Лхакарчун

Пролог

Когда Неопределенная реальность предстанет передо мной,

То, отбросив всякую мысль о страхе и трепете перед всеми видениями,

Да сумею я понять, что они – лишь отражения моего собственного ума,

Да сумею я понять, что по природе своей – это лишь иллюзии Бардо,

И в решающее мгновение возможности достижения великой цели

Да не убоюсь я сонмов Мирных и Гневных Божеств – ран-нан.

Из секретного доклада капитана британского легкого крейсера HM Wogsalg (21) Ульфа Диккинсона начальнику управления военно-морскими операциями.

…30 июня, после получения значительных повреждений при перестрелке с немецкими береговыми батареями северо-западнее Шербура, крейсер HM Wogsalg (21) выбыл из состава Западного соединения и получил приказ прибыть в Белфаст на ремонт.

В этот же день крейсер подвергся атаке с воздуха двумя немецкими ракетоносцами типа DO-27. Атака была отбита успешно при помощи нашей корабельной зенитной артиллерии. Один вражеский самолет был нами сбит на второй заходе. Второй самолет успел сбросить корабельную управляемую ракету «Henshel Hs 293» и благополучно ушел из под обстрела. Ракета взорвалась под левым бортом крейсера, повредив рулевое управление.

Итак, получив ранее у Шербура попадания в надстройки в районе ангара и кормы с повреждением электрических кабелей и оборудования управления огнем, крейсер, после атаки немецких ракетоносцев, вынужден был перейти на скорость с 32 до 6 узлов в час. После доклада штурмана корабля, я принял решение встать на короткую стоянку для срочного осмотра и ремонта ручного управления в бухте Лок около острова Saligia (координаты 49 градусов 43 минуты северной широты, 2 градуса 27 минут западной долготы). Остров находится в 19.5 км от Олдерни и входит в группу Нормандских островов. По нашим разведданным на Saligia не было замечено каких-либо баз или артиллерийских батарей противника. Реальную опасность для нас могли представлять три немецкие батареи (15–17 см орудий), расположенные на Олдерни и немецкие 305-мм артиллерийские батареи «Мирус» на острове Гернси. Но все же я рискнул отдать приказ встать якорем в бухте острова Saligia. Кроме того, я связался по радио с командованием 1-й военно-морской группы и попросил о помощи.

Ночь прошла без происшествий, если не считать, замеченных нашими вахтенными офицерами неопознанных блуждающих огней на берегу. На всякий случай, я приказал усилить ночную охрану и контроль над береговой полосой. Ремонтная команда работала в две смены, торопясь устранить повреждения и неполадки. По моим расчетам, к обеду следующего дня, мы должны были сняться с якоря и продолжить путь.

В 7-00 утра мы получили сообщение по радио о том, что нам придан для сопровождения легкий крейсер HMS Retse (62). Ко времени нашего отправления, он должен был с нами встретиться.

В 8-30 утра радист доложил мне, что получено странное сообщение с берега. Привожу его дословное содержание: «Мы поданные британской короны просим о помощи всех кто нас слышит. Спасите наши души». Посовещавшись с офицерами, я отдал приказ поднять в воздух наш гидросамолет «Supermarine Walrus» и произвести разведку острова с воздуха. По нашим проверенным данным на острове располагалось единственное небольшое поселение, в котором проживало около сотни фермеров из Франции и Англии. Кроме того, на скалистом берегу, около бухты стоял заброшенный бенедиктинец монастырь. Теретически, при грамотном использовании его стен, в нем можно было бы оборудовать достаточно удобный наблюдательный пункт и установить огневые пулеметные и артиллерийские точки. Монастырь стоял на высокой скале, и прекрасный обзор из него позволял контролировать практически весь остров и бухту.

В 9-30 гидросамолет вернулся с разведки. Летчики принесли данные о том, что в селении ими не было замечено каких-либо признаков присутствия людей. И, напротив, во дворе заброшенного монастыря ими было зафиксировано заметное движение неопознанных лиц, одетых во все черное. Кто это были: мирные фермеры или же солдаты противника мы не могли знать. Поэтому, мною было принято решение произвести дополнительную разведку острова. Произвести разведку вызвался лейтенант Уоррент Смит со своими молодцами из батальона Королевских морских коммандос.

