Самая страшная книга 2026

На фальшивом папе был всегдашний его костюмчик, только на сей раз – впервые за все время! – выглаженный. А еще, Павлик глазам своим не верил, дядь Гера был в кои-то веки побрит. Ни следа всегдашней его щетины!

Ничего не понимая, Павлик сначала испытал облегчение, когда дядь Гера отпустил Мамину ладонь, но тут же снова впал в ступор. Потому что теперь отчим положил руку Маме на плечо и посторонился, разворачивая ее в сторону сына.

На пороге стоял усатый пожилой мужчина в форме. Вид у мужчины, несмотря на ранний час, был утомленный. Даже усы его как-то совсем обессиленно повисли. На Павлика участковый даже не взглянул.

– Так что же, получается, отрицаете?

– Да с чего б мне себя оговаривать-то, гражданин начальник? – Дядь Гера улыбался. Но не так, как обычно, сверкая фиксами, а с закрытым ртом, одними губами. А еще, совсем уж удивительное дело, из речи дядь Геры пропали все его «эксперантос». – Живем мы тихо и мирно, никого не трогаем. А что соседи жалуются, ну так, сам понимаешь, на то они и соседи… Нас вот залили на днях вообще. Весь день вчера порядки наводили. Правда, милая?

И тут у Павлика перед глазами помутилось, а ноги едва не прогнулись в коленях. Потому что Мама… Мама… Она…

Она сказала участковому:

– Правда.

– Да ты сам глянь, гражданин начальник!

Дядь Гера махнул в сторону кухни.

А Павлик вспомнил, как Мама всю ночь там полы скребла и посудой грязной гремела. Это что ж значит, порядок наводила перед приходом полиции?.. Но зачем, почему?!

– То есть вы девочку Куликовых не видели, по лицу не били…

«Это же он про Каринку спрашивает!» – догадался Павлик.

Дядь Гера опять растянул губы:

– Вот те крест, начальник, цельный день с семьей провел, никого не видал!

Усталые усы мотнулись к Маме:

– Подтверждаете?

Та кивнула.

– И мобильный телефон у нее, значит, тоже не отнимали?

– Да на что он мне сдался-то? Милая…

Мама снова кивнула! Тут Павлик уже не выдержал.

– Врешь! – завопил сквозь слезы. – Все врешь! Мама, зачем ты врешь?!

Из-под усов раздался тяжелый вздох:

– Вот оно как, значит. Гражданочка, объяснитесь…

Мама моргнула раз, другой. Поджала губы, отвела взгляд – Павлик только сейчас заметил, какие у нее порозовевшие белки стали, и что под глазами набухло. И то, как крепко и глубоко вцепились пальцы-крючья дядь Геры в Мамино плечо, он тоже заметил.

Посерев лицом, она слабо улыбнулась:

– Сын просто с девочкой этой соседской дружит…

– Так точно, гражданин начальник! – подхватил дядь Гера с воодушевлением. – Любовь там у них, на почве кисок. Девка за кошаками приблудными ухаживает, а наш парень, вишь, за ней. Чиста рыцарь, и все такое.

Сейчас его смех был похож на шакалье хихиканье, совсем как у того молодого компрачикоса – такой же, как сказала бы Карина, «по-до-бо-страст-ный».

– Слушай, начальник… – Дядь Гера отлепился от Мамы и шагнул к участковому, как бы ненароком выдавливая того из прихожей. – Дружище, ну что мы, ей-богу, с утра пораньше тут… Давай-ка спокойно один на один вопрос порешаем, без баб и детей. Милая, – это он уже к Маме обратился, – ты посиди пока с пацаном. Позавтракайте, что ли… А я скоро.

Последнее было сказано им обоим. Уже другим тоном, со значением сказано, и голос у него опять поменялся – стал тихим и злым, уже не как у молодого, а как у того, второго компрачикоса, со звездами на плечах.

