Голоса внутри. Семейная хроника

Редактор Маргарита Пальшина

Корректор Виктория Лакбильд

Дизайнер обложки Георгий Бесов

© Лана Стэйсек, 2025

© Георгий Бесов, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-8681-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Авторская ремарка

Прежде чем начать

Важный момент, который я хочу заострить, прямо в лоб, без обёртки. Эта книга – моя. Это моя память. Это то, как я вижу, помню, чувствую: вас, себя, нашу семью, друзей, события, характеры, сцены, разговоры, мелочи, привычки. Это моё восприятие, моя интерпретация, мои внутренние связи между людьми, семьями, родами. Всё, что я объясняю здесь, я объясняю в первую очередь себе. Потому что, если вдруг однажды я потеряю память, здесь будет якорь. Для меня.

Если вы – кто бы вы ни были: родственник, друг, случайный читатель – открыли эту книгу и чувствуете, что «что-то тут не так», «слишком резко», «слишком субъективно», «она ещё и матом, ну вообще…» – я вас прекрасно понимаю. И предлагаю очень простой путь: закрыть и не читать. Или, если прям припекло, выйти покурить. Да, так я выражаюсь. Не каждый день, не по привычке, но иногда – потому что так чувствую. Потому что иногда мягкое слово не влезает туда, где правда требует резкости.

Моя книга не уютный семейный альбом с кружевными подписями. Это живой документ. С пульсом. С нервом. Она не для оценки, не для лайков, не для галочки. Это – мой способ зацепиться за суть.

Если вдруг кому-то покажется, что я где-то перегнула, не так передала, не то поняла – о’кей. Это моё видение. Я не претендую на абсолютную истину. Я просто пишу, как чувствую. Если вы видите это по-другому – напишите свою книгу. Я клянусь, прочитаю. С интересом. С уважением. Может, даже поплачем вместе.

Я прямо сейчас, пока пишу это, вижу лицо своего брата. Он такой: «ну, зачем матюгаться? Зачем грубо?» А я ему мысленно отвечаю: «потому что я так хочу, потому что это – я». Если убрать эмоции в тексте, сгладить, прикрыть – это будет уже не моя история. А чья-то обезжиренная версия.

В 2023-м году у меня вдруг включилось острое, почти физическое желание, – разобраться с нашей родословной. Это не «ну, интересно» – нет. Это было скорее как сигнал изнутри: пора. Пока ещё есть, у кого спросить. Пока память жива, хотя бы у кого-то.

Сначала я пошла логичным путём: искать специалистов. Нашла пару контор, созвонилась, выслушала, как всё устроено. Честно? Ценник сразу сбил вдохновение: от $1500 и вверх. Зависит от глубины, от веток, от того, насколько сильно хочешь закопаться в корни. А я на тот момент не была готова выложить такую сумму за то, чтобы какой-то чужой человек, пусть и с дипломом, методично ковырялся в нашей семье. Как будто вызывать духов предков можно по тарифу. Не легло. Решила: буду делать сама.

Начала с папиной линии. Связалась с Оксаной Б. – племянницей. Там разросшаяся семья, половину имён я даже не слышала. Потом подключилась Тамила – моя двоюродная сестра, дочь папиной сестры. И вот так, по чуть-чуть, мы начали собирать картину. Уже вырисовывалось что-то: дерево, ветви, листочки, кое-где – неожиданности.

Но когда я села всё это оформлять – столкнулась с холодом. Списки. Даты. Кто чей сын, кто чья жена. Мёртвое. Как будто читаешь эпитафии без лиц. Если бы я была правнучкой, нашедшей этот труд, мне было бы скучно. Мне хотелось не таблиц, а голосов. Не просто «родился – женился – умер», а – жил. Думал, выбирал, ошибался, любил, ненавидел, надеялся. За строчками должна быть жизнь, а не сухая бухгалтерия предков.

На этом этапе я притормозила. Стало ясно: по стандарту – не мой путь.

И тут в голове щёлкнуло: если не схема, а книга? Не генеалогический отчёт, а семейная хроника. Живая, как сердце. Чтобы читаешь – и не просто знаешь, кто от кого, а чувствуешь: вот они были. Вот так жили. И тогда, может быть, кто-то из тех, кого я никогда не увижу, когда-нибудь откроет её и подумает: «Я не на пустом месте вырос». Что были те, кто искал, помнил, собирал.

