Камнеломка

Камнеломка

повесть

Глава первая

Теперь все кресла в салоне красоты заняты. Лида осматривается, неловко ерзая на сиденье.

– Вы уверены? – переспрашивает парикмахер. – Не жалко?

– Уверена. Не жалко.

Клацают ножницы, темная косичка падает на кафельный пол.

– А дальше как?

Она осторожно смотрит в зеркало.

– А я сама не знаю. Сделайте, как хотите. Только не совсем коротко, ладно?

Лида даже не узнала, сколько будет стоить стрижка. Просто увидела вывеску, вошла и с ходу спросила, есть ли свободный мастер. Нет, она не записывалась. Да, ей все равно к кому. Она смотрит в зеркало и надеется, что салон не слишком дорогой, – по крайней мере, внутри все выглядит очень просто. Хотя откуда ей знать, как долго сейчас все выглядеть? Лида в парикмахерских не была лет триста: в семье ее мужа признается только неслышная скромность. Длинные убранные волосы, неприметные серые кофточки… Кстати, если у нее еще останутся деньги после стрижки, она купит ту лазурную блузку, на которую смотрит со вторника.

Со вторника, а сегодня четверг. Утро началось с того, что она застряла в лифте, когда поднималась в офис, – Лида работала в маленьком турагентстве на верхнем этаже огромного торгового центра. Правда, лифт быстро поехал снова, но, пока он стоял между этажами, Лида успела посмотреть на себя в зеркале. Обычно она этого не делала. На что там смотреть-то? Тощая косичка да бурый свитер на пару размеров больше. А тут вдруг – несколько минут в лифте, где со всех сторон зеркала.

Тьфу, выхухоль облезлая.

Как будто ее и нет вовсе. Как неживая.

Когда лифт наконец тяжело вздрогнул и снова тронулся, Лида отвела глаза от зеркала и быстро взглянула на электронное табло в кабине. До начала рабочего дня было еще целых семь минут. Прекрасно, она даже не опоздала.

В рабочей почте среди горы спама и рассылок от разных гостиниц и авиакомпаний Лида увидела спецпредложение от авиакомпании «Эйр Балтик» – билеты Москва – Осло – Москва на самый конец марта, на ближайшие выходные. Всего-то шестьдесят евро – это уже туда-обратно, со всеми таксами и сборами.

Ох, зачем они ей это прислали?

Конец марта, ближайшие пятница, суббота и воскресенье, местный норвежский чемпионат по лыжным гонкам.

Да, без багажа, но зачем ей багаж на выходные? Да, пересадка в Риге, ну и что? Зато прилет ночью и вылет ночью. Значит, она успеет к утру доехать до Лиллехаммера, а на следующий день после последней гонки успеет из Лиллехаммера добраться до аэропорта. И на пятницу можно взять отгул, ей как раз должны за работу в праздники.

А если он не приедет?

Он. Лида посмеивалась над собой: в школе, когда одноклассницы с ума сходили от актеров и рок-звезд, она никогда ни по кому не страдала. Вот еще. А сейчас – солидная взрослая дама, и на тебе. Все началось несколько лет назад, когда Володя наконец позвал ее знакомиться с родителями. Лида так долго ждала этого, что вдруг растерялась. Стоял колючий февраль, у нее была или тонкая замшевая куртка, или белая шубка, которая досталась от старшей сестры. В куртке холодно. Шубка слишком хорошенькая. Лида не знала, что надеть, чтобы не явиться в приличную семью, как из колхоза, и не выглядеть так, словно три дня наряжалась.

Володин отец быстро ей кивнул и пошел к телевизору. Мать долго сверлила неуютным взглядом. И как припечатала с первой минуты – «вы, Лидия» – так и называла всегда только полным именем. На столе стоял чай и покупной пирог с покупным вареньем. Отец не отрывался от лыж в телевизоре, мать вела светскую беседу, экономно разливая заварку по чашкам:

– Чай… вот Чехов писал, что люди пьют чай, а в это время рушатся их судьбы. Вы, Лидия, знаете, кто такой Чехов?

