурин. Настроение начало приподниматься, осточертело глухое одиночество, теперь можно с мужиками хоть позубоскалить. – «Кого он там собрал? Наверняка Пашку Долгова с Димкой Борисовым на поскотину вызвал? Весёлые мужики! Пасынков сегодня дежурит, и он, постоянный член мужицкого кружка, и сам часто зовёт к себе в свою «берлогу».

«Сбор у поскотины!» – это вроде сигнала, когда у кого-то, что-то завалялось, ещё из отпуска привезённое, или брага поспела. Вскоре, этот пароль дошёл и до командира, когда организовывался открытый сбор на гулянку (праздник, день рождения и, конечно же, прибытие из отпуска). Прилететь из отпуска «сухим», ничего не прихватив с собой для организации маленького застолья, считалось недозволительным. Конечно, это не приказ командира, но коллектив маленького поселения на диком полуострове этого не прощал, тот становился «несвоим». Командира это не касалось, на то он и командир и не обязан тащить полную сетку бутылок для спаивания своих подчинённых. Но он никогда не отказывался посидеть за компанию со своим «племенем», за исключением распития кружками вонючей браги.

Темнело! Сурин шёл во второй дом, всего триста метров, а чёрт ногу сломает. Возвращаться обратно за фонариком не захотел, плохая примета! «Как-нибудь на четырёх доползу, триста шагов, дистанция не на всю ночь!» – решил он.

– Давай «Менделеев», выставляй, чего там замутил, коль на поскотину вызвал. Не зря же?

– Не зря! – заулыбался Семён Смертин. – И встать, поручик стоить у дверях! – гаркнул Сёмка на сидящих за столом Долгова и Борисова. Те повернули головы и вскочили со стульев, вытянув руки по швам. Комедия началась!

– Вольно! Садитесь господа, будь ласка! – Сурин сделал жест опуститься на стулья. – Ну-с…, с чего начнём-с, нешто поспела, Сэмен? – Сурин, потирая руки, смотрел на двадцатилитровую бутыль, полную мутной жижи. Бутыль была недавно накрыта старым армейским бушлатом, который валялся рядом. Из завинченной, широкой пробки, выходил шланг, конец которого входил в стеклянную банку с водой.

– Ще маленько булькае, пузыри пущае, но думаю, градус «е», ей Богу, «е»! Начнём!

И начали! Четыре армейские, эмалированные кружки стояли на столе. Из закуски была только тушёнка, разогретая на сковороде и чёрный хлеб. Долгов держал алюминиевый ковшик, литра на полтора, а фельдшер аккуратно лил в него брагу из бутыли. Комната наполнялась кислой дрожжевой вонью.

Паша Долгов, старший по званию из всех сидящих, встал с полной кружкой, держа её на уровне груди с оттопыренным вперёд локтем.

– Вальдемар, слушай! Мы тут узким кружком поэтов, поджидая тебя, сочинили гениальные для тебя слова, от коих твоя карьера только в рост попрёт. Потом запиши обязательно! Слушай!

– Не надо, Паша! Я от твоих слов, только рыдаю, ты же знаешь, как я к твоей поэзии отношусь? Один романс про тётю Надю в тёплых байковых штанах, чего только стоит, вся сопля в слезах, или наоборот, слеза…! Сегодня не желаю рыдать.

Долгов вытащил из кармана две звёздочки для каждого погона и протянул их Сурину, но тот уже опустил голову ниже стола и шмыгал носом, изображая чувства. Мужики смотрели, как трясётся его спина. В руке он держал угол клеёнки, которой зажал нос и от прорвавшихся чувств-с, «сморкался» в неё, издавая страшные звуки губами, хлюпал и ревел.

– Братья ахвицеры, я тронут, я так тронут! – Сурин часто замахал руками и, вставая со стула, взял звёздочки, одновременно вытирая сухие глаза и шмыгая носом. «Трогательная» сцена поздравления завершилась, но Паша всех остановил, когда кружки с брагой поднялись вверх.

– Володя, Вальдемар, мы тебе желаем, чтобы эти три тощие звёздочки распухли до полковничьих. Дозвездись до них!

– Спасибо мужики! До полковника…!? – Сурин взял паузу, соображая, какие слова подобрать к чину высокому, который пожелали ему мужики. – Ой, не знаю мужики, как до чина этого дойти? Я в себе чувствую породу похухоля с примесью нахухоля, но никак не выхухоля. «Вы!» Везде, «вы – вы – вы», короче, выпендриваться надо, а это нелегко. Выхухоль! Больно юн ещё я, подрасту, может и поменяюсь. Поехали, что ли…!