В 10–00 две шлюпки с двадцати пятью коммандос отплыли к берегу. Отряд был вооружен винтовками «Enfield», пистолетами-автоматами «Sten» и легкими пулеметами «Bren». Прибыв на берег, коммандос разделились на две группы. Одна направилась в сторону селения фермеров, другая под предводительством лейтенанта Уоррента стала подниматься к стенам монастыря.

11-00 утра мы получили сообщение от первой группы коммандос. Они тщательно обследовали все селение, но не обнаружили никаких признаков жизни. Фермеры либо покинули его сами, либо кто-то им в этом помог. После осмотра селения, первая группа направилась в сторону монастыря, намереваясь объединиться со второй группой.

Вторая группа тем временем обнаружила в старом монастыре несколько десятков монахов преклонного возраста. К удивлению лейтенанта Уоррента монахи совсем не говорили на английском. Они изъяснялись между собой на северном нормандском диалекте. И так как в отряде никто хорошо не владел французским языком, было неясно кто эти монахи и откуда.

11-25 утра группы вновь объединились в отряд. Не смотря на явные протесты монахов, лейтенант приказал начать обыск в монастыре. Радиосообщение пришло с острова, а значит, где-то на нем и прятался радист с радиостанцией и поэтому, его нужно было найти и подробно допросить.

В 12–00 со стороны монастыря неожиданно послышалась сильная стрельба из английского стрелкового оружия. Я приказал запросить по радио группу. Но только в 12–20 мы получили короткое сообщение от командира отряда Уоррента. Оно гласило: «Вызываю огонь на себя. Цель-монастырь. Прощайте джентльмены». Честно говоря, сообщение лейтенанта легендарного батальона повергло меня в легкий шок.

В 12–25 я отдал приказ готовиться к спуску второму отряду, состоящему из смешанного взвода коммандос и моряков.

В 12–30 вахтенный офицер Слейд увидел в бинокль бегущего по берегу к воде человека. Это был один из коммандос Уоррента Смита. Он бросился в воду и быстро поплыл к нашему крейсеру.

В 12–40 обессилевший боец был поднят на борт корабля. Он был в очень плохом состоянии. Кроме глубоких ссадин и ран на груди и животе, у него был сильно разворочен бок. К тому же парень был явно не в себе. Он что-то все время бессвязно бормотал, и все время пытался вырваться из рук, державших его моряков. Не смотря на это, я все же смог добиться от него вразумительного ответа. Его содержание было невероятным и поистине ужасным. Перед тем как потерять сознание от ран и пережитого, он поведал мне и моему первому помощнику лейтенанту Рэю Старджесту о том, что при обыске монастыря, бойцы отряда наткнулись на охраняемую странными монахами запечатанную комнату. Сначала один из монахов принялся знаками убеждать бойцов не входить в запретную комнату, так как там их якобы ждала страшная расплата за непослушание. Но бойцы лишь посмеялись над ним и посоветовали уйти с дороги и не мешать их обыску. Тогда служители монастыря попытались силой отогнать элитных бойцов от двери таинственной комнаты. После ожесточенного сопротивления монахи разбежались в разные стороны, а бойцы, сбив массивный замок и взорвав запечатанную входную дубовую дверь, оббитую железными полосами, смогли проникнуть внутрь комнаты. Но если бы они знали, что может их ожидать в комнате, они бы сто раз подумали, перед тем как приближаться к ней. Внутри располагался внушительного вида алтарь, обставленный восковыми свечами и предметами какого-то древнего культа. В первую минуту бойцам показалось, что в комнате никого не было, но они ошиблись. И эта ошибка, явившаяся роковой, стоила им жизни. Кто-то или что-то напало на бойцов и в считанные секунды превратило их в бесформенные куски мяса. Кто-то из бойцов успел выстрелить, кто-то закричать, но выскочить живым из комнаты успел только наш рассказчик. Несмотря на страшную неведомую опасность, остальные бойцы поспешили на выручку погибающим товарищам, но и их, по-видимому, постигла та же участь. Рассказ был довольно интригующим, но не прояснил ситуацию и нагнал на наши головы еще больше тумана тревоги.

