Сердце вне игры
- -
- 100%
- +
И основная причина того, что здешнее жилье расходится по бросовым ценам.
Натягиваю чистую майку и, толкнув раму вверх, открываю окно. Горячий, напоенный ароматами воздух врывается в простоявшую взаперти десять с лишним месяцев комнату. Черт, как же приятно ощутить вечерний бриз на влажных волосах! Добравшись сюда, я первым делом встал под душ, чтобы смыть с себя пот после нескольких часов в автобусе, аэропорту и самолете… и сделал серию упражнений, решив размяться: колени вконец онемели после долгой неподвижности в чертовой тесноте. Любой разумный человек скажет, что авиакомпании в XXI веке уже давно должны задуматься о людях роста выше среднего, но не тут-то было. А я и не слишком высокий. Всего-то метр девяносто.
На самом деле чудики из моей команды официально окрестили меня Пеке[3].
Опираюсь руками о рассохшееся дерево и жадно втягиваю в себя воздух. Я мог бы, наверное, даже сказать, что скучал по этому дому, где жил мальчишкой целых десять лет, по городу, который, как я думал, никогда не полюблю – уж слишком ярко он напоминал мне обо всем, что я так рано утратил.
В носу неожиданно засвербило, словно змейка поползла снизу вверх, и вот через пару секунд я чихаю, и с такой силой, что прикладываюсь лбом к верхней части рамы. Стекло дребезжит, голова взрывается болью.
– Вот дерьмо!
Как минимум шесть чихов подряд, после чего ко мне возвращается способность дышать. Схватившись одной рукой за лоб, другой – за нос, испепеляю взглядом оранжевый луч, бьющий в окно. Как же я мог забыть? Ведь есть веская причина, почему моя комната проветривается нерегулярно и почему этот городок на Восточном побережье, хотя и казался мне почти родным, но так и не стал для меня тихой гаванью.
В открытое окно, словно задавшись целью привести меня в чувство, вливаются высокие женские голоса.
Обреченно закрываю глаза.
Клируотеры.
Иду в ванную ополоснуть лицо в тщетной надежде смыть с себя всю пыльцу, что уже наверняка успела осесть на моей коже. Ожесточенно растирая себя мочалкой, вспоминаю, как некогда кто-то просветил меня относительно легендарной «дружбы» между Клируотерами и Стоунами, моей семьей. Этим кем-то оказался директор школы, и случилось это в тот день, когда Лювия Клируотер упала, оступившись на лестнице, после чего заявила, что столкнул ее я.
Я, кто только что выбрался из сущего ада и весил вдвое меньше нормы для мальчика соответствующего возраста. Я, вечно отстававший в развитии, такой маленький, что, когда я сидел за партой, ноги у меня не доставали до пола и болтались. Я, у кого от одного ее вида, стоило ей появиться в этом ее цветастом платье и с двумя косичками по бокам, перехватывало дыхание, так что начинало казаться, будто невидимая рука сжимает мне сердце. Потому что это была она. Девочка с озера в самом начале лета. Странная такая девочка, девочка, которая рисовала, не умолкая ни на секунду, которая развлекала меня нескончаемой болтовней и которую я больше не видел, потому что мы с бабушкой провели долгое время в Техасе, разбираясь там… с бумагами.
Ну да, я готов признать: тот факт, что я стоял как столб и не сдвинулся с места ни на сантиметр, чтобы помочь ей, явно не свидетельствовал в мою пользу. Но мне было всего девять, и я тогда впервые за последние месяцы хоть что-то почувствовал. Говорить ни о чем таком директору я не стал. Во-первых, я никогда не был человеком, готовым поделиться с кем бы то ни было своими чувствами или мыслями. А во-вторых, то, как смотрела на меня Лювия, пылая гневом, без тени сомнения в том, что я это нарочно, что я хотел ей навредить, окончательно склеило мне губы. Я не признал, что толкнул ее, но и не отрицал этого.
Вот тогда-то директор Каллаган тяжело вздохнул и горестно покачал головой.
– Мальчик Стоун и девочка Клируотер, разумеется. Вы либо прикончите друг друга, либо поженитесь – кто знает.
Мы с Лювией в ужасе уставились друг на друга, она – не переставая поглаживать ушибленный бок. Мы – да поженимся? Еще чего. В тот же день я рассказал об этом происшествии бабушке: был вынужден это сделать, потому что директор немедленно ей позвонил и объяснил, почему я заслуживаю двухнедельного наказания. Однако единственной ее реакцией стал громкий смех.
