ПРОТОКОЛ «ОМЕГА»

Голос Елены был напряжённым, как натянутая струна.

– Говори, Артём! Что ты видишь?

Он попытался. Но слова были слишком грубым инструментом.

– Трещина… поёт… – прохрипел он.

Боль. Словно в мозг вогнали раскалённый гвоздь. Система защищалась от несанкционированного доступа.

Изображение схлопнулось.

Он очнулся от запаха нашатырного спирта. Керем стоял над ним с бледным, как полотно, лицом. В его глазах больше не было скепсиса. Его заменил первобытный, животный ужас человека, который всю жизнь верил в уравнения, а теперь увидел, как законы физики совершают самоубийство прямо на его глазах. Его мир, состоявший из протоколов и инструкций, только что был взломан и отформатирован.

Елена смотрела на распечатку с прибора. Её глаза лихорадочно блестели.

– Оно работает, – прошептала она. – Твоя нейронная активность полностью синхронизировалась с флуктуациями в секторе Гамма-3. Ты не просто видишь. Ты резонируешь с ним. Ты стал частью машины.

Артём провёл рукой по лицу. Пальцы стали липкими и тёмными. Густая, медленная капля крови упала на бетонный пол.

Чек за просмотр.

– Это… это нормально? – выдавил из себя Керем.

– Это плата, – холодно ответила Елена, протягивая Артёму салфетку. – Реальность взимает высокую плату за несанкционированный доступ к исходному коду.

Пока его руки машинально предлагали помощь, разум Керема бился в агонии. Его научное мировоззрение было не просто взломано – оно было инфицировано. Он увидел глюк в матрице. И теперь он не мог его «развидеть». Ужас смешивался с извращённым, тёмным любопытством. Он должен был понять. Это стало навязчивой идеей.

Погружение в бездну состоялось. Артём понял две вещи. Первая: Елена была права, он действительно мог «читать» реактор. Вторая, и самая страшная: реактор читал его в ответ. И ему нравилось то, что он видел. Он чувствовал его голодный, нечеловеческий интерес. Словно древнее божество, запертое в машине, наконец-то нашло себе пророка.

Глава 7. Чёрный песок «Анатолии»

Системный отчёт: Внимание, обнаружен несанкционированный рост аномального объекта. Тип: Karma_Capacitor_v7. Статус: Активный. Протокол безопасности: Не найден.

Последствия тайного теста с Еленой въелись в нейроны Артёма, как кислота. Он чувствовал себя старым жёстким диском, с которого попытались считать повреждённый сектор – гул в голове не стихал, а перед глазами то и дело вспыхивали остаточные изображения чёрного солнца.

На следующий день его, как вещь, доставили на плановое «сканирование». Локация – технический отсек у второго контура охлаждения. Ирония судьбы, оскалившаяся ржавыми трубами: именно здесь он вчера «видел» самое плотное скопление аномальной энергии.

Штайнер разворачивал свою мобильную лабораторию. Керем, бледный и молчаливый после вчерашнего, помогал ему, стараясь не встречаться с Артёмом взглядом. Ужас ещё не переварился, не превратился в научный факт. Он застрял в горле молодого техника колючим комком.

– Гринев, начинайте, – бросил один из «кураторов», похожий на шкаф с антресолью.

Артём закрыл глаза. Ему не нужно было напрягаться. Поле само нашло его. Оно тянулось к нему, как хищник к запаху крови. Густое, маслянистое, вибрирующее на частоте чистого распада.

– Оно здесь, – проговорил Артём, открывая глаза и указывая на стену. – Сильнее, чем вчера. Оно… растёт.

Штайнер недоверчиво хмыкнул, но подошёл с датчиком. И замер.

– Donnerwetter… – пробормотал он. – Керем, сверь с архивом. Сканирование этого сектора, недельной давности.

Керем, дрожащими пальцами стуча по клавиатуре планшета, вывел на экран графики. Его глаза расширились.