– Мама! – не выдержал Володя.

Лида смотрела в телевизор, изо всех сил смотрела в телевизор, чтобы не сорваться. На экране лыжник шел в крутой затяжной подъем. Светлые всклокоченные вихры, легкая тонкая фигура, перекошенное лицо – упрямое, почти злое.

– Ну держись, совсем чуть-чуть осталось, – тихо сказала она.

– Лидия, вы с кем сейчас? Вы меня не слушаете?

– Лид, ты чего?

Позже Лида вместе с Володиной матерью, Риммой Борисовной, мыли посуду. Точнее, мыла Лида, мыла и старалась лишний раз не отворачиваться от раковины. Она чувствовала себя драной помоечной кошкой, словно ее приличная языковая спецшкола и элитный филологический факультет куда-то исчезли, а юбка из секонд-хенда и давно забытая детская комната милиции – вылезли на первый план. Но вот последняя тарелка была домыта, и прятаться стало некуда.

– Все, – Лида повернулась, стараясь улыбаться. Легко и открыто улыбаться.

– Пойдемте в комнату, Лидия, – Римма Борисовна открыла дверь. – Боже, как тут орет телевизор! Лыжи?!. Есть же прекрасный канал «Культура»! Лидия, вы любите канал «Культура»? Мы раньше каждый месяц ходили в театр. В Мариинку. Даже не знаю, как вам, Лидия, объяснить, что это значит для ленинградца… простите, упустила, вы откуда?

Лида молчала. Надо было отвлечься на что-то, отвлечься на что угодно, чтобы сдержаться и не нагрубить в ответ. Да хоть на эти дурацкие лыжи на экране. Показали бы еще раз того светленького лохматого парня – как он, доехал?

И его показали – уже после финиша, мельком. Лыжи в руках, мокрые вихры, веселая улыбка в камеру. Лида чуть не улыбнулась в ответ.

– …и сейчас кругом только торговля, хотя как же надо себя не уважать, чтобы торговать, например, в электричках шоколадками, или вот песни в метро по вагонам ходить петь… – говорила Римма Борисовна. Лида не расслышала начало фразы.

Какая славная улыбка у этого лыжника. Она вдруг, словно от этой улыбки, снова стала сама собой.

– Я тоже хожу, – повернулась Лида к Римме Борисовне. – С гитарой. На Филевской линии. Она открытая, там слышно лучше. Да, я из Выдропужска. Тверская область. Я думала, Володя вам рассказал.

Телевизор в доме Володиных родителей работал всегда. На всю катушку. Римма Борисовна кривилась, но Володин отец постоянно смотрел спортивные программы. Лида была у них уже третий или четвертый раз, но все никак не могла хоть чуточку освоиться. На экране сменялись каналы: футбол, бокс, новости, лыжи, футбол, бокс, лыжи. Краем глаза Лида вдруг увидела легкого быстрого лыжника – он чем-то неуловимо выделялся среди остальных, скользил так, словно зимний воздух и еловый лес расступались перед ним.

Она улыбнулась и выдохнула. Отчего-то Лиде стало все равно, как ее принимают в этом доме.

Володин отец потянулся за пультом, Лида испугалась, что сейчас он переключит канал.

– Я и не знала, что вы в лыжах разбираетесь, – осторожно начала она. – Володя как-то не рассказывал.

– Не разбираюсь, просто смотрю иногда. Ну, наших знаю. Не всех. Наши в синем.

– А в красном кто?

– Норвежцы, я их никого не знаю. Да там такие имена, захочешь – не запомнишь.

Но Лида уже не ответила – она начала прислушиваться к репортажу и к словам комментатора. Только бы сейчас не переключили канал. Кажется, ей удалось разобрать, как комментатор называет «ее» лыжника. Эскиль Хальворсен.