Хохотала она так долго и заливисто, что потом до самой ночи мучилась кашлем. Тот же смех разбирал ее и позже, при каждом воспоминании об этой истории. Нечего и говорить, что наказывать меня она не стала. Бабушка хорошо меня знала. Знала, что я попросту не способен толкнуть девочку на лестнице; особенно девочку едва знакомую, которая ничего мне не сделала.
– Не переживай, малыш, – сказала она мне в тот день, вытирая уголки глаз. – Это только начало.
Смысл сказанного дошел до меня только спустя сутки, когда, лежа на больничной койке, я вспоминал бабушкины слова. Я стоически глядел в потолок, не позволяя себе ни единого стона. Даже когда симпатичная медсестра разрезала на мне брюки и трусы и принялась светить на меня фонариком. И, естественно, даже когда доктор прошел за занавеску приемного отделения скорой помощи и шумно выдохнул – так он был впечатлен.
Он сказал, что никогда в жизни не видел таких переломов у столь маленького пациента.
На память о том случае у меня остался шрам, и он выглядит куда хуже, чем есть на самом деле. Я уже так к нему привык, что в прошлом сентябре далеко не сразу сообразил, с какой такой стати парни, мои новые товарищи по команде, так пялятся на меня в раздевалке.
Нет, пялились они совсем не потому, что между ног у меня имеется нечто впечатляющее. Об этом я мог бы только мечтать.
Пялились они на мой шрам. Такой огромный и блестящий, что просто невозможно поверить, что он у меня не болит; что я могу бегать не только не хуже других, но почти всех быстрее; что я попал в одну из лучших университетских футбольных команд и побил уже несколько рекордов.
Даже наш тренер, Тим, затребовал копию моих медицинских документов, где говорится, что кость находится на своем месте и что все функционирует ровно так, как положено. После чего обязал врача команды провести тщательнейшее обследование моего организма. Меня это слегка ошарашило, но, в принципе, я его понимаю. «УКЛА[4] Брюинз» – офигительно престижная команда с невероятным списком достижений. Кого попало в нее не берут. Ты не только должен подойти им по всем параметрам и продемонстрировать классную игру при отборе; они должны быть уверены, что у тебя есть будущее, личная траектория успеха. Естественно, им не нужен парень с травмами, которые рано или поздно, но скорее рано, заставят его уйти с поля.
«Мне – да жениться на Лювии Клируотер», – вновь промелькнула мысль, и я только фыркнул. На девчонке, которая почти что угробила свою карьеру и даже не думает о реализации своего потенциала. На девчонке, что загубила мое отрочество, заставив меня, как придурка, вздыхать о ней по углам.
Да я скорее яйца себе отстрелю.
Лювия
Знаю: лучше было промолчать. Обнаружить свое изумление перед двумя столь самовлюбленными особами – штука рискованная, чреватая последствиями. Это может привести к поспешным выводам, например о том, что мои глаза размером с блюдце и отвисшая челюсть выражают восторг, энтузиазм и одобрение.
«Что-то я не припомню такого, чтобы хоть одна твоя идея мне не понравилась». Величайшая ложь за всю историю Санта-Хасинты. Но за последний год я, понятное дело, доросла до уровня неплохой актрисы. И вся эта громада из стали, стекла и алюминия у меня под носом только что ракетой вознеслась на верхнюю ступеньку в рейтинге «Убедительных причин для смены фамилии». Быстрее, чем песня группы BTS[5] – на первую строчку «Биллборда».
Достижение: удалось сомкнуть губы. Сглатываю и осторожно оглядываю двух женщин по обе стороны от меня. Бабушка похожа на кошку, которая только что съела канарейку, а Атланта – воплощенное удовольствие от приятной встречи. На секунду каменею от ужаса, лихорадочно соображая, что, черт возьми, я могу сейчас сделать, чтобы взять ситуацию под контроль, заставить их отказаться от задуманного, да так, чтобы они не просекли, что я – против. То есть реализовать ровно то, чем всю жизнь занимаюсь, а именно: руковожу бабушкой, как пастух стадом. Лаской, на ощупь, но все же направляя ее точнехонько туда, куда мне нужно.
Кукловод, который вечно в тени.
Ого! Отличное название для рисунка.
Будь я в состоянии рисовать, разумеется.
Делаю глубокий вдох, после чего заставляю себя улыбнуться.
– Ух ты! Кажется, это самый роскошный автобус в моей жизни.