– Герр Штайнер… Неделю назад здесь был… фон. Обычный фон. А сейчас… – он показал экран инженеру. – Нейтринные всплески, гравитационные аномалии… Показания выросли на три порядка. Они нелинейны. Это… это экспоненциальный рост. Похоже на эхо-сигнал от того инцидента в России, о котором писали в закрытых сводках… тот "разлом" в Чите.

– Оно растёт, – повторил Артём глухо. Он чувствовал это, как раковую опухоль в собственном теле.

Штайнер отдал приказ. Рабочие, матерясь, вскрыли стальные панели.

За ними была тьма. Не пустота, а субстанция. Чёрный, маслянистый песок, от которого тянуло ледяным дыханием могилы. Он не лежал мёртвым грузом. Он слабо, едва заметно пульсировал, словно дышал в унисон с гулом реактора. В свете фонарей в его глубине вспыхивали и гасли мириады синеватых искр.

– Невероятно, – выдохнул Штайнер, его научное любопытство боролось с инстинктивным страхом. – Это… сигнатура «Гамма-7». Но это не композит. Он… материализовался здесь из ничего. Это нарушает закон сохранения массы! Черниговский предупреждал… он называл его не веществом, а сгустком информации. Архивом отжившей кармы.

«Кураторы» молча снимали происходящее на камеры. Их лица были непроницаемы. Это была уже не аномалия. Это был результат.

Артём шагнул вперёд, игнорируя окрик. Он протянул руку.

В тот момент, когда его пальцы оказались в нескольких сантиметрах от чёрной массы, песок ответил. Он вздыбился, как шерсть на загривке зверя. Синеватые искры вспыхнули ярче, сложившись на мгновение в узор, до боли знакомый Артёму.

Спираль.

Мандала.

Его шрам.

Волна видений ударила с силой товарного поезда.

Бурятия. Доржо бросает в костёр зёрна. «Это прах предыдущих циклов, Артём».

Чита. Ольга показывает снимок УЗИ. Спираль ДНК их сына.

Здесь. Сейчас. Чёрный песок складывается в его лицо. Искажённое. Нечеловеческое. Скалящееся.

Он – это песок. Песок – это он.

Артём отшатнулся, зажимая рот рукой. Его вырвало. Чёрной, маслянистой жидкостью. Не переваренная пища. Отторгнутая карма, ставшая физиологией.

Керем вскрикнул и отскочил. Штайнер застыл с пинцетом в руке, его лицо стало пепельным. Даже «кураторы» отступили на шаг.

– Он… он и есть катализатор, – прошептал Штайнер, глядя не на песок, а на Артёма. Он сделал длинную, тяжёлую паузу, словно пытаясь сформулировать немыслимое. – Этот материал не просто реагирует на него. Он использует его. Он реплицируется через него. Господи… Гринев… вы для него как… питательная среда.

Артём услышал эти слова, и по его спине пробежал ледяной, почти физический озноб, будто невидимый песок под кожей шевельнулся, отзываясь на своё имя.

Керем, преодолев первобытный ужас, подбежал к Артёму с бутылкой воды. Навязчивая идея, зародившаяся во время первого теста, теперь кристаллизовалась в холодное, твёрдое решение. Он видел это. Он видел цифры. Он должен был сохранить эти данные. Не для кого-то. Для себя. Позже, когда суматоха уляжется, он подключит свой личный накопитель к диагностическому порту. Он должен был понять. Или сойти с ума, пытаясь. Третьего не дано. Такие данные не должны исчезнуть в «откорректированных» отчётах.

Артём вытер губы. Он чувствовал себя опустошённым, вывернутым наизнанку. Внутри, там, где раньше была просто боль, теперь поселился холод. Он понял. Это не было эхом древней кармы. Это была его собственная карма, материализовавшаяся здесь, усиленная реактором в миллионы раз. Песок из Бурятии был зёрнышком. Реактор – теплицей. А он, его боль, его вина, его проклятый дар – удобрением.

И эта тварь росла. Она питалась им. И она хотела большего.

Глава 8. Алый Шарф в Коде

Сканирование.

Слово из технического регламента. Стерильное. Чистое.

Ложь.

