- -
- 100%
- +
– Угощайтесь!
Порой, сняв с запястья дороге наручные часы, он оставлял их мне в подарок.
– Держи! Часы с автоподзаводом. Их даже заводить не нужно. Тряхнешь рукой пару раз, и они сами будут целый день ходить.
Так что со временем у меня собралась внушительная коллекция наручных часов. Не желая с ними расставаться, я порой носил часы одновременно и на правой, и на левой руке, а остальные просто распихивал по карманам.
Еще отец любил дарить мне кожаные перчатки. Всегда из лайковой кожи (других он не признавал), выделанные из шкур ягнят хроможировым дублением. Перчатки невероятно изящно облегали его крупную мускулистую ладонь, но они совершенно не были приспособленные для снежных мальчишеских баталий.
Первые два дня перчатки доставляли мне немалое удовольствие. Я невероятно ими гордился, разрешал их померить своим приятелям, даже немного поносить, было занятно наблюдать как зимнее тусклое солнце отражалось с их гладкой поверхности матовым светом. Но уже на третий день, позабыв про наказы матери не играть с ними в снежки, я использовал перчатки в бескомпромиссных снежных сражениях. Колючий снег безжалостно царапал их лайковую поверхность, нежная кожа быстро размокала, и через какой-то час-другой перчатки приходили в негодность. Я раскладывал их на раскаленную каменную печь, которая тотчас забирала остатки былого кожаного изящества. Уже потрескавшиеся, изрядно задубевшие, практически не представлявшие никакой товарной ценности, они совершенно не походили на тот лощеный изыск, какими выглядели на ладонях отца и в витринах дорогих магазинов.
Помнится во втором классе батя подарил мне автоматическую ручку с золотым пером. Когда я принес ее в школу, то произвел настоящий фурор среди одноклассников, никогда прежде не видевших столь изящную вещицу. Каждый из них неизменно интересовался количеством золота на пере. О ничтожных миллиграммах драгоценного металла я деликатно умалчивал, зато не без гордости показывал пробу, набитую на пере, а она была чрезвычайно высока.
Классная руководительница, – молодая женщина тридцати с небольшим лет лет, – прежде видавшую такую роскошь только в специализированных магазинах, попросила меня попользоваться ручкой хотя бы один урок, чего я милостиво разрешил. Испоробав мою ручку в течении последующих четырех часов, она красноречиво вынесла свою авторитетный вердикт:
– Очень мягко пишет. Ни у одной перьевой ручки такого не встретишь. Это потому что перо золотое.
Мальчишеское счастье не длится долго. Счастье вообще величина кратковременная и крайне капризная. А такие нежные и дорогие вещи, как золотые перья требуют неустанного контроля и аккуратности, чего мне явно не доставало. После всякого использования ручки требовалось закрывать колпачок, такой же золотисто-искрящийся, как и само перо, класть ручку следовало в специальный крепкий пластиковый футляр и держать его подальше от разного рода мальчишеских шалостей. Всеми этими положительными чертами я тоже не обладал. Самое больше, что я делал, так это клал ручку на край парты и удалялся по каким-то своим делам. А потому в скором времени ручка с золотым пером оказалась лежащей на полу и была жестоко и безжалостно раздавлена чьей-то вражьей подошвой.
Батя всегда предпочитал все самое броское и красивое. Именно поэтому, из огромного числа женщин, что его окружали, он выбрал эффектную шатенку, которая стала моей матерью. Добивался он ее долго и очень терпеливо, засунув за офицерскую портупею свою мужскую гордыню.
– Жорка! – раздалось за спиной неожиданное громогласное восклицание.
Обернувшись, мы увидели как со столика, расположенного в самом угла зала, поднялся высокий полноватый мужчина и с радушной улыбкой и направился к нашему столику.
– А я смотрю, ты это или не ты! Но жесты, движения, поведение, все твое! А вроде бы и не ты… Вот так встреча! Вот так удача! Никак не думал, что тебя здесь увижу.
Отец поднялся навстречу приближающемуся знакомцу и дружески распростер руки. Обнялись тепло, с легкими похлопываниями по спине, как это происходит между старинными друзьями. На лице отца запечатлелась душевная улыбка. Он умел очаровывать даже неприятеля, а что говорить о друзьях, которые в нем просто души не чаяли.
– Здравствуй, Гера, а ты сам-то здесь какими судьбами? Вот не ожидал встретить! Ты не сильно изменился. Ну может в талии прибавил малость.
