Нина Стожкова
Возьми мое сердце
Привидение в белом халате
– Вы меня узнаете? – спросил Варю мужчина в белом халате, наброшенном на темно-синий хирургический костюм.
Варя с трудом разлепила глаза. Силуэт мужчины был нечетким, он мерцал и расплывался, словно между ней и незнакомцем стояла стена дождя. Варя попыталась сфокусировать взгляд на его лице, и наконец это удалось. Лицо мужчины показалось знакомым. Внимательные, умные, очень усталые глаза, ободряющая улыбка, тёмные, с легкой сединой, волосы под медицинской шапочкой.
«Где-то я уже видела его», – подумала Варя и на всякий случай кивнула. Удалось это простое действие не сразу. Полностью оторвать голову от подушки она не смогла. Слегка прикрыла глаза, и человек белом халате истолковал это как согласие.
– Вот и славно, – сказал он и направился прочь. Судя по рассыпавшимся дробью шагам, человек в сине-белом приходил не один.
Варя снова сделала над собой усилие и догадалась: это было не привидение со свитой. Только что с ней общался и требовал его узнать какой-то доктор. Фамилию удалось вспомнить не сразу, но наконец она всплыла в памяти: это был Хуснулин. Марат Ринатович Хуснулин, его все в клинике называли просто «профессор».
Говорить Варя не могла. Она лежала с трубкой ИВЛ в трахее и мучительно пыталась дышать, глядя в потолок. Сознание постепенно прояснялось, но мысли ускользали. Где она? Почему ей так плохо? Что-то важное произошло с ней в недавние часы. Надо опять напрячься и вспомнить – что именно. Давай, мозг, подключайся! Тебя же не удалили, черт побери! Для начала надо выяснить, когда и как она попала в эту комнату с белым потолком и белыми стенами. Для чего здесь такой яркий свет, почему ей не дают спать, хотя спать мучительно хочется? Зачем Хуснулин так настойчиво требовал его узнать? Что-то связывало его с ней кроме консультации. Надо только вспомнить – что?
Постепенно сознание начало проясняться, и в голове Вари короткими вспышками стали мелькать эпизоды из недавнего прошлого…
– Вот, здесь все анализы и результаты исследований.
Стараясь, чтобы руки не дрожали, Варя достала пачку медицинских документов из пластиковой папки. Докторша, проводившая в клинике прием первичных пациентов, окинула беглым взглядом пачку бумаг, а затем уставилась на листок с ЭХО-УЗИ сердца. Она внимательно читала заключение и молчала. Это длилось уже несколько минут. Варя смотрела на ее безупречный маникюр, на красивые кисти рук с длинными пальцами, сжимавшими листок, на серебряное кольцо с фиолетовым камушком и с досадой чувствовала, что собственные руки с коротко подстриженными ногтями предательски подрагивают и потеют
– Что, доктор, все так плохо? – тихо спросила Варя и незаметно вытерла руки о джинсы.
– Не волнуйтесь, Варвара Петровна, – профессионально бодрым голосом успокоила докторша пациентку. – Возможно, в документы вкралась какая-то ошибка, к сожалению, они у нас иногда тоже случаются. Врачи же люди, а не волшебники в белых халатах.
Варе показалось, что докторша говорит не слишком уверенно, и она сжала дрожавшие пальцы, чтобы не заплакать. Между тем врачиха пристально взглянула на нее, уловила волнение пациентки и, чтобы успокоить, сказала бодрым голосом:
– Варвара Петровна, я выпишу вам новое направление, и вы опять подниметесь на второй этаж. Там вам сделают ЭХО и ЭКГ. Мне нужен еще один снимок вашего сердца и новые пленки для сравнения.
Варя уже знала, что молодые медики, подражая врачам старой школы, называют бумажные ленты ЭКГ «пленками». Она вздохнула и отправилась на второй этаж – занимать очередь в нужный кабинет.
Красивая докторша, явно уроженка Кавказа с огромными шоколадными глазами олененка, непривычно долго возила датчиком вокруг Вариной левой груди. Временами она слишком сильно нажимала на него, причиняя Варе боль, от которой та вздрагивала, стараясь не стонать.
– Терпи, – требовала докторша, проводившая ЭХО УЗИ, – так надо, иначе мне плохо видно.