Теперь я не знал, как поступить: высылать на выручку бойцам Уоррента второй отряд или последовать его последней радиограмме и уничтожить злополучный монастырь залпами наших 152 мм / 50 орудий? Стоило ли жертвовать жизнями парней второго отряда или же рациональнее было размозжить снарядами головы нескольким десяткам полоумных монахов в отместку за гибель наших лучших солдат и убраться восвояси?

Решение пришло в 13–00, а именно, со стороны монастыря в нашу сторону по воздуху стала двигаться непонятная темная субстанция.

Она одновременно напоминала и тучу, и… живое существо! На крейсере поднялась паника. Особо набожные матросы стали падать на колени и призывать Иисуса и Богоматерь на помощь. Я понял, что если не предпринять срочных решительных действий, то через минуту другую, ситуация на боевом корабле может полностью выйти из под контроля. И я принял единственное, как и теперь считаю, на тот момент решение, открыть огонь из орудий главного калибра по стенам монастыря.

13-05 начался артиллерийский обстрел.

13-20 я приказал прекратить обстрел монастыря и прилегающей к нему территории. Зловещая туча на небе рассеялась так же внезапно, как и появилась до этого.

13-30 в бухте появился легкий крейсер HMS Retse (62) и я почему-то понял, что больше нам здесь ничего не грозит.

14-00 наш крейсер снялся с якоря и в сопровождении систершипа отправился курсом на Белфаст. Дальнейший наш путь прошел без происшествий и 3 июля мы прибыли в Тайн и встали на ремонт на верфи Palmer,s Yard в en: Hebburn…

Выдержка из статьи английской газеты «Illustrated London News» под заголовком «Уничтожена секретная немецкая база» на острове «Saligia».

… 15 мая на остров Saligia, входящий в группу Нормандских островов, при огневой поддержке легкого крейсера HM Wogsal (21), высадился английский морской десант. В ходе ожесточенного боя, королевскими морскими пехотинцами были уничтожены все курсанты из секретной диверсионной школы, расположенной в древнем бенедиктинском монастыре. После тщательной проверки найденных документов уцелевшего архива базы выяснилось, что почти все погибшие курсанты были выходцами из Украины и Грузии ранее захваченные в плен на Восточном фронте. Сначала они содержались как «добровольцы» на острове Олдерни в лагерях для военнопленных в Борнуме и Гельголанде, а после отбора переведены в секретную диверсионную школу на Saligia.

Безвозвратные потери с английской стороны: двадцать четыре морских пехотинца против семидесяти двух иностранных диверсантов.

«Не смотря на всю безнадежность положения, бывшие „красноармейцы“ отказались капитулировать и дрались как настоящие львы. Этим и объясняются столь высокие потери личного состава штурмовой роты морской пехоты». – Так прокомментировал нашему корреспонденту минувшие события боя капитан Ульф Диккинсон капитан легкого крейсера HM Wogsal (21), с борта которого и производилась атака морской пехоты Ее Величества. …

Отрывок из стенограммы, записанной со слов доктора психиатрических наук Питера Стендаля и его подопечного бывшего рядового (marine) батальона Королевских морских коммандос Сэм-Юнга.

– Сэм расскажи мне, пожалуйста, что тебе приснилось прошлой ночью. …Не волнуйся. Не торопись… Говори, когда сможешь, я подожду. …

– Док, я снова был там. Черт побери, каждую ночь я попадаю в это проклятое темное место!

– Хм, ну в первый раз ты мне говорил, что там достаточно светло и светит яркое солнце! Что не так на этот раз?

– Все не так док, все не так. Солнце или то, что там ярко светит и в самом деле присутствует, но оно… оно злое!

– Почему ты так решил Сэм?

– Оно не светит. Оно жжет. Жжет до самых костей. Лучи его сжигают мою память и душу. Я начинаю забывать кто я такой на самом деле.

– А кто ты Сэм на самом деле?

– Я… я рядовой батальона Королевских морских коммандос. Моя миссия уничтожать фашистских ублюдков и их приспешников. Уничтожать без суда и жалости. Всех до одного! Всех до одного к черту! К черту! …Но почему в это место попал именно я, а не кто-то из убитых мною врагов? Вы даже не можете представить себе док как мне страшно! Мне очень страшно, док!

– Я пытаюсь тебе помочь Сэм. Ты только доверься мне и делай то, что я говорю.

