- -
- 100%
- +
Никогда прежде я не видел отца таким радушным. Наверняка он был именно таким, когда завоевывал мою мать, в такого мужчину невозможно было не влюбиться – он был воплощением обаяния.
Погадав, он принялся рассказывать веселые истории, сыпал анекдотами, говорил смешные тосты и уверенно безо всякой натяжки поддерживал хорошее настроение.
Когда спиртное было выпито, вышли в прохладный холл. Запотевший от жары и раскрасневшейся от выпитого вина, вытащив из пачки “Кэмел” сигарету, отец сообщил:
– Я тут со своей перемигнулся. В общем, у нас с ней все в порядке. Сейчас заканчиваем этот душевный балаган и расходимся. Я тут пойду со своей в номер гостиницы, а ты свою проводишь. Справишься?
– Без проблем.
– Вот и славно.
Аккуратно засунул сигарету в уголок рта и, придерживая ее губами, он щелкнул перламутровой зажигалкой и осторожно поднес крохотный колеблющейся огонек к кончику сигареты. Едва синее пламя успело коснуться золотистого табака, как он глубоко вдохнул в себя воздух, заставил табак весело заискриться, а потом тотчас выдохнул темно-серый дым, слегка приподняв губы.
Даже сигареты отец курил по особенному, выполняя при этом какие-то замысловатые трюки, что не могло не завороживать. Выпустив густой клуб дыма, он вдохнул его через нос, не давая ему рассеяться, получился эффект перевернутого водопада. Затем, сделав глубокую затяжку, выдохнул два дымящихся кольца и, сложив губы в тугую трубку, пустил тугую серую струйку в расплывающиеся круги.
Курево не берег, редко докуривал до самого конца, и сейчас, сделав четыре неглубокие затяжки, швырнул окурок в металлическую пепельницу.
– А зачем ты ей свой телефон написал?
– Это не мой телефон. Это телефон “Крестов”5. У меня там приятель работает.
– Ну ты и шутник!
– Парень он холостой, словоохотливый, может что-то у них и завяжется. Ладно, пойдем! – уверенно шагнул батя в зал и, широко улыбаясь, подошел к столу. – Я вижу, что вы уже торопитесь.
– Да, нам нужно уже идти.
– Мы вас проводим, – предложил отец и, вытащив из бумажника несколько банкнот, положил их на стол, прижав вазочкой. – Вы не возражаете? А то знаете, все-таки темно, а красивым девушкам идти в такую темень в одиночестве не положено.
Блондинка, посмотрев на меня, сдержанно улыбнулась. В этот раз она показалась мне куда более интереснее.
– Ты меня проводишь? – спросила она меня с некоторой надеждой.
– Конечно, Валентина.
– Можешь называть меня просто Валя.
Из ресторана вышли вчетвером, разбившись на пары. Прощаясь, отец едва кивнул мне головой и, подхватив черненькую под руку, пошел по освещенной фонарями улице.
– Я живу на Шмидта, это не далеко.
– Мне известно, где эта улица. Вы хотите доехать на такси?
– Давайте немного пройдемте пешком. Вы никуда не торопитесь?
– Нисколько.
Некоторое время шли тихо, потом где-то в переулке установившееся безмолвствие разодрал мальчишеский ор. Прошли мимо сквера, где на открытой площадке играл духовой оркестр. Под бравурную музыку, напоминая спелый апельсин, всходила полная луна. Вечерний воздух бодрил. Женщина слегка передернула плечами.
– Давайте я вам скажу откровенно, – повернула ко мне женщина свое лицо. – Пойдемте ко мне. Сейчас у меня никого нет. Я живу с сыном, но сейчас он гостит у своего отца.
– У меня на сегодня еще есть некоторые дела, – ответил я уклончиво.
– Может все-таки перейдем на “ты”?
– Конечно.
– Не отказывайся… У меня есть водка, вино, все что пожелаешь. Или ты кому-то храните верность?
Последние слова прозвучали с некоторым вызовом.
– Дело не в вине и не в водке. Я вообще не пью, если вы успели заметить.
Неспешно шли по длинной прямой улице, слева от которой параллельно тянулась река, из которой исходила свежесть. Горизонт затянуло чернотой, приобретавший какой-то черничный привкус. Только где-то в самой середке, слегка отклеенным уголком еще оставалась блеклая красная полоска заходящего солнца. Обижать женщину не хотелось, но это уже произошло, отчего я испытывал некоторую неловкость.