Честно? Шерстить архивы, копаться в записях форумов – не мой кайф. Я не человек процесса. Мне важен смысл, результат, история. А платить тысячи – нет. Но и бросить не смогла. Потому что это не хобби. Это – попытка сохранить себя.

И вот тут – суть.

Я вижу цепочку стирающейся памяти. Это не поэтический образ – это было прямо передо мной. Бабушка Ира, тётя Люба, тётя Нина – папина линия. И у всех с возрастом началось: провалы, забывания, потерянность. Кто – в пространстве, кто – в себе. Я смотрела на это и думала: а если я – следующая?

По маминой линии вроде бы всё стабильно. Но мозг – он как рулетка. Подкидыш. Может повезти, может нет. А я – человек, который любит знать, где выход. Поэтому, если уж выпадет не та монетка, пусть хотя бы останется что-то, где есть я. Где не исчезну.

И да, возможно, это окажется бесполезным. Может, никто не откроет. Может, всё это уйдёт в пыль. Но если хоть один человек из будущего нашей семьи заглянет туда и почувствует, что до него кто-то жил, чувствовал, боролся – значит, всё было не зря.

Это моя попытка оборвать родовой паттерн. Не просто передать гены, а оставить след. Сознательно. По-настоящему. Пока есть чем писать.

Для тех, кто в танке

Сегодня 8 апреля 2025-го года. Иногда я буду ставить даты – не для пафоса, а просто чтобы потом можно было понять, где и когда всё началось, сколько мне было лет, кому сколько было, чтобы, если кому-то интересно, можно было просто посчитать. Потому что сухое генеалогическое дерево, которое я задумывала в самом начале – всего лишь таблица с датами-именами. Именами, которые большинству ничего не скажут. Сухо. Неинтересно. А я не люблю, когда сухо и неинтересно.

Так вот. Через пару недель после того, как я начала писать воспоминания, мне пришлось вернуться к первой главе. К вступлению. Объясню, почему. По ходу дела мне захотелось показать написанное близким: родственникам, друзьям. Не для похвалы. А чтобы понять две вещи: во-первых, совпадают ли факты с реальностью (по их версии), во-вторых, не скучно ли читается. Всё остальное меня не интересует. Мне не нужны корректоры, рецензенты, расставители запятых.

И да, если вы называли нашу общую бабушку по-другому – молодцы, но при чём тут я? Я звала её по-своему, я так её помню. Не надо мне говорить, что «написано слишком много». Это «много» – обо мне. Я и так стараюсь про других писать кратко, по сути, и связывать события с поведением, с причинами, с последствиями. Не надо мне объяснять, что «о тебе написано негативно». Если смерть – это «негатив», то для меня это – реальность. Это случилось. И назад уже не отмотать. Я стараюсь просто объяснить, как я это вижу.

Что я тогда почувствовала. Что понимаю сейчас. И это для меня новое.

Поэтому я решила: главы будут независимыми. Несвязанными. В оглавлении – имена. Чтобы можно было читать выборочно. Хотите – читайте о себе. Не хотите – не читайте. Но предупреждаю сразу: если вы часть моей жизни, если вы в моей памяти – я могу о вас написать. И вы не можете мне запретить помнить. Единственное, что вы можете – не читать.

Для тех, кто всё ещё не понял: это моя память. Я пишу себе о себе и о вас в моей жизни. Если вам не нравится – не читайте. Если уже прочитали и не понравилось – это бывает. Обычно не нравится, когда представление о себе не совпадает с тем, как вас видят другие. Но это ваш вопрос, а не мой. Ваше мнение о моей памяти – не моя проблема. И я не буду уточнять вашу версию.

Я просто не знаю, как ещё понятнее это объяснить. Да и не обязана. Короче. Для тех, кто понял – отлично. Для тех, кто не понял – я не могу на это повлиять. Единственное, на что могу – это на себя. Что и пытаюсь делать.

