- -
- 100%
- +
1
А что, если мы грустим зря? Тратим силы, проклинаем себя, плачем – а на деле всё не так ужасно, как кажется в темноте.
Скажи это сердцу – и оно пошлёт тебя куда подальше. В голове все логично, картинка складывается чисто, а душу не обманешь.
Есть ли душа? А если ее нет и мы просто пустые корпуса, оболочки?
Иногда я почти кожей чувствую: душа есть, и держится не за мясо, а за то, что двигает нашими чувствами – заставляет смеяться, злиться, радоваться и тащить эту жизнь до конца. Это она делает нас людьми – теми, кто умеет жить и, увы, умирает.
Да, мы смертны. Голова охотно добавит про «ничто не исчезает», «всё перераспределяется», закон сохранения и прочие утешения. Может быть, это правда. А я верю в другое: за гранью может быть тихо и тепло, как в комнате, где она ждёт, не спеша и не упрекая.
Мы уносим людей на руках, хороним, остаются прах и рассказы – и всё же между рассказами и прахом я слышу то самое дыхание. Не доказательство – вера. И этого хватает.
А что, если мы уходим не в пустоту? Если уходит тело, а что-то – остаётся? Тут, рядом, просто мы не слышим, не видим – как радио без частоты. Что, если так?
Я не знаю, как это устроено. Знаю лишь: она там, и там тепло. Я слышу её шаги в пустых комнатах, чувствую ладонь в темноте. Я устал спорить с этим миром и самим собой. Я ухожу к ней – не из каприза, а потому что сердце уже там.
Я не тороплю конец. Я просто иду дальше. Пока слышу их – я тут. И этого, на сегодня, достаточно.
– Мистер Андерсон, я закончила, ещё что-то будет?
– Хорошо, Милли, ты свободна, деньги, как всегда, в офисе, у Тары – она выдаст.
– Спасибо, мистер Андерсон. С вами, как всегда, приятно работать.
Он кивнул в ответ – невысокий, в сером пиджаке и узком галстуке; три упрямые волосины на макушке приглажены поверх лысины, густая щетина у рта. Типичный обитатель Парк-стрит: со всеми знаком, с собой доволен, уверен, что правильный зачес добавляет шарма.
Андерсон – риэлтор с двадцатилетним стажем, с уставшей спиной и набором болезней от лишнего веса – крутил в пальцах клочок бумаги, который принесла Милли, его мексиканка-уборщица и незаменимый человек на «щепетильных» объектах. Бумага шуршала сухо, как старый чек.
Он пробежал строки раз, второй; смысл лёг без усилия. Этой вещи здесь место только до первой проверки – а значит, не место вовсе. Он аккуратно сложил лист пополам, задержал на мгновение между пальцами, словно взвешивая, и спрятал во внутренний карман. Решение простое: убрать из картины. Дальше – дом и тишина, без лишних деталей.
Андерсон ровно выдохнул. В коридоре отдалились шаги Милли, хлопнула входная, воздух в прихожей чуть осел. Он машинально глянул на часы, пригладил зачес и только теперь заметил тишину. Он остался один в доме, и эта пустота была не про отсутствие мебели – она звучала. Большой зал отзывался на каждое движение тонким эхом; от подоконника тянуло прохладой, на огромном окне висела старая ткань, а единственный стул стоял в центре, как метка – сцена собрана, зрителей нет. И это была правильная постановка для показа: минимум лишнего, максимум воображения. Дом слушал – он слушал в ответ.
Записка не давала покоя. Он понял сразу, что это именно записка, и всё равно она давила во внутреннем кармане, будто сделана не из бумаги, а из камня. Андерсон снова достал её. Лист казался непривычно тяжёлым для своей тонкости; буквы шли неровно, будто их выводили в полутьме. Внутри – сплошная исповедь: усталость, душа, «иду дальше…». Фактов – ноль, но для полиции этого хватит: квалифицируют как предсмертный текст, откроют проверку, изымут оригинал, а сделки по дому поставят на паузу «до выяснения». В худшем варианте – опись и временный запрет на регистрационные действия.