– Так, значит, нет?
– Ты напиши свой адрес, я к тебе зайду.
– Ведь не зайдешь же… Ну хорошо, я тебе напишу, – вытащив из сумки бумагу и шариковую ручку, она написала на листочке две строки. – Здесь еще и телефон. Если позвонишь, будут очень рада. Я работаю директором столовой, если тебе что-то будет нужно…. Хотя о чем я говорю… Провожать не нужно, доберусь сама.
Повернувшись, Валентина быстро зашагала по пустынной улице. Некоторое время я смотрел ей вслед. Все-таки в ней что-то присутствовало, чего невозможно объяснить словами.
День растаял, словно сливочное масло на раскаленной сковороде, оставив после себя лишь неприятный осадок. Вечер тоже не задался. Имелась единственная возможность, чтобы хоть как-то его исправить. Решение было принято. К пятиэтажному зданию в самом конце улицы, представлявшее собой некий сталинский ампир с шестью колоннами перед входом, готическими шпилями на крыше и барочной лепниной на стенах, где преобладали растительные мотивы, я добрался за пятнадцать минут скорым шагом. За прошедшие пятьдесят лет каменные барельефы здания потеряли прежнюю привлекательность: где-то пообтерлись, местами пооткололись, но помпезное строение по-прежнему горделиво хранило былое величие, прекрасно осознавая свое преимущество перед пятиэтажками, построенными в хрущевскую оттепель.
Вошел в полутемный подъезд. Меня обступила мраморная прохлада. Вроде бы и не холодно, но отчего то вдруг пробирало до дрожи. Поднялся на третий этаж и остановился перед дверью. Какой-то момент я размышлял, а следует ли звонить, а потом, отринув всякие сомнения, уверенно надавил на звонок. Внутри квартиры металлическим голосом боевито заголосила канарейка, призывая хозяев подойти к двери.
Эту квартиру я прекрасно знал изнутри. Представил широкую прихожую, с расставленной в ней старомодной мебелью. Громоздкий шкаф для вещей, стоявший в самом углу, занимал значительную площадь; напротив него, покрытый скатертью из плотного материала, находился журнальный стол, придвинутый к самой стене, на котором всегда размещались какие-то газеты аккуратно сложенные в стопку. К двери шла ковровая дорожка, проходящая через широкий коридор. В эту самую минуту легким неслышным шагом по нему должна идти молодая женщина в коротком атласном халате, изящно поправляя тонкой рукой распахнувшиеся полы халата и подвязывая их тонким длинным пояском.
– Кто там? – услышал я знакомый голос.
– Прасковья, открывай, это я, – произнес негромко, но голос звонко разнесся во всех углах лестничной площадки.
Дверь приоткрылась и в проеме предстала Прасковья, по-другому Паша, идеальная модель для фотографий в советских журналах. Именно о таких женщинах говорят дородная, – видная, рослая, белолицая, румяная. Рядом с ней стоял четырехлетний мальчик и внимательно на меня смотрел.
– Проходи, – произнесла Прасковья и отступила в сторону.
Запоздало вспомнил о том, что в карманах у меня ничего нет. Следовало бы купить мальцу какую-то шоколадку.
Прошел в комнату. Мне всегда здесь было тепло, и дело тут не в комнатной температуре. Такие женщины умеют создавать уют. Вроде бы и ничего для этого специально не делают, но только от одного их присутствия исходит нежность.
– Саша, ты иди к себе, – произнесла Паша, и мальчик послушно затопал в свою комнату.
– Ты долго не приходил, – упрекнула Прасковья, умело увернувшись от моих объятий.
– Я был занят.
– Ты всегда говоришь одно и тоже – занят! А мне приходиться сидеть дома и ждать твоего звонка, когда ты, наконец, появишься? Когда-нибудь я могу не выдержать, ты придешь, а дверь тебе откроет какой-то мужчина.
– Ты напрасно сердишься, я только о тебе и думал, – слова прозвучали безо всякого лукавства. – Ну что ты сердишься, – притянул я к себе Прасковью. – Ощутил некоторое сопротивление, но ровно такое, чтобы девушка оказалась в моих руках. Под тонкой материей угадывались архитектурные рельефы ее развитого тела с возвышениями и прогибами, склонами и равнинами. Как же она была хороша!
Всегда считал, что мне нравится другой тип женщин, куда менее хрупкий и более беззащитный, такой как Ангелина, с которой у меня случился затяжной роман, а тут вдруг так нежданно прихлопнуло, что ни о чем другом просто и думать не мог. Оказывается бывает и так.