Атланта царственным жестом грохает о землю тростью. Поскольку к ее резким движениям я привыкла с детства, как и к жуткому посоху с рукояткой в виде куриной головы, то почти не обращаю на это внимания.
– Автобус – это автомобиль с кучей посадочных мест, где воняет по́том, – заявляет она. – А то, что ты видишь, – шедевр инженерного искусства. Ода автомобилизму. Идеальный союз автострады… и дома.
Сердце мое пускается галопом, и я вынуждена собрать все свои жизненные силы: нельзя допустить, чтобы померкла улыбка. Улыбка – ключ ко всему.
– Несомненно, габариты позволяют путешествовать в нем… двоим? – рискую я высказать предположение.
– Пятерым, – вступает в разговор бабушка. – Но мы заказали четыре спальных места.
Четыре спальных места.
Четыре.
Как заглючивший робот, пересчитываю в уме. Один, два, три…
Почему четыре спальных места?
Почему я по инерции считаю и себя?
Почему?..
Атланта всем телом разворачивается к дверям своего дома, поднимает трость и машет ею в воздухе.
– Эшер, мальчик мой!
Учащенные удары моего сердца эволюционируют до грохота африканского барабана от вала эмоций: тревоги, нервозности, дискомфорта. Спокойствие по вине Эшера Стоуна я теряю столько лет подряд, что впору признать: мне давно пора к этому привыкнуть, и никуда не годится, что при одном звуке его имени у меня перехватывает дыхание.
Я убеждена, что все дело в проклятии Хейдена Стоуна. Это суеверный чурбан, заявивший еще в XVII веке, что все женщины в моем роду – ведьмы. И всё потому, что этот чертов лицемер завел шашни с одной из моих прабабок, Шанаей Клируотер, будучи связан самым что ни на есть церковным законным браком. По его версии, именно она заманила его в свои сети, приворожив с помощью темных сил и сбив с пути истинного. По версии Клируотер, Шанайя просто дала ему от ворот поворот, едва узнав о наличии у него супруги, что барчуку Стоуну явно пришлось против шерсти. Сухой остаток всей истории: обвинение в колдовстве, гибель на костре и наложенное Хейденом Стоуном проклятие, согласно которому всем его потомкам предстоит неустанно преследовать и изводить всех носителей фамилии Клируотер.
Таким образом, Эшер появился на свет как моя персональная кара.
К этому заключению я пришла после нашей с ним второй встречи, когда он столкнул меня с гребаной школьной лестницы. Я всегда была девочкой с воображением, склонной искать скрытые смыслы в самых обычных вещах. А теперь стала взрослой с твердой верой в паранормальные явления. Однако то, что Эшер Стоун был рожден исключительно для того, чтобы обрушить все мои планы и сломать мне жизнь, – это факт. У меня под рукой столько тому доказательств, что хватит на полицейское досье.
Или было под рукой… еще четыре года назад.
Слышу размеренные шаги, которые приближаются: это он. Меня аж дрожь пробирает от осознания, что я узнаю́ Эшера по шагам, но это одно из последствий жизни бок о бок, в соседних домах. По утрам мы даже как бы вместе шли до автобусной остановки. Он – по одной стороне улицы, а я, понятное дело, – по другой, и все же я прекрасно знаю, с какой жадностью и на какой скорости пожирают асфальт его ноги, в то время как я всегда предпочитала никогда и никуда особо не торопиться.
Сколько раз я смеялась ему в лицо, в это нахмуренное лицо, когда ему, вместе со всем автобусом, приходилось меня ждать.
– О, молодой человек, как же ты похорошел с последней нашей встречи, – пропела бабушка.
«Да распахнутся пред тобой врата небесные, кокетка старая», – думаю я, не оборачиваясь. Предпочитаю пялиться на то, что в эту секунду прямо передо мной, а не оглядываться, и это о многом говорит.
От басовитого смеха Эшера волосы у меня встают дыбом.
– Ты льстишь мне, Джойс, как всегда.
Кончаются комплименты и ужимки, наступает тишина. Тишина, которая для меня подобна стереосистеме, излучающей целую гамму вибраций прямо за спиной. Мощная такая стереоустановочка, игнорировать которую невозможно… и она, как сирена, манит меня, искушает оглянуться. И дать Эшеру пинок под зад, чтобы он свалился на землю.
Трость обо что-то ударяется, и сдавленный звук, следующий за этим, заставляет меня улыбнуться. На этот раз искренне.