Мама утащила Павлика в спальню. Тот все повторял, утирая слезы: «Врешь… Зачем врешь… Ведь не так, не так все было…» – и она, усадив сына на край кровати, сама упала на колени. Тоже заплакала, только тихо, сдерживая рвущиеся из горла рыдания. Зашептала горячо, вперемежку с всхлипами:

– Молчи, ты только молчи! Не говори никому ничего, не надо… Кто же знал…

– Да что случилось-то?! – закричал Павлик, но Мама тут же накрыла ему ладонью рот.

Оглянулась в сторону прихожки, замерла. Даже всхлипывать прекратила. Только тут Павлик понял, насколько же она перепугана. Удостоверившись, что никто их не слышит, продолжила шепотом:

– Надо молчать, Павлик. Надо молчать обо всем. Потому что иначе Герман сделает тебе больно, очень больно. Кивни, если понимаешь!

Павлик кивнул, и Мама убрала ладонь, одними губами повторив: «Только тихо!»

Он зашептал ей в ответ:

– Ну и пускай. Пускай делает. Я потерплю! Нельзя же так, мам!..

– Можно, маль-чико. – В комнату зашел дядь Гера.

Привалился к дверному косяку. Все еще бритый и «гладкий» внешне, но такой же «мятый» внутри, как и раньше, – эта «мятость» сквозила в каждом ленивом движении, во взгляде, в голосе. Дядь Гера ошпарил обоих прежней фиксатой ухмылкой. Поманил Павлика:

– Топай сюда. Разговорчик имеется.

Мама вскочила на ноги, взвыла: «Герман, не надо!», бросилась к отчиму. А дядь Гера в долю секунды отклеился от двери и, махнув древоподобной ножищей, ударил Маму в живот. Та согнулась пополам и медленно, с глухим стоном завалилась на пол. Павлик кинулся к ней, однако его накрыла тяжелая цепкая лапа – лапа монстра из тех фильмов, что мальчик тайком от Мамы смотрел по телику. Потом он встречал таких чудищ в ночных кошмарах, но никогда, никогда и представить себе не мог, что увидит одно из них наяву!..

Лапа сдавила тонкую шею, превращая крики в сиплый писк.

– Прогуляемся, чико?

– Герман, пожалуйста…

– Заткнись, путамадре.

Он, все еще удерживая полузадушенного Павлика за горло, небрежно вильнул ногой и прочесал подошвой кроссовки по лицу Мамы. Голова ее качнулась, стукнула затылком по свежепомытому полу. Из носа пошла кровь.

– Буэно, – удовлетворенно кивнул дядь Гера. – Пошли, чико, потрем за дела наши грешные, дела семейные… А ты, пута, – это он уже снова обращался к привалившейся к стене Маме, – утрись и сиди здесь, не рыпайся. Нос с хаты сунешь наружу – носа лишу. Позво́нишь кому – мобилу в очко засуну, куда ты так любишь. Только не тебе засуну. Компренде?

Мама что-то бессвязно простонала в ответ.

– Вот и ладушки, мучачка. Вот и буэно… Пойдем, маль-чико, – подмигнул Павлику Мятый Человек. Чудище из кошмаров, монстр из-под кровати. Самый опасный из всех компрачикосов.

Дядь Гера выволок мальчика на лестницу, протащил за шкирку на восьмой этаж. Остановился возле пустующего кошачьего «лагеря». Легким пинком отфутболил блюдце в угол за мусоропроводом. Ослабив хватку, пихнул Павлика туда же. Распахнул окно. Достал из кармана брюк спички и пачку – само собой мятую, какую ж еще! – щелчком пальца выбил сигарету, зажег. Глубоко затянулся и выпустил дымную струю из ноздрей.

– Значит так, чико. Объясняю один раз, популярно. А ты вникай и запоминай, потому что второго раза не будет. Компренде?

Дядь Гера опять щелкнул пальцами, и горящая сигарета пулей стрельнула в сторону забившегося за трубу Павлика.

– Вижу, что компренде.

