Сибирский кокон

Колымажск был накрыт. Плотно, надежно, как неосторожная муха под тяжелым стеклянным колпаком. Невидимый, но смертоносный энергетический Кокон отрезал его от остального мира.

И пока город бился в агонии, в опустевшем отделении милиции разыгрывалась своя драма.Горохов и Марк, оставшиеся практически единственными представителями власти в опустевшем отделении милиции, обнаружили еще одну пропажу. Их начальник, майор Семёнов, исчез. Его кабинет был пуст, словно его никогда и не было. На столе – аккуратно положенная милицейская фуражка и недопитая, давно остывшая чашка с дешевым, разбавленным чаем.

– Смылся, гад, – прошипел Горохов, его лицо перекосилось от злости, отвращения и какой-то застарелой обиды. – Знал ведь, сволочь, что эта дрянь надвигается! Вчера вечером, когда небо только-только начало желтеть, я видел, как он спешно паковал какой-то увесистый кожаный чемодан и с кем-то долго и тихо говорил по закрытой линии правительственной связи – голос у него был такой вкрадчивый, заискивающий, будто с самим дьяволом о своей душе договаривался. Знал, что добром это все не кончится, и успел удрать. А у тех, кто за ним приехал на той черной "Волге" без номеров, я заметил странные нашивки на рукавах – треугольник с глазом, и оружие у них было… не наше, не армейское.

Дверца массивного металлического сейфа, где Семёнов, по слухам, хранил не только особо важные бумаги, но и свои личные сбережения, была не просто приоткрыта, а варварски вскрыта, словно консервным ножом. Внутри – пустота. Вернее, почти пустота. На холодном металлическом дне сейфа, словно ядовитый черный паук, валялся лишь небольшой, оплавленный по краям идеально черный, как антрацит, кристалл, по форме и размеру пугающе напоминающий тот, что Серый, по рассказам Лиса, подобрал в тайге у обломков военного вертолета. От этого черного кристалла исходил едва заметный, тошнотворный, сладковатый запах озона и чего-то еще, от чего у Горохова закружилась голова и неприятно засосало под ложечкой. Кристалл слабо, но настойчиво вибрировал, издавая почти неслышный, но пробирающий до самого мозга костей ультразвуковой писк. На столе рядом с сейфом остался лишь один вырванный из блокнота лист. На нем рукой Семёнова было нацарапано: "Протокол "Консервация". Объект нестабилен. Эвакуация ключевого персонала". Это выглядело как запись сумасшедшего, но для тех, кто знал, это был код – сигнал о катастрофе, требующей не спасения, а изоляции.

– Документы… – Горохов понизил голос до шепота, хотя в опустевшем, гулком отделении их вряд ли кто мог сейчас подслушать. – Я их забрал. Вчера ночью, когда он уже уехал – я ведь видел, как за ним пришла та черная "Волга", и люди в ней были… жуткие, молчаливые, с пустыми, нечеловеческими глазами, – и они быстро, без лишнего шума, убрались из города, пока еще можно было проскочить, пока эта дрянь окончательно не накрыла нас всех. Я вскрыл сейф после него. Знал, что если не я, то эти бумаги либо сожгут, либо они достанутся тем, кому не следует. Там все по "Метеору", по этим вашим НЛОшным делам, секретные отчеты за последние сорок лет…, и кое-что очень интересное о группе "Восход" и их истинных планах на Колымажск. Похоже, они знали, что эта дрянь надвигается, и у них был свой план эвакуации. Только не для нас.А этот черный камень… он оставил его. Или те, кто его забирал, специально обронили. Похоже на какой-то передатчик… или метку… или еще какую-то дьявольскую штуковину.

– Теперь понятно, почему он так легко бросил свой пост и нас всех на произвол судьбы, – добавил Марк, его молодой голос был полон горечи, разочарования и плохо скрываемого страха. – Крысы всегда первыми бегут с тонущего корабля. А нас оставили здесь, как пушечное мясо, на растерзание этим… этим нелюдям. Но мы не будем просто сидеть и ждать, Степаныч. Эту информацию нужно передать тем, кто сможет ею воспользоваться. Ане и ее людям. Они знают тайгу, они знают, как бороться с этим злом, которое лезет из всех щелей.