– Но кто из нас сейчас не прибавил? Да ты тоже не очень изменился, только поседел малость. А это кто с тобой, не сын случайно?
– Он самый!
В голосе отца прозвучала скрытая гордость.
– Я так и подумал, на тебя похож, так что в отцовстве можешь не сомневаться. Как зовут-то пацана?
– Евгений.
– А меня Герасим Степанович, – ответил знакомый отца. – Впрочем, можешь и Герасимом звать, не обижусь. Значит, это тот самый карапуз, из-за которого ты с учений прямо на танке в Вюнсдорф приехал? – улыбка сделалась еще шире. Казалось, что его восторгу не будет конца. – Ну и дела! Вот что я хочу сказать тебе, Костя, твой батя настоящий гусар! Часто я его чудачества вспоминаю, чтобы настроение себе поднять. Ну и другим, конечно, когда о нем рассказываю… Вот скажу тебе, как на духу, сколько служу, а другого такого офицера не встречал! Если уж пьет, так ведрами, если уж ухаживает за женщинами, так запретов для него не существует! Даже каменную стену сметет, если она преградой станет! Если женщины где-то будут в компании, так они все его! Даже не знаю, чем он их берет.
– Не преувеличивай, – вяло отмахнулся батя, но по его лицу было заметно, что похвала ему пришлась по душе.
– Когда он из военного городка уехал, так мы его еще долго вспоминали. Все его проделки легендами стали! Если он что-то хотел, так обязательно своего добивался. Другого за все его шалости, так давно бы со службы выперли, а ему все с рук сходило.
– Но меня все-таки выперли, – усмехнувшись, напомнил отец, вот только глаза его оставались серьезными.
– Ты попал под сокращение, это уже совсем другая история, – сдержанно заметил Герасим Степанович. – Там не только тебя, там полковников, да генералов сокращали! Такие трагедии были, судьбы через колено ломали! Офицерам до пенсии месяц-полтора оставалось, а их все равно увольняли! Все к чертям летело! У офицеров на руках по двое, да по трое детей на руках имелось, а их отправляли без денег, без одежды! А что тут говорить о простом капитане… Таких тысячи было! Хочешь одну историю расскажу о своем бате?
Я перевел взгляд на отца, который продолжал дружески улыбаться. В минуту встречи со своим сослуживцем он стал выглядеть моложе, как будто бы окунулся в свою капитанскую залихватскую молодость.
– Он мне мало что рассказывает о том времени. Можно сказать, что вообще ничего!
– А вот послушай… Я тогда в Вюнсдорфе4 при штабе ГСВГ. И вот сижу я со своими телефонами и вдруг слышу рев тяжелого танка. Его ни с каким другим двигателем не спутаешь – гул низкий, глубокий. На всю округу грохот, лязг, скрежет металлических звеньев. Слышится, что громада какая-то накатывает! Ну не должно техники в городе быть в это время, вся она в поле, на учениях! А потом кто же еще осмелится по главной улице разъезжать на танке, где штаб расположен? Для такого поступка нужно иметь неслыханную дерзость! Тут такая вибрация началась от тяжелого двигателя, что в нашем здании даже стены затряслись. Глянул в окно, действительно, мимо главного штаба на огромной скорости “Т-10” едет! Тут маршал Захаров из своего кабинета выходить и говорит начальнику штаба генерал-лейтенанту Воронцову: “Разберись, кто там такой прыткий на тяжелом танке по военному городку разъезжает!” Тот отдает под козырек и через пару минут докладывает: “Это капитан Сухов из десятого танкового батальона”. “Значит, питомец генерал-майора Петра Ивановича Руденко? У него все там такие лихие?” А тот отвечает: “Не могу знать, товарищ маршал”. А разговор-то при мне происходит, я каждое слово слышу, – с неподдельным восторгом рассказывал бывший сослуживец отца. – Маршал тут говорит: “Оформи приказал о снижении в воинском звании капитана Сухова на одну ступень со снижением в воинской должности. Какую должность он сейчас занимает?” А Руденко отвечает: “Командир роты”. “Рано поставили! – буркнул маршал”. А тот ему в ответ: “Мне тут еще сообщили, что на следующий месяц ему присваивается очередное воинское звание по истечении срока его военной службы в предыдущем воинском звании”. “Вот даже как? – удивился маршал. – И что о нем говорят на службе?” – заинтересованно спросил маршал. Руденко за тебя заступился: “Говорят, что ни в каких провинностях не отмечен, его рота одна из лучших. Именно его рота была представлена на смотре товарищу Хрущеву. “Вот даже как, – удивленно покачал головой маршал. – И что же его так заставило дисциплину нарушить?” “Сын у него родился, – уточняет генерал. – Вот он и приехал в роддом сына посмотреть. Сказал командиру полка, что одна нога здесь, а другая там, что быстро вернется. Но тот, наверняка не думал, что Сухов на танке поедет”. “Хм, сын, значит… – задумался маршал. – Для офицера это много значит. Причина уважительная. И куда он направился, в роддом что ли?” “Так точно, товарищ маршал, в роддом!” Маршал тут и говорит: “Сделаем по другому… Оставим его в том же звании, никаких дисциплинарных взысканий вводить не станем, а вот с очередным званием повременим. Пусть с полгодика еще в капитанах походит”.…. Вот такая история была… Везучий твой батя, другого бы со службы выперли, или получил бы дисциплинарное взыскание в виде предупреждения о неполном служебном соответствии или бы в воинской должности понизили. А ему хоть бы что!