– Ты, дурак док и ровным счетом ничего не знаешь о том, что со мной происходит. Я участвовал при высадке в Дьеппе. Да в сорок втором, будь он проклят этот сраный Дьепп и наши глупые самоуверенные штабисты. Да, да, я был в Дьеппе и выжил в отличие от многих других бедняг, которые шли со мной на убой.

Я был в Италии в сентябре сорок третьего. Участвовал в боях при Салерно и в Калабрии. Было ли мне страшно тогда? Конечно, мне всегда было страшно. Я живой человек и вид сотен изувеченных, орущих от невыносимой боли товарищей не может не подействовать на здоровую психику. Чтобы совсем не сойти с ума в этом Аду, я много пил. И это мне помогало, но не всегда. Память солдата трудно залить спиртным.

– Ты устал от войны Сэм, ты устал от войны.

– Да, я устал док. Я смертельно устал. Так устал, что забыл даже о женском смехе и ласке. Все это для меня теперь находится по другую сторону стеклянной стены. Здесь покой и белая тишина, а там где я провожу свою ночи лишь кипящая тьма, которая пожирает меня изнутри. Я больше не принадлежу этому миру док потому, что он забрал его у меня.

– Кто Он, Сэм? Кто такой Он, ответь мне?

– Дуднагчун!

– Не понял, повтори, пожалуйста, еще раз Сэм.

– Повторяю док, Дуднагчун, Дуднагчун!

– Это Он? Это Он, Сэм?

– Да это Он, тот, кого я больше всего боюсь. Тот, кто забрал в плен мою душу и медленно сжигает ее, превращая в горсть серого пепла. Это то, что нельзя преодолеть и сравнить с тем, что я пережил на войне.

– Сэм, успокойся Сэм! Это просто твои страхи, обличенные в образ, придуманный тобой. Это просто аккумуляция твоих страхов, Сэм!

– Пошел вон, вон отсюда, дурак! Какой же ты дурак док! Какой же ты дурак, о боже!!! …

…Моя увеселительная поездка в Нью-Йорк обломилась на неопределенное время. Солнце померкло в моих глазах, и вокруг сгустился свинцовый туман обреченности. Всего сутки назад мне казалось, что моя мечта сбылась и я, наконец, смогу побывать в андерграундом музыкальном клубе CBGB и воочию узреть восходящих звезд американской нью-вейф и панк-сцены! И вот, как назло, перед самой моей поездкой из Боливии звонит моя мать и просит навестить моего родного отца на Saligia. Якобы у него случился сердечный приступ, он лежит при смерти и все такое!

Отец… Отец. Последний раз я видел своего отца ровно десять лет назад. С тех пор минула почти половина моей жизни и у меня все как – то не получалось навестить своего старика. Жизнь в Манчестере бурная и я часть этой бурной жизни. Мне нравится мой разноликий город и я никогда не понимал своего родного отца с тех пор, как он поселился в такой глуши как остров Saligia.

Мои родители развелись, когда мне не было еще и пяти лет. Мы всегда жили на западе, в живописном пригороде Манчестера и для отца он тоже когда-то был любимым городом. Здесь он родился и здесь же начал заниматься живописью. Моя мать окончила Манчестерский университет и со временем стала известным археологом и специалистом по древним народам Южной Америки. Я плохо помню из за чего именно разбежались мои старики, но то, что одной из веских причин стали длительные экспедиции моей матери в Перу, Боливию и Мексику, это я знаю точно. В отличии от непоседливой и деятельной матери, мой старик всегда был заядлым домоседом и его меланхоличный склад характера лучше всего отображался в его депрессивных и мрачных полотнах в стиле раннего импрессионизма. Но все же творчество моего отца пользовалось некоторой популярностью не только в Манчестере, Бирмингеме и Лондоне, но и за пределами туманного Альбиона. Я слышал от матери, что отца почитали в парижской богеме и называли «новым гением 60-хх». О боги, но как давно все это было!

Прожив вместе около шести лет, мои предки мирно разбежались. Отец неожиданно прекратил свою творческую деятельность и к недоумению многих своих друзей и коллег переехал на новое место жительства на крохотный остров Saligia, что находится в проливе Ла-Манш между Бретанью и Нормандией. На деньги, скопленные от продажи своих картин, он приобрел себе курортный отель «Golden beach» с видом на глубоководную бухту Лок. В Манчестер отец приезжал лишь однажды по какой-то финансовой надобности. Все же остальное свое время он теперь проводил в пределах Нормандских островов, впрочем, посещая иногда Францию.

