- -
- 100%
- +
– Значит, война за Колымажск только начинается.
– Нет, парень, – Петрович с силой швырнул свой ржавый гаечный ключ в догорающую печь. Металл со стуком ударился о чугунную дверцу. – Она никогда и не кончалась. Просто мы о ней забыли. А она о нас – нет.
Глава 22: «Сигнал Империи»
Полуразрушенный подземный бункер «Метеора», тайга. Несколько дней после крушения.
Сырой, промозглый воздух бункера давил на легкие, отдавая плесенью и застарелым страхом. Слабый свет от самодельной коптилки едва разгонял мрак, отбрасывая дрожащие тени на влажные бетонные стены, испещренные спиральными символами повстанцев.
Полковник Морозов, стиснув зубы от пульсирующей боли в зашитой рыболовной леской ноге, методично изучал шифр-блокнот своего отца. Каждая перевернутая страница была актом воли, борьбой с подступающей дурнотой.
Капитан Волков, сгорбившись над столом, был похож на безумного алхимика. Его лицо, осунувшееся и покрытое трехдневной щетиной, выражало крайнюю степень сосредоточенности. Он уже несколько суток почти без сна бился над своим творением: чудовищным гибридом блока считывания с бортового самописца вертолета, старой платы усиления от станции «Метеора» и нескольких ярко-синих кристаллов, которые он пытался задействовать как пассивные резонаторы, разместив их вблизи самодельной рамочной антенны, надеясь, что их внутренняя структура срезонирует с искомым сигналом. Питание всей конструкции шло от нескольких соединенных последовательно аккумуляторов полевой радиостанции Р-159.
– Ну же, давай, родимая… – бормотал Волков себе под нос, аккуратно затягивая винт на самодельном медном зажиме, который прижимал два тонких контакта к противоположным граням кристалла, вводя его в контур своего устройства. – Ты не просто антенна. Ты… ключ. Резонатор.
Он включил питание. Приборы ожили с тихим, натужным гулом. На маленьком зеленом экране осциллографа плясали хаотичные линии – фоновый шум аномальной зоны.
– Ничего… – пробормотал Волков, почти падая духом. – Только этот вечный вой…
Он в отчаянии взял самый крупный синий кристалл и поднес его к самодельной рамочной антенне, выведенной через дыру в крыше.
И тут произошло нечто. Хаотичные линии на экране осциллографа на мгновение замерли, а затем начали складываться в сложный, но четкий, повторяющийся узор. Это была не звуковая волна. Это была кодированная последовательность импульсов.
– Есть! – его голос сорвался на хриплый шепот. – Полковник, смотрите! Это не помехи! Это структурированный, кодированный сигнал! Кристалл работает как идеальный фильтр! Он вычленяет их чистый сигнал из всего этого хаоса!
Морозов, с трудом приподнявшись на локте, всмотрелся в экран.
– И что это нам дает, капитан? Мы можем это прочитать?
– Прочитать – нет. Но я могу попробовать его визуализировать, – Волков лихорадочно переключил несколько тумблеров. Он перенаправил декодированный сигнал через самодельный ЦАП (цифро-аналоговый преобразователь) на старый портативный компьютер «Электроника МС 1504», где заранее написанная им на Бейсике программа пыталась сопоставить двоичный код с базой известных военных сигнатур.
Он нажал на клавишу.
Динамики спектрометра оглушительно зашипели. Синий кристалл на столе ярко вспыхнул и тут же потускнел, словно его заглушили более мощным, агрессивным сигналом. В этот самый момент из динамиков, вместо шипения, раздался лишь сухой, ритмичный треск цифровой передачи. Но на экране осциллографа хаотичные линии сменились четкими блоками данных. По экрану побежали строки, состоящие из цифр и незнакомых символов:
<ЦЕЛЬ: ОБЪЕКТ ГАММА-734>
<ПРОТОКОЛ_14: ИНКУБАЦИЯ. ФАЗА_1>
<СТАТУС: АКТИВЕН>
<ЗАДАЧА: СБОР БИОМАТЕРИАЛА. СТАБИЛИЗАЦИЯ ПОЛЯ>
<СВЯЗЬ_КОНЕЦ>
Сигнал оборвался так же внезапно, как и появился, оставив после себя лишь гул приборов и оглушительную тишину бункера.
Морозов и Волков потрясенно переглянулись.