Стоя с железными кружками в руках, четыре мужика с шумом сосали жёлтую бражку, изготовленную фельдшером со страшной фамилией Смертин.

Пока достигли дна, прошло немало времени. Когда кружки у всех опустели, Сурин, Долгов и Борисов уставились на фельдшера.

– Семён, что-то она не такая, какой надо быть, сладкая ещё и не протолкнуть легко её! – разочарованным голосом сказал Паша Долгов.

– Да, да! Е таке, трохи не доспела, тому и сладка. Повторимо! Колы даст по мозгам, тоды лэгче польется. Бери ковш, пидем наполняты. Ща, хлопти, захорошее.

– Сэмен! А колы обосремося, тоды що будемо робить? Завтра на службу, что нам ночь сулит с твоей попойки, колы покинем хату твою? – теперь Сурин задал вопрос.

– Та ничого не буде, гимном не изойдем. Бурлякать у пузи начне через трыдцать, сорок хвелын, колы помои пьемо, но це ж не помои! Не ссыть, господа охфицеры!

Выпили по второй, в голове ни то, ни сё, но третью кружку, никто уже не хотел. Веселье не заладилось!

Фельдшер полез под кровать, остальные курили и молча наблюдали за Семёном, который бурча, что-то долго искал, роясь в зелёном, деревянном ящике, который сегодня был на берегу, и командир изъял из него медицинский спирт. Наконец он поднялся и, улыбаясь во весь рот, выставил на стол квадратную бутылку из толстого, тёмного стекла и прозрачный пакет с белыми таблетками.

– А це шо таке? – спросил Сурин.

– Це, братцы, йод, но буде спиртом! Погодьте трохи товарыщи! – Смертин высыпал из пакета в ладонь целую горсть таблеток и покидал их в широкое горлышко бутылки прямо в йод, началась реакция! Все уставились на бутылку, где йод превращался в прозрачный спирт.

– Менделеев, ты чего творишь? – хором спросили «химика» мужики.

– Аскорбинка знае, що роблыть!

Через пять минут получился распад частиц, в осадок ушло то, что не надо пить. Всех интересовало: что осталось наверху? Смертин аккуратно процедил жидкость через маленькую воронку с ватой. Полез снова в ящик, только другой и вытащил спиртометр. Все остались довольны градусом. Спиртовой градусник показал семьдесят полезных градусов, даже с гаком. Оставалось развести с водой до привычных сорока.

Доведённая до сорокоградусной крепости жидкость, которая когда-то называлась йодом, теперь разливалась по рюмкам разного калибра. Наливал «химик» в самую малую, на пятьдесят граммов, а из неё, во все остальные.

– Ну, прозэт, господа! – выдохнув, весело сказал фельдшер и подняв рюмку, ждал остальных, чтобы чокнуться. Никто не поднимал, все смотрели на Семёна. – Вы чо? Мени не впервой, я до хэра такой глотав. Прозэт, господа, прозэт!

– Вот и давай, прозыруй, а мы побачимо, як ласты хфельдшера клеются! – без шутки сказал Димка Борисов, лицо которого выражало полное недоверие к этому новому изобретению.

– Давай, Сэмен, делай экскремент, докажи, что Смерть не умирает! Мы через пять минут присоединимся, если не склеишься, – поддержал Димку Борисова Сурин.

Семён выпил, остальные смотрели на выражение его лица, которое начало окисляться, как когда вкушаешь неспелое яблоко.

– Скарбынки перебор, выпалил фельдшер и ложкой загрёб из сковородки.

Выпили по третьей, с усилием преодолевая кислоту, и почувствовали, что градус в этой кислой жидкости имеет место быть. После пятой Пашка вылез из-за стола и пошёл к дверям. Через пять минут он уже сидел на своём месте с гитарою в руках.

– «…. тёте Наде стало душно в тёплых байковых штанах. А вдоль манежа, конница идёт, и дядя Ваня тянет бронепоезд, а тётя Надя, тётя Надя не да…!»

– Стоп, стоп! – орал захмелевший Димка Борисов, остановив Пашу на середине исполнения застольной песни, для тех, кому за шестнадцать.

– Господа, а кто нам обещал стойку на одной руке? А то так и забудем, это же зрелище, выпендриться на одной руке! Сёма, у тебя горшок имеется, желаем видеть акробата на горшке?

