Сибирский кокон
- -
- 100%
- +
В учительской работающей школы Дмитрий Соколов, молодой учитель химии, разбирал старые семейные бумаги. Среди них была фотография его деда-инженера, работавшего на проекте «Метеор».
– Всегда говорил, что строил будущее, – горько усмехнулся Дмитрий. – А в итоге оставил нам только руины.
Его размышления прервал далекий гул пожарной сирены. Он подошел к окну и увидел багровое зарево, поднимающееся над промзоной.
Склад СТО, пристроенный к основному кирпичному зданию, вспыхнул, как порох. Это была старая, просмоленная деревянная постройка, забитая ветошью, старыми покрышками и бочками с отработкой – идеальная мишень. Дым швырнул бутылку с зажигательной смесью. Пламя, лизнув лужу разлитого бензина, мгновенно добралось до старой бочки с отработкой. В следующую секунду она разорвалась изнутри с глухим, рвущим уши грохотом, разметав во все стороны куски раскаленного металла.
Иван, стоявший слишком близко, почувствовал резкий, режущий удар по плечу – один из осколков прочертил по касательной, оставив глубокую, рваную рану. Он сдавленно выругался, прижимая руку к плечу, и скрылся в темноте переулков.
– Сволочи! – Николай, с лицом, искаженным яростью, выскочил из гаража. Он не думал об опасности. Он схватил огнетушитель, бросился к огню, но не на сам склад – тот уже было не спасти, – а на стену цеха, поливая пеной стык между горящим деревом и кирпичной кладкой. Он пытался отсечь пламя от основного здания, где стояло оборудование – всё, что у него было.
Когда примчались пожарные, картина была ясна: деревянный склад догорал дотла, превращаясь в груду дымящихся углей, но основной, кирпичный цех СТО удалось отстоять. Огонь лишь закоптил стену и выбил несколько окон, но не прорвался внутрь.
Когда пожарные проливали руины склада водой,, Геннадий «Геракл», разгребая багром обугленные доски, наткнулся на него. Оплавленный кусок металла, который вылетел из развалившихся ящиков «Лесхозкомбината», покрылся странным перламутровым блеском.
– Черт-те что… – пробормотал он, поднимая обломок. – Огонь его, конечно, погнул… но там, где обычная сталь уже превратилась бы в лужу, эта тварь лишь слегка изменила цвет.
Когда пожар потух, когда Геракл протянул Виктору Огневу кусок сплава.
– Смотри: плавится, а внутри узоры… как микросхемы.
Виктор набрал номер на потрёпанном телефоне, который он держал для связи со своим старым армейским товарищем, имевшим когда-то отношение к геологическим проектам в Сибири:
– Семеныч, это Огнев… Помнишь, ты рассказывал про странные находки в пятьдесят третьем, в зоне двенадцать-К? Кажется, у нас тут что-то похожее… Да, с ящиков, на которых была маркировка «Лесхозкомбинат №47» …
Через час, когда пожарные уехали, оставив после себя запах гари и мокрого пепла, Николай вошел в свой уцелевший цех. Воздух был пропитан дымом, на полу блестели лужи от пожарных шлангов, но станки стояли на своих местах, целые и невредимые. Он подошел к старому смотровому люку в полу, который вел в небольшой бетонный погреб для хранения масел. Крышка люка была раскалена, но выдержала. С трудом открыв ее, он посветил фонарем вниз. Бункер не пострадал ни от огня, ни от воды. Именно там, в углу… он и увидел его. Тяжелый армейский ящик. На его боку трафаретом была нанесена скучная, казенная надпись: «Собственность Лесхозкомбината №47. Имущество инв. № 312».
– Чёрт… – прошептал он. – Я ж про него и забыл совсем. Прапорщик говорил, там списанные запчасти для вездехода. Даже не заглядывал.