Вечером, вернувшись от Володиных родителей в маленькую комнатку, которую она снимала пополам с приятельницей, Лида стала рыться в интернете. Ведь если спортсмен выступает на международных соревнованиях – значит, он известный, и про него что-то должно быть в сети? Она забила в поисковик имя так, как расслышала, и нашла правильный вариант – как оно пишется латиницей. На сайте международной лыжной федерации была только дата рождения, несколько фотографий и результаты гонок. Лида нашла норвежскую поисковую систему и попробовала забить фамилию туда. Увидела множество разных материалов, статей, интервью, но понять на этом странном языке с перечеркнутыми буквами ничего не смогла.

Через два месяца, в апреле, она вышла замуж. Стояли первые теплые дни, на Лиде было не по погоде легкое платье с открытыми плечами и серебристые босоножки – и то, и другое осталось еще со школьного выпускного. Сразу после ЗАГСа и ресторана они с Володей укатили в свадебное путешествие. На целых три дня, в Ярославль и Кострому. Римма Борисовна настаивала, чтобы все было прилично – пышная белая фата и поездка на море – но Лида уперлась, неожиданно для себя уперлась и решила не брать ни копейки у Володиных родителей. Хотя ей очень хотелось кружевное платье, как у принцессы. Ведь всего раз в жизни. Но сейчас вместо моря она с Володей уехала в русскую северную провинцию – и ей было хорошо. Все три дня напролет они гуляли по старинным улицам и набережным Волги. Лида очень любила набережные.

На обратном пути в привокзальной книжной лавке она купила учебник норвежского языка, каким-то чудом завалявшийся на полке. И как только углядела!

Лыжи, правда, по телевизору уже не показывали. Наверное, сезон закончился. Лида проштудировала за лето учебник, освоилась с несколькими норвежскими сайтами и прочитала об Эскиле Хальворсене все, что сумела. Что-то понимала, а что-то угадывала по смыслу.

Все это было много лет назад – а сейчас Лида сидит в кресле парикмахера, смотрит в зеркало и еле сдерживает улыбку. Ей непривычно видеть себя без косы. Она давно хотела отрезать волосы, оставить короткие, чуть ниже плеч, только вот Володя был против. Он и сейчас против, но Лида вспоминает мальчишескую улыбку Хальворсена – и делает, как ей самой нравится.

Распечатанный электронный билет до Осло лежит в сумке, Лида хочет его достать, развернуть и перечитать. Или просто еще раз подержать в руках. Прямо тут, в парикмахерском кресле.

– Челку делать?

Меняться так меняться.

– Да.

Она снова смотрит в зеркало. Надо же, у нее вьются волосы, она и забыла.

Распечатка билета – словно раскаленная, Лида ее чувствует сквозь толстую кожу сумки и папки с документами.

А если он не приедет?

Ну и бог бы тогда с шестьюдесятью евро. И вообще интересно. Она никогда еще не была на соревнованиях. Столько лет смотрит по телевизору, жадно читает чужие рассказы, и все никак не соберется поехать. А ведь Хальворсен в любой момент может уйти. Ему уже за сорок, это много для лыжных гонок, очень много. Тогда, в год ее свадьбы, он был зеленым мальчишкой, только из юниоров. Потом стал суперзвездой, и почти пятнадцать лет все говорили, что он убивает лыжный спорт – скучно смотреть, все равно он выиграет. А в последние годы каждый сезон дается все труднее. Этот, нынешний, – совсем тяжело.

– Укладку сделать?

– Нет, спасибо, просто посушите.

Стрижка оказывается даже дешевле, чем Лида рассчитывала. Хватит и на лазурную блузку, и еще на что-нибудь. Лучше не тратить, оставить на поездку в Норвегию, – но Лида не может остановиться. Она так давно ничего себе не покупала. На остаток денег она выбирает помаду и тушь. Польские, дешевые и, наверное, не самого лучшего качества. Но Лида не помнит, какими должны быть помада и тушь.