– Ни, горшка не маю! Кастрюля на пьять литрив знайдэться, пошукать треба!

– Ты бы ещё на десятой рюмке вспомнил, когда сам, на четырёх стоять будешь, – Сурин забыл про спор, а Борисов вспомнил, да ещё в такой обстановке, когда все под «мухой».

– Не треба кастрюляки, Сеня! Я на кружке, желаешь видеть акробата на кружке, Димон? Только с каждого по бутылке теперь, я под градусом. А под градусом выходить на смертельный номер, втрое дороже. Эге!

– Хе! – усмехнулись мужики. – Ну-ну, давай, давай, акробат! Мистер икс!

Сурин встал и начал демонстративно разминаться перед исполнением сложнейшего номера. Условия Сурина приняли все, с каждого по бутылке!

Наступил острый момент кульминации. Сурин стащил сапоги и в одних носках стоял посредине комнаты. Тишина воцарилась в забитой табачным дымом комнате, мужики напряглись и готовы были подстраховать, если Вальдемар начнёт валиться!

Сурин взял кружку со стола, дунул в неё и положил на пол, вверх дном. Нагнувшись, он крепко вцепился в неё пальцами правой руки. Отставив левую руку в сторону, для баланса. Несколько раз подпрыгнул, отрывая ноги от пола, потом вытянул левую ногу, так делают «ласточку», вытянул правую, снова левую и замер.

«Только бы не «заржали», тогда не устою, занесёт…», – Сурин не видел лица зрителей, он сосредоточился на руке, которая накрыла дно кружки. Никто из мужиков не проронил ни слова, в ожидании, что сейчас последует мощный толчок от пола, чтобы задрать вверх ноги и постоять на одной руке, да ещё на кружке. А Сурин наступил правой ногой на руку и, поймав момент, балансируя левой рукой, умудрился пристроить туда же и левую ногу, сумев зафиксировать «смертельный» номер на пять секунд и, только потом, завалился на бок. Никто не рискнул оспорить, что это была не стойка на одной руке. Стойка получилась, если можно назвать её стойкой, но он оторвал обе ноги от пола. Пари было выиграно, оставалось ждать «пузырей» с каждого!

Сурин добрался до дому благополучно, тропа с препятствиями не подставила ему подножку в виде открытого, изогнутого дугой корня или острого края гранитного валуна.

Проснулся он глубокой ночью от сильных коликов в обеих скулах, такие колики он запомнил с детства, когда они с братом болели «свинкой». «Этой свинкой болеют один раз, и с какого ж бугра она свалилась, ещё раз пристала?» – подумал он, и тут его осенило! – «Йод! Смертинский йод с аскорбинкой и две кружки бражки вот и дали по сусалам! Блин, до чего ж колет», – он схватился за челюсть и начал шатать её туда-сюда. Потом посмотрел на часы, было четыре утра. – «Не заснуть! Дожить бы до утреннего построения, на остальных посмотреть!» – Сурин прикурил сигарету.

Утром перед построением офицеры и прапорщики собирались в канцелярии роты. Сурин пришёл раньше всех побритый и наодеколоненный. Перед выходом из дома сделал глоток растительного масла прямо из горла бутылки, чтобы как-то забить перегар вчерашней сивухи.

В канцелярии было уже три человека. Вошёл командир, спустя минуту, замполит и появился Паша! Правый глаз его почти заплыл, но никакого синяка не было, никакой ссадины или царапины, кожа была чистая, без повреждений.

– Что с глазом? – спросил Залеский Долгова, здороваясь за руку.

– Да и сам не знаю, товарищ капитан! Может какая козявка или комар ночной жалом ткнул. На этом вопрос был бы исчерпан, но в дверях появился Димка Борисов!

Послышался тихий, неконтролируемый одинокий смех, его поддержал второй, и, вскоре, ржали все, кто был в канцелярия.

Борисов с глупейшей улыбкой на лице, не понимая, что же произошло, тоже смеялся со всеми, за компанию.

– Что, комар…? – спросил командир. Борисов увидел серьёзное, придурковатое лицо Долгова, который подошёл к нему и стал в упор рассматривать его. Грянула новая волна смеха. Глаз Борисова, только левый, один в один имел вид, как у Долгова.

Раздался телефонный звонок, в маленькой канцелярии все хорошо узнали голос фельдшера из трубки.