Лицо смуглой красавицы в розовом медицинском костюме было непроницаемым. Даже, пожалуй, слишком серьезным для рядовой процедуры. Широкие черные брови, оформленные по последней моде, были сдвинуты, ярко-алые губы сжаты.
Варя подумала:
«Странно. Эта молодая женщина каждый день изучает сердца минимум десяти пациентов. У нее давно должно было выработаться профессиональное равнодушие. Докторам необходим легкий цинизм. Если сильно впечатляться, можно до пенсии не дотянуть. Видимо, эта докторша еще не успела обрасти броней. Или… Или у меня не только сердечная недостаточность, а что-то другое, более страшное?».
– Доктор, ну как? Что скажете? – наконец не выдержала Варя.
– Результаты исследования будут на мониторе у вашего кардиолога, – сказала красавица. – Марина Анатольевна ответит на все ваши вопросы. Я лишь исследую сердце и не имею права ставить диагноз.
Варя почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Сейчас она спустится в кабинет и услышит от докторши Марины что-то ужасное. Впрочем, все и так ясно: сердечная недостаточность никуда не делась. Ну что же, тысячи людей живут с таким диагнозом. Надо только подобрать подходящие лекарства. А если всё намного серьезнее? Ей же не шестьдесят и не семьдесят… Тем не менее, она задыхается не только когда поднимается по лестнице, но даже когда идет по улице чуть быстрее обычного. Хорошо, что Максим обычно шагает рядом, держит за руку, приноравливается к ее шагам и не выказывает нетерпения… Про утренние пробежки она уже давно не мечтает. Впрочем, без пробежек можно обойтись. Хуже то, что спать приходится на высокой подушке, почти сидя, лежа она задыхается. Ладно, сейчас не до рассуждений. Надо спускаться на первый этаж и сдаваться на милость строгой докторши Марины. Горькая правда всегда лучше утешительного вранья. В детстве она научилась нырять в море ласточкой. Вот и сейчас… Надо сделать вдох поглубже и войти в кабинет. Будь что будет!
Варя вошла в кабинет кардиолога. Ноги плохо слушались. Главным было сейчас не упасть и не разрыдаться прямо здесь, под удивленным взглядом врача. Впервые за свои двадцать лет Варя подумала о смерти, прежде казавшейся далекой и даже необязательной.
– Присаживайтесь, – мягко предложила Марина Анатольевна и взглянула на пациентку внимательными глазами золотисто-орехового цвета.
– Доктор, скажите, пожалуйста, правду, – жалобно попросила Варя. – Я ведь не ребенок. Сама понимаю, что чувствую себя все хуже и хуже. Задыхаюсь при ходьбе, а о том, чтобы догнать автобус, давно нет и речи. Недавно попыталась, но сердце забилось в горле, как пойманный воробей, ноги встали – и все тут, пришлось ждать следующего. Марина Анатольевна, скажите честно, мне можно помочь?
– Во-первых, не волнуйтесь! Сделайте несколько глубоких вдохов и медленных выдохов, вот так! Мне только обмороков в кабинете не хватало! Конечно, мы вам поможем. На дворе двадцать первый век, медицина развивается с немыслимой прежде быстротой! – объявила Марина Анатольевна профессионально бодрым и наигранно весёлым голосом, словно ведущая детской телепередачи.
В последнее время у Вари обострилась интуиция. Вот и сейчас… В голосе докторши слышались наигранность и фальшь. По спине Вари побежали ледяные мурашки. Похоже, дела обстоят намного хуже, чем она решила в кабинете врача УЗИ.
– Пожалуйста, не надо рассказывать мне об успехах современной медицины в целом, – не слишком вежливо прервала Варя докторшу. – В данный момент меня волнует собственное здоровье.
– С вами кто-то пришел? – неожиданно сменила врачиха тему.
– Да, мой молодой человек, Максим, – впервые улыбнулась Варя.
– Пусть войдет, – попросила Марина Анатольевна.
– Максик, зайди! – выглянула Варя в коридор, изо всех сил стараясь казаться веселой и беззаботной.
Максим сидел в коридоре на краешке стула и, похоже, изо всех сил пытался расслышать, что происходит за дверью. Увидев Варю, он вздрогнул вскочил с места и вопросительно взглянул на нее, а затем робко шагнул в кабинет.
Докторша поздоровалась с Максом, предложила ему сесть и лишь тогда, когда он и Варя застыли в ожидании, заговорила.