Еще год назад ничто не предвещало того, что в моей жизни могут произойти какие-то глобальные перемены. Дни проходили ровно, без каких бы то ни было эмоциональных всплесков, без большой любви. Да и на малую даже намеков не наблюдалось. Отсутствовали всякие предпосылки, чтобы как-то перекроить свою жизнь. И тут вновь в моей жизни появилась Прасковья…
С Прасковьей мы учились в одном классе, даже дома наши располагались по соседству, но общались мы не часто. По характеру тоже были разные. Ничто нас не могло связать вместе, во всяком случае, я так думал поначалу. Конечно, она не могла не обращаться на себя внимание: дерзкая, яркая, с горящими глазами и неизменной сияющей улыбкой. Она притягивала к себе парней как магнитом, рядом с ней всегда были ребята постарше и в жесткой конкуренции участвовать мне не хотелось. А потом и желания всякое отсутствовало.
А тут в десятом классе как-то все разом переменилось. Сказать, что я посмотрел на нее другими глазами, были бы неверно. Правильнее сказать: нужно было быть слепым, чтобы не замечать столь яркую внешность. Еще вчера мог болтать с Прасковьей о чем угодно, а тут вдруг как-то неожиданно онемел, будто бы язык отнялся. Оставалось только удивляться, куда пропала прежняя самоуверенность. Даже рассеянность какая-то стала проявляться, чего прежде вовсе не замечалось. Пришлось сполна расхлебывать побочные эффекты влюбленности. В башке лишь один дурман! А язык, какой-то месяц назад болтавший без умолка всякую белиберду, сделался неповоротливым, словно его залили свинцом. Как-то оно все сразу навалилось. Оставалось только разгребать.
Выбраться из этого любовного похмелья мне помогла сама Прасковья. Однажды, когда мы остались наедине в классе, она вдруг предложила:
– Сухов, а почему бы тебе не пригласишь меня в кино?
В этот же день мы отправились в кино на последний сеанс, где было совсем немного зрителей. Устроившись на последнем ряду, мы процеловались весь сеанс, а я беззастенчиво, позабыв про приличия, мял ее сдобное девичье тело, не ощущая с ее стороны хотя бы какого-то возражения. Позже я не мог даже припомнить о чем был фильм. Впрочем, его содержание меня мало занимало, потому что во время киносеанса я занимался куда более содержательными делами.
Одурманенный близостью девушки, я вышел из кинотеатра словно пьяный. Помнится, кого-то несильно задел плечом, не обращал внимание и на тех, кто случайно наступал мне на ноги. Как-то было не до того, – легкое прикосновение девушки буквально обжигало, а весенний ветерок охлаждал мое лицо пылающее жаром. Все-таки как быстро закончился фильм…
Зрители быстро схлынули, оставив нас одних под высоким тополем.
– А ты можешь найти квартиру, чтобы мы остались с тобой вдвоем? – посмотрев мне в глаза, вдруг неожиданно поинтересовалась Прасковья.
Прежде таких вопросов девушки мне не задавали, в моей жизни явно происходили сумасшедшие перемены. Самое большее на что я рассчитывал, так это проводить Прасковью до дома, поцеловать ее на прощание и счастливым удалиться домой. Я невольно застыл, соображая, что же мне, наконец, ответить. Кажется, я не был готов к столь разительным реформам. Следовало выждать затяжную минуту, чтобы осознать происходящее. Воображение лепило самые яркие образы, запечатленные на картинах Микеланджело, Тициана, Рафаэля, Боттичелли, воспевавших неземную красоту обнаженных женщин эпохи Ренессанса, вот только лица у них были не итальянских натурщиц с замысловатыми именами, а ученицы выпускного класса Прасковьи Захаровой. Родись она где-нибудь в Тоскане в начале шестнадцатого века, то могла бы соперничать с самой Маргаритой Лутти6.
Неужели это то самое, о чем я думал в последнее время? Как-то все сразу стремительно развивается.
– Смогу, только когда именно? – прохрипел я, всматриваясь в раскосые глаза девушки, внутри которых прыгали бесовские искорки.
– Что у тебя с голосом? – встревоженно спросила Прасковья. – Ты не простудился. Сейчас резкая перемена погоды.
Попытавшись улыбнуться, негромко произнес:
– Это пройдет.