– Так! – пауза. – Так, и что…? – повторял Залеский, слушая, что несёт фельдшер на украинской мови. – Сиди до завтра, всё потом…! – и положил трубку.

– Наш стойкий Смертный обосрался! Сурин, а тебя комары не потревожили, пощадили блестящие глаза?

– Да нет! Я их всех перед сном гоняю.

– Ну, а «стул» в каком состоянии, очередь в сортир создал? Это и Вас касается, – Залеский кивнул в сторону Долгова и Борисова.

За всех ответил Сурин:

– «Стулья» крепкие, без скрипа, не дрещали, вернее, не трещали!

– Почему нарушаешь форму одежды?

Сурин осмотрел себя сверху вниз:

– Да всё в порядке, товарищ капитан!

– Погоны в порядок приведи, третьи сутки нарушаешь, – Залеский постучал пальцем по звёздочке своего погона.

– Понял, исправлю!

– Все на выход, стройте личный состав, – сказал командир и вдогонку добавил, – в следующий раз, как идти на службу, полощите глотки хлоркой, у меня канцелярия, а не канализация, задыхаться мне здесь что ли. Юрий Николаевич, останься на две минуты, один вопрос решить надо!

Замполит сел за свой стол.

Трое гуляк, пострадавших от вчерашнего веселья, после построения отошли далеко от казармы, чтобы обсудить состояние здоровья и какие ночные пытки испытал каждый после ночной попойки. Посовещавшись, направились к «Менделееву», чтобы посадить его в пятилитровую кастрюлю, о которой он сам говорил, что имеется такова, а заодно и узнать, что ещё его пробрало, кроме поноса и пусть рисует химическую формулу, почему его йод так покалечил офицерские «морды»?

– Ну, кричи, Смерть! Мы за тобой пришли! – орал Борисов в пристройке «химической лаборатории», где они вчера обмывали звёздочку. Долгов приоткрыл дверь и остановился, подняв вверх руку, а потом тихо прикрыл её.

– Смерть раскорячился над ведром, трясётся весь. Пусть проблюётся верблюд, легче «пытать» будет.

13

С раннего детства родители, в большей мере мать, привили братьям любовь ко всему живому в природе: к животным, к деревцу, к веточке с листочком. Здесь на Дальнем Востоке дремавший инстинкт охотника проснулся и в сознании Сурина прошиб заслон не вторгаться в мир дикой природы и не наносить ему ущерба. Сурин грезил охотой!

Этот инстинкт, тлеющий в самых дальних уголках подкорки мозга, так проник во всё его существо, что, с первых же недель пребывания на лоне не тронутой человеком природы, разжёг пламя азарта настоящего охотника.

Два раза в жизни стрелявший из охотничьего ружья, Сурин сидел на кровати и заряжал латунные гильзы порохом, забивал войлочные пыжи из старого валенка и сыпал из железной мерки мелкую дробь на уток.

Безкурковое ружьё одностволка двенадцатого калибра досталось ему, как здесь говорили, по наследству. Он заменил старшего лейтенанта, который «отмотав» три года, вручил ему ружьё и двадцать охотничьих латунных гильз.

С первых дней пребывания на новом месте службы и ближе познакомившись со своим начальником РЛС, Сурин впервые в жизни смотрел на результаты настоящей, дальневосточной охоты своего шефа, который служил здесь четвёртый год, набирая стаж выслуги и получая максимальный денежный оклад. Капитан, с купеческой точки зрения, был самым богатым на полуострове «купцом». Четыре года здесь зачтутся ему за восемь и плюс максимальный годовой оклад за четвёртый год. Как правило, за три года службы, офицер получал шесть надбавок к окладу (каждые полгода), максимальная была последняя, шестая!

Капитан Совенко, Валерий Михайлович, начальник П-14, слыл лучшим охотником в части. Жену и двух детишек, он недавно отправил на большую землю (детям, настала пора идти в школу).

Завёл как-то Совенко своего помощника Сурина к себе, когда уже сам готовил себе еду, обстирывал себя, в общем, жил, как и все холостяки. Сурин сразу заметил, какой хозяйкой была его Валя. Эту комнату нельзя было назвать «убогой избушкой», везде была приложена женская рука. В общем, было очень даже уютно, в малой комнатухе. Широкая кровать, накрытая красивым покрывалом, яркие коврики на стене и на полу радовали глаз, занавески и плотная штора, зашторивали маленькое окно, за которым уже было темно.