Мятый Человек продолжал:

– Думаете, дядь Гера плохой? Так и есть. Мучо, мучо плохой! Но вы, может, думаете, что дядь Гера и с головой не дружит. А это не так. Я, знаешь ли, пока сидел, книжки всякие читал. Гумилева там, учебники… Ну, что было, то и читал, хули делать. Вот, языки изучать даже начал: си, буэно и прочую срань… Культура, блядь! – Он усмехнулся, глядя в окно, и солнечный блик тускло сверкнул на одной из коронок. – Так что дядь Гера не дурак, чико. И мне, веришь, нет, на самом деле в хер не впились ни ты, ни мамашка твоя, на передок слабая. Путамадре!.. Мне только зиму у вас перекантоваться, а потом – разбег, каждый по своим делам и делишкам. Ну или, может, сами куда съедете, если буфетчицу-минетчицу твою уломаю на размен… А я ее точно уломаю. Компренде?

Павлик робко кивнул из своего укрытия.

– Дядь Гера проблем не ищет, чико, – сказал Мятый Человек вкрадчиво. – Дядь Гера проблемы решает.

«И другим создает, всем вокруг», – добавил про себя Павлик, но вслух произнести не решился.

– Так вот, для понимания, чико. Если мне создашь проблемы ты – пострадает твоя мамашка. Если же она сама чего мутить станет – плохо будет тебе…

Павлик, пользуясь моментом, пополз вокруг трубы, надеясь выбраться по другую сторону мусоропровода. Чтобы, улучив еще какую возможность, бежать наверх, в квартиру. Запереться там, схватить телефон, звонить в полицию, в МЧС, спасателям, чтобы приехали и спасли всех – его, Маму, Карину…

«Каринка!»

Выглянув из-за угла, Павлик увидел соседку – она подсматривала за происходящим из коридора перед своей квартирой. Как давно Каринка там прячется? Как много видела и слышала? Понимает ли, с каким чудовищем они столкнулись?..

Что-то ему подсказывало, что понимает.

Почему же тогда торчит тут, под самым носом у монстра, а не скрылась в безопасности, за новыми-то замками?..

Их взгляды встретились, и Павлик узнал ответ на свой немой вопрос. Из-за него она здесь сейчас стоит. За него, за друга своего мелкого, переживает. И Рыжик, сидящий у Каринки на руках, наверное, тоже волнуется…

И вдруг она закричала:

– Стой!..

Но было поздно. Пальцы-когти схватили Павлика за волосы, потянули из-за трубы назад и наверх.

– А теперь давай-ка закрепим науку, – прохрипел дядь Гера страшным голосом, швыряя Павлика на пол. Оскалился по-звериному, глядя на Карину. – Раз уж все в сборе… Сюда ползи, пута малолетняя. Быстро, я сказал!

– Не надо, Карин…

– Надо, чико, надо, – сказал Мятый Человек и наступил Павлику на спину.

У того разом весь воздух из легких вышел, глаза брызнули слезами на пыльную плитку, к которой дядь Гера придавил Павлика всем весом.

– Греби сюда, пута. А не то маль-чико станет совсем бо-бо.

Казалось, нога дядь Геры сейчас продавит его насквозь, провалится прямо через тело, кроша позвоночник и ребра до тех пор, пока подошвой грязной кроссовки не упрется в пол. У Павлика даже голову поднять не получалось, настолько сильными были давление и боль. Перед глазами устроили хоровод звездочки, и в этом хороводе он с трудом сумел разглядеть красные Каринкины сапожки – девочка шла к монстру.

А тот, возвышаясь над Павликом живым истуканом, буквально втаптывая того в бетон, бормотал что-то совсем уж странное и непонятное:

– Гумилев, пута! Это был, мать его, поэт, романтик… И еще шпион.

«Отпусти меня, отпусти, ну пожалуйста, как больно-то, а-а-а…»

– А я не шпион. Но тоже сидел. И тоже романтик! Я, вашу мать, кон-кис-та́-дор, в панцире железном!.. И сейчас, пута, я отучу вас стучать на конкиста́доров… На колени, сука. На колени, сказал!