Она переодевается в примерочной, там же перед зеркалом неловко красит ресницы, чуть проходится по губам помадой. Еще бы несколько килограммов долой.

Прямо в торговом центре Лида выкидывает бурый свитер.

По дороге домой она осторожно просматривает норвежские спортивные новости. Осторожно, не понимая сама, чего боится: прочитать, что он приедет, или прочитать, что не приедет? Короткое свежее интервью – скорее, не интервью даже, а вежливое «да отстаньте вы» журналистам. Нет, в этом сезоне совсем ничего не получилось. Да, он будет разбираться, в чем дело, и попробует лучше выступить в следующем. И ни слова про местный чемпионат. Наверное, если б не собирался – как-то бы сказал. Хотя кто его знает.

– Лидия? – свекровь, открывшая дверь, поджимает губы, словно увидела насекомое. – Вы что с собой сделали?

– Лид, ты чего, вообще? – пугается муж. – Хотя… а тебе хорошо!

Римма Борисовна бросает на Володю огненный взгляд.

– Вот только не начинайте, – отрубает Лида. – Мне некогда, у меня самолет через три часа.

Она влетает в комнату и останавливается в растерянности. Что она наделала? Может, никуда не ехать?

– Ты серьезно? – муж входит в комнату следом за ней, закрывает дверь.

Лида достает из-под дивана старый рюкзак. Страшный, потрепанный, но удобный.

– Да. Володь, так получилось. Билеты со скидкой, очень дешево. Виза у меня еще с командировки осталась.

– А там ты на что собираешься жить?

Лида замирает. Она как раз начала потихоньку копить, твердо решив, что в следующем сезоне поедет на лыжные соревнования и увидит Хальворсена вживую, а не по телевизору. Но кто же знал, что подвернутся такие дешевые билеты и что она внезапно сорвется в конце этого сезона. У нее еще ничего не накоплено, почти ничего.

– Разберусь, – улыбается она. – Подумаешь, пара дней.

На койку в хостеле должно хватить. И на то, чтобы доехать от Осло до Лиллехаммера. Немного еды можно взять с собой, чтобы не покупать по норвежским ценам. А вообще выходные можно перетерпеть и без еды – кто там сегодня думал, что надо сбросить несколько килограммов?

– Отвезешь меня в Шереметьево? – спрашивает она и тут же жалеет. Лучше такси. Такси она потянет, а вот рассказывать, объяснять, обсуждать что-то с Володей по пути ей сейчас совсем не хочется.

– Я уже в гараж отогнал, ты ж видела, что у подъезда машины нет.

– Не заметила.

– При мысли о своем лыжнике вообще по сторонам не смотришь?

– Хорошо, такси вызову.

В такси Лида наконец выдыхает. Хорошо, что ехать до аэропорта недолго, и самолет уже скоро – все впритык, времени подумать у нее совсем нет. А то бы она точно струсила и развернулась. Как она там будет добираться? А если потребуют кучу броней и подтверждений на паспортном контроле? А если первый самолет опоздает, и она застрянет в Риге? А если Хальворсен не приедет?

Уже в самолете, пока все рассаживаются, она достает телефон и, прежде чем перевести его в авиарежим, быстро просматривает новости. Старт-листы на завтрашнюю гонку, командный спринт, уже выложены. Лида видит ссылку на эти старт-листы, но боится по ней кликнуть – вдруг там не окажется Хальворсена? Вдруг он не приедет? А она уже сидит в самолете пристегнутая.

Вдоль прохода идет стюардесса, проверяя, у всех ли убраны столики, защелкнуты ремни и выключены телефоны. Лида должна успеть посмотреть старт-лист. Почему эта ссылка так долго открывается? Сама виновата, зачем тянула?