Он помнил, что пытался его вскрыть много лет назад, но замки были не просто закрыты, а намертво запаяны, а по периметру крышки шли свинцовые пломбы с незнакомым ему гербом. Такой ящик не вскроешь без приказа или автогена. Но сейчас, от адского жара, пайка лопнула, а пломбы оплавились, наконец открыв доступ к содержимому. Когда он вскрыл его ломом, внутри оказались не старые фильтры и поршни, а несколько оплавленных металлических обломков, аккуратно завернутых в промасленную бумагу. А под ними – тонкая свинцовая папка, запечатанная сургучом, с выдавленной на ней надписью: «Проект МЕТЕОР-47. Сов. секретно».
Николай отшатнулся, как от гадюки. "Метеор-47". Слухи об этой чертовщине ходили в их части по углам, шепотом, и всегда заканчивались приказом "забыть". Он вспомнил прапорщика, оставившего ящик. Тот сгинул через год при "странных обстоятельствах"… "Значит, не просто так сгинул", – пронеслось в голове у Николая. – "Значит, он не барахло мне подбросил. Он подбросил мне на хранение смерть". И тут же понял гениальную в своей простоте хитрость: спрятать самое секретное в ящик с самой скучной и неприметной гражданской маркировкой. Лучшего камуфляжа и не придумаешь.
На другом берегу Колымажки, у своего погасшего костра, Аня смотрела на багровое зарево, поднимавшееся над русской частью города.
– Что это? – спросил Санька, протирая сонные глаза.
– Волки, – холодно ответила Аня, и ее рука сжалась на рукояти ножа. – Они разожгли свой костер. Значит, скоро придут и к нашему.
Она посмотрела на Тускара, старого охотника. Он молча кивнул и бесшумно растворился в ночной тайге, отправившись на разведку. Война переходила на новый уровень.
Геракл и Лёха сидят на крыльце пожарной части. Между ними – бутылка самогона «первач» и две жестяные кружки. За спиной – разобранная пожарная машина с проржавевшим баком.
Лёха вертит в руках оплавленный фрагмент сплава. Геракл курит самокрутку, глядя на звёзды.
Лёха показывает сплав:
– Геракл… Ты же в Чернобыле был. Это… такое же?
Геракл хрипло смеётся:
– В Чернобыле фонтан светился голубым. Красиво, как в сказке. А на третий день у ребят волосы выпали клочьями, кожа слезала, как пергамент. – Он тяжело вздохнул, и его взгляд стал отсутствующим. – Но там враг был невидимый. Ты его не чувствовал, пока он тебя не сожрал изнутри. А эта дрянь… – он тыкает в сплав, – она другая. Она неправильная.
Он вертит обломок в мозолистых пальцах.
– Я до армии на комбинате вкалывал, у доменной печи. Десять лет. Видел, как сталь рекой течет, как вода. А эта хрень… – он щелкает по металлу ногтем, звук получается глухой, неживой, – огонь ее, конечно, погнул и оплавил по краям, но там, где обычная сталь уже превратилась бы в лужу, эта тварь лишь слегка изменила цвет. Она сопротивлялась жару, как живая. И посмотри на излом – структура не зернистая, как у стали, а какая-то… слоистая, как панцирь жука. А внутри, видишь? Едва заметный узор, как будто металл застывал, закручиваясь в микроскопические спирали. И цвет… видишь? Он меняется от серого к фиолетовому в зависимости от угла. Я не знаю, что это за дрянь, но сделана она не здесь. Не нашими.
Лёха опускает глаза:
– Я б свалил отсюда… Да Катя… Она верит, что всё наладится. Говорит, надо бороться, помогать людям. Она… она сильная, Геракл. Не то что я.
Геракл наливает самогон:
– Сильная, говоришь? Таких, как она, жизнь ломает рано. Или делает из них сталь. Ты, Лёха, если за нее держишься, то держись крепко. Такие женщины – они как якоря в этом дерьме… или как спасательные круги. Главное – самому камнем на дно не пойти.