Для многих будет, наверное, непонятно: какая связь между тем, чтобы летать во сне и уйти от мужа. Почему я думаю, что, возможно, проживаю жизнь нерождённого брата. Почему меня бесят вопросы, вроде «когда замуж». Какая связь у Вселенной с белой стеной. Как мама Чикатило (того самого – серийного убийцы из СССР) связана с моей подругой. Как можно не убирать в доме, но жить в чистоте. Почему моему мужу нельзя со мной разговаривать до девяти утра. Почему я не использую слова-импотенты. Откуда у меня мужские яйца.

Но для меня это всё логично. И об этом – дальше. По ходу. Желаю всем понимания.

Предисловие

Моя рана – моя дорога

Все эти воспоминания изначально должны были остаться только для меня. Просто мои личные заметки. Для моей дочки Влады, чтобы знала, кем была её мама до того, как стала просто мамой. Для моей семьи, если когда-нибудь захотят узнать, что во мне было, кроме «где носки» и «почему свет не выключен». Но однажды, прочитав пару глав, моя дочка сказала: «Мама, это может кому-то помочь. Кто-то может задуматься над своей жизнью». И тогда я поняла – это уже не просто про меня. Это уже про путь. Про тот самый путь, который начинается с боли. С боли, которую ты прячешь. С историй, которые, как тебе кажется, никто не должен слышать. А потом оказывается – именно в них и есть твоя сила.

Я вспомнила один семинар, который когда-то купила случайно, назывался «Священная рана». Если коротко, то суть там была в одном: где страшно – туда и надо. А если по-простому: где жим-жим – туда бежим. В детстве мне было страшно. Я боялась собак. Не просто недолюбливала. Боялась до ступора. До крика. До трясущихся рук. Не потому что кусали. А потому что внутри был панцирь, через который не пробивалась даже логика. Помню, бабушка Ксения водила меня к какой-то знахарке в Лисичанске.

Выкатывали страх яйцом. Крутили по голове, шептали, разбивали в банку – как будто можно вытянуть из ребёнка ужас, спрятанный где-то между позвонками. После сеанса она сказала: «Всё. Больше собак ты бояться не будешь». Мне было восемь. А я боялась до сорока. До тех пор, пока не появился Роберт. Пока не взял за руку и не сказал: «Возьми собаку. Ты сможешь». Я сопротивлялась. Всей собой. Внутренне визжала, как в восемь лет. А потом сдалась. И теперь у меня их четыре. Четыре собаки. Одна из них – доберман. Тот самый зверь из детских кошмаров. И я его люблю. Вот она, священная рана. Вот так работает этот механизм. Там, где тебя парализует – там и лежит твоя дорога.

А вторая моя рана – ироничная, но не менее глубокая. Стишки на стуле. Знакомо? Вот эти детсадовские утренники, когда тебя вытаскивают к ёлке и говорят: «Говори!» А ты стоишь. Уши горят, колени дрожат. Ты не дышишь. Ты смотришь на десятки лиц – и у тебя паника. Ты не знаешь, как правильно сказать, ты не знаешь, что делать с руками. Ты не можешь вспомнить этот чёртов стишок, потому что в голове только одно: на меня смотрят. И всё. Глухо. Мрак. Страх. Может, именно поэтому я их и не запоминала – чтобы не пришлось потом говорить. Чтобы не вставать на стул. Не быть видимой. Потом, уже во взрослом возрасте, я боялась выступлений. Микрофона. Публичности. Любой ситуации, где нужно сказать: «Это я. Слушайте». Меня пугал чужой взгляд. Меня пугало, что будут поправлять, обсуждать, смеяться. Меня пугала даже мысль, что я могу выглядеть глупо.

А потом я поняла. Священная рана – это не только про страх. Это про стыд. Про уязвимость. Про те части тебя, которые ты хочешь закрыть одеялом и больше не трогать. А Бог берёт – и делает в этих местах отверстия. Чтобы сквозь них прошёл свет.

Писать я начала для себя. Но когда поняла, что кому-то это может помочь – появилась другая энергия. Появилась задача. Встать на стул. И рассказать свой стишок. Не детский, не рифмованный, а настоящий. Живой. Про себя. Без фильтра. Потому что если хотя бы один человек, читая мои строки, подумает: «Блин. А ведь у меня тоже так. И, может, я тоже могу по-другому?» – значит, я не зря говорила. Значит, это не просто табуретка.