Наконец список открыт. Хальворсен побежит завтрашнюю гонку в паре с Арне Люндом, своим самым принципиальным соперником в сборной в последние годы. Стюардесса просит выключить телефон, Лида кивает, выключает и откидывается на спинку, показывая, что ремень у нее застегнут.

Значит, он все-таки приехал и собирается бороться, хотя сил, судя по всему сезону, у него совсем нет.

Если самолеты не подведут, она к раннему утру будет в Осло. Багаж ей получать не надо, паспортного контроля в Осло тоже не будет – Лида пройдет его в Риге. Схему аэропорта она выучила и даже распечатала. На первый поезд в Лиллехаммер должна успеть. И тогда она приедет на стадион заранее, еще до гонки. Наверное, там ходит автобус, или можно будет попробовать поймать машину. Мысль о такси по норвежским ценам Лида отмела сразу. Какое такси, у нее на еду денег нет.

Все должно сложиться. Она столько лет мечтала увидеть Хальворсена живьем, что это наконец должно сбыться.

Лида приезжает рано, задолго до старта. Так боялась не успеть, что уже за два с лишним часа до гонки была на стадионе. Еще и не рассвело толком. Ни спортсменов, ни зрителей пока нет, но жизнь уже начинает проявляться: смазчики откатывают лыжи, телевизионщики готовят аппаратуру, рабочие прямо по снегу какой-то краской рисуют яркую финишную черту. На подъезде к стадиону стоит здоровенная фура, которую Лида много раз видела по телевизору, – она знает, что в такой фуре готовят лыжи.

Начинают подтягиваться спортсмены. Сначала приезжают совсем юные и неизвестные, – даже Лида, постоянно читающая новости о норвежских лыжных гонках, их не знает. Потом появляется и первая сборная. Лида во все глаза смотрит на людей, которых видела только по телевизору. Настоящий живой Пер Норхейм! Настоящая живая Стине Бакке! А что она так рано тут делает, ведь женская гонка только после мужской? Наверное, приехала поддержать младшего брата, который пока в юниорской команде.

Зрителей почти нет, Лида удивляется: по телевизору она видела, какие толпы собираются на стадионах на Кубке мира. Но, похоже, местный норвежский чемпионат мало кому интересен.

На парковку въезжает потрепанный микроавтобус с логотипами лыжной федерации, останавливается совсем рядом, – и у Лиды перехватывает дыхание. На пассажирском месте – Арне Люнд, за рулем – Эскиль Хальворсен. Словно по команде, оба лыжника синхронно выпрыгивают из машины.

Она во все глаза смотрит на Хальворсена. Понимает, что нельзя так смотреть, но смотрит. В конце концов, он давным-давно привык к поклонницам, так что ничего страшного. У Лиды яркая розовая куртка и розовая шапка, народу на парковке почти нет, и она бросается в глаза. И Люнд, и Хальворсен быстро ей улыбаются и поднимаются в фуру к смазчикам.

Лида переводит дыхание. Он совсем такой же, как на экране, и совсем не такой. Стройный, узкокостный, широкоплечий, с четкими чистыми движениями, словно со сжатой пружиной внутри. Легкая щетина, заспанные глаза, светло-русые вихры из-под шапки – это все, что Лида успевает заметить за те несколько секунд, что Люнд с Хальворсеном идут от парковки к фуре.

Дверца фуры открывается, и на приставной лесенке снова появляются Люнд и Хальворсен, оба уже с лыжами в руках. Они направляются к стадиону, и Лида, подумав, на некотором расстоянии идет за ними. Можно было бы и ближе, можно было бы даже пожелать удачи, но ей неловко.

Перед самым входом на стадион лыжников окликает молодая женщина из пресс-зоны:

– Привет, парни! Настроены на победу?