Глава 6: Шёпот из прошлого
Утро после пожара выдалось серым и промозглым. В учительской работающей школы пахло сырой штукатуркой и дешевым чаем. Дмитрий Соколов сидел один за расшатанным столом, перебирая стопку пожелтевших семейных фотографий, которые принес из дома. Он делал это в последнее время часто, словно пытаясь найти в выцветших лицах предков ответ на вопрос, как их мир великих строек и светлого будущего превратился в этот пепел.
На одном из снимков его дед, молодой инженер с горящими глазами, стоял на фоне какого-то котлована. Проект «Метеор». Дед всегда говорил об этой работе с гордостью и необъяснимой тоской.
Дверь скрипнула, и в учительскую вошла Елена Матвеевна. Она выглядела обеспокоенной.
– Дмитрий, я хотела с вами поговорить, – начала она тихо, прикрыв за собой дверь. – Вы же знаете Аню из моего кружка? Вчера вечером я видела странную сцену из окна. Она и… Иван, представляете, выскользнули из-за старого корпуса. А незадолго до этого туда подъезжал милицейский «бобик».
Слухи в Колымажске были редким и ценным товаром, и распространялись они не быстро, а по проверенным каналам. Это был не слух. Это было наблюдение. Сам факт того, что Аня и Иван были вместе и не поубивали друг друга, был аномалией, которая зацепила взгляд учительницы.
– Говорят, они там что-то искали, – продолжила она шепотом. – Вы ведь увлекаетесь историей города… Что на самом деле было в старом корпусе? В подвалах?
Упоминание заброшенной школы, где когда-то располагался пункт «Метеора», и странная активность там заставили сердце Дмитрия биться чаще. Он не успел ответить, как в учительскую вошел директор, Аркадий Степанович. Старый фронтовик, прямой, как ствол винтовки, он обвел их строгим взглядом.
– Соколов, – его голос был сухим, как порох. – Вчерашний пожар на СТО – это плохой знак. Город трещит по швам. Мне нужны планы эвакуации здания. Все схемы, инструкции ГО. Они должны быть в архиве. Ты у нас молодой, глазастый. Найди.
Дмитрий кивнул, чувствуя, как судьба сама дает ему в руки ключ. Поручение директора было идеальным предлогом.
Школьный архив встретил его ледяной тишиной и запахом забвения. Он работал методично. Сначала нашел то, что просил директор – потрепанную красную папку с выцветшей надписью «План эвакуации при ЧС». Но он не остановился. Слова Елены Матвеевны не давали ему покоя. Движимый внезапным наитием, он начал перебирать стеллажи с инвентарными описями за 50-е годы, вспоминая предсмертный бред деда о сестре Лиде и ее дневнике, где она «нарисовала правду».
И его поиски увенчались успехом. В толстой канцелярской папке с надписью «Списание инвентаря. 1955-57 гг.» он нащупал что-то твердое. Между скучными страницами был вложен небольшой, потертый дневник в коленкоровой обложке. На титульном листе аккуратным ученическим почерком было выведено: «Лида Соколова, 1955 год». Его двоюродная бабушка.
Сердце Дмитрия замерло. Он присел на пыльный ящик и осторожно открыл дневник. Большинство записей были девичьими, наивными, но перелистнув на последние страницы, он замер. Почерк здесь стал торопливым, испуганным, а строчки стихов – совсем другими.
«Над тайгой спираль огня,
Где-то там кричала рысь.
Папа шепчет: «То фигня!»
Но глаза глядели ввысь.
Синий гость упал в болото,
Плакал он холодной льдинкой.
А потом пришел к нам кто-то,
С очень страшной, злой ухмылкой».
Дмитрий перевернул страницу. На последнем листе был неумелый, но полный жутких деталей рисунок карандашом. Синий, похожий на сигару, объект с иллюминаторами висел над верхушками кедров. А внизу стояли маленькие, угловатые фигурки в военной форме. Подпись гласила: «Папа сказал никому не показывать. 1953».