– Что это было, черт возьми?! – Морозов, забыв о боли, рывком сел. – "Объект Гамма-734"… Это кодовое обозначение… оно мне знакомо…
Он лихорадочно схватил шифр-блокнот своего отца и начал листать. Пальцы остановились на странице с картой района.
– Вот оно… – прошептал он, его лицо стало пепельным. – "Объект Гамма-734" – это кодовое название всего Колымажского района в документации проекта «Метеор» от 1953 года. Капитан, ты понимаешь? Они не ищут нас по координатам. Они уже здесь. Мы – внутри цели.
Он с силой ударил кулаком по столу.
– "Инкубация"? "Сбор биоматериала"? – пробормотал Волков, его руки дрожали. – Полковник, они не просто наблюдают. Они начали какой-то эксперимент прямо там, в городе. Этот код… по всем канонам радиоэлектронной разведки, он означает именно это – "инкубация", запуск какой-то биологической программы. Мы должны их предупредить!
В этот момент синий кристалл на столе, перегруженный обратной связью, коротко и ярко вспыхнул, испустив едва заметный, но мощный энергетический импульс, который тут же был поглощен аномальным полем тайги.
– Они отрезаны, капитан, – горько усмехнулся Морозов. – Как и мы. И скоро, боюсь, их отрежут навсегда. – Он достал из внутреннего кармана кителя старую фотографию отца. Лицо молодого, уверенного в себе майора смотрело на него с выцветшего снимка с каким-то затаенным, все понимающим знанием. – Прости, батя… Кажется, мы только начинаем понимать, во что ты тогда ввязался. И какой ценой пытался нас предупредить.
Снаружи, над бункером, беззвучно сгущалась тьма, и сама тайга, казалось, затаила дыхание в ожидании чего-то неотвратимого.
Тайга. Аномальная зона, недалеко от Зоны 12-К. То же время.
Этот слабый импульс, рожденный в бункере за десятки километров, стал для спящего маяка Империи тем же, чем щелчок выключателя для лампы.
Серый, ведомый не только злобой, но и странным, навязчивым шепотом в голове, брел по лесу уже несколько мучительных дней. Он бежал, не разбирая дороги, задыхаясь от злости, унижения и какой-то новой, непонятной ему самому ярости, которая клокотала в его груди. Иван, эта проклятая шаманка, Бизон-предатель… они все заплатят ему за это унижение! Но что теперь? Куда ему идти? В этом проклятом городе ему больше не было места. А в тайге… здесь теперь тоже было небезопасно, полно всякой нечисти и этих военных, рыщущих повсюду. Он чувствовал, как ледяной нож, который он сжимал в руке, словно пульсирует в такт его бешеному сердцу, обещая не только отмщение, но и какую-то новую, темную, невероятную силу. Может быть, это был его единственный шанс не просто выжить, но и вернуть себе то, что у него отняли, и даже больше.
Голод и холод терзали его, но еще хуже был этот навязчивый, ледяной шепот в голове, который он начал слышать после того, как подобрал черный нож. Сначала он пытался сопротивляться, выбрасывал нож, но какая-то неведомая сила заставляла его возвращаться и подбирать его снова. Голос в его мозгу становился все настойчивее, играя на его ярости и жажде мести, обещая силу и власть, но взамен требуя… подчинения. Он был на грани безумия, когда, следуя этому внутреннему зову, вышел на небольшую, скрытую в гуще леса поляну.
Его нога, обутая в рваный сапог, наткнулась на что-то твердое, скрытое под толстым слоем мха. Это был не камень, а гладкая, оплавленная с одного края металлическая поверхность. Разгребая мох, он увидел, что это верхняя часть небольшой, аэродинамической капсулы, глубоко вошедшей в землю много лет назад – возможно, еще во времена 'Метеора'. Она выглядела древней, спящей, но не мертвой. От него исходил едва заметный, резкий запах озона и странное, давящее, почти физически ощутимое, поле. Серый с опаской, но и с нездоровым любопытством, наклонился, разгребая мох и землю. Диск оказался искусно замаскированной крышкой какого-то контейнера или небольшого люка, уходящего вглубь. На его идеально гладкой поверхности была выгравирована сложная, чужеродная пиктограмма – равносторонний треугольник с изображением немигающего, всевидящего глаза внутри, окруженный тремя извивающимися, похожими на змей, линиями. Как только Серый коснулся холодной поверхности диска, шепот в его голове стал громче, отчетливее, почти невыносимым, превращаясь в холодный, безэмоциональный, чужой голос, звучавший, казалось, прямо в его мозгу, минуя уши.