Отец добродушно улыбался:
– Тогда молодой был, считал, что вся служба впереди… Конечно же, никак не думал, что мою судьба маршал да генерал-майор будут решать. А маршал мировой мужик оказался, пожалел меня. А вот с другим генералом у меня не заладилось…
Отец не любил вспоминать о том неприятном эпизоде, но о нем мне поведала матушка. Вернувшись в Казань, батя решил продолжить службу в танковом училище. Ему, как и еще двум молодым офицерам был назначено время приема, и когда они расположились в приемной, то к ним неожиданно вышел генерал-майор Смирнов. Оба его сослуживца немедленно вскочили со своих мест, а отец, одетый “по гражданке” подниматься не стал. Генерал неодобрительно хмыкнул и произнес: “Этих двоих возьму, а вот того гордого… что сидит, нет!”
– Знаю ты о чем говоришь, – со вздохом произнес Гера, – дошел до нас слушок. Да пес с этими генералами! – махнул он рукой. – Жив-здоров и слава богу! С этим высоким начальством только нервы трепать!
– Так… Вспомнилось.
– Вот что я тебе скажу, Евгений, такого случая, что произошел с твоим батяней, чтобы на танке в роддом приехать, никогда больше не было. И уже больше не будет! Когда твой батяня уволился, так об этом случае в гарнизоне еще лет двадцать рассказывали! Дескать, был такой лихой и счастливый родитель, который на “Т-10” в роддом приехал, чтобы новорожденного сына посмотреть.
– Мне тогда позвонили из роддома и сказали, что у меня сын родился, а тут как раз командир полка со своей свитой идет. Настроение подскочило, настрой боевой. Я ему и говорю: “Сын родился, товарищ полковник. Хотелось бы на него взглянуть”. Он рукой махнул и отвечает: “Езжай!”.
– Вот только командир полка не мог знать, что ты на танке в Вюнсдорф поедешь, да еще мимо Генерального штаба!
– Если бы знал, так тогда точно бы не разрешил. Когда я подъехал к роддому, так все роженицы вместе с врачами к окнам приникли. Никогда такого грохота прежде не слышали! Думали, что опять война началась… Смотрю, Соня тоже подошла, жена моя, на втором этаже я ее увидел. Улыбается мне, довольная, – в голосе отца прозвучала грусть, о причинах которых я был прекрасно осведомлен. В нем было столько всего намешано, что разобраться в этой солянке было чертовски сложно. – У меня тут от души все отлегло. Значит, все в порядке. Я залез на башню и кричу: “Сына покажи!” А мамка твоя упрямится, мне рукой в ответ машет и кричит: “Уезжай! Нельзя сюда!” Я ей опять кричу: “Не уеду, пока ты сына мне не покажешь!” Вижу головой качнула, согласилась, потом ушла. Через несколько минут приходит и держит тебя на руках. К окошку поднесла. Вижу, что ты орешь чего-то. Наверное, был недоволен, что разбудили… Я шлемофоном помахал на прощание, в люк прыгнул и опять на полигон укатил.
– Отец, если я в Вюнсдорфе родился, почему же ты тогда у меня в свидетельстве о рождении написано Потсдам?