– Мои дорогие, у меня для вас плохая новость. Варино сердце находится в критическом состоянии. Возможно, очень скоро оно перестанет справляться с малейшими нагрузками. Однако не надо отчаиваться. Есть выход. Правда, он непростой и долгий. Сразу скажу: замена сердечных клапанов и установка кардиостимулятора – это решение не для вас. Подобные полумеры не помогут. Надеюсь, Варя, вы не хотите умереть в свои двадцать?
– Не хотелось бы, – прошептала Варя.
– Вот и славно. В наше время у вас есть все шансы на долгую и относительно нормальную жизнь.
В тишине стало слышно, как Максим хрустнул пальцами.
Докторша сочувственно помолчала несколько секунд, дала им свыкнуться с новой информацией и сказала:
– Будем собирать консилиум. Решение слишком сложное, чтобы его принимал один человек. Мое мнение такое: продлить жизнь Вари сможет только пересадка сердца от донора.
– Чужое сердце? Как же я буду с ним жить? – тихо спросила Варя. Ее щеки покраснели, а губы стали, наоборот, синеватыми и на лице выделился белый носогубной треугольник, характерный для людей с пороками сердца.
– Если донорское сердце приживется и будет нормально работать, ничего страшного. Это же просто мышца, всего лишь один из многих наших органов. Ничего мистического в сердце нет, это поэты и писатели любят его обожествлять. Главное, чтобы этот орган, гоняющий кровь по телу, работал ритмично, как насос, и четко, как смеситель. Не скрою, Варенька, в вашей жизни появятся кое-какие ограничения, но это не слишком большая плата за то, чтобы еще много лет жить и радоваться жизни. Ваш молодой организм справится, операция, я уверена, пройдет успешно. Мы назначим консилиум, я вам позвоню, чтобы сообщить дату. Мужайтесь, Варвара Петровна! Вам понадобятся силы, чтобы пережить непростую, хотя и рядовую для нашего времени операцию. Придется постепенно привыкать к чужому сердцу и жить с ним дальше, как со своим.
Только присутствие Макса помогло Варе не разрыдаться.
Максим ободряюще улыбнулся, и Варя впервые подумала: разве у нее есть право портить ему жизнь? Несправедливо и нечестно будет, если вместо одной судьбы рухнут сразу две. Любимый, конечно, станет бодриться, поддерживать ее изо всех сил… В этом нет необходимости. Она не ребенок, она справится. Надо взять себя в руки и смотреть на вещи реально. Свинством будет привязать Макса намертво к себе и требовать, чтобы молодой парень навсегда забыл о собственных планах и мечтах. Допустить, чтобы жалость вытеснила из сердца Макса любовь? Этого не будет. Никогда.
Бежать, чтобы выжить
Кира бежала по эстакаде из последних сил. Только бы не споткнуться и не упасть! Только бы не сбилось дыхание! Еще немного – и она исчезнет, растворится в знакомых с детства подворотнях родного города – там, где ее никто не найдет. Главное – не останавливаться и бежать, не оглядываясь. Нестись вперед, хотя сил остается все меньше и меньше. Надо собраться. Всё получится. Еще немного – и откроется второе дыхание. Тренер по легкой атлетике говорил, что резервы у организма безграничны, просто мы ими не пользуемся. Настало время задействовать их все!
Внезапно Кира расслышала сквозь шум улицы странный гул. Он быстро приближался, и Кира поняла: это рев мотоцикла. Звук становился все громче, он уже заглушал гул автотрассы. Неизвестный враг, жестокий и беспощадный, решил догнать Киру и уничтожить.
«Не выйдет, урод! Не дамся! Твой железный конь – мощный, страшный, но не такой юркий, как я. Зря что ли у меня желтый пояс по карате и первый взрослый по легкой атлетике? Убежать от тебя – раз плюнуть. Пока ты завернешь в подворотню, я уже буду далеко. Лишь бы не подвела дыхалка! Еще один рывок и …».
Кира сбежала с моста, проскользнула под эстакадой, выскочила на проспект и нырнула в малозаметную арку. Прислушалась – вокруг было тихо, только дети кричали в песочнице и мамаши обсуждали очередной сериал. Уф, наконец можно остановиться и перевести дух.