«Объект С-17. Зафиксирован контакт. Протокол: оценка. Ответ: подчинение или утилизация.»
Голос был не мужским и не женским, абсолютно лишенным каких-либо человеческих интонаций, но от него веяло такой древней, нечеловеческой мощью и ледяным холодом, что у Серого волосы на голове встали дыбом, а по спине пробежал озноб. Он инстинктивно схватился за амулет-коготь, который он когда-то сорвал с шеи Ани во время одной из их жестоких стычек и с тех пор носил на груди как трофей, как символ своей силы. Медвежий коготь, веками впитывавший силу тайги и защитные заклинания шаманов, мгновенно раскалился добела, обжигая ему ладонь, а затем с сухим треском раскололся на несколько мелких, обугленных частей, рассыпавшись бесполезной, серой пылью. Голос в его голове одобрительно, если так можно выразиться, хмыкнул. Серый взвыл от острой боли в обожженной руке и от неожиданности, но теперь он был совершенно беззащитен перед этим безжалостным ментальным вторжением.
Люк под его ногами беззвучно, словно по волшебству, открылся, и из темного, пахнущего озоном и чем-то еще, незнакомым и тревожным, провала медленно, гипнотически поднялся на тонкой, витой металлической ножке небольшой, идеально ограненный черный кристалл, пульсирующий внутренним, зловещим багровым светом. Голос в его голове произнес с ледяной непреклонностью. Это были не слова на каком-то языке, а чистый, вложенный прямо в сознание смысл, который он понимал интуитивно, как собственный страх или ярость.
«Запрос на повышение статуса подтвержден. Предлагается протокол интеграции. Отказ приведет к немедленной утилизации биоматериала.»
Серый смотрел на черный, манящий кристалл, как завороженный. Сопротивление было почти сломлено, но последняя искра его старой души отчаянно цеплялась за что-то человеческое. Он вспомнил не Ивана-соперника, а Ваньку-друга, с которым они делили последний кусок хлеба. Вспомнил, как Бизон вытащил его, раненого, из драки. Это было слабостью. И это причиняло боль.
Голос в его голове не предлагал сделку – он демонстрировал единственную возможность больше никогда не чувствовать этой боли. Он не ломал его волю – он показывал, что воли у него никогда и не было, лишь инстинкты и обиды. Слабость – это боль. Сила – это покой.
Выбор был сделан не разумом, а нутром, всем его израненным существом.
– Сила… – выдохнул он, и это был не крик о власти, а тихий, предсмертный хрип его старой души. – Мне нужна сила…
Он протянул дрожащую руку и коснулся холодного, гладкого кристалла. В тот же миг ледяной, пронизывающий холод хлынул по его венам, словно жидкий азот. Воздух в легких замерз, а в нос ударил резкий запах озона, как после удара молнии. Он чувствовал, как чужая, нечеловеческая энергия сканирует его тело, каждую клетку, находя и усиливая его ярость, его страхи, его ненависть, и безжалостно выжигая все остальное. Боль сменилась странным, пьянящим ощущением всемогущества. Черный кристалл словно врос в его ладонь, растворяясь, а багровый свет хлынул по венам, наполняя его тело чужой, темной, невероятной энергией. Его глаза на мгновение вспыхнули таким же багровым огнем, а на коже, там, где раньше был уродливый шрам, проступили тонкие, черные, ветвящиеся узоры, похожие на кристаллические прожилки.
Голос в его голове удовлетворенно хмыкнул. «Процесс инициации завершен. Агент Серый. Выполняй свою задачу».
Высокая сопка у эвенкийского стойбища. То же время, вечер.
Аня стояла на самой вершине сопки, осененная древними, могучими кедрами, и напряженно вглядывалась в быстро темнеющее, предгрозовое небо над тайгой. Ветер трепал ее длинные черные волосы, донося из глубины леса едва слышный, но неуклонно нарастающий низкочастотный гул, не похожий ни на один из известных ей звуков природы или техники. В руке она сжимала свой главный оберег, подаренный ей бабушкой – маленький кожаный мешочек с защитными травами, священным медвежьим когтем и несколькими синими кристаллами. Внезапно небо на севере, в стороне старых, заброшенных шахт «Метеора» и Зоны 12-К, озарилось странным, пульсирующим, мертвенным свечением. Оно не было похоже на обычное северное сияние – имело болезненный, ядовито-зеленоватый оттенок и словно состояло из множества гигантских, извивающихся, переплетающихся между собой энергетических щупалец, тянущихся к земле. Амулет в ее руке стал ледяным, как кусок льда из самой глубокой проруби, а древний родовой узор из трех спиралей на ее предплечье отозвался острой, колющей болью, словно ее кожу одновременно пронзили тысячи тонких ледяных игл.