– Так это правда… – прошептал Дмитрий в гулкой тишине. Он вспомнил все: и странную коллекцию оплавленных камней со спиральными узорами, которые дед хранил в ящике с инструментами до самой смерти.
Позже, в пустой учительской, он снова нашел Елену Матвеевну.
– Вы были правы, – его голос дрожал от волнения. – Они действительно что-то искали. И, кажется, я знаю, что именно. Посмотрите.
Он положил перед ней раскрытый дневник. Елена Матвеевна, вглядевшись в рисунок, тихо ахнула.
– Спирали… Синий гость… – прошептала она. – Легенды о «Синем Олене», что упал с неба. Я думала, это фольклор.
– Это не фольклор, – твердо сказал Дмитрий. – Моя семья была свидетелем. И они молчали всю жизнь. Этот страх… он передался мне вместе с этими бумагами. Я должен поговорить с Аней. Теперь я уверен – ее народ знает об этом гораздо больше, чем написано в любых секретных отчетах. Наши семейные тайны как-то связаны.
Елена Матвеевна положила свою ладонь поверх его руки, лежавшей на дневнике.
– Будьте осторожны, Дмитрий, – тихо сказала она. – Некоторые тайны не любят, когда их тревожат. Особенно в нашем городе. Они умеют защищаться.
Глава 7: Река двух миров
К вечеру, когда солнце начало клониться к горизонту, окрашивая небо в холодные, багровые тона, русский берег реки Колымажка был усыпан осколками бутылок и обрывками газет. На разбитой лавке криво висела табличка «Здесь был Вася». Эвенкийский берег дышал тишиной: ленточки на ветвях кедров шелестели на ветру, а каменный алтарь с медвежьим черепом напоминал, что здесь всё ещё говорят с духами.
Иван брел вдоль берега. Каждый шаг был пыткой. Голова кружилась от потери крови, а раненое плечо горело огнем. Он несколько раз спотыкался, падая на колени, и поднимался только на чистой, звериной злости. Просить помощи у своих – значит, признать поражение перед Серым. Идти в больницу – значит, попасть в лапы ментам. Река была последним местом, где его слабость никто не увидит. Он споткнулся о ржавую цепь, перегораживающую вход на старый мост, и едва не упал. Кровь сочилась сквозь пальцы, оставляя на мерзлой земле темные, почти черные пятна.
Аня, собиравшая у кромки подтаявшего льда последние уцелевшие коренья валерианы, услышала его хриплое, сдавленное дыхание. Она не обернулась, но ее пальцы, сжимавшие пучок трав, на мгновение замерли.
– Духи реки рады – волк пришёл умирать, – сказала она, ее голос был ровным и холодным, как речная вода.
Иван прислонился к облупившимся перилам, используя их, чтобы просто стоять на ногах.
– Скажи спасибо… что не дал сжечь твой чум, – выдохнул он. Каждое слово было вырвано сквозь пелену боли, его язвительность была последней броней, которая у него осталась.
Не говоря ни слова, Аня подошла. Она разорвала рукав своей старой парки, с силой прижала чистую ткань к ране, останавливая кровь. Иван впился зубами в собственный рукав…
Только когда кровотечение немного ослабло, она осторожно осмотрела повреждение. Это был не глубокий прокол, а длинный, зазубренный порез от острого края осколка, который прочертил по плечу, прежде чем вылететь. Рана была грязной – в ней виднелись частицы сажи, земли и обгоревшей ткани.
– Грязь. Будет гнить, – тихо и деловито констатировала она. – Нужно чистить. Терпи.
Иван зарычал сквозь сжатые зубы, его тело выгнулось дугой от невыносимой боли, когда она жесткой тканью начала вычищать из раны самые крупные частицы грязи. В глазах потемнело, мир на мгновение сузился до одной пульсирующей, огненной точки в плече. Он вцепился пальцами в прогнившие доски моста, чтобы не закричать.