«Кажется, отстал! Отморозок и сволочь! Как все они! Избить, изувечить – вот цель этих бандитов. Фашики, нацики – ух, как я вас ненавижу!».
Кира где-то читала: если у человека есть сверхценная идея, она постепенно превращает его в маньяка. Все десять христианских заповедей, древние, как мир, сразу летят в помойку. Она знала, что неонацисты ни перед чем не остановятся! Узколобые твари! Ублюдки! Им проще убить человека, чем спорить с ним, приводить аргументы в свою пользу. Впрочем, и аргументов-то у них никаких и нету, только комплексы неполноценности, слепая ненависть и злоба на весь свет.
«Зря, наверное, я ввязалась в эту историю, – впервые подумала Кира и тут же себя одернула: – Нет, не зря! Тихая и скучная жизнь – не мое. Любой движ заряжает, как аккумулятор, заставляет просыпаться рано утром и радоваться предстоящему дню. Опасность – это адреналин, он помогает чувствовать полноту жизни. Рисковать для хорошего дела – только ради этого стоит жить».
Кира училась в универе на третьем курсе. Училась, как и в школе, неплохо, однако будущее представлялось ей туманным. Высиживать на работе с девяти до шести, лебезить перед шефом, раздражаться на коллег, выслушивать сплетни, вступать в коалиции одних против других, участвовать в мелкотравчатых заговорах, а потом жаловаться всем подряд на то, что тебя не ценят, не повышают и уже несколько лет не прибавляют зарплату, хотя пашешь больше всех… Вот где скукотища и депрессуха! Работа, конечно, – та еще засада, но она не главное зло. Самое страшное – скука в личной жизни. Через пару лет судьба пододвинет к ней подходящего, по меркам подруг и родителей, жениха «ее круга» и подтолкнет к замужеству без особой любви. Блин, уже сейчас предки намекают про «тикающие часики»! Дескать, время идет, а толкового жениха рядом не видно. Как все это пошло, обыденно и скучно! Почти все ее одноклассницы уже выскочили замуж за обычных, ничем не примечательных парней, нарожали детишек и погрязли в быте по уши…
Превратиться в располневшую домашнюю курицу, озабоченную лишь тем, где купить еды подешевле и шмотки со скидками? Ну уж нет! Нафига такая жизнь! Даже если бывают редкие праздники, когда можно скинуть детей на бабушек и отъехать на два-три часа. Вопрос – куда? Замужние подруги предпочитают клубы, где ди-джеи ставят одни и те же песни. Подобное даже вообразить себе скучно, не то что тратить на эту фигню свою единственную и неповторимую жизнь, не говоря уже про деньги.
Кира с детства не могла без адреналина. Классе в шестом она подбила ребят сбежать с уроков ради очередной киношки в стиле фэнтези. Если бы не она, на подобное «преступление» никто не решился бы. В итоге, с ней смылась с биологии треть однокашников, в основном мальчишки. Естественно, наутро беглецов ждали жесткие разборки с классухой и с завучем. Кира слушала скучные нотации, отколупывая краску со стены – без раскаяния и уж, конечно, без всякого страха. Делов-то! Училась она хорошо, так что исключение из школы не грозило. Подобные истории только заводили ее. Когда лучшая подруга Лиза сдала Киру училке с потрохами, это не особо её расстроило. Она просто вычеркнула Лизу из своей жизни и теперь смотрела на нее так же равнодушно, как на учебные пособия в кабинете биологии. Слезы, объяснения и покаянные речи бывшей подруги ни к чему не привели. Предателей Кира не прощала.
Как ни странно, при своем взрывном и неуживчивом характере Кира училась неплохо, хотя на уроках обычно скучала. Причина ее хороших оценок была не в усидчивости, как у зубрилок и ботанов, а в зеркальной памяти. Этим удивительным свойством Киру наградили отцовские гены. Отец Киры, известный в научных кругах математик, легко запоминал целые страницы формул. Кира так же играючи, как отец, «зеркалила» страницы учебников, но в отличие от него не особо вникала в суть написанного. Особенно удачно подобный фокус проходил с гуманитарными дисциплинами. Для них важнее отточенные «правильные» формулировки, чем умение мыслить самостоятельно. В точных науках на зрительной памяти выехать не удавалось, приходилось включать соображалку. Впрочем, задачки она тоже решала легко. Это нравилось Кире больше, чем бубнить про образы и типичных героев в типичных обстоятельствах или же про роль личности в истории.