Так что я встала. На свой стул. И рассказываю. Пусть дрожит голос. Пусть будут слёзы. Это всё – я. Это всё – мой путь. Потому что моя боль – уже не просто шрам. Это дверь. И если ты сейчас у неё стоишь – заходи. Я открыла.

P.S. Часть имён и деталей в книге изменены. Особенно в тех местах, где вспоминать слишком правдиво, а значит, снова переживать.

Некоторые герои этой книги даже не догадываются, что стали героями. И пусть так и остаётся.

Фамилии в книге могут совпадать с реальными – но только потому, что фантазия у жизни лучше, чем у меня.

Некоторые имена, ситуации и даже фамилии изменены или даны с иронией. Все совпадения – случайны, а бывшие – пусть порадуются, что их вообще вспомнили.

Вступление

Эта книга не про идеальное детство и не про волшебное преображение героини.

Это голос женщины, которая прошла через всё – и не потеряла чувства юмора. Здесь не будет длинных рассуждений о смысле жизни, зато будет:

• как выглядит травма в реальности, а не в теории;

• как держаться, когда ты держишь всех;

• как жить, когда внутри – целый хор голосов, и каждый что-то орёт.

Это история не про победу. Это история про выживание со стилем.

Для тех, кто умеет смеяться сквозь зубы.

Для тех, кто не боится встретиться с собой – без фильтров.

Для тех, кто устал читать аккуратные книжки, где все делают выводы и прощают.

Это мемуары, которые читаются как разговор на кухне. Когда поздно, честно и уже всё равно.

Всё, что вы тут прочтёте – обо мне.

Не обо всех, не «по мотивам», не «основано на реальных событиях». А реальные события. Моя жизнь. Мои шрамы. Мои крылья. Мои «твою мать» и мои «спасибо, что выжил».

Здесь не будет чёткой хронологии, главы не будут дружно держаться за руки. Это не сериал по сценарию. Это как фотоплёнка: где-то резкость, где-то засвечено, где-то – кадр, от которого щемит внутри.

Некоторые эпизоды вспоминаются отчётливо, как будто случились вчера. Некоторые всплывают внезапно, как запах из детства, когда не можешь вспомнить, откуда он, но чувствуешь до мурашек. И только потом понимаешь: а ведь это всё обо мне. Это повлияло. Это осталось.

До тридцати трёх лет моя жизнь была прочно привязана к одному месту – городу Лисичанску.

Да-да, тот самый: Ворошиловградская область → Луганская область → Украинская ССР → Украина. Менялась география, менялась страна, а я оставалась там, на одной и той же улице, с одним и тем же пейзажем из многоэтажек и ожиданий, что жизнь вот-вот начнётся.

Справка для любопытных:

Лисичанск – город на востоке Украины, считается одним из старейших промышленных центров Донбасса. Здесь ещё в XVIII веке запустили первый в стране нефтеперерабатывающий завод. Но для меня – это не про нефть. Это про первую любовь, про мамину кастрюлю, про запах аптечного одеколона и про первую мысль «а может, я не такая, как все».

…Семья у меня была… как бы это сказать по-научному… абьюзивная.

Но тогда, в 80-х и 90-х, никто таких слов не знал. Это сейчас говорят: «у вас нарушены границы, вы пережили травматичный опыт».

А тогда говорили:

– Ну, ремня получила? Значит, заслужила.

– Не ори! Иди мой посуду!

– У нас так принято.

Да, меня били. Да, ругали. Да, учили матом. И я – научилась. Причём, не просто запомнила, а встроила в речь так, что до сих пор некоторые выражения – как родные. Не горжусь. Но и не отрекаюсь. Это тоже я. Та, что выросла как могла, где могла, среди тех, кто умел любить… как умел.

Здесь будет немного всего.

Местами смешно. Местами больно. Иногда – с сарказмом, иногда – с мокрыми глазами. Здесь будут имена. Настоящие. Родственники, друзья, случайные прохожие, которые оставили в моей жизни отпечаток – от лёгкой пыли до ожога.

А в самом конце – для особо заинтересованных – я соберу всех по списку. Кто есть кто. Кто откуда. Кто зачем. Может, узнаете кого-то. Может, узнаете себя.