Она быстро сорвала с ближайшей ивы кусок молодой коры, разжевала его в горькую кашицу и наложила прямо на очищенную рану под повязку. А сверху прикрыла толстым слоем сухого болотного мха, который достала из своей сумки. "Сфагнум. Впитает кровь и не даст гнили пойти", – коротко бросила она, туго затягивая повязку. «Пока что, – добавила она про себя, глядя на его бледное лицо. – Но грязь попала глубоко. Если пойдет заражение, никакая кора не поможет».
– Не думай, что я теперь тебе что-то должен, – прохрипел он, когда боль немного отступила. Он швырнул к её ногам свой нож с гравировкой «За Волгу».
Аня достала свой амулет – коготь рыси, обёрнутый медной проволокой с выгравированными древними треугольниками. Положила его рядом.
– Это не для тебя. Чтобы духи не пришли за мной из-за твоей грязной крови.
Когда амулет коснулся промерзшей земли рядом с ножом, произошло нечто странное. Аня почувствовала, как амулет на ее груди вдруг стал ледяным и начал интенсивно вибрировать. В тот же миг нож в руке Ивана ответил низким, гудящим резонансом, заставляя рукоять дрожать в его пальцах. Между двумя предметами словно пробежал невидимый разряд, и воздух наполнился резким, чистым запахом озона.
– Что это?.. – прохрипел Иван, чувствуя, как волосы на его голове встают дыбом.
Аня молчала, ее глаза были расширены от испуга и понимания. Она быстро схватила свой амулет, разрывая контакт. В ее голове пронеслась ясная, леденящая мысль: «Это не гнев духов. Это… песня. Мой амулет – это голос, струна, которая поет. А его нож… он отзывается, как эхо в ущелье. Они сделаны из одной земли, в них живет одна память о звезде, что упала в тайгу. Один зовет, другой отвечает. Они связаны».
Они оба молча смотрели на реку, на мост, который их разделял. Впервые за долгие годы вражды они почувствовали не ненависть друг к другу, а общий, первобытный страх перед чем-то, что было гораздо древнее и страшнее их мелких войн. Вдалеке залаяла собака, и этот обыденный звук вернул их в реальность. Но ощущение тревоги уже не отпускало. Что-то изменилось. Навсегда.
Иван вернулся в логово «Волков» уже затемно, стараясь держаться в тени. Но Серый ждал его у входа в цех. Он ничего не сказал. Он лишь медленно обвел взглядом свежую повязку на плече Ивана, а затем перевел взгляд на его лицо. В его глазах не было сочувствия – только холодное, оценивающее презрение. Затем он обменялся коротким, едва заметным кивком с Костястым. Это молчание было громче любых оскорблений. Не сказав ни слова, он прошел мимо Серого вглубь цеха. Но оба знали – черта была перейдена. Это был уже не спор. Это было объявление войны.
Глава 8: «Тайна милиции»
Кабинет Семёнова пах затхлостью и застарелым страхом. На столе стоял тяжелый правительственный телефон. Семёнов включил прикрепленный к нему шифратор. Аппарат затрещал, и из щели медленно выползла узкая лента с отпечатанным текстом. Радиограмма из Центра. Она была краткой:
«Ликвидировать все материалы операции «Метеор» в секторе Р-17. Обеспечить содействие прибывающей ревизионной группе из Центра. Невыполнение приравнивается к госизмене.»
– Опять эти призраки из пятидесятых… – проворчал он, доставая из сейфа пухлую папку. На пожелтевшем фото внутри – пять геологов у края огромного, оплавленного кратера. На обороте: «Ликвидированы при попытке саботажа. 1956».
В камере Тускар, эвенк в рваной дохе, бил кулаком в дверь:
– Я видел! Они свозили ящики с чёрными метками в тайгу! Ваши военные!
Участковый Горохов безучастно тыкал в него дубинкой:
– Заткнись, дикарь! Ты браконьер!
Семёнов вызвал Горохова.
– Отпусти эвенка. Нам сейчас лишний шум не нужен. А в тайге сейчас неспокойно. Кто знает, что может случиться с болтливым человеком, который любит бродить в одиночку.