– Здесь совсем другая история. Все-таки Вюнсдорф, это в первую очередь штаб Группы Советских войск в Германии. А какие роддомы могут быть в штабе? – вопросительно посмотрел он на меня. Мне оставалось лишь неопределенно пожать плечами. – Там только военные! Не положено! Поэтому нам давалось право зарегистрировать ребенка в любом городе ГДР. – Немного призадумавшись, продолжил: – Надо сказать, что в то время не каждый решался зарегистрировать своих детей в Германии. Уезжали в Союз и уже там регистрировали. В пятьдесят третьем волнения в Восточном Берлине прошли, по всей Германии смута распространилась. Даже чрезвычайное положение ввели. Только в одном Берлине стояло три дивизии и шестьсот танков… В других городах не меньше было. Не могу сказать точно, сколько было погибших, но с обеих сторон человек двести полегло. Напряжение в обществе в те годы громадное было, а тут еще война недавно закончилась, люди обозленные ходили… Военнослужащие с новорожденными думали, вот сейчас мы зарегистрируем ребенка, а случится какая-нибудь катавасия, немцы узнают, что ребенок в Германии родился, тогда вся семья военного пострадает. Поэтому многие ждали возможности выехать в Союз, чтобы там зарегистрировать новорожденного. Мы дожидаться не стали, выбрали как-то свободное время, приехали в Потсдам, там километров двадцать до него будет, и зарегистрировали тебя. А то как-то неправильно получается, малыш родился, а нигде не значится, будто бы его и вовсе не существует…. Вот и вся история. Ты и сейчас служишь, Гера?
– Служу, – широко заулыбался Герасим Степанович.
– Наверное, подполковник?
– Уже полковник, на генеральской должности, сейчас в Москве проживаю.
– А в Казани тогда каким боком?
– Заехал к своим, повидаться. Я ведь тоже казанский, или ты забыл?
– Не забыл. Ты, кажется где-то на левом Булаке жил?
– Точно! Именно там, – Герасим Степанович вытащил из стакана салфетку и быстро написал на ней несколько цифр. – Это мой домашний телефон. Звони, не стесняйся! Встречу прямо на вокзале, или машину за тобой пришлю. Пойду к своим, нам уже уходить пора.
Попрощавшись, Герасим направился к столику, за которым сидела блондинка лет тридцати и сухощая брюнетка немногим постарше, а между ними расположился полноватый мужчина в возрасте. Он что-то негромко и оживленно им сказал и вся компания с интересом глянула в нашу сторону. Потом все дружно встали и стремились к выходу, последним выходил Герасим Степанович. Бросив на стол несколько купюр, он махнул отцу на прощание и напомнил:
– Не забудь, позвони!
Отец в ответ кивнул и поднял салфетку, на которой был написан номер телефона, после чего продолжал доедать истерзанный кусок мяса. Скомкав салфетку в кулак, он бросил ее на пустую тарелку.
– Ты не будешь звонить? – поинтересовался я. – Вроде неплохой мужик. Добродушный.
– Не люблю возвращаться на руины, – объявил он, пережевывая кусок мяса. – А потом какая между нами может быть сейчас дружба? Мы много лет не виделись. Оба крепко изменились. Он помнит меня бесшабашным капитаном, от которого мало что осталось. Ты заметил, он даже не поинтересовался, как сложилась моя судьба после службы? Но видно догадывается, что в ней не все так просто. Кто я сейчас? Старший инженер на заводе. Пусть помнит меня молодым и лихим! Ладно, давай оставим в покое этот пустой разговор. Ты мне лучше расскажи, как у тебя дела в университете? Когда защищаешься?
Отец меня никогда ни о чем не расспрашивал. Он вообще не интересовался ни моей работой, ни моей личной жизнью, как если бы ее не существовало вовсе, а потому его вопрос прозвучал для меня очень неожиданно. Его постановка требовала от меня какого-то развернутого ответа, но вряд ли отец понимал, насколько эта тема для меня являлась чувствительной. Я и сам не однажды задумывался о предстоящей защите. Мне не известна была ни одна защита докторской, которая бы проходила без сложностей, у каждого соискателя находилось причины, чтобы понервничать, похоже, что я попал в этот водоворот.
– Ты будешь первый, кому я сообщу об этом. Есть некоторые сложности.
– Понятно. Самое благоразумное набраться терпения, а там, глядишь, может как-то и образумится, – отказался отец от дальнейших вопросов. Не смотря на всю его разудалость, в вопросах личного пространства он был был крайне деликатен. – Видишь тех женщин за столиком у самой сцены?