Для Артёма это было не сканирование. Это было ритуальное вскрытие. Каждый раз его подключали к машине, и машина вскрывала его. Выворачивала нейроны наизнанку, прощупывала скальпелем синапсов его память, его страх, его вину. Она искала в нём резонанс. И находила.

Его вели по гудящим кишкам станции. Бетонные стены потели от скрытого жара. Флуоресцентные лампы на потолке гудели свою монотонную мантру безнадёжности. Воздух был густым, как застывший жир в раковине, пропитанный озоном, машинным маслом и невысказанным ужасом. Люди Крутова шли рядом – два одинаковых экзоскелета из дешёвых костюмов и служебного долга. Ходячие системные файлы с функцией «охранять».

Елена протолкнула этот тест через Штайнера. Артём понял это по едва заметному кивку инженера, который тайно симпатизировал ей. Официальная цель: «картирование остаточных полей в секторе Гамма-4». Неофициальная: Елена хотела посмотреть, что будет, если ткнуть его, как оголённый провод, в самую плотную концентрацию чёрного песка. Посмотреть, какой баг в системе это вызовет.

Его поставили у стены. Той самой. Грубый, монолитный бетон, который казался последней переборкой в тонущей подводной лодке реальности.

Щелчок зажимов. Холодный гель на висках.

Системный запрос принят.

Идёт подключение к ядру.

Боль пришла не сразу. Сначала мир моргнул. Отключился на долю секунды, а когда включился снова, разрешение экрана упало, цвета выцвели, а звук превратился в низкочастотный гул помех.

Реальность давала сбой.

Он провалился в код.

Бетон стал полупрозрачным. Стальные балки – призрачными линиями векторной графики. Гудящее сердце реактора обнажилось – не машина, а чёрная дыра, запертая в клетке из законов физики, которые она медленно пожирала. И вокруг неё, как сажа сгоревшего мира, клубился чёрный песок.

А потом он увидел цвет.

Один-единственный цвет в этом монохромном аду.

Алый.

Цвет артериальной крови на сером бетоне. Цвет критической ошибки в системном логе.

Она стояла там, внутри гудящей матрицы, как фантомный отпечаток на повреждённом носителе. Лида. Его сестра. Не воспоминание. Не галлюцинация. Её призрак был слишком реален. Восьмилетняя девочка в ситцевом платье. И алый шарф на шее – зловещий маркер, отметка, ведущая к тому дню, когда его мир сломался окончательно.

Она смотрела на него. Без упрёка. Без любви. С тихой, протокольной констатацией системного сбоя.

Критический сбой по имени Лида загрузился успешно.

Артём забыл, как дышать. Кровь стучала в висках ритмом битой дискеты. Он хотел закричать, но голосовые связки не отвечали на запросы. Он был просто наблюдателем. Отладочной консолью.

Лида медленно, с выверенной плавностью анимации, подняла руку. Прозрачный детский палец указал на стену. На тот самый грубый, потный бетон, который отделял его от смерти.

Сначала он ничего не увидел.

А потом его дар, его проклятие, переключилось в режим отладки. Он прозрел.

Там, куда она указывала, по бетону змеилась трещина. Тонкая, как царапина на экране старого монитора. Невидимая для обычных приборов. Но она была там. И она была живой.

Трещина изгибалась.

Она закручивалась в спираль.

Воспоминание-шрам, выжженный на его запястье. Его личный серийный номер в бухгалтерии этого ада. Сигнатура первородного бага. Она была здесь. Впечатанная в саркофаг ядерного бога.

Это не было совпадением. Это была архитектура. Весь его страх, вся его боль, смерть его сестры – всё это было не трагедией. Это было частью технического задания.

– Лида, – вырвалось из его горла сухим, царапающим хрипом.

Имя. Ключевое слово, активировавшее скрипт удаления.

Её образ замерцал, пошёл помехами. Алый шарф на мгновение вспыхнул, как перегревшийся пиксель, а потом её фигура распалась на миллионы частиц цифрового пепла и растворилась в гуле реактора.

Он остался один. На коленях. Из носа текла густая, тёплая кровь. Чек, который ему выписала реальность за несанкционированный доступ к исходному коду.