Горохов молча кивнул и вышел, но слова Семёнова резанули его, как ржавым ножом. Он зашел в пустой коридор, и на него навалилась вся тяжесть последних одиннадцати лет. Он прислонился лбом к холодной, обшарпанной стене. Одиннадцать лет назад ему точно так же, с такой же ленивой, циничной ухмылкой, сообщили о «несчастном случае на учениях», в котором погиб его младший брат. Он тогда промолчал. Испугался. И это молчание гнило в нем все эти годы, превращая его из человека в тень, заставляя искать забвение на дне бутылки.
«Пусть болтает в тайге – там его и прихлопнут». Та же ложь. Та же подлость. Он посмотрел на свои дрожащие руки. Он видел этих детей, Ивана, Аню, их упрямую, отчаянную войну. В них было то, что он давно потерял. Что он предал в себе, когда промолчал о брате. Нет. Хватит. Лучше один раз умереть стоя, чем всю оставшуюся жизнь ползать на коленях, боясь собственной тени.
Выглянув в коридор, он увидел Марка. Под предлогом «проверить замки» Горохов подошел к нему и быстро, почти незаметно, сунул ему в карман сложенную записку.
– Передай Ане, – прошептал он. – Но не сам. Найди Лёху-пожарного. Он парень надежный. Пусть он передаст. Мне нельзя светиться, а тебе – тем более. Скажи, что это от меня. И что времени мало.
Глава 9: «Пир перед концом»
Несколько часов спустя, той же ночью, бар «У Геннадия» гудел, как раненый зверь. Новость о пожаре на СТО уже облетела город, и многие пришли сюда не столько пить, сколько узнать подробности и погреться у чужого страха. За стойкой из некрашеного дерева бутылки с самогоном отражали мерцание лампочки без абажура. На стене висел плакат «Смерть капиталистам!», зарисованный похабными рисунками. Геннадий, хозяин бара, бывший боксер с перебитым носом, безучастно протирал и без того заляпанную стойку, пока «Ласковый май» хрипел из зажеванного магнитофона.
Иван, кое-как перетянувший плечо грязной тряпкой, которую стащил Лис, вошел в бар. Адреналин отступил, и теперь под повязкой пульсировала тупая, горячая боль. Он хотел напиться. Забыться. Заглушить не столько боль в плече, сколько унизительное чувство собственного бессилия, которое он испытал, глядя на огонь.
Серый поднял жестяную кружку, в которой плескался мутный самогон.
– За то, чтобы «Тени» сгорели, как их дурацкие духи!
В этот момент дверь снова распахнулась, и в бар ввалился отец Ивана, в рваной тельняшке и с почти пустой бутылкой «Столичной» в руке. Он обвел мутным взглядом помещение и, заметив Николая, который молча сидел в углу, ткнул в его сторону пальцем:
– Твой СТО – говно! Думаешь, ты герой Афгана? Ты – дерьмо афганское, забытое всеми!
Николай медленно поднялся, его лицо потемнело, но отец уже переключился на сына. Увидев Ивана, он расхохотался пьяным, булькающим смехом.
– Смотрите все! Защитничек! – заорал он на весь бар. – Вырос! Все такой же сопляк, который даже за себя постоять не может! Помню, как тебя пацаны во дворе избили, а ты прибежал к мамке под юбку плакаться! Весь в мать! Та тоже только ныть умела! Ничтожество!
Иван медленно, очень медленно поднялся, стараясь не показывать, как каждый мускул протестует, а раненое плечо горит огнем. Адреналин от уличных стычек давно прошел, оставив после себя тупую, изматывающую боль. Но он не мог показать слабость. Не здесь. Не сейчас. Сжав зубы, он проигнорировал вспышку боли и подошел к отцу. В его взгляде был такой ледяной холод, что отец попятился, споткнулся и упал. Иван подошел, молча взял его за шиворот здоровой рукой, как нашкодившего щенка, дотащил до двери и вышвырнул на грязный, заснеженный тротуар. Затем он обернулся к бару, где воцарилась мертвая тишина.