– Может, ты сделаешь мне одолжение и поздороваешься с Лювией как положено?
Навостряю, как охотничья собака, уши, чтобы услышать ответ, но тут передо мной внезапно появляется бабушка. Стоит и смотрит, склонив голову набок и делая мне большие глаза. Это меня ничуть не пугает.
Я не могу разобрать, о чем шепчутся Атланта и ее внук, но все же нехотя разворачиваюсь. И оказываюсь лицом к лицу с Эшером Стоуном. Снова.
Но на этот раз…
На этот раз – что-то новенькое. Мышцы, сантиметры, странные вибрации.
Тот Эшер Стоун, что уезжал в университет в прошлом августе, был долговязым, несколько неуклюжим, с бегающим взглядом. С ве-е-е-е-ечно бегающим взглядом, особенно в последние годы. Сколько раз я спрашивала себя: что такого увидела в нем Тринити, что в старших классах он стал ее крашем. К тому же я вообще сильно сомневаюсь, что они хоть раз смотрели друг другу в глаза. Эшер – он ведь весь как натянутая струна, к тому же замкнутый: что того, что другого меньше всего ожидаешь от старшеклассника-спортсмена. И все же из года в год он становился лучшим, одним из самых популярных.
Вот почему ему удалось попасть в главную университетскую футбольную команду, а еще успешно сдать экзамены за первый курс программы по информатике. Обо всем этом я знаю вовсе не потому, что хоть как-то интересуюсь его академическими успехами, просто Атланта, едва не лопаясь от гордости, передает мне буквально все, что имеет хоть какое-то отношение к ее обожаемому внуку. Ради нее я делаю вид, что слушаю, причем с любезным выражением лица и интересом, и даже вставляю в нужных местах восклицания.
Теперь же никто не удосужился отметить, что Эшер больше не неуклюжий, а в невероятной физической форме; что он уже не просто высокий, а супервысокий; или же, самое главное, что теперь, впервые за долгие годы, взгляд у него не бегающий, а пронзительный.
Пронзительный в квадрате.
И сосредоточенный.
На мне.
И, несмотря на погоду и его низко надвинутую сине-желтую бейсболку от «УКЛА Брюинз», мне предельно ясно, что глаза у него все такие же синие и все так же обрамлены частоколом все тех же несусветно длинных ресниц.
Вдруг всплывает воспоминание о нашей первой встрече, когда мы провели на Голден-Лейк весь вечер. Тогда он тоже глядел на меня так, будто я – сейф с запертыми в нем неведомыми сокровищами. Я всегда объясняла это обстоятельством, о котором мне стало известно позже: именно в тот день Эшер узнал о гибели своих родителей в ДТП. Это была трещина в броне.
Я уже не очень понимаю, кто с кем должен поздороваться первым, поэтому ограничиваюсь тем, что продолжаю смотреть на него, не отводя взгляда, поскольку если уж чего я всегда и была лишена, так это смущения. Хлопаю ресницами раз, второй, третий. Наконец он сжимает зубы и отводит глаза.
Очко в мою пользу.
А поскольку я мало того что бесстыдница, но отличаюсь еще и весьма нездоровым стремлением к соревнованию, то решаю превратить это очко в оглушительную победу.
Улыбаясь, я делаю к нему шаг.
– Надо же, а я-то думала, что заслуживаю жарких объятий после столь долгой разлуки, Эш.
Эшер
В глазах по-прежнему жжет, в носу свербит – последствия моей встречи с облаками пыльцы, неизменными спутниками семейки Клируотер и их цветочной лавки. Но лучше б я вообще ослеп: глаза б мои не видели этот огромный кемпер цвета черный металлик, припаркованный возле дома. У меня и в мыслях не было воссоединиться с бабушкой на тротуаре, но стоило мне зацепить глазом всю панораму из окна кухни, как в голове включился целый хор тревожных сигналов.
Сигнал «Безумства бабушки».
Сигнал «Планы, выстроенные на пару с Джойс».
Сигнал «Лювия влипла в историю».
Какой бы эта история ни оказалась.
Я искренне рад встрече с Джойс, не стану этого отрицать. Джойс – одна из самых странных женщин, которых я когда-либо знал (и, вероятно, узнаю): вечно смеется, прямо-таки до слез хохочет, на пару с бабушкой. Эта женщина умудрилась рассмешить мою бабушку даже на бдении у гроба моих родителей, о чем я не забыл. Единственное прегрешение бедной женщины – это ее внучка.