Сквозь боль в спине, сквозь туман в глазах Павлик скорее ощутил, чем увидел какое-то движение рядом. На лицо ему пала тень, послышался шорох ткани.

Мятый Человек «в панцире железном» убрал тяжеленную свою ногу. Павлик смог вдохнуть немного воздуха, пусть и вперемешку с пылью. Мельтешащих звездочек стало чуть меньше. Мальчик откатился в сторону, с трудом присел на полу, поднял голову – и ахнул от ужаса.

Карина стояла перед дядь Герой на коленях, как тот и требовал. Плечи и голова девочки были опущены, лицо она уводила в сторону, прятала от Павлика. А дядь Гера, положив одну руку ей на затылок, другой возился с пуговицами на брюках. Глаза его маслянисто блестели, губы кривились в блаженной улыбке – совсем как в тот раз, на кухне, когда Павлик застал его и других компрачикосов за посиделками со шприцем.

– Закончим, что в тот раз, в лифте, не успели… – Мятый Человек выудил из расстегнутой ширинки нечто, на вид тоже весьма и весьма мятое. Мятое, грязное и большое. – Давай, бери… – возбужденно пыхтело чудовище, то и дело срываясь на глухой рык. – Возьми его… Хавай, сучка…

Раздалось шипение. Рыжик!

Котенок, которого Карина все это время прятала на груди, храбро кинулся на защиту хозяйки. Яркой оранжевой молнией сверкнул в воздухе и впился дядь Гере прямо в пах, всеми когтями и клыками сразу.

Мятый Человек заревел от боли и ярости. С воплем отшатнулся, ударился спиной о подоконник, задел локтем оконную раму – там даже стекло треснуло.

– Ах ты ж тварь! Сука гребаная! Блядина!

Кажется, весь его бесконечный запас словечек-«эксперантос» в один миг куда-то испарился.

Карина, улучив момент, вскочила и помогла встать на ноги Павлику. Они замерли на площадке перед лифтами, с восторгом и ужасом наблюдая за неравной схваткой. Рыжик, их пушистое маленькое солнце, превратился в комок отчаянной смелости и буквально вгрызался громадному мужчине в самое уязвимое место. Мелькали лапы, летели в воздух алые капли – кот рвал кожу и плоть.

Но исход битвы был предрешен заранее. Мятый Человек был слишком большим и сильным. А Рыжик, несмотря на всю свою кошачью храбрость, оставался всего лишь котенком. И пусть ему удалось за счет внезапности атаки поколебать «железный панцирь» и заставить противника отступить, запаниковать, дядь Гера быстро пришел в себя.

С усилием отодрав воинственно шипящего Рыжика от брюк, дядь Гера утер свободной рукой взмокшее от пота лицо, перепачкав лоб красным. Другой рукой перехватил бешено изворачивающегося котенка за шерсть на загривке, поднял перед собой. Черные глаза безумно сверкали, но Павлику померещилась во взгляде, которым монстр окинул кота, тень чего-то, отдаленно смахивающего на уважение:

– Вот же сучонок…

Затем Мятый Человек перевел взгляд на ребят. Забрызганное кровью лицо скривилось в мстительной гримасе:

– Скажите «адьос» своему гато, щенки.

– Пусти! – Заверещав, Карина сама, как кошка, вцепилась в руку дядь Геры.

А Павлик из последних сил прыгнул в ноги чудовищу.

Но Мятый Человек лишь повел плечом легонечко и одним этим движением отбросил Карину на пару метров. Пихнул лениво, будто нехотя, коленом – и в кровь расшиб мальчику нос.

– Запомни-ка это, маль-чико. Запомни получше.

Шагнул к окну и швырнул слабо пискнувшего Рыжика наружу.

На мгновение, на какую-то микроскопическую долю секунды, когда ярко-оранжевый шарик застыл в воздухе, словно повиснув в гамаке из солнечных лучей, Павлику, все еще в полуобмороке, почудилось, что у их с Кариной маленького защитника и правда выросли крылья, как у настоящего ангела. Ведь котики же ангелы, посланные нам свыше, чтобы присматривать, да?..