– Кто-нибудь еще хочет поговорить о моей семье? – тихо спросил он.
Никто не ответил. Он подошел к стойке, и Серый молча подвинулся, уступая ему место. Власть была восстановлена. Он кивнул Геннадию:
– Налей.
Серый молча наблюдал за ним, его глаза были холодными и колючими. Когда Иван отвернулся, чтобы взять стакан, Серый обменялся коротким, презрительным взглядом с Костястым. Он видел не силу, а слабость. Иван снова и снова позволял прошлому, этому пьяному ничтожеству, дергать себя за нитки. "Настоящий вожак сжигает свое прошлое, а не таскает его за собой, как дохлую собаку, – подумал Серый, сжимая кулак под столом. – Его время уходит. И я помогу ему уйти".
Выйдя из душного, прокуренного бара на холодный ночной воздух, Аня поежилась. Она шла в больницу за лекарствами для бабушки, но крики, доносившиеся из бара, заставили ее остановиться на другой стороне улицы. Сцена, которую она увидела через разбитое окно, заставила ее сердце сжаться от смеси отвращения и странной, застарелой боли. Она свернула в темный переулок, чтобы обойти это место стороной.
Из тени выступил Лёха, молодой пожарный. Его лицо было бледным и взволнованным.
– Марк просил передать, – быстро зашептал он, оглядываясь… – Он не мог сам, боится слежки. Ищи у третьей сопки, за старым буреломом. У Черной Речки – того самого ручья, что вытекает из заваленных шахт "Метеора". Сказал, Горохов оставил там что-то важное. Очень важное. Смотри, – он быстро развернул клочок бумаги, показал ей набросок карты и тут же скомкал его. – Запомнила? Будь осторожна – за тем местом могут следить.
Аня молча кивнула, ее лицо было непроницаемо. Она развернулась и быстро пошла прочь, чувствуя, как ночь вокруг нее сгущается, становясь все темнее и опаснее. На грязном тротуаре у ее ног что-то тускло блеснуло. Она присела. Это был осколок бутылки, но его блеск был каким-то странным, маслянистым. Когда она взяла его в руку, он оказался ощутимо теплым, а амулет на ее шее тут же отреагировал – словно почувствовав ее тревогу, стал теплым и начал едва заметно вибрировать.
"Духи уже здесь, – прошептала Аня, сжимая в руке странный осколок. – Они повсюду".
В это же время, на чердаке заброшенного дома напротив бара, Сова опустила старый армейский бинокль. Она видела все: как Аня встретилась с пожарным, как тот что-то ей показал, как шаманка ушла в сторону тайги. Она спрыгнула с балки, бесшумно, как ночная птица, и побежала на лесопилку. Серый ждал ее у тлеющего костра.
– Она что-то ищет, – доложила Сова. – Пожарный дал ей наводку. Идет к Черной Речке.
Серый хищно улыбнулся. – Молодец. Собирай парней. Только самых верных. Иван об этом знать не должен. Если там что-то ценное, делиться со всей стаей мы не будем.
Глава 10: Знамения
Прошло несколько дней. Дней липкого, тревожного затишья. Город замер, словно раненый зверь, зализывающий раны после пожара на СТО и стычек у реки. Но под этой тишиной напряжение лишь нарастало. Тайга замерла. Душный, неподвижный воздух пах прелой листвой, смолой и чем-то еще, незнакомым и тревожным. Аня шла по едва заметной звериной тропе. Она шла к Черной Речке, к старым штольням. Не по карте, а по зову амулета, который с самого утра тянул ее в эту сторону, и по словам бабушки, что "ответы лежат там, где железо людей вгрызлось в сердце земли". То, что ее путь совпадал с маршрутом, который вчера показал ей Лёха, не было совпадением. Все знаки вели в одну точку.