– Гринев! Что с вами?! – голос Штайнера донёсся как из-под воды.

Он поднял голову. Лица. Размытые пятна. «Кураторы», Штайнер. Смотрят. Оценивают. Составляют отчёт о сбое оборудования. Оборудование – это он.

Сказать им? Что он видел призрак-воспоминание, указывающий на трещину в пространстве-времени? Что его шрам – это чертёж дефекта в конструкции Вселенной?

Нет. Нужно перевести баг-репорт на их язык. На язык бетона и стали.

– Там… структурная аномалия, – выдавил он, вытирая кровь тыльной стороной ладони. На языке снова проступил вкус бензина. Привет из детства. – Нарушение целостности матрицы. Очень… тонкое. Но оно там.

Он махнул рукой в пустоту, где только что растворился самый дорогой ему человек.

Штайнер нахмурился, но отдал приказ техникам. Ультразвуковой дефектоскоп. Простукивание. Вся бесполезная магия их аналогового мира.

Артём знал, что они ничего не найдут. Эта трещина была не в их слое реальности.

Он медленно поднялся на ноги, чувствуя, как по его венам растекается ледяное спокойствие принятого диагноза. Он больше не был человеком. Он был сенсором. Инструментом для обнаружения трещин в плохо написанном мире.

Алый шарф его сестры больше не был воспоминанием. Он стал иконкой ошибки на его внутреннем дисплее. Кровавой закладкой, ведущей в бездну.

И он только что её открыл.

Глава 9. Повреждённый Архив

Видение Лиды было не галлюцинацией. Оно было системным файлом, который самовольно скопировался ему на сетчатку. Теперь он видел эту трещину-спираль всегда. Она накладывалась поверх реальности, как водяной знак на краденом софте. Он видел её на бетонных стенах, на лицах охранников, на поверхности своего дешёвого кофе. Мир был помечен этим багом. Его багом.

Он был уверен, что Елена – администратор с повышенными правами доступа. Она знала о трещине. Её одержимость отцом была не просто дочерней любовью. Это была попытка взломать систему, которая его убила. Артём должен был получить её пароль. Союз с ней был единственной альтернативой форматированию, которое готовил ему Крутов.

Она нашла его в технической библиотеке. Мёртвое место, пахнущее пылью и распадом целлюлозы.

– Ты выглядишь так, будто прочитал пользовательское соглашение, – сказала она. Её голос – сухой щелчок реле.

– Я увидел исходный код, – ответил он.

Она повела его в заброшенное крыло. В нераспределённую память станции, где Крутов не запускал свои антивирусы. На двери висела табличка, как эпитафия: «Проф. Черниговский В.А. Кабинет исследований особых материалов».

– Отец оставил бэкдоры, – прошептала Елена, взламывая замок комбинацией старого ключа и современного эмулятора.

Кабинет был капсулой времени. Архив, в котором процесс распада остановился. Схемы на стенах – как древние мандалы. Воздух был пропитан озоном и ещё чем-то. Привкусом старой катастрофы на языке.

– Крутов считает это мистикой, – Елена перебирала папки, её пальцы скользили по обложкам, как по коже мертвеца. – Он забрал официальные отчёты. Но логи, черновые гипотезы, отчёты об ошибках… они здесь.

Артём не слушал. Его дар, его внутренний сканер, орал о критической уязвимости. Она исходила от стола. От нижнего, запертого ящика. Он фонил старой болью, как перегревающийся процессор.

Пока Елена была поглощена своими схемами, он подошёл к столу. Нажал скрытую кнопку. Ящик открылся с тихим, предсмертным вздохом.

Внутри – дневник. Кожаный переплёт, твёрдый, как надгробная плита.

Он открыл его. Формулы. Расчёты. И шифр. Витиеватый, безумный код, который мог понять только его создатель. Но на полях – карандашные пометки. Дешифровка. Рука Елены.