Слегка повернувшись, я увидел двух женщин лет сорока пяти: одна черненькая с вытянутым лицом, другая с круглым лицом и со светлыми кудрями, спадающими на плечи. Обе одеты неброско, но стильно. Чувствовался вкус и умение носить дорогой гардероб. Перед ними на столе стояла откупоренная бутылка белого вина; блюда с мясной нарезкой, салатики в неглубоких тарелках. Было видно, что бедствовать они не привыкли. Ужинали они неспешно, запивая еду крохотными глотками вина. Взглядами никого не цепляли, полностью сосредоточившись на еде, лишь иной раз обменивались короткими репликами и любезными улыбками.
– Это твои знакомые?
– Нет. Но надеюсь, что через несколько минут я с ними познакомлюсь. Пришли в кабак, чтобы мужичков снять. Как тебе эти девушки?
– Ну как тебе сказать… Возможно, что лет через двадцать пять они будут для меня девушками, а сейчас – просто взрослые тети.
– Не капризничай как маленький! Третий сорт тоже не брак. В общем так… Давай определимся, та что справа – эта будет моя, а слева – твоя. Договорились, без обид? – весело поинтересовался отец. – Только давай без всяких этих “отцов”. Будет обращаться друг другу по имени. Мое имя ты знаешь.
– По рукам!
– Легенда такая… Мы с тобой давние приятели, пришли в ресторан, чтобы перекусить и послушать живую музыку.
Предложение было неожиданным. Во-первых, тем, что исходило оно от отца, что крепко меня смущало. Во-вторых, обе женщины были значительно старше меня и, наверняка, обременены взрослыми детьми, а может даже и внуками. Третий момент – меня совсем не устраивала женщина, сидящая слева. Впрочем, справа тоже, так себе… Даже будь они лет на двадцать моложе, то и в этом случае я вряд ли обратил бы на них внимания. Не мой типаж! Та что с кудряшками невысокого росточка, коренастая, наверняка злоупотребляет пончиками, что справа – долговязая, с неимоверно длинными руками и тонкими пальцами, очевидно, вечно сидит на диете. Не удивлюсь, если она вдруг признается, что закончила музыкальную школу по классу скрипки. Красавицей ее тоже не назовешь.
Мимо проскочила девушка лет двадцати в ярко-желтой блузке, будто бы осенний березовый листок, сорванный с дерева, по воле случая залетевший в зал ресторана. Отец невольно проводил взглядом ее ладную фигуру до самых дверей.
– Чего ты так глубоко задумался? Или может тебе понравилась вторая? Так ты так и скажи, возражать не стану.
– Договорились же, чего менять?
– Вот и отлично, – отозвался батя. В его голосе я услышал некоторое облегчение. Подозвав официанта, он сказал ему: – Принесите тем женщинам бутылку шампанского за наш счет. И спроси у них разрешения, можно ли нам подсесть за их столик?
– Сделаю, – охотно отозвался официант.
Уже через две минуты официант с бутылкой в руках стоял перед столиком, за которым сидели женщины, и негромким голосом и со слащавой улыбкой профессионального сводника разъяснял им причину своего появления. Женщины слушали его с показным равнодушием. Возникла некоторая пауза, которую можно было воспринимать как глубокое размышление, после которой черненькая едва заметно благосклонно кивнула, давая понять, что они ничего не имеют против такого соседства.
Вернувшись, официант сообщил:
– Женщины не возражают и приглашают вас за свой столик.
– Вот и отлично! – сунув официанту в ладонь вознаграждение.
– Я сейчас принесу на тот столик ваши напитки и закуски.
– Напитки я принесу сам.
Подхватив со стола бутылку водки, он со щедрой улыбкой направился к женщинам.
Меня удивляла способность отца перевоплощаться, оказывается я его совсем не знал. За последний час я увидел его в трех противоречивых ипостасях: нестрогого, но умудренного житейским опытом родителя; заводного офицера, которого выперли со службы за провинности, и вот сейчас он предстал искушенным соблазнителем и рассчитывал утопить их в своем природном обаянии. Во всяком случае, противостоять такому натиску женщинам будет крайне непросто. С его талантами он вполне бы мог дорасти до настоящего полковника!
– Ну что сидишь? Потопали! Не дело заставлять женщин дожидаться. – Разрешите к вам подсесть, девчонки? – спросил он разрешения, аккуратно отодвигая стул. – Вы такие красивые, что невозможно было пройти мимо. Ноги нас сами привели прямо к вам. – Вот это парня зовут Евгений, а меня Григорий, – легко слукавил батя.