В тот краткий миг, растянувшийся едва ли не до бесконечности, Павлик даже успел представить, как Рыжик, пару раз взмахнув этими своими новыми чудесными крыльями, воспаряет над пропастью восьмого этажа. И летит, летит в далекую синюю высь, над двором их многоэтажки и дальше, над крышами других домов, над парковкой возле «Пятерочки» и над самой «Пятерочкой», над золотисто поблескивающими кронами осеннего парка. Летит, устремляясь к старшему, великому своему собрату.

Маленькое солнышко – к большому и яркому Солнцу.

…Они нашли его у бордюра. Возле оградки, отделяющей детскую площадку от пятачка подъезда. На сером асфальте темнела цепочка влажных пятен – несколько метров Рыжик прополз на переломанных лапках, капая кровью из разбитой головы и рта.

Павлик рухнул рядом с котенком. Ободрал коленку и порвал штанину, но даже не заметил. Погладил Рыжика по спине – та была мягкой, мнущейся, как пластилин, и мокрой. К шерсти прилипла асфальтовая крошка, а окрас стал темнее из-за пыли и крови.

– Поднимайся, Рыжик… Поднимись, ну же… Ты же кот, у тебя девять жизней, давай… – умолял, заливаясь слезами, Павлик. Сбоку присела на корточки Карина, положила руку на плечо. Павлик содрогнулся. Его трясло. – Поднимайся, Рыж…

Но у того не осталось сил даже просто дышать. Еле-еле повернув маленькую круглую голову, котенок в последний раз взглянул на своих юных друзей все еще зелеными, но уже тускнеющими глазами.

Еле слышно мяукнул, будто прощаясь, и умер.

Хоронили Рыжика тем же вечером, в парке за «Пятерочкой». В рюкзаке Карины – том, что с черепом. Она специально принесла его из дома, а еще взяла с собой совок.

Пока Павлик ковырял в газоне на углу парка ямку для Рыжика, Карина объясняла:

– Взрослые нам не помогут. Боятся. За нас боятся, поэтому ничего и не сделают. Ни мой батя-рохля, ни наши с тобой мамы.

Павлик молчал. Только еще яростнее тыкал совком подмерзшую землю, понимая, что подруга права. Да и как с ней поспоришь – она же большая, сама уже почти взрослая. Не то что он – мелкий, мелкий, жалкий, бессильный! Карина смелее его и смелее всех других, вместе взятых.

А еще она ведьма…

Юная ведьма говорила:

– Сделаем все сами. Проведем ритуал.

Павлик остановился, посмотрел на Карину с робкой надеждой. Та покачала головой удрученно:

– Нет, Павлик, не получится. Рыжика оживить нам с тобой не под силу…

– Ну и зачем тогда твои ритуалы?!

– Чтобы карать.

Могила была готова. Неглубокая, конечно. Но много ли надо, лишь бы рюкзак-гробик поместился. Карина вытряхнула в траву содержимое: коробку из-под обуви, пластиковую бутылку. Ножик для резки бумаги, пластырь. Старый блокнот, обгрызенный карандаш. Медальон на цепочке, похожий на те татуировки, которые Павлик видел на плечах у старшего из компрачикосов, – в форме звезды. Только Каринина звезда была с какими-то непонятными фигуристыми значками на конце каждого из лучей и обведена кругом.

В коробку к останкам Павлик положил игрушку с перышками и бубенцами. Может, подумал, где-то там, на кошачьих Небесах, Рыжик еще немножко с ней поиграет. Протянул руку и на прощание почесал маленькое и все еще мягкое ушко, погладил холодную бледно-розовую подушечку на пятке, сжал пальцами коротенький хвостик.

Прикрыл глаза, в которых больше не осталось невыплаканных слез. Запоздалым тихим эхом еле слышно повторил вслед за Кариной:

– Карать.

Коробку сунули в рюкзак, а рюкзак уместили на дно могилки. Встали рядом, с двух сторон. Скорбно склонили головы.