Он читал вырванные из шифра слова, и они складывались в баг-репорт о последнем дне профессора Черниговского:

…давление_кураторы…

…требование_упростить_ускорить…

…угрозы_прямые…

…‘несчастный_случай’_как_решение…

…подстроено…

…исполнитель: K_root_ov…

Сердце Артёма выдало серию системных ошибок и перезагрузилось с бешеной скоростью. Это был не просто дневник. Это была предсмертная записка. Протокол собственного убийства.

Он поднял глаза.

Елена стояла и смотрела на него. Её лицо – непроницаемая маска. Она видела дневник в его руках. Видела его лицо, на котором проступил текст из файла system32.dll/horror.

– Что это? – её голос был тихим. Слишком тихим. Таким тихим бывает гул перед взрывом.

Он молча протянул ей дневник.

Она взяла его. Её губы сжались в линию толщиной в один пиксель. Маска треснула. На долю секунды сквозь неё проступила чудовищная боль, как артефакт на повреждённом изображении.

– Мой отец не просто погиб, – сказала она. Голос, обычно откалиброванный до идеальной бесстрастности, дал сбой. Дрогнул. – Его стёрли. Как ненужный файл.

Она отвернулась, пытаясь скрыть лицо. Артём увидел, как по её щеке скатилась одна-единственная слеза. Она не вытерла её. Она смахнула её резким, почти яростным движением, словно стирая с лица чужеродный, унизительный баг.

– Теперь ты знаешь, – она снова повернулась. Слезы больше не было. Боль исчезла. Спряталась за файрволом из чистой ненависти. – Теперь ты – часть этого кода, Артём. И у тебя больше нет опции «отмена».

Он ничего не ответил. Слова были бесполезным, устаревшим интерфейсом. В пыльном воздухе кабинета, среди призраков мёртвых теорий, он почувствовал, как их союзу был присвоен новый статус.

Теперь это была не сделка.

Это был пакт о совместном взломе реальности.

Или о совместном самоубийстве.

Глава 10. Двойная Игра

Признание Елены было не откровением. Это была установка нового патча в его операционную систему. Revenge.exe. Теперь её одержимость отцом обрела чёткий, исполняемый файл. Но Артём чувствовал, что в фоновом режиме запущено что-то ещё. Что-то скрытое. Он начал сканировать её. Искать уязвимости в её коде.

Подозрения материализовались через несколько дней в виде звукового файла. Он проходил мимо технического узла связи и услышал её голос, просачивающийся сквозь щель в двери. Сжатый. Зашифрованный. Но его дар, его внутренний декодер, ловил обрывки.

…Протокол_Омега…активация_синхронно_с_импульсом…

…Крутов_не_должен_знать_о_резервном_канале…

…Сенсор-Прим…нестабильность…временные_издержки…

…полный_контроль_над_Мостом…

Сенсор-Прим. Это он. Временные издержки. Это его рассудок. Его жизнь.

Холодный пот, липкий, как смазка в механизме, который вот-вот заклинит, выступил у него на лбу. Это был не план мести. Это была дорожная карта переворота. И он в ней был не партнёром. Он был одноразовым ключом доступа, который сломается в замке.

Он начал анализировать её действия с параноидальной точностью антивирусной программы. И находил аномалии. Она говорила о «нейтрализации» Крутова, но её эксперименты были направлены на получение root-прав к системе «Анатолии». Она говорила, что его дар – ключ к пониманию, но использовала его, как отмычку, пытаясь вскрыть замок, не заботясь о том, что отмычка гнётся и ломается.

– Предел твоих возможностей – это предел наших возможностей, – говорила она. В её глазах горел холодный огонь процессора, решающего сверхсложную задачу. Его возражения она отбрасывала, как системные уведомления об ошибке, нажимая «игнорировать».

Развязка пришла ночью. В гулких, пустых коридорах, похожих на вычищенные сектора жёсткого диска. Он увидел её на технической парковке, в мёртвом свете одинокого фонаря. Она стояла рядом с тёмной машиной. Внутри сидел человек.

Когда тот повернул голову, Артём почувствовал, как его внутренние часы остановились. Это был один из «кураторов» Крутова. Аватар системы. Безликий, идеальный исполнитель.