Предыдущийхозяин дома числится пропавшим без вести. И пусть так и останется. Тронешь прошлое – поползут вопросы; прошлому – прошлое, иначе будущей сделке не сбыться.
Он сложил лист вчетверо, потом ещё – до размера спичечного коробка. Подошёл к окну, отвёл край ткани – она сухо шуршнула, и дом словно коротко вздохнул. Внизу, у плинтуса, тянулась узкая щель: лак сошёл, древесина потемнела от сырости. Андерсон присел, глянул вдоль стены – щель уходила к углу тонкой морщиной. Под руку легла плоская визитница: он поддел край и аккуратно прижал свёрнутый лист глубже, ещё глубже – чтобы не выбило сквозняком. Для упора сломал спичку пополам и загнал следом.
Записка исчезла – будто её и не было. Ладонь осталась на плинтусе на секунду-другую; в тишине тихо щёлкнуло – то ли доска устала, то ли дом согласился. «Идёт», – сказал он себе и поднялся.
Вернулся к стулу: повернул на пару градусов к окну – так перспектива «работает» лучше, проверено. Тонкий солнечный луч сел на сиденье, как режиссёрская метка. Будущая покупатели увидят свет, увидят простор, увидят «потенциал». Про подвал они не спросят, если их правильно вести по маршруту: крыльцо – зал – вид на сад – финальная пауза. Пауза – его фишка. Люди любят слушать собственную тишину и принимать её за решение.
Часы клацнули – прошла ещё минута. Он мысленно прошёл сценарий показа, отметил, где делать акцент, где гасить вопросы. Запах старого лака и холодной пыли держался ровно – Милли выжала тряпку как надо. Занавеска чуть качнулась, хотя окон он не открывал. «Сквозняк», – привычно решил Андерсон. В пустых домах сквозняки бывают и там, где их быть не должно – это тоже нужно уметь не замечать.
Пустой зал: чистая геометрия пространства, один предмет, одна линия ткани, полосы света поперёк пола. Продажа – не правда и не ложь, а монтаж. В этот момент где-то в дальнем углу дома щёлкнуло – глухо, с запозданием, словно в стене на место села старая защёлка. Андерсон прислушался, поправил зачес, потом – пиджак, который упрямо не сходился на его круглом животе, и неторопливо вышел в прихожую.
Он задержался на секунду: по привычке скользнул взглядом по месту, где обычно лежит коврик, на пустой гвоздик, где должнывисеть ключи, проверил ровную линию плинтуса. Потянул дверь на себя – защёлка мягко отдала, уличный воздух шевельнул паутину под козырьком, и Андерсон шагнул на крыльцо.
Где-то на улице рыкнул стартер, мотор взял ноту, и через секунду по щелям под дверью прошелестел гравий – короткая дробь шин, будто кто-то провёл ногтями по наждаку. Машина сдвинула воздух, двор отдал эхом, и тишина снова села в дом, как пыль: ровно, на время, по местам. Через сорок минут начнётся лучший выход старого актёра по имени «Пустой Дом».
Лёгкий ветерок прокатился через весь зал: вошёл у порога, вытянулся тонкой лентой, задел ножку одинокого стула, взъерошил пыльный край плинтуса и, у окна, развеял следы от грязных ботинок мистера Андерсона. Крошечные полукруги, тёмные, как кофейные пятна, поползли и сгладились. Старый лакированный пол снова выглядел честным – гладким, чуть поцарапанным, почти чистым. «Почти» в этом доме значило больше, чем «совсем»: лишнее здесь не любило оставаться.
Последняя занавеска на большом окне – та, про которую всегда забывают, – на мгновение отклонилась, будто в ней проступило чьё-то плечо. Ткань выгнулась, задержалась, словно прислушалась, и опала обратно, приняв свой прежний, уставший изгиб. Сад за стеклом дрожал в жарком мареве, ветви яблони медленно водили тенью по стеклу, как по циферблату.
На холодном стекле выступила лёгкая изморось – не от холода, а как от дыхания, незаметно прислонённого со стороны комнаты. Два вздоха – и шевелящаяся дымка таяла, отступая под ровным светом почти полуденного летнего солнца. Лучи резали зал на чистые полосы, вытягивали пыль в золотую паутину, и дом, оставшись сам с собой, на миг будто успокоился в своей пустоте: всё правильно, всё на местах, всё как надо до следующего шага по его полу.