Павлик попытался вспомнить какую-нибудь молитву – вроде как полагается… Однако на ум ничего ни шло. Мама водила его пару раз в церковь, но там было так скучно, что приходилось бороться со сном. Никого и ничего Павлик в церкви не запомнил, кроме нарядного бородатого дядьки с толстым крестом и некрасивых плоских портретов в позолоченных рамах.

– Дай мне руку, пожалуйста, – шепнула Карина.

Павлик подчинился. Вздрогнул, когда холодное лезвие коснулось раскрытой ладони и на коже выступили темные капли. Но руку не отвел. Встретился взглядом с подругой и снова кивнул:

– Карать!

Никого из взрослых посвящать в план не стали – те их уже подвели однажды, да и в ритуалы, уверенно сказала Карина, взрослые не верят.

«Не верят, зато боятся. За нас боятся», – повторил за ней Павлик, у которого перед глазами еще стояли картины с тихо воющей, истекающей кровью из разбитого носа Мамой – и с ней же, кивающей в ответ на вопросы участкового.

Без посторонней помощи пришлось терпеливо выжидать подходящего момента, благо каникулы длились две недели и время в запасе у ребят имелось.

Тревогу вызывал дядь Гера. Не выльется ли его безумие еще во что-нибудь ужасное?.. Не пострадает ли от железных кулаков чудища-конкиста́дора еще чья-нибудь невинная душа?..

Но Мятый Человек вел себя как ни в чем не бывало. Будто бы ничего и не произошло! Ни словом, ни взглядом не напоминал о жестокой расправе над Рыжиком. Да и вообще, казалось, перестал обращать на Павлика с Мамой внимание. Теперь они снова спали вместе в ее спальне, дядь Гера же перебрался на диван в зале. Там он храпел ночами, смотрел телик или же бездумно ковырялся в отобранном у Мамы телефоне. А днем заседал на кухне, лишь изредка высовывая нос на улицу, чтобы сходить за очередной порцией портвейна и водки.

Павлик ждал.

Пластмассовый пузырек с кровью – его, Карины и Рыжика – хранился у него в потайном месте, под кроватью. По утрам, когда Мама уходила на работу, Павлик поднимался и проверял, все ли на месте. Заодно смотрел, не спит ли еще дядь Гера. Тот, как правило, уже бодрствовал, что и мешало воплотить задуманное в жизнь.

Но в один из дней, уже ближе к обеду, Павлик, забежав по малой нужде в туалет, заметил на обратном пути, что дядь Гера отключился прямо на кухне.

На столе снова валялись шприц и гнутая ложка. Мятый Человек был совсем уж «всмятку». Наполовину сполз со стула. Пиджак задран, согнутая в локте рука безвольно повисла… Рядом по скатерти змеились резиновые хвосты жгута. Веки дядь Геры были прикрыты.

Тогда Павлик на цыпочках прокрался обратно в спальню за бутылочкой с кровавым зельем. Вылил все в кружку с «текилой» на кухонном столе, после чего выбежал из квартиры и поспешил на восьмой этаж – доложить, что дело пошло. Говоря словечками родителей Каринки, то ли все еще разводящихся, то ли нет, «процесс запущен». Компенсация скоро будет.

Он, Павлик, тоже кое-чему подружку научил, когда рассказал ей все, что знал о дядь Гере, – включая и то, о чем когда-то говорить боялся. Так что это был план не одной лишь Карины, это был их общий план. И теперь он пришел в действие.

Выждав около часа, ребята поднялись в квартиру Павлика. Он первый сунул за дверь нос: убедиться, что отчим спит, и проверить, выпил ли тот свой коктейль с заговоренной кровью. Карина уверяла, что должен был.

«Он же торчок, – сказала она. – После прихода точно пить-жрать захочет».