Елена передала ему что-то – карту памяти. Получила взамен другую. Обмен пакетами данных. Без слов. Без эмоций. Чистый протокол.

Машина растворилась во тьме.

Артём был ошеломлён. Его процессор не мог обработать этот запрос. Мстительница, тайно обменивающаяся данными с аватаром убийцы своего отца? Это был логический парадокс. Системный сбой.

На следующий день он нашёл её в лаборатории.

– Я видел тебя вчера, – сказал он. Голос – синтезированный, без интонаций.

Она замерла. Подняла на него глаза. В них не было смущения. Только холодная оценка угрозы.

– И что с того?

– Ты встречалась с его программой-убийцей.

– Иногда, чтобы взломать систему, нужно притвориться её частью, – ответила она. Объяснение было слишком гладким. Идеально скомпилированный код лжи. Его внутренний декодер взвыл от перегрузки, и во рту появился отчётливый привкус ржавых монет и старого предательства.

– А «Протокол Омега»? «Временные издержки»? Это тоже часть дезинформации?

На её лице не дрогнул ни один мускул.

– Ты становишься параноиком, Артём. Слишком много слушаешь белый шум. Сосредоточься на своей функции. Мне нужно твоё доверие, а не твои баг-репорты.

Он вышел от неё с ощущением, что его только что откатили к заводским настройкам. Он был один. Абсолютно один в этой игре с правами администратора. Крутов видел в нём инструмент. Елена… видела в нём инструмент для взлома другого инструмента.

Предчувствие предательства было не эмоцией. Это был системный алерт, мигающий красным в углу его сознания. Он увяз в этой сети, и каждый узел был пропитан ложью. Он был и пауком, и мухой одновременно.

Алый шарф Лиды снова замерцал на периферии зрения. Не укор. Не зов. Просто иконка ошибки, напоминающая, что вся эта система изначально была сломана. И он был её главной несовместимостью.

Он вернулся в свою комнату-пенал. Четыре стены из серого бетона. Кровать, прикрученная к полу. Единственное окно, забранное решёткой, выходило на такой же серый бетонный двор. Идеальная камера сенсорной депривации, созданная для того, чтобы сломать человека, свести его к набору базовых функций.

Паранойя, холодная и липкая, как пот умирающего, оплетала его. Елена лжёт. Крутов лжёт. Гул станции лжёт. Сам воздух, который он вдыхал, казался пропитанным ложью. Его дар, новый «детектор правды», превратился в инструмент пытки. Он больше не мог просто слушать. Он слышал диссонанс. Он чувствовал фальшь. Мир превратился в симфонию помех.

Он сел на край койки и закрыл глаза. Не чтобы уснуть. Чтобы вспомнить. Он заставил себя отключиться от гула, от мигающих в сознании баг-репортов, от привкуса ржавчины во рту. Ему нужен был один-единственный чистый файл. Один байт правды в этом океане повреждённых данных. Он искал не образ. Он искал ощущение.

Максим. Маленькая, тёплая ладошка в его руке. Запах его волос после купания. Дешёвый детский шампунь с ароматом зелёного яблока. На несколько мгновений файловая система его разума, забитая corrupted_data, выдала один-единственный целый сектор. Несжатый, аналоговый. Он вцепился в это воспоминание, как в спасательный трос, пока системные уведомления о сбое не пошли лавиной, заливая этот хрупкий островок кода ошибкой 0x0000001F.

На несколько секунд гул станции отступил. Паранойя ослабила хватку. Внутри него, в самом центре цифрового ада, возник крошечный, хрупкий островок тишины. Он просто сидел, вдыхая призрак яблочного шампуня, и на эти несколько мгновений он был не «Сенсором-Прим», не инструментом и не проклятым пророком. Он был отцом. Просто отцом, который вспоминал своего сына.

Потом тишина схлопнулась. Гул вернулся, ещё более оглушительный. Но что-то изменилось. Теперь он знал, за какой именно файл он здесь сражается. Не за абстрактное «спасение», а за право своего сына просто пахнуть яблоками.

И эта мысль была страшнее любого видения.