Мать моя горевала недолго и уже через год вышла замуж за профессора-археолога из Манчестерского университета, в котором преподавала с некоторых пор в ранге доктора исторических наук. Этот выбор матери, как мне всегда казалось, был наиболее удачным, чем предыдущий опыт замужества за унылым меланхоличным гением склонным к занудству. Грех конечно говорить так о родном отце, но сэр Рэйли выглядел просто суперменом на фоне моего блеклого отца. Высокий, стройный с копной непослушных пшеничных волос, всегда веселый и дружелюбный, иногда он напоминал мне вымышленного героя из приключенческих романов Майн Рида и Фенимор Купера. Мой отчим был одновременно похож как на бывалого ковбоя, так и на лощенного джентельмена из палаты лордов. В Америке таких роковых красавцев называют «мачо».

Мать от него была без ума и это чувство как я видел было взаимным, так как моя мать, по мнению сэра Рэйли была настоящим воплощением богини инков Мамы-Киль. Я никогда не видел богини Луны инков, но судя по тому, как трепетно отчим относился к моей матери, думаю, он говорил правду!

Мать с отчимом были просто помешаны на истории инков, моче, уари, чиму, наска и пукину и нередко участвовали в экспедициях в Южную Америку, финансируемых Манчестерским университетом и Британской археологической ассоциацией. Сотни километров по непроходимой сельве, по гниющим тропическим болотам и коварным горным кручам нельзя было назвать тихой и спокойной прогулкой и поэтому, я нередко волновался за своих одержимых родителей.

Однажды я и сам принимал участие в одной из их научных поездок в столицу Перу-Куско. Мы приехали по приглашению одной местной общины на празднование «Инти Райми». Этот красочный традиционный фестиваль приурочен к дню зимнего солнцестояния, которое происходит около двадцать четвертого июня. Праздник длится, целые девять дней и сопровождается церемониальными условными жертвоприношениями, народными танцами, песнями и обильными пиршествами. В Куско в эти дни приходят и приезжают жители со всех земель Тауантисуйу, а именно из Перу, Болии и Эквадора. Также там бывает немало туристов практически со всех стран мира.

Древний город поразил мое сознание и за две недели я облазил его практически сверху донизу. Я посетил Морай-памятник инкской культуры, что находится недалеко от столицы Перу, а также видел геоглифы на склонах окружающих гор, созданные руками перанской армии. Я вдыхал древность храма солнца Кориканча и обещал себе обязательно вернуться сюда когда-нибудь. В Куско путешествуя по местным шумным базарам и магазинчикам, я приобрел немало интересных сувениров, но особенно я был рад, когда купил инкскую трехступенчатую чакану (ритуальный крест) с изображениями змеи, пумы и кондора. Вот уже несколько лет как она занимает почетное место в моей комнате, наряду с другими занимательными сувенирами и безделушками, привезенными моими родителями из многочисленных экспедиций. После полной впечатлений поездки в Куско я твердо решил пойти по стопам матери и отчима и стать археологом. Поэтому, я и поступил год назад в Манчестерский университет, на факультет археологии и антропологии. Учеба мне нравится и мои предки тем более, с радостью поддержали мой выбор.

Единственное в чем у меня назрели в последнее время разногласия с ними, а точнее с матерью, это мои музыкальные предпочтения. На дворе шел семьдесят шестой год: время расцвета альтернативной рок-музыки в Америки и Англии. Моя занятая мать кое-что слышала о панк-роке и «новой волне» и называет это «чумой для ушей». Поэтому день моего признания в любви группам Ramones,Stooges, Sex pistols и MC5 стал для нее началом моего нравственного падения. А революционные изменения в моем внешнем виде стали приводить ее к вспышкам кратковременного бешенства, сопровождаемые крепкими ругательствами на языке древних инков-кечуа. Отчим был более снисходителен к моим юношеским увлечениям и лишь слегка усмехался, когда слышал из открытых дверей моей спальни энергичный драйв «боевиков» Ramones: «I wanna sniff some glue», «Judy is a punk», «Beat on the brat». Семьдесят шестой год стал для меня годом длинных немытых волос, драных джинсов, кожаных курток, мексиканских кед, и началом посещения местных, бирмингемских и лондонских рок-концертов и тусовок. В начале семьдесят шестого я открыл для себя ЛСД и марихуану, и знаете, был весьма счастлив этому факту! И если моя мать еще и не пронзила меня разноцветной стрелой из индейского лука, то только благодаря моей высокой успеваемости в университете.