Которую… не могу сказать, что я счастлив видеть. Первое, что бросается в глаза, едва я выхожу за порог, – ее платье. Ну конечно. Одно из ее гребаных цветастых платьев.
Когда она поворачивается ко мне, несомненно по принуждению Джойс, я на несколько бесценных секунд каменею. На мгновение мне кажется, что, хотя передо мной точно Лювия (и не только из-за ее платья), что-то в ней не так. Какое-то изменение, но столь незначительное, что я никак не могу его уловить. Это… ее волосы? Немного длиннее, ниже талии, их каштановые концы касаются бедер. Может, что-то в ее лице? Глаза у нее были… А сейчас…
Какого хрена она без конца моргает? Тоже аллергия, что ли?
Блин.
С нашей последней встречи прошел почти год. Что-то пошло не так, не по плану.
«Если б ты не шпионил за ней в инстаграме[6], расстояние и время наверняка сработали бы куда лучше», – заявляет та дурацкая часть меня, что в итоге вечно оказывается чертовски права.
Упираюсь взглядом в один из колесных дисков кемпера и краем глаза вижу, как она ко мне приближается. Включается еще один из тысяч тревожных сигналов моего подсознания.
Сигнал «Лювия Клируотер находится слишком близко».
– Надо же, а я-то думала, что заслуживаю жарких объятий после столь долгой разлуки, Эш, – произносит она отлично знакомым мне тоном.
Но на эту удочку я не клюну, как не клевал на подобные приманки чертову уйму лет. Ограничиваюсь тем, что поднимаю повыше брови, не двигаясь с места.
– Привет, Лювия.
Она продолжает фальшиво улыбаться, хотя я отлично вижу, каких усилий это ей стоит.
– Что за манера здороваться с барышней?
– Говорит «барышня».
И я невозмутимо обвожу взглядом грязные пятна, что являются неизбежными спутниками Лювии: земля на руках – наверняка таскала мешки с удобрением; земля на коленках – потому что обожает ковыряться в земле, как крот; земля даже на левом виске, будто убирала с лица упавшую прядь волос не снимая перчаток. Все внимательно изучаю, в том числе сапоги, на подошвы которых налипло столько дерьма, что их хозяйка кажется на пару сантиметров выше.
Вновь окидываю боковым зрением всю сцену и убеждаюсь, что наши бабушки начеку: наблюдают. Самое хреновое: в руке у моей – знаменитая палка.
Понимаю, что мое послание «Посмотри на себя. Ты – ходячая катастрофа» безотказно сработало, когда Лювия поджимает губы.
– Насколько я вижу, ты все тот же привереда. Даже универ не помог.
Сжимаю зубы. «Привереда», «нытик» и «педант» – определения, несколько месяцев обходившие мой слух стороной, потому что только эта девица видит меня таким. Мне так и не удалось вбить в ее голову, что рядом с ней, на фоне ее неряшливого и сумасбродного образа жизни, кто угодно покажется денди.
– Лювия! – пытается одернуть внучку ее бабушка.
– Я просто попыталась быть любезной, а он смотрит на меня как на жука навозного. Чего ж ты еще от меня хочешь?
Тут обе бабушки испускают тяжелый вздох, причем в унисон, что вовсе не так странно, как может показаться. Они так долго дружат, что многие вещи делают синхронно. Чтение нам нотаций – одна из таких вещей.
– Не так я представляла себе эту минуту, – жалобно произносит Джойс, понурив голову.
Бабушка обнимает подругу за плечи (дело нехитрое, учитывая, что Джойс от силы полтора метра ростом), а я успеваю заметить в лице Лювии нечто странное. Проблеск эмоции.
– Честно говоря, Джоджо, мы с тобой знали, что каждый из них – крепкий орешек. Но все равно верим в успех нашего предприятия, так? А самое главное, мы с тобой верим в то, что внуки беззаветно нас любят. – Улыбка моей бабушки – сверкание зубов и блеск намерений. – Правда, ребятки?
– Правда, – мгновенно отзывается Лювия.
Воздерживаюсь от ответа – тактика, не раз спасавшая меня от кучи разных глупостей на протяжении всей моей жизни. Складываю руки на груди и с укоризной смотрю на бабушку.