– Валентина, – ответила вторая низковатым голосом, глянув в мою сторону с приветливой улыбкой, каковая способна пленить всякого мужчину, будь он соткан даже из кремня и железа. Красивые ровные зубы были главным ее оружием, о чем она не могла не знать.
– Антонина, – произнесла светленькая с длинными волосами.
– Что я слышу? – в восторге протянул батя. – Какое редкостное имя! Оно полностью вам подходит?
– Почему? – в глазах польщенной женщины заблестели веселые искорки.
– Потому что в переводе с греческого ваше имя переводится как “цветок”. Вы таковая и есть. Цветущая!
– Мне еще никто не говорил таких комплиментов.
– И это только начало, обещаю вам! Давайте выпьем за знакомство, – разливая женщинам шампанское в высокие фужеры, произнес батя: – Оно ведь как бывает? Сегодня вроде бы мало знакомые, а завтра можем стать ближе всякого родственника, – произнес он, заставив женщин улыбнуться, – вся жизнь на этом построена. Я то сам из Питера… В Казань по делам приехал, а у меня здесь друг поживает, – кивнул он в мою сторону, – вот не могли не отметить нашу встречу.
Хрустальный звон на какую-то секунду повис в воздухе, а потом, растворившись без остатка, уступил место бряцанью вилок.
– И как вам Санкт-Петербург? – спросила Антонина
– Лучше города нет на всем белом свете! Поверьте мне, а я повидал немало.
– Знаете, а мне часто приходиться бывать в Санкт-Петербурге.
Взяв из стаканчика салфетку, батя тотчас написал на ней несколько цифр.
– Будете в Питере, непременно мне звоните! А вообще звоните прямо с аэропорта, я вас встречу.
Поблагодарив, женщина аккуратно свернула салфетку вчетверо и как особо ценный предмет спрятала в небольшой кожаной сумочке.
– А вы знаете, что я могу заглядывать в будущее, – произнес отец, прожевав кусок ветчины.
– Правда? – восторженно произнесла черненькая. – Очень любопытно.
– Абсолютная правда! – уверенно отвечал батя. Присутствие женщин всегда действовало на него вдохновляюще. – По нашему семейному преданию моя прабабка согрешила с цыганом, поэтому у нас в роду все умеют гадать. Даже мужчины!
Не мог удержаться от широкой улыбки, которую батя воспринял, как одобрение. Ничего подобного я не слышал, и вряд ли дед одобрил бы подобное генеалогическое древо.
– Всегда хотела узнать свое будущее, а не могли бы вы мне его рассказать?
– Для этого нужна ваша правая ладонь. На ней написано буквально все, все ваше прошлое, настоящее и будущее, – заверил батя. Такой убежденности невозможно было не поверить. – Дайте мне ее пожалуйста. – Женщина охотно протянула свою узкую длиннопалую ладонь. – Боже мой, какая у вас красивая ладонь, – аккуратно расправил он пальцы. – Предоставь мне судьба такую возможность, я бы любовался вашей ладонью бесконечно! Господи, какие у вас линии…
– Что-нибудь не так? – встревоженно спросила женщина, чуть подавшись вперед, как если бы хотело углядеть возможные неприятности.
– Вам не стоит беспокоиться, говорю вам, как ясновидящий и прирожденный хиромант. У вас все в порядке. Линия жизни у вас уходит в бесконечность и впереди у вас долгие и счастливые годы. Вот эта линия сердца, она у вас ярко выражена. Что я вижу? – хитро улыбнулся батя. – Оказывается вы эгоистка в любви.
– Она такая, – мелко хихикнув, согласилась блондинка, – своего никогда не отдаст.
– Вижу утолщения у безымянного пальца… В любви в очень романтична.
– Возможно, – опустила глаза женщина.
– Буду об этом помнить…. Но вместе с тем, Антонина, вы умеете контролировать свои эмоции. О! Вижу, что вы дважды пережили душевную травму, сочувствую, – глаза женщины неожиданно потускнели, губы плотно сжались; ей было о чем погрустить. – Ваша линия жизни показывает, что вы очень эмоциональный человек. Она начинается у самого края ладони, а это говорит, что вы очень осторожны в отношениях. – Посмотрев прямо в глаза улыбнувшейся женщине, отец заверил: – Уверяю вас, мы хорошие парни и нас не следует опасаться. О, вижу что в ближайшее время вас ожидают резкие перемены в жизни, причем в лучшую сторону. А что там говорит холм Венеры? Вы не чужды к разного рода экспериментам.