Это не мемуары. Это не исповедь. Это попытка вспомнить, собрать, понять.

Потому что если вдруг я, как женщины в моём роду, потеряю память – пусть у меня останется эта книга. И если она попадёт в чьи-то руки – пусть согреет. Или хотя бы напомнит: Ты не одна. Твоя история – важна.

Глава 1. Я родилась после смерти

Моя жизнь началась с того, что меня не было. В 1967-м году мои родители поженились. До этого какое-то время встречались: сколько? не знаю и знать не хочу. Неинтересно. Моя мать уже тогда была беременна. Это была не я. Это был он, мой нерождённый брат.

Скандалы у них начались сразу. И не лёгкие «поссорились – помирились». Нет. Это были ссоры с разносом, с битьём, с выносом. В какой-то момент мать сорвалась. У неё вообще был характер: вспыхнула, выгорела, остался только дым. И да – мне это передалось. Очень конкретно. Долго не понимала, что с этим вообще надо что-то делать. Только к сорока дошло. Когда появился Роберт. Но об этом потом.

Сейчас – 1967-й. Очередной скандал. Видимо, эпичный. И вот она – восьмой месяц беременности – идёт и делает аборт. Да, на восьмом месяце! Это был мальчик.

Вот с этого начинается моя история. С пустоты. С дырки в ткани, куда должен был прийти кто-то другой. Потом, как по учебнику, пять лет бесплодия. Потому что вселенная не тупая. Сначала объясни, зачем тебе ещё один ребёнок, если ты только что выкинула предыдущего. Но потом что-то там в небесной бухгалтерии пересчиталось – и в 1973-м пришла я.

Только недавно, лет пять назад, я поняла, что это значит. Я верю в род. Не потому что модно, а потому что я вижу. Иногда, конечно, мне кажется, что вижу. Но знаете что? Это уже детали. Я точно чувствую, что живу не только свою жизнь. Где-то на подкорке я несу его. Того, кого не пустили. Моего брата.

Может, звучит странно. Может, даже бредово для кого-то. Но есть вещи, которые ты просто знаешь. Не книжкой, не лекцией, не курсами «Родология за три дня», а костным мозгом. Это, как если бы в твою комнату должны были зайти двое, а зашёл один. И ты вроде одна, но постоянно ощущаешь, что воздух лишний. Пространства больше, чем надо. Ты живёшь – и не можешь понять, почему постоянно чувствуешь вину за само своё существование. А потом доходит: да потому что ты здесь – вместо. Потому что кого-то убрали – и ты пришла. Как будто на тебя поставили крестик: «Разрешено. Проходи».

И вот ты живёшь с этим крестиком. Не золотым, не православным. А таким, как в школьном дневнике, жирным, красным, с раздражением. Но я не жалуюсь. Я просто понимаю.

Я верю в родовые связи. Не в стиле: «Меркурий в Раке, значит, по маминой линии шизофрения», нет. Я про настоящие, энергетические, цепкие связи. Про то, что если в роду что-то не прожито, оно будет повторяться. Если кого-то не оплакали – придётся плакать тебе. Если кого-то вытолкнули – ты будешь тащить его силу, его гнев, его задачи, как будто это твои. А ты не понимаешь, почему тебе так тяжело. Почему ты хочешь жить и умирать одновременно. Почему ты рвёшься вперёд, как танк, но внутри – всегда тормоз. А потому что танк – это ты, а тормоз – это он. И вы идёте вместе. Потому что род – это не выбор. Это как кровь: не видно, но она течёт.

А теперь внимание: до моей матери была её мать, моя бабушка Надя. Во время войны она родила мальчика – не от мужа. Дед в это время был на фронте. Что делать женщине в такой ситуации в сороковых? Да ничего хорошего. Паника, стыд, страх. И она решает: чтобы никто не узнал – отдать ребёнка. Своим каким-то родственникам. Я не знаю всех подробностей. Знаю только, что мальчика звали Иван. Это был мой дядя. Формально – нет. По факту – да.

Так вот. Сначала бабушка отдала сына, потому что было страшно. Потом моя мать на восьмом месяце делает аборт – потому что была зла. И не надо быть шаманом с бубном, чтобы увидеть связь. Ребёнок, которого не приняли. Потом – ребёнок, которого не пустили. И всё это – до меня. А потом – я. Здравствуйте, приехали.