– Лучше завтра. Скажем часов в шесть вечера. Давай разойдемся здесь. Не хочу, чтобы нас видели… Пусть это останется нашей тайной.
Помахав ладошкой, Прасковья быстро зашагала по направлению к своему дому. Некоторое время я смотрел вслед ее колыхающемуся платью, а потом свернул в близлежащий переулок и прошел через длинный двор. Обычный, ничего особенного. Из архитектурных излишеств лишь щедро вымазанный известкой покосившейся сортир, стоящий на самом виду. Одна прелесть, – повсюду благоухала сирень, нацепив на себя лиловый сарафан. Вдохнул в себя пряный воздух. Почувствовал, как от хмельного духа слегка закружилась голову.
В углу двора отцветала яблоня, так и не успев завязаться. Видно у нее были на то какие-то свои причины. Может обиделась на что-то, а может просто устала. Так тоже бывает.
Если кто и может помочь мне с квартирой, так только Серега, проживавший в соседнем подъезде. Приостановившись, подумал, как следует вести с ним беседу. Пожалуй, будет лучше, если не стану темнить и расскажу, все как есть. Он не любит всякие хитросплетения, и если у него будет возможность пособить, то он не откажет.
Утром я направился к Сергею. Подъездная дверь, удерживаемая сильной пружиной, поддалась неохотно, а потом, оставленная за ненадобностью, громко и протестующе хлопнула. На четвертом этаже пятиэтажного дома проживал Серега, с которым меня связывали долгие годы дружбы. Тот самый случай, когда наше крепкое товарищество не было омрачено ни осуждением, ни насмешкой, ни какими бы то ни было упреками.
На непродолжительный звонок дверь открылась сразу, как если бы Сергей дожидался моего прихода.
– Ты один? – поинтересовался я, проходя в квартиру.
– Один, – признал Сергей, слегка удивившись неожиданному вопрос. – Родители сейчас в саду. А что? Но завтра должен приехать зять с сестрой, а с ним еще и две его дочери, мои племянницы.
В какой-то момент я хотел отказаться от своей затеи, готов был развернуться и уйти под благовидным предлогом, – не станет же он завтра ради моего любовного приключения выгонять целую ораву родни. Но после минутного колебания решил выложить ему все без утайки. Сергей смотрел на меня с любопытством, осознавая, что предстоит услышать нечто такое, о чем его не просили ранее.
Как же он прав!
– Тут такое дело… – Не думал, что объяснение столь непростое занятие. – Квартира мне на завтра нужна, чтобы время провести с одной девушкой.
Лицо друга приняло глубокую озабоченность. Его глубокомысленность можно было понять: сейчас он решал одновременно несколько непростых задач. Ему не хотелось обижать друга, да и с родней как-то не с руки ссориться.
– Я ее знаю? – наконец, проговорил он.
– Знаешь. Но не проси меня говорить, кто она такая, все равно не скажу.
Пожав плечами, Сергей протянул, оставаясь в задумчивости:
– Я и не прошу. А чего не домой к себе?
– Там брат, мать…
– Кхм, а у меня, стало быть, никого нет? Ты же не на целый день с ней собираешься остаться.
– Договаривались, что с шести часов вечера.
– Давай обговорим время. Тебя три часа хватит? – Заметив мою задумчивость, добавил: – Ну хорошо, четыре! Этого вот так достаточно! – черкнул он себя по горлу большим пальцем. – С шести часов до десяти вечера. А я зятю объясню, чтобы немного попозже приезжал.
– Договорились, – облегченно выдохнул я.
– Вот тебе ключи, – протянул он два ключа, сцепленных небольшим колечком, – когда все закончится, положи их под коврик.
С Прасковьей мы повстречались на следующий день в парке. После короткого приветствия заговорил о главном:.
– Ключи я нашел, вот они, – вытащил из кармана связку.
– И кто тебе одолжил ключи?
– Серега.
– Это Ромадановский?
– Он самый.
– Надеюсь ты ему не сказал, с кем ты придешь.
– Нет.
От парка до дома прошли пешком, лишь едва перебрасывались короткими фразами; легкость в разговоре куда-то улетучилась; прекрасно осознавали, что в ближайший час должно произойти нечто такое, что свяжет нас настолько крепко, о чем, быть может, мы будем помнить всю жизнь.
– Мы уже подошли, – проговорил я осипшим голосом. – Вон тот дом, – показал я в сторону здания, угол которого был выложен красным кирпичом.
– Какая квартира? – неожиданно поинтересовалась Прасковья, посмотрев на меня.