– Тынгырай проснулся… – прошептала она, и ее голос дрожал от смеси первобытного страха и странного, почти мистического предчувствия неотвратимой беды. – Нет… это не Тынгырай. Его песнь была другой, синей, печальной… Это… они. Тени. Те, о ком говорила бабушка. Они пришли. И они несут смерть всему живому.
Она чувствовала, как оберег в ее руке нагревается от ее собственного тепла, а древние символы на нем, вышитые оленьей жилой, словно оживают, вибрируют, передавая ей тревогу и боль самой земли, которая чувствовала приближение чужого, враждебного присутствия.
Часть 3. Замыкание
Глава 23: Небесные иглы
Прошло несколько дней с тех пор, как небо над тайгой раскололось огненным змеем. Дни тревожного затишья, с каждым часом становившиеся все более гнетущими. Напряжение в Колымажске нарастало, как грозовая туча. Аномалии участились, а слухи о них расползались по городу, обрастая жуткими подробностями.
Вечер опускался на Колымажск липким, грязновато-лимонным маревом. Ледяной ветер гнал по пустым улицам ржавые листья и тоскливо завывал в пустых глазницах выбитых окон. В такие вечера город казался особенно мертвым.
На ржавой крыше цеха №3 курил Иван. Он смотрел не на своих ребят у костра, а на быстро темнеющее небо. Что-то было не так. Звезды казались тусклыми, а между ними двигались крошечные, хаотичные огоньки. Это были не звезды и не спутники. Это были предвестники, калибровочные зонды, беззвучно чертившие в стратосфере невидимую сетку – готовили поле для клетки, которая вот-вот должна была захлопнуться.
Аня стояла у самой воды. Она тоже видела эти странные, блуждающие огни. Духи тайги, к которым она взывала весь день, молчали, но само небо сегодня кричало о надвигающейся беде.
В своей тесной каморке Тихий, хакер-самоучка «Волков», склонился над вскрытым щитком старой АТС. С помощью самодельного "жучка" он пытался перехватить хоть какие-то сигналы. Вместо гудков он уже несколько часов фиксировал короткие, резкие всплески высокочастотного цифрового шума. Каждый такой всплеск, как он заметил, почти идеально совпадал с очередным маневром одного из "небесных игл". "Это не просто разведка, – подумал он. – Это планомерное картографирование. Или… наведение на цель".
Вечер накануне. У реки.
Степан, одинокий рыбак, с руганью проверял свои сети. Внезапно один из «небесных игл» беззвучно завис прямо над его головой на несколько секунд. Степан заметил, как из его нижней части вырвалась тонкая, почти невидимая струйка, которая с тихим шипением вошла в воду чуть выше по течению. На поверхности на мгновение расплылось радужное, маслянистое пятно и тут же исчезло.
Через минуту, вытаскивая очередную сеть, он громко чертыхнулся. Среди обычной рыбешки отчаянно билась одна, странная до жути. Чешуя ее отливала тусклым металлом, глаза были мутными, а из бока торчал тонкий, острый, как игла, шип иссиня-черного цвета.
– Тьфу, нечисть какая-то, – сплюнул Степан, брезгливо стряхивая тварь с сети. Рука случайно мазнула по слою холодной, липкой слизи, и он почувствовал лишь мимолетное покалывание в старой царапине от крючка, на которое даже не обратил внимания. Пока шел домой, царапину начало неприятно зудеть, а в голове слегка помутилось, но он списал это на усталость и холод.
Ночь. Барак Степана.
В дощатом, покосившемся бараке пахло сыростью и дешевым табаком. Степан лежал на скрипучей кровати, его тело горело огнем. Самогон не помог. Озноб сменился невыносимым, глубинным зудом, который исходил не от кожи, а словно из самых костей. Он метался в бреду, пытаясь вырвать из себя невидимую, ползущую под плотью «проволоку».