4 июня и 20 июля я удачно посетил концерты, набирающих обороты «Sex pistols» и новой манчестерской панк – команды «Slaughter and the dogs» во Фри Трейд Холле.

А четвертого июля этого года случился один из самых заметных для меня, после давней поездки в Куско, дней: я побывал в Лондоне на живом выступлении «Ramones». Вернувшись в Манчестер, я загадал на каникулах, объединившись с друзьями, поехать в Нью-Йорк на Манхэтем и там посетить клуб CBGB. Один из моих лондонских знакомых очень лестно отзывался о молодой группе «Television» и его пылкие рецензии в адрес их первого сингла очень меня заинтересовали. Итак, панк и нью-вейф отныне рулят мной!

Первого августа, в день окончания 21-х Олимпийских игр в Монреале, мои предки отправились в очередную научную поездку на север Боливии, хотя с девятого июня там было очень неспокойно. В ответ на стихийные забастовки в горнорудных районах страны, президент Боливии Уго Бансер для подавления мятежа поднял на ноги правительственные войска. Перед отъездом, нагнав на себя серьезный вид, мать наказала мне – «Ама суа, ама льулье, ама келья», что на языке кечуа обозначает главные жизненные принципы – «Не воруй, не лги, не ленись».

На что я пожелал Пача-Маме и Инти (иногда я называл свою мать и отчима именами индейских главных богов) обязательно найти таинственный город инков Пайтити и привезти мне оттуда подарок в виде золотого изображения Виракочи. На том мы и расстались и обещали друг другу встретиться не ранее начала сентября в Лондоне.

В воскресенье восьмого августа, после телефонного разговора с матерью, я купил авиабилет компании Aurigny Air Services и с тяжелым сердцем, вылетел на злополучный остров Saligia, который последний раз посещал, когда мне было девять лет.

Что я помню о Saligia? Я помню скалистую бухту Лок и десятки малых лодок, прогулочных яхт и пароходиков в порту, песчаный белый пляж перед отелем моего отца и конечно же старую церковь Св. Иакова. У отца был свой двухэтажный роскошный дом на главной улице королевы Анны, в котором он и проживал до сего времени в покое и довольстве. Его отель приносил неплохой доход и учитывая, что отец не был обременен семейными и иными обязательствами, могу сказать, что он мог считать себя далеко не бедным человеком. Главным его увлечением после живописи был гольф и насколько мне известно, он был одним из почетных членов местного гольф-клуба. Также, насколько я помню, у него была небольшая яхта, на которой он любил выходить в открытое море на ловлю макрели, камбалы и устриц. В общем, жизнь у моего папаши протекала как в инкубаторном уголке земного Рая: тихо и без происшествий.

Еще из своей поездки десятилетней давности я помню, как дружил целое лето с десятилетней дочерью друга отца. Хотя в то время мы были маленькими, и теперь я думаю, она уже давно превратилась во взрослую симпатичную девушку. Как – то, наблюдая за нашей прогулкой по берегу моря, отец вслух заметил своему молчаливому другу:

– Дэвид, ты не думал о том, что когда-нибудь из моего парня и твоей малышки вышла бы отличная пара?

Я не помню, что ответил моему отцу его друг Дэвид, но точно помню, что я был тогда по-детски наивно влюблен в его единственную дочь. С тех пор я вырос и как всякий молодой парень влюблялся бессчетное количество раз. Кто-то из девушек отвечал мне взаимностью, а кто-то из них лишь посмеивался над моей настойчивостью. Когда мне надоедало петь дифирамбы очередной смазливой пассии, я отправлялся с верными друзьями в злачные притоны и упивался страстью молоденьких мексиканских проституток. Общение с ними мне давалось легко, учитывая мое неплохое знание испанского. Иногда я их особенно удивлял какими-нибудь яркими возгласами на кечуа. В общем, я всегда любил привлекать к себе внимание. Это у меня от моего отчима Рэйли Стилса. Ну почему не он мой родной отец?