Вот, с чем я пришла. С этим невидимым наследием. С этим полем, где вместо травы – выброшенные судьбы. Вот почему у меня внутри сидит ощущение: «Ты должна». Не просто жить – прожить за тех, кого стерли. Не просто быть хорошей, а всё исправить. Хотя я никому ничего не должна. Но род так не считает. Род говорит: ты – следующая. Держи. Разбирайся.

Я не против абортов. Скажу честно: если срок ранний, если эмбрион ещё просто набор клеток – это решение женщины. И я уважаю право женщины на «нет». Но восьмой месяц – это не «нет». Это убийство. Это уже сформированное тело. Это руки, ноги, лицо, шея. Это человек, который просто не дышит ещё воздухом. И когда ты решаешь прервать это, ты убираешь не просто тело. Ты выталкиваешь жизнь, которая уже стучалась. Вот тогда род трескается. Вот тогда включаются последствия. Не мистика – реальность. Слёзы, которые льются не там, где надо. Страхи, которые не твои. Тени, которых быть не должно.

И если бы мне всё это сказали раньше – не факт, что я бы сразу поняла. Но сейчас – понимаю. Не осуждаю мать. Я сама мать. Я знаю, как можно сорваться. Но знаю и то, что любое действие имеет последствия. Особенно если ты его сделал в порыве, в аффекте, в истерике. Ребёнок не должен быть наказанием. Но и не должен быть жертвой чьей-то несдержанности.

Поэтому, когда я говорю, что родилась после смерти – это не просто красивая фраза. Это правда. И не надо меня жалеть. Это моя точка входа в эту жизнь. Мой пароль в систему. А дальше – уже моя ответственность, как я эту жизнь проживу.

И я разбираюсь. Я не та, кто продолжит эту цепочку. Я та, кто её видит. Кто уже называет по имени. Кто не врёт себе. И, может быть, этим уже немного меняю будущее.

Потому что я должна не просто жить. Я должна жить за всех нерождённых детей в моём роду: красиво, полноценно, жадно – и брать от жизни всё, что я хочу. Без чувства вины. Без страха. Без оглядки. Потому что я здесь. Значит – мне можно.

И я не просто прожила. Я передала жизнь дальше.

Моя дочь – не случайность. Не ошибка. Не страх. Не срыв. Она – завершение разорванных судеб. Она – та, кто родилась вовремя, без стыда, без тени, с любовью. И когда я смотрю на неё, я понимаю: всё это – не зря. Все эти порезанные корни, затёртые имена, вычеркнутые дети – всё это привело к ней. А значит, я справилась.

Может быть, поэтому я не люблю процесс чего-то. Я люблю результат. Мне нужно сразу – чтобы появилась идея и сразу получился результат. Я, конечно, знаю, что так не бывает, никогда не было и не будет. Но вот так я чувствую всегда. И только недавно я поняла, почему: подсознательно я не хочу оказаться в подвешенном состоянии, в ожидании, в процессе – как тот, кого не пустили. Как будто если что-то тянется слишком долго, то его могут просто прервать. Остановить. Стереть. А я не хочу быть стёртой. Не хочу стать той, кого не дождались. Наверное, поэтому сам процесс – наговаривания, вычитывания, редактирования – мне не очень нравится, если честно. Я бы хотела, чтобы появилась идея создания мемуара – и потом сразу: бац – на столе лежит книга. Наверное, поэтому если я хочу чистый дом – у меня есть Катя. Наверное, поэтому я очень много дел делегирую другим – чтобы сохранить свою энергию для себя. Чтобы тратить её не на пыль, суету и бесконечные мелочи, а на то, что по-настоящему моё. Что требует меня целиком. Потому что я знаю цену внутреннему ресурсу. И я не хочу снова оказаться в ситуации, где кто-то решит, что меня можно вычеркнуть. Я выбираю жить – и выбирать. Раньше я даже не знала, что так можно – а оказалось, ещё как можно. И теперь, когда могу – делаю. Без извинений. С удовольствием.

Глава 2. Отец, ноги, бабушка, дефицит