В ответ на вопрос, откуда ей это известно, призналась, что когда-то за ней ухаживал парень из старших классов, любитель «травки». Со слов этого парня – после того как покуришь, всегда очень хочется пить и «на хавчик пробивает». Ну а раз такой эффект даже от банального «косячка» случается, то уж от той пакости, что по вене пускают, тем более.

Павлик, немного обидевшись, спросил Карину, зачем же она со всякими наркошами встречалась. На что та с улыбкой ответила, что просто еще с ним, Павликом, тогда не была так хорошо знакома. И чмокнула его в щеку.

Осторожно пробравшись на кухню, ребята удостоверились, что «текилы» в кружке больше нет.

– Отлично! – громко сказала Карина. И смело, что есть мочи, пнула дядь Геру по голени. – Нахлебался, не разбудишь!

Тот и правда никак не отреагировал ни на этот пинок, ни на следующий. И даже когда Павлик, собравшись с духом, щипнул дядь Геру за щеку, отчим только всхрапнул чуть громче.

– Время! – Карина подобрала со стола кнопочный телефон, когда-то принадлежавший Маме Павлика. Посмотрела на экран. – Звонил кому-то, урод… Ладно, давай поспешим. Помогай мне, не стой столбом, Павлик!

Вдвоем они подвинули второй стул и не без труда водрузили на него сначала одну, потом вторую ножищу спящего дядь Геры. Спустили с бесчувственного тела брюки, а после и трусы – драные грязные «семейники» с засохшими желтыми пятнами спереди.

Прервались, чтобы перевести дух. Взгляд Павлика словно магнитом притягивала к себе вьющаяся у отчима между ног поросль – там, среди волосатой черноты, болтались перевитый толстыми венами отросток и сморщенный мешок яиц. Пакость, пусть сейчас и маленькая, а не как тогда, у лифтов. Павлик не представлял, как к такому можно прикоснуться. Но Карина, будто прочитав его мысли, успокоила:

– Не парься, сама все сделаю.

И достала из кармана моток лески.

Самым сложным оказалось преодолеть расстояние от дверей квартиры до лифта. Дядь Гера весил тонну, не меньше, и ребята даже вдвоем, кряхтя и пыжась изо всех сил, с трудом волокли великана. Несколько раз пришлось делать передышки – Карина во время первых таких пауз от души пинала бесчувственное тело, но потом прекратила тратить энергию даже на это.

Наконец они очутились возле лифта.

– Давай, – кивнула Карина на кнопку вызова. А сама взяла свободный конец лески, отошла к мусоропроводу и несколько раз обвила им трубу. Для верности еще завязала двойным узлом.

Створки раскрылись. Павлик глянул в окно: уже начинало смеркаться. Значит, надо поспешать, пока взрослые еще на работах пропадают.

Минут пятнадцать, не меньше, ребята потратили на то, чтобы перетащить тело дядь Геры через порог кабины. В конце концов снаружи осталась торчать только одна ступня в кроссовке – дверные створки периодически сдавливали ее с двух сторон, пытаясь закрыться, и разъезжались обратно.

– Фух! – Павлик утер вспотевший лоб. – Кажись, все…

В нерешительности они застыли перед кабиной.

– Кто нажмет, я или ты?

Карина тяжко вздохнула:

– Давай я. А ты ногу пропихни… На счет «три», понял?

Павлик мялся до последнего. Ему вдруг пришло в голову, что задуманная ими расправа – это все-таки слишком. Чересчур. Не станет ли он, Павлик, таким же чудовищем, как дядь Гера, поступив с ним так жестоко? А что, если отчим не выживет? Не сделает ли это их убийцами?..

– Раз… – начала отсчет Карина.

Показалось, что и она словно тянет время, не в силах заставить себя сделать последний шаг.

Павлик пытался собраться с духом. Он старался думать о Рыжике. Вспоминал, как тускнел, становясь холодным и прозрачным, будто стекло, взгляд блестящих зеленых глаз, как остывало обмякшее, изломанное тельце котенка. Пытался найти где-то в глубине себя и выудить на поверхность злость и жажду мести, которые помогли бы справиться с охватившими его страхом и неуверенностью.