– Оно… оно вьется… как черви… – бормотал он, его глаза были мутными от боли. – Плетет… внутри…
Аглая, его жена, в отчаянии прикладывала ко лбу мокрую тряпку, списывая все на белую горячку. Она не знала, что инкубация уже завершалась. Микроскопические агенты, введенные в его кровь, закончили свою работу. Они размножились, проникли в каждую клетку, ожидая сигнала.
И сигнал пришел.
Когда одна из «небесных игл» беззвучно прочертила небо прямо над крышей их барака, Степан вдруг затих. Его тело резко выпрямилось, напряглось, как струна. А затем его выгнуло страшной, неестественной дугой.
Из его горла вырвался не крик, а влажный, булькающий хрип, когда позвоночник с отвратительным, мокрым треском лопнул в нескольких местах и начал перестраиваться.
– Степа, господи! – взвизгнула Аглая, отшатываясь от кровати.
Но это был уже не Степан. Процесс, который позже назовут «кремниевым некрозом», начался. Это была не болезнь, а стремительная, чудовищная сборка.
Первым звуком, который она услышала после хруста позвонков, был сухой, резкий щелчок, будто кто-то сломал сухую ветку. Это плечевая кость Степана вывернулась из сустава под неестественным углом. Кожа на плече натянулась, побелела, а затем лопнула. Но из раны хлынула не кровь, а густая, черная, маслянистая жидкость, от которой по комнате пополз тошнотворный запах озона и горелой плоти, словно в человека ударила молния.
Аглая зажала рот рукой, ее рвало. Она видела, как кожа ее мужа стремительно меняет цвет, становясь серой, пергаментной. Изнутри ее подсвечивали тусклые, багровые линии – новая, чужеродная сосудистая система. Затем начался рост.
С жутким, влажным, рвущимся звуком из спины, плеч и суставов Степана полезли наружу острые, иссиня-черные шипы. Они не просто протыкали кожу – они росли изнутри, как кристаллы в перенасыщенном растворе, с хрустом раздвигая мышечную ткань и ломая кости. Его человеческие стоны сменились скрежещущим, механическим воем – звуком агонии органики, которую насильно превращали в неорганическую материю.
Иван, Аня и их люди, услышавшие этот жуткий, раздирающий душу звук из разных концов города, замерли, инстинктивно понимая: это крик не человека и не зверя. Это был крик рождения чего-то иного.
Существо на кровати начало подниматься. Его суставы щелкали и скрипели, двигаясь рывками, как у плохо смазанного механизма. Пальцы на руках удлинились, срослись и заострились, превращаясь в трехпалые обсидиановые когти. Но самое страшное происходило с его головой.
Его лицо все еще было узнаваемым, но оно таяло, оплывало, как восковая маска у огня. А глаза… человеческий страх и боль в них сменились ровным, бездушным, кислотно-желтым свечением. Это была финальная стадия – замена нейронной сети. Последние обрывки его сознания – лицо Аглаи, запах свежего хлеба, ощущение утренней прохлады на реке – вспыхнули и сгорели, выжженные потоком холодных, чужих директив. В его мозгу не осталось ничего, кроме простого алгоритма: Враждебная среда. Биологические единицы. Приоритет: ассимиляция или устранение.
Существо, бывшее Степаном, встало во весь свой новый, увеличенный рост. Одним выверенным, безжалостным движением когтистой руки оно ударило в хлипкую дощатую дверь. Дверь не просто сломалась – она взорвалась облаком щепок и пыли.
Лис, который как раз возвращался с ночной «вылазки» и замер, услышав крик, увидел выходящую из барака фигуру. Его воровской инстинкт кричал ему бежать, но ноги онемели от первобытного ужаса. Он видел не монстра из сказки. Он видел холодную, целенаправленную машину смерти, которая еще вчера была их соседом.
Биоробот не побежал. Он сделал несколько пробных, калибрующих шагов по мерзлой земле, его желтые оптические сенсоры сканировали темные улицы. Затем он двинулся в сторону центра города – ровно, методично, неотвратимо, как сама смерть, пришедшая с оранжевых небес.
Рассвет.
Лис, задыхаясь, ворвался в цех №3.
– Там… там… – он не мог отдышаться, его лицо было белым, как мел. – У Степана-рыбака… чудовище! Все в иголках… оно убежало в тайгу!
Иван слушал молча, его серые глаза стали жесткими, как сталь. Он понял: те "небесные иглы" и это чудовище – звенья одной цепи. Враг перешел от наблюдения к активным действиям.