– Мне нужно еще чемоданы распаковать, у меня – встреча. Так что если мы можем ускориться…
– Можем, – подтверждает она, а потом делает глубокий вдох, собираясь что-то сказать. – Мы вообще-то думали повременить с сюрпризом до завтра, но раз Эшер уже здесь… Мне бы, конечно, хотелось, чтобы он отдохнул с дороги, прежде чем…
– Он и так прекрасно выглядит, даже после такого долгого перелета, – поспешила с комментарием Джойс.
Уголки моих губ начинают подрагивать, хоть я и знаю, что в данный момент больше всего похож на кролика, подбирающегося к толстой оранжевой морковке.
Лювия фыркает.
– От Лос-Анджелеса до Санта-Хасинты всего-то пара часов лету.
Бабушка, не обращая внимания на все эти комментарии, продолжает:
– Но эта минута не хуже любой другой, чтобы сообщить вам новость: впервые в истории нашего городка Стоуны и Клируотеры отправляются в отпуск вместе! Через два дня! Чтобы прокатиться по всем штатам, в которых есть хоть что-то примечательное!
После чего они с Джойс обнимаются, радостно улыбаясь.
Я поднимаю брови и лихорадочно соображаю. Судя по тишине справа от меня, Лювия занята тем же. Оба мы пытаемся как можно быстрее разгадать тайный смысл всего этого. Рациональная часть моего мозга побуждает меня улыбнуться, поздравить их и пожелать счастливого пути, а потом убедиться, что они выбрали приемлемый маршрут для двух дам на седьмом десятке.
Другая моя часть, та, что выросла здесь, настойчиво шепчет: они дожидались нас с Лювией, чтобы огорошить нас этой новостью разом – уж больно много говорили о нашей внучьей любви.
Как будто они намереваются…
– Это же просто фантастика, Атланта, – произносит наконец Лювия, а я спрашиваю себя: только я заметил, каким тоненьким стал ее голос? – Ой, бабуля, представляю, как вы повеселитесь! Пусть дрожат все дороги!
– О, дорогая моя, – я готов был поклясться, что глаза Джойс влажно блеснули, когда та приблизилась к внучке и обняла ее за плечи, – ты хотела сказать: мы повеселимся.
Мой желудок делает кульбит, точно как в момент, когда мяч уже у меня, а до линии ворот всего один ярд. Это – одно из самых острых переживаний, которые я себе позволяю. Улыбка Лювии не меркнет, однако что-то в ее глазах напоминает мне взгляд оленя, ослепленного светом фар посреди автострады.
– Что-о?
Тут моя бабушка делает то, от чего меня охватывает трепет: запускает руку в вырез платья. И вынимает оттуда нечто похожее на огромный лист бумаги, многократно сложенный до размеров малюсенького квадратика.
– Семейные каникулы, ребятки! – объявляет она, размахивая квадратиком. После чего начинает его разворачивать. – На борту одного из самых ультрасовременных кемперов, имеющихся на рынке. Все продумано. Все просчитано. Всего шесть недель, так что не будет никаких проблем с…
– Погоди, погоди, погоди. – Наконец я расплетаю сложенные на груди руки и останавливаю бабушку жестом, явно ей не понравившимся. – О чем это ты? Я же недавно звонил тебе из универа, и ты ни о чем таком даже не заикалась.
Она смотрит на меня так, словно я обратился к ней на другом языке.
– Сюрприз есть сюрприз, суть его – неожиданность.
Лювия молчит, повергая меня в полное замешательство. Похоже, в этом мире все-таки есть вещи, способные лишить ее дара речи.
– Это… Вы… – Я окидываю внимательным взглядом этот гребаный кемпер, нашу улицу и палисадник перед домом, а потом снова поднимаю глаза на бабушку. – Я вовсе не хочу сказать, что это плохая идея. Уверен, вы все продумали, тщательно спланировали и… э-э… вложили много сил, но поехать я не могу.
– Разумеется, можешь, – немедленно возражает мне бабушка.
– Нет, я не…
– Я разговаривала с твоим тренером. С Тимом Деспиру, правильно? Ну и имечко!
– Ты разговаривала с тренером Тимом?
– Сначала мой звонок его несколько ошарашил; должна отметить, он оказался невероятно подозрительным господином. Можно подумать, я предложила ему сменить компанию – поставщика электричества. В любом случае он подтвердил, что не против твоих каникул; и даже сказал, что ты их более чем заслуживаешь. Другое дело, что он, естественно, упомянул о необходимости поддерживающих тренировок, а также о том, что ты должен прибыть вовремя и в должной форме к первой игре сезона, которая состоится… в первую субботу сентября, так?