– Иселин, – улыбается в ответ Люнд. И добавляет что-то еще, но Лида не понимает: они далековато, слышно не очень хорошо, да к тому же Люнд говорит на каком-то сложном диалекте. Она и интервью-то его, выложенные в интернете, понимает через слово. Впрочем, не очень-то и хотелось.

А вот Хальворсена она разбирает отлично. У него тоже диалект, но Лида смотрела столько интервью и передач с ним, что уже привыкла и выучила все его интонации.

– Иселин, ты же знаешь, никаких комментариев перед стартом.

– От тебя и после не дождешься, – смеется женщина.

На ней, несмотря на весеннюю грязь и слякоть, белоснежные джинсы, белая водолазка и белые сапоги – без единого пятнышка. На шее болтается карточка аккредитации. Сверху накинута блестящая серебристая куртка, по плечам рассыпается лавина смоляных кудрей.

Арне Люнд выразительно кивает в сторону стадиона.

– Иди, я сейчас догоню, – отмахивается Эскиль и снова обращается к девушке в белом: – Вот черт. Я же тебе обещал.

– Да.

– В воскресенье, после последней гонки?

– В воскресенье сезон закончится. И твое интервью будет даром никому не нужно. Сегодня.

– Хорошо. Двадцать минут.

– Я уложусь.

– Не сомневаюсь, – усмехается он. – И будешь безжалостна, как обычно.

Девушка вдруг вскидывает голову, черная волнистая грива взлетает и снова падает на плечи:

– Хальворсен, ты лучший в мире. Какая еще жалость?

Больше всего Лида боится быть навязчивой и назойливой фанаткой, тем более что Эскиль явно уже понял: заледеневшая до полусмерти девушка в розовой куртке и розовой шапке – именно его поклонница. Наверное, не надо на него смотреть такими глазами, но Лида ничего не может с собой поделать и неотрывно смотрит.

Люнд и Хальворсен становятся третьими. Каждый раз Люнд выигрывает свой этап, и каждый раз Эскиль, получив эстафету, проигрывает нескольким гонщикам – и передает четвертым-пятым. Хорошо, что финишировать должен Люнд.

Последний кусок перед сменой у Эскиля получается даже хуже предыдущих. Лида видит, что сил у него совсем нет. Краем глаза замечает, как напряженно ходит из угла в угол микст-зоны черноволосая журналистка в белом. Наконец Хальворсен, едва коснувшись напарника, валится в снег, а Арне Люнд улетает на заключительный этап – и, получив эстафету шестым или седьмым, финиширует третьим.

Призеров награждают детишки из местной спортшколы: женщин – мальчики, мужчин – девочки. Три белокурых пацана лет шести-семи тянут спички, разыгрывая, кто кому будет вручать цветы и подарки. Лида пристраивается в стороне, чтобы не мешать детям и спортсменам. Рядом с ней встает норвежская семейка с малышами, Лида чуть-чуть с ними разговорилась во время гонки. Они из того же предместья Тронхейма, что и Хальворсен, и приехали поддержать его и поболеть за него по-соседски.

Болельщиков совсем мало, но Лиде это даже нравится: нет толпы, никто не мешает стоять и любоваться, – и она стоит и любуется. Черт, черт, не надо так пялиться, смотри куда-нибудь в сторону, дура.

Эскиль перехватывает ее взгляд и подмигивает с пьедестала. Вот черт.

Мальчишки вручили призы лыжницам, теперь пора награждать мужчин, а девочки-школьницы тянут жребий. Одна из девчушек чуть ли не бросается в слезы: ей выпало награждать победителей, а она хотела дарить цветы Хальворсену. Лида не очень хорошо разбирает быструю речь на слух, но понимает, что девочку утешают. Мол, ну что ты, победители– это гораздо круче, чем какое-то там третье место.

– Зато вон тот – самый красивый! – рыдает девочка, указывая на Эскиля.