– На четвертом этаже – сразу направо. Никого не будет, мы останемся вдвоем.
– У тебя определенно с горлом какие-то нелады, – покачала головой Прасковья. – Обещай мне, что завтра же пойдешь к врачу-отоларингологу.
– Обещаю, – проговорил окрепшим голосом.
Протестующе громко хлопнула входная дверь, не желая отрываться от косяка. Меня всегда удивляли подъезды, даже в лютую жару они оставались холодными. А в этот раз от лестниц буквально веял арктический холод, будто мы поднимались не по каменным стенам, а шли по кускам льда. Не хватало бы еще поскользнуться и грохнуться от своей нерасторопности.
– Ты чего ежишься-то, замерз что ли? – удивленно посмотрела на меня Прасковья.
Голос уверенный, сильный, она оставалась прежней, каковой я ее знал все эти годы. Ни малейшего сомнения в своих поступках.
– Тут прохладно немного.
– Есть такое, – согласилась Прасковья.
Добрались до лестничной площадки. Неожиданно противоположная дверь приоткрылась и в щель просунулось узкое морщинистое старушечье лицо, внимательно нас осмотревшее. Открыв дверь, мы без звука прошмыгнули в пустую квартиру. Заговорщицки щелкнул дверной замок, оставив нас наедине. Неловко, как это может быть только в минуты большого волнения, приобнял Прасковью. Девушка поддалась легко и, закрыв глаза, отыскала мои губы своим ртом. Некоторое время мы стояли обнявшись, и я беззастенчиво, позабыв про все запреты, ласкал и мял ее сдобное нежное девичье тело.
– Куда мы пойдем? – слегка отстранилась, глянула на меня девушка блестящими глазами.
Взяв за руку Прасковью, потянул ее в глубину комнаты, где у самой стены стоял большой раздвижной диван, укрытый толстым синим покрывалом. Вытянув руку из моей ладони, Прасковья уверенно расстегнула блузку, принялась стягивать с себя узкую юбку. Пропустить такое захватывающее зрелища было выше моих сил, – я хищно наблюдал за ее красивыми движениями, наслаждался оголяющимся телом.
– Чего ты застыл? Помоги растегнуть бюстгалтер. Или ты никогда его не расстегивал? – посмотрела на меня Прасковья пытливо. Не дождавшись ответа, сказала: – Ладно, сама расстегну, а ты штаны снимай, у тебя это лучше получится.
Более красивого зрелища трудно было представить. Без платья ее фигура выглядела еще точенее, еще рельефнее; природа в избытке наградила ее всем тем, что должно присутствовать у женщины, возможно, даже обделив при этом какую-то другую. Безо всякого стеснения Прасковья снимала с себя последние остатки полупрозрачной одежды, добавляя себе еще большую привлекательность, подставляя под мой жадный взор свое обнаженное красивое тело.
– Чего ты так оробел. На тебя это не похоже, – с улыбкой произнесла Прасковья, сделав небольшой шаг в мою сторону; тонкие прохладные ладони обхватили мои руки, остужая пламя, полыхавшее в глубине моей грудной клетки. – Иди сюда, – потянула она меня к дивану.
Соприкосновение обнаженных тел обожгло. Вот так все просто! Произошедшеее между нами я представлял прежде как-то иначе. Смотрел на красивое улыбающееся девичье лицо, чувствовал ее длинные прохладные бедра. Сжав в объятиях плечи девушки, я жадно упивался зрелищем. Прасковья прикрыла глаза, ее губы слегка приоткрылись для поцелуя, показав ровную цепочку жемчужных зубов, потом она слегка выгнулась и глубоко вздохнула. Впившись в ее уста ртом, я опасался задушить ее поцелуем. Ощущал как подо мной, словно требуя освобождение, забилось ее сильное тело. Потом Прасковья вдруг протяжно простонала и расслабилась.
Откинувшись в сторону, я посмотрел на Прасковью. Теперь ее тело не казалось мне прохладным. Наоборот, от него исходило возбуждающее тепло. У нее были удлиненные мускулистые бедра с прозрачной кожей, через которые просматривались синеватые вены, напоминавшие разветвленную речную систему. Не удержавшись, я притронулся к бедрам пальцами, ощутил упругость ее мышц.
Требовалось осознать произошедшее. И всего того, что произошло между нами. Прозвеневший звонок вывел меня из оцепенения.