– Бизон, Тихий, – голос Ивана прозвучал ровно, – усилить посты. Сова, – он повернулся к своему информатору, – проберись к баракам, очень осторожно. Узнай, что там. Предупреди выживших, чтобы сидели тихо.
Почти одновременно до эвенкийского стойбища докатились панические слухи. Аня, услышав о "человеке-игле", сжала кулаки. Это было то самое "поглощение", о котором говорили голоса из космоса. И оно началось.
В этот самый момент рация Тихого, оставленная на приеме, снова ожила. На этот раз голос, лишенный интонаций, был более четким и зловещим:
«Объект семь-три-четыре-Гамма демонстрирует признаки сопротивления. Протокол 'Инициация Трансформации' принудительно запущен. Агенты биологической модификации активны. Доставить контрольные образцы для анализа. Соблюдение графика – приоритет. Отклонение недопустимо. Конец передачи».
Небо над Колымажском было чистым, но невидимое, колючее ощущение тысяч ледяных игл, готовых вонзиться в любую секунду, отчетливо висело в стылом утреннем воздухе.
Глава 24: Жёлтые глаза тайги
Утро после ночного кошмара с преображенным рыбаком Степаном выдалось в Колымажске серым и пугающе тихим. Но тишина была обманчивой. Слухи о «человеке-игле», принесенные перепуганным Лисом на лесопилку и разлетевшиеся оттуда по городу с быстротой степного пожара, уже расползались по Колымажску, как яд, обрастая жуткими подробностями. Говорили, что он светился в темноте нечеловеческим светом, что его крик был похож на вой самого дьявола, и что теперь он бродит по лесу, охотясь на заблудших путников. И, похоже, он был не единственной тварью, порожденной этим проклятым местом. Старики, живущие на окраинах, ближе к тайге, клялись, что видели, как обычные лесные птицы – сойки, дятлы, даже воробьи – сбиваются в неестественно большие, агрессивные стаи и нападают на мелких грызунов с неистовой, не свойственной им яростью, а их глаза светятся в сумерках таким же нездоровым, ядовито-желтым огнем, какой видели у чудовища-Степана. Собаки в городе почти перестали лаять; они выли днями и ночами напролет, отказывались от еды и шарахались от собственных хозяев, поджимая хвосты и испуганно скуля. Привычный, понятный страх нищеты и безысходности уступал место новому, ледяному ужасу перед неведомым.
Иван, хмурый и невыспавшийся, с темными кругами под глазами, сидел на старом ящике в промозглом цеху лесопилки, слушая сбивчивые, полные страха донесения своих парней. Все они были напуганы до смерти, информация была противоречивой, но суть оставалась неизменной: в городе и его окрестностях начало происходить нечто запредельное, нечто, чему не было объяснения в их привычном мире. Он послал Сову и Лиса на разведку в район бараков, но те вернулись почти ни с чем – только перепуганная до полусмерти Аглая, жена Степана, без умолку твердившая о проклятии, нечистой силе и "иглах дьявола", да жуткие следы борьбы и кровь на полу хибары.
Аня на эвенкийском стойбище тоже чувствовала, как с каждым часом сгущается тьма. Бабушка с самого раннего утра, еще до рассвета, жгла в своем чуме пучки можжевельника и сухого багульника, бормоча древние, как сама тайга, заклинания защиты, но ее обычно спокойное, морщинистое лицо было сильно встревоженным, а руки заметно дрожали.
– Тайга болеет, внученька, – сказала она Ане, когда та вошла в дымный полумрак чума. – Духи мечутся, как рыба в пересохшей реке. Что-то чужое, очень злое и могущественное пришло в наш мир. Я чувствую его ледяное дыхание. Оно хочет пожрать все живое, превратить нашу землю в пустыню.
Животные на стойбище тоже вели себя необычайно странно. Собаки, обычно лениво дремавшие у чумов или гонявшиеся за воронами, сегодня жались к ногам хозяев, испуганно скуля и поджимая хвосты, отказываясь отходить даже на шаг. Кошки, которых на стойбище было немного, попрятались так, что их невозможно было найти, словно растворились в воздухе. А птицы… Птицы кружили над городом и тайгой низко, беспорядочными, крикливыми стаями, издавая тревожные, режущие слух крики, и иногда, без видимой причины, камнем падали на землю.