Хальворсен на своей третьей ступеньке пьедестала чуть не складывается пополам от смеха. Другая школьница, как раз та, которой досталось вручать призы за бронзу, оборачивается к плачущей девочке через плечо и показывает ей язык. Наконец лыжников награждают. Эскиль, чуть наклонившись, легко подхватывает на руки заплаканную малышку. Пожилая дама рядом судорожно хватается за фотоаппарат. Наверное, бабушка.

Хальворсен осторожно спрыгивает со ступеньки и идет к зрителям, умудряясь при этом в одной руке держать нескрепленные лыжи, палки и наградной букет, а в другой – пакет с подарками от организаторов и девочку. Потом ставит малышку на снег, отдает ей букет и разворачивается к выходу со стадиона.

– Пойдем, – кто-то тянет Лиду за рукав. А, это его соседи, из пригорода Тронхейма.

– Что?

– Пойдем, мы вас познакомим.

– Вы что?! Не надо, он же устал после гонки, и вообще…

– Пойдем-пойдем, ему будет приятно, что аж из России болельщики приехали. Эскиль, постой, есть минутка?

– Ммммм? – Хальворсен оборачивается к землякам. – Ой, вы тут? Здорово!

Он уже не такой зеленый, как сразу после финиша. Стоит, улыбается, в серых глазах пляшут черти.

– Вот тут за тебя аж из России болеют, – Лиду подталкивают в спину, она понимает, что надо что-то сказать, и теряется – что?

Сказать, что он самый лучший и что такого другого нет? Но он это слышал сто тысяч раз. Даже больше.

– Херр Хальворсен… – осторожно выдыхает Лида.

– Эскиль, – он протягивает руку. – Nice to meet you. From Russia, really?

– Да она говорит по-норвежски, – смеется сзади сосед и, прежде чем она успевает его остановить, продолжает, – из-за тебя специально выучила!

Лида чувствует, что становится одного цвета со своей курткой и шапкой.

Нет, пожалуй, даже ярче.

Глава вторая

Черти в глазах Хальворсена прыгают все резвее.

– По-норвежски? Да ладно? Что, правда, что ли?

– Правда, – смущенно кивает Лида. Надо ему что-то сказать, но что? – Херр Хальворсен…

– Эскиль.

– Эскиль, я… я просто хотела сказать спасибо. За все-все, за каждую гонку… – Лида чувствует, что ее заносит куда-то в патетику, но не может остановиться и не знает, что она вообще должна сказать.

Что можно сказать человеку, который видел не одну тысячу восхищенных поклонниц? И даже не один десяток тысяч. Она растерянно улыбается – в разговорной норвежской речи практически нет обращения на вы, и Лиде неловко сразу обращаться к мировой звезде на ты. Неловко, но приятно.

– Я очень за тебя болею…

– Я знаю, – смеется он.

Лида замечает, что он старается говорить медленнее и четче, чем обычно.

– Откуда?!

– Ммммм… ну я не слепой.

– Удачи тебе завтра, – Лида, совершенно растерянная, не хочет его задерживать после гонки, хотя Хальворсен давно уже и закатался, и переоделся, и награждение уже прошло.

– Спасибо!

В хостеле есть вай-фай, и вечером Лида, устроившись на диване на общей гостевой кухне, наконец-то проверяет все сообщения и почту. «Ты там как?» – пишет муж. Ей хочется ответить, что прекрасно. Что ее норвежский, за который она так переживала, оказался вполне боеспособным. Ее все понимают, она почти всех понимает. Что это лучшая поездка. Что ей, конечно, очень повезло: на Кубке мира в разгар зимы фанатов полно, к спортсменам и близко не подойти. А тут зрителей почти нет, а этому замечательному лыжнику после неудачного сезона очень-очень нужны поклонники. Что это был лучший день в ее жизни, а впереди еще две гонки, и Эскиль собирается их обе бежать, он ей сам сказал! Нет, наверное, Володе лучше написать не «Эскиль», а «Хальворсен». А лучше ничего не писать.