– Кто еще это может быть? – обеспокоенно спросила Прасковья, приподнявшись, а потом закуталась в простыню, словно в рубище любви. – Ты же сказала, что никого не будет.
– Никто и не должен появиться. С Серегой я договорился. Возможно, что соседи позвонили. Или почтальон.
Прасковья неодобрительно покачала головой.
– Вот что значит, с пацаном договариваться, даже встречу не может организовать как следует, – торопливо принялась она натягивать на себя одежду. – Еще не хватало, чтобы меня здесь кто-то увидел.
Праздник закончился столь же неожиданно, как и начался. Накинув на плечи рубашку, я подошел к двери и глянул в глазок. Снаружи стоял мужчина лет сорока, глянув на часы, он вновь надавил на звонок, а потом, что-то бормоча себе под нос, спустился по ступеням.
Вернувшись, я увидел, что Прасковья уже оделась и прихорашивалась перед зеркалом: поправляла прическу, слегка подводила бледно-розовой помадой губы. Выглядела весьма целомудренно, даже недоступно, теперь ее ничто не связывало с той девушкой, каковую я жадно и с восхищением лицезрел каких-то несколько минут назад. Теперь я знаю о ней все и этот образ навсегда запечатлится в моей памяти. Невольно улыбнувшись пришедшим мыслям, принялся натягивать брюки. О недавней близости напоминало лишь смятое покрывало, съехавшее со спинки дивана и примятая подушка.
– Ты у меня всю помаду съел, – обиженно произнесла Паша, – а помада дорогая… И кто же там был?
– Кажется, зять Сергея наведывался, но он должен был позже подойти.
Дружно поправили съехавшее покрывало: Паша взбила примятую подушку, теперь ничто не напоминало о произошедшем, как если бы случившееся было плодом моего воображения.
– Ты куда будешь поступать? – неожиданно поинтересовалась Прасковья, присев на диван. Расположился рядом, слегка соприкоснувшись. Невольно задержал взгляд на ее круглых коленках, на бедрах, спрятавшиеся под юбкой.
– В университет, на геологический факультет. Хотел палеонтологом стать.
– Динозавров что ли изучать?
– Мне как-то ближе мамонтовая фауна.
– А почему не в Литературный институт. Помню в пятом классе ты написал сочинение, что хочешь стать писателем. Мы тогда все удивлялись. Не раздумал?
– Нет, не раздумал. Только для того, чтобы стать писателем совсем не обязательно поступать в Литературный институт. Разве Чехов учился в Литературном институте? По образованию он врач. А Лев Толстой артиллерийский офицер. Поэтому правильнее будет получить какое-то другое образование. Поездить по Советскому Союза, посмотреть какие люди живут в дальних краях, пообщаться с ними, посмотреть насколько люди могут быть разными…А ты куда направишься?
– В медучилище, – пожала она плечами.
– А почему не в медицинский. Уверен, что ты поступила бы. Ты же почти отличничница.
– Больно долго там учиться, а мне хочется побыстрее. В медучилище отучусь и сразу пойду работать.
– Из тебя получится прехорошенькая медсестра. Уверен, многие пациенту будут в тебя влюблены, – улыбка получилась широкой.
– Разумеется, у меня много достоинств.
Прасковья порывисто встала с дивана. Неохотно, понимая, что счастье ускользает и нет возможности хоть как-то задержать его, поднялся и я. Почему хорошее так быстро заканчивается?
– Когда мы встретимся в следующий раз?
Повернувшись ко мне, Прасковья некоторое время смотрела мне прямо в глаза и, отыскав то, что хотела увидеть, произнесла с долей сочувствия:
– Мы, будем с тобой, конечно встречаться, ведь рядом живем. Но этого между нами не будет никогда. Ты только не обижайся…. Я замуж выхожу.
– Очень неожиданно… Ты никогда не говорила, что у тебя кто-то есть.
Воздух в комнате как-то уплотнился, стало мало кислорода. К горлу подступила тошнотворная безысходность. Комната, которая поначалу мне показалась очень уютной, теперь вдруг стало некомфортной.
– Просто случая не было, – равнодушно произнесла Прасковья, – поэтому и не сказала.
– Я его знаю?
– Это Ваня Быков… Что-то ты как-то нахмурился. Ну что с тобой? Давай я тебя обниму, не переживай, ты найдешь еще свою девушку, которая тебя будет очень любить. Ты будешь сидеть за письменным столом, писать свои романы, а она будет приносить тебе кофе, – обхватила она меня за шею.