Капитан вытащил «заначку» в виде поллитровой бутылки настоящей водки, цена которой на большой земле три рубля, шестьдесят две копейки.

– Садись, Володя! – капитан был родом из центральной Украины, но на мове не разговаривал даже со Смертиным из Полтавщины. Выпили, закусили и пошли охотничьи рассказы с показом трофейной добычи.

Сурин воочию смотрел с широко раскрытыми глазами на настоящие шкуры соболей, отлично выделанных его начальником, их было пятнадцать. Потом Совенко вытащил из шкафа толстый, высокий свёрток. Когда развернул его посреди комнаты, Сурин увидел десяток выделанных шкур нерпы. Ещё были три лисицы, две пары оленьих рогов и, наконец, огромная шкура медведя!

– Ты, Михалыч, всё и всех, вот этих самых, сам…? – не то, чтобы с восторгом, но с большим удивлением спросил начальника Сурин.

– Соболя, лисы, нерпа всё сам добыл и выделал! Рога и медведя у якутов купил, спирт поставил и немного денег добавил, – ответил Михалыч, закатывая меха в рулон.

– Да-а…! Покинешь эти края, будет чего вспомнить и рассказать какому-нибудь лейтенанту, типа меня, помощнику твоему новому, – произнёс громко Сурин, трогая твёрдый, чёрный нос медведя.

– А ты что, заняться этим не можешь? Была бы охота, только ног не жалеть и времени свободного, а опыт придёт, три года впереди. Может тоже, как и я, «шкурником» станешь! Ха-ха-ха…! – Михалычу понравилось, как он себя обозвал.

– А как же с этим…, ну-у, с лицензиями на отстрел или ловлю? – задал вполне правильный вопрос Сурин.

– Какая на хрен лицензия, кто к нам ходит, кто нас проверяет…? На моей памяти, за четыре неполных года, один лишь раз катер с инспектором причалил. Командир его в канцелярию пригласил и нас всем составом собрал.

– «Одна просьба к вам, ребятки! Для себя, сколько угодно и чего угодно! Только прошу – никакой торговли, никакого «левака», – это я тебе его слова сказал. Командир ему отсыпал тогда немало залежавшихся патронов от «ТТ». Инспектор был очень доволен.

– Да-а…! Однако! Сами себе хозяева, как просто, – слегка захмелев, сказал Вальдемар, чокаясь с рюмкой начальника. – У меня, Михалыч, одна мечта – завалить медведя! Представляешь, хозяина тайги и завалить! Не удовольствия ради, нет, а чисто…, ну, тут коротко не скажешь. Это вроде как на танк идти и победить его. Что-то в этом роде и всё равно не так…, философии не набрался ещё, опыта нет, молодой ещё.

– Представляю, и даже очень понимаю! – Михалыч выпил и взял солёный огурец. – Все эти годы ходил я, искал, капкан с петлёй ставил…, не повезло! Не попался мне мишка. Знаешь, как якут целебную медвежью желчь добывает?

Сурин пожал плечами.

– Он его длинной рогатиной тычет, когда тот в капкане или на удавке, если живой ещё! Злость в медведе неимоверная, пузырь желчью наполняется в ярости, тогда якут добивает его, когда тот весь пеной изойдёт!

14

– Ти-та-та-та! Та-ти-ти-ти! Та-ти-ти! Ти-ти-та-та! – Исаев титикал и татакал певучим голосом и перебирал струны гитары, настраивая их. Он сдал смену другому радисту и теперь отдыхал. Козырев сидел рядом. В казарме слышны были детские крики, визг и топанье. Это веселились маленький Витька Белкин и шестилетняя Наташка, дочка старшины. Больше малышей дошкольного возраста в роте не было.

Малышня с шумом подбежала к дядям послушать, как один из них титикает и татакает под гитару.

– Дядя Козылев, а почему ты не поёшь? – спросил Витька улыбающегося Костю. Костя поднял его и усадил себе на колени.

– А вот дядя Серёга, когда научит меня, тогда и будем петь с тобой, – ответил Козырев.

– А я уже научился! – и Витька начал титикать морзянкой без остановки.

– Отдохни, Витя! – сказал Исаев. Витька орал ему почти в ухо, не давая наладить гитару. Костя смеялся, нравился ему этот озорной, шустрый пацанёнок, у него младший брат точно таким был в пять лет, интересный возраст.

– Пойдём со мной на станцию, я тебе покажу, где я дежурю! Обратно, тебя другой дядя приведёт, я его сейчас сменить иду.