Кира рано лишилась матери. Отец вскоре женился, но ни теплоты, ни внимания от мачехи она не получила. Кира и сама не смогла ее полюбить, впрочем, даже не старалась. Мешало воспоминание из детства и все та же зеркальная память. Эта Кирина особенность распространялась не только на тексты и задачи, но и на лица. Увидев однажды чье-то лицо, Кира запоминала его навсегда.
Мама тогда была ещё жива. Кира возвращалась из школы через небольшой скверик на соседней улице. Сентябрь был теплым и солнечным, как картины художника Коровина, деревья еще не нарядились в пестрые осенние платья, оставались, как и трава, задорно-зелеными, словно не верили в то, что осень уже явилась и скоро начнет наводить свои порядки. Кира шла, размахивала мешком со сменкой, вспоминала события школьного дня, прыгала через вчерашние лужи, и тут… Она увидела отца. Он сидел на скамейке в тени дуба, какой-то необычайно спокойный, расслабленный и весело смеялся. Галстук, всегда завязанный тугим узлом, был ослаблен, а очки он зачем-то держал в руке. Кира уже хотела подбежать к папе, но тут заметила, что отец не один. Рядом с ним сидела чужая тетка, которую отец как-то по-особому, не по-братски и не по-товарищески обнимал за плечи. Он обнимал ее так, как бывает только в кино про любовь. Тетка прижималась к папе и тоже смеялась каким-то особенным, звонким и счастливым смехом. На секунду ветер отодвинул блестящие черные волосы, закрывавшие ее лицо, и Кира поняла, что за все свои десять лет не встречала в жизни подобных красавиц. Только в кино. Точеный носик, ярко синие глаза, в которых отражалось небо, губы, подведенные розовой помадой и родинка на правой щеке… Кире стало неловко, словно она нарочно подсматривает. Прячась за деревьями, девочка проскользнула мимо воркующей парочки и припустила домой. Каким-то шестым, недетским чувством, она поняла, что маме рассказывать о том, что увидела в сквере, не стоит.
Мама скончалась через год. Еще через год папа сказал, что должен поговорить с дочкой. Дескать, она уже большая девочка и должна его понять. В общем, с ними теперь будет жить тетя Вера. Кира молчала и думала о маме. Отец решил, что она согласна, вздохнул с облегчением и выглянул за дверь. В квартиру вошла та самая тетка, которую Кира видела год назад в сквере. Девочка не могла ошибиться: те же самые черные волосы, синие глаза, тот же точеный носик и, главное, та же родинка на правой щеке.
– Надеюсь, мы с тобой подружимся, – сказала тетенька.
Девочка промолчала, а сама подумала: это вряд ли.
Кира тряхнула головой, чтобы вернуться в настоящее. Она прислушалась к звукам, доносившимся с улицы и наконец выглянула из-за угла: никого. Она стала медленно продвигаться к арке, стараясь держаться вблизи деревьев, чтобы быть менее заметной в их тени под фонарями. Наконец она убедилась, что путь свободен, и осторожно выбралась на улицу.
В столице сверкал огнями и гремел голосами поп-певцов вечный праздник. Нарядные люди сидели на открытых верандах, выпивали и закусывали. Они выглядели беззаботными и веселыми, словно дело происходило не в Москве в двадцатых годов двадцать первого века, а где-нибудь в Берлине или в Париже. В столицах государств, не ведущих СВО. Прохожие – главным образом, девушки в летящих открытых платьях и парни в футболках с прикольными надписями и в укороченных джинсах – шагали по бульварам, громко смеясь и фотографируясь у каждой красиво оформленной витрины. В большинстве из них угадывались приезжие, москвичи в будни выбирались в город не такими нарядными. Казалось, люди по умолчанию решили не думать про СВО и про то, какие страшные сражения разворачиваются на юге, не вспоминать о жертвах войны, чтобы мрачные мысли не мешали отдыхать и веселиться. Впрочем, покой выглядел обманчивым, напряжение витало в воздухе, чувствовалось по обрывкам фраз и растерянным взглядам прохожих.
«Если бы все они знали, что может здесь случиться, – подумала Кира, – в эти минуты, когда сволочи со свастиками разрывают вечерний воздух своими огромными мотоциклами. Если бы только знали!».