2
– Салли? Салли!
– Да, милый, я только сумку взяла…
В прихожую, среди коробок и мешков, вошёл молодой мужчина с взъерошенными волосами, в клетчатой рубашке на голое тело и в шортах цвета охры; на ногах – домашние тапки, которые по старой семье-ной привычке он умудрился натянуть на худые ноги ещё в машине. Он заметил, как Салли, выгнув спину, перехватывает ремень тяжёлой сумки.
– Ты что делаешь! – рявкнул он и бросился к ней. – Тебе нельзя, Салли!
Он схватил сумку, попытался выдернуть из её рук – та оказалась такой увесистой, что плюхнулась на пол с глухим ударом. Рон даже не извинился за резкость – вгляделся в лицо Салли почти в упор.
– Успокойся, Рон, – она улыбнулась уголком губ. – Всего двадцатая неделя. Рано о чём-то тревожиться.
– «Всего»? Ты с ума сошла, Салли? Сколько раз я просил не поднимать ничего тяжелее кружки! А ты?
– А я помогаю тебе, – она прижалась к нему, потерлась носом о его щёку. Плечи Рона опали; он, выдохнув, коснулся её губ.
– Так больше не делай, ладно?
– Ничего не обещаю, – она лукаво оттолкнула его и, перешагнув через сумку, заглянула внутрь зала. – Тут работы – тьма.
– Справимся, – буркнул Рон.
К дому они добрались к полудню, но из-за «забытых» ключей застряли в машине до восьми – жара, запотевшие окна, пластиковый запах термоса и терпкая пыль с коробок. К вечеру фургон с их вещами уже разгрузили, и у крыльца стояли ровные штабеля, перевязанные бечёвкой, как немые кирпичи будущей жизни. Сумерки сделали двор мягче, и дом, казалось, втягивал их в себя, как воздух после долгой задержки.
Они переступили порог нового дома – прохлада пахнула сырой древесиной и чьими-то старыми книгами. Рон нашёл ладонью выключатель. Щёлк. Под потолком вспухла одинокая лампочка: сперва робкий жемчужно-желтый круг, потом янтарный всплеск, два сиплых шипения – словно кто-то втянул дым и не решился выдохнуть – и темнота снова сомкнулась. Тьма получилась не глухая, а внимательная, как будто дом не просто остался без света, а аккуратно спрятал его у себя в глубине. Где-то далеко, под полом, коротко клацнуло. Дом ответил.
– Отлично, – буркнул Рон и пошёл обратно машине.
Салли тем временем осторожно подошла к большому окну и выглянула в сад. Солнце почти село, но сумерек хватало, чтобы рассмотреть двор и чтобы в доме не было по-настоящему темно; глаза уже привыкали. По меркам этого квартала сад был небольшой – метров семь на семь: заросшая трава, широкая полоса от соседских деревьев и два своих, пониже, в углу. В остальном – как у всех. Салли на ходу прикинула, где поставит детскую горку, качели и надувной бассейн – как она и представляла.
От этой мысли она улыбнулась, провела ладонью по животу и обернулась, чтобы крикнуть Рону.
В этот момент у дальней стены коротко скребануло: из одной из немногих сумок что-то съехало и глухо ткнулось в пол. Салли вздрогнула – внутри никого. Пустой зал. Тьма там будто стала гуще, плотнее, и от окна потянуло непривычным холодком.
– Рон? – позвала она тише.
– Да, Салли, сейчас найду эти чёртовы плоскогубцы… где же они…Пауза вытянулась, как резинка, и лопнула голосом с крыльца:
Сумки у стены стояли ровно; только одна чуть сдвинута, уголок коробки свесился, как лопатка. «Просто звук», – сказала себе Салли, выдохнула, и ещё раз прислушалась – будто дом прислушивается в ответ. Почудилось, что кто-то прошёл, но тишина легла на место, и стопки у стены остались недвижимы, лишь та самая коробка едва сползла на сантиметр.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.