Горохов, тяжело вздохнув, достал из-за пазухи несколько толстых папок с документами и протянул одну из них Марку: "Вот, Марк, возьми это. Это копии самых важных отчетов по "Метеору" и по аномалиям восьмидесятых годов. Там карты, схемы, описания очевидцев. Ты прав, нужно передать это Ане и Ивану. Ты сможешь найти способ связаться с 'Тенями'? Я знаю, у тебя там… есть выходы. Может, они найдут в этом что-то полезное, какой-то ключ к спасению или хотя бы к пониманию того, что происходит. А самые опасные бумаги – про пятьдесят третий год, про "синих духов", про технологии повстанцев и про то, что здесь на самом деле искали эти проклятые военные, – я пока придержу у себя. Слишком уж они… взрывоопасные. Нужно найти очень надежное место, чтобы их спрятать, пока все не уляжется. Если вообще когда-нибудь уляжется."

Марк решительно кивнул, пряча папку под свой бушлат. "Я найду их, Степаныч. И передам. Мы должны бороться. Иначе нас всех здесь просто сотрут в порошок.

К вечеру оранжевое, ядовитое марево над Колымажском не рассеялось, а наоборот, стало еще гуще, плотнее, придавая всему вокруг оттенок нереальности, бреда, будто город целиком погрузился в декорации какого-то кошмарного, фантастического фильма ужасов. Ледяной, пронизывающий холод сковывал опустевшие улицы.Люди жались друг к другу в немногих еще отапливаемых помещениях, жгли мебель, книги, все, что могло гореть, чтобы хоть как-то противостоять этому неестественному морозу. А низкий, едва уловимый, но всепроникающий гул на частоте 145.32 Герца, казалось, проникал под кожу, в самые кости, в каждую клетку тела, вызывая глухую, ноющую, безотчетную тревогу и предчувствие неминуемой, страшной беды. Колымажск задыхался в тисках энергетического Кокона.

Глава 26: Молчание Колымажска

Утро в ловушке встретило Колымажск всепоглощающей болью отчаяния. Оранжевое небо, еще вчера казавшееся дурным, тревожным сном, сегодня было неоспоримой, жуткой реальностью, давящей на психику своей противоестественностью и безмолвной, холодной угрозой. Ледяной холод, сковавший город посреди жаркого июля, выгонял людей из неотапливаемых, промерзших домов на улицы, но и там их ждали лишь панический страх, полная растерянность и глухое, всепоглощающее отчаяние. Радио молчало мертвой тишиной, телефоны были безжизненны. Колымажск оглох и онемел, стремительно превращаясь в гигантскую морозильную камеру, из которой, как выяснилось, не было выхода.

Массовая паника, вяло тлевшая со вчерашнего дня, сегодня вспыхнула с новой, разрушительной силой. Люди метались по обледенелым улицам, как обезумевшие муравьи в растревоженном до основания муравейнике. Кто-то кричал, в отчаянии взывая к небесам, которые больше не отвечали привычным сиянием ласкового солнца или далеких, холодных звезд, кто-то рыдал навзрыд, обнимая своих синих от холода детей, пытаясь согреть их своим телом и последними, тающими остатками надежды, кто-то просто сидел на мерзлой, покрытой инеем земле, тупо и безразлично глядя в оранжевую, безжизненную пустоту, уже не веря ни во что и не ожидая ничего. Небольшая, но агрессивная толпа собралась у здания городской администрации, но наткнулась лишь на запертые двери. Внутри, в кабинете мэра, на столе валялись разбросанные бумаги и недопитая бутылка дорогого коньяка – единственное, что осталось от сбежавшей власти. У магазина «Рассвет» мать отчаянно пыталась обменять золотые серьги на старую зимнюю куртку для своего синего от холода ребенка, но Марфа лишь бессильно качала головой – еда была последней и единственной валютой в этом новом мире.

Слухи о невидимом, непроницаемом барьере на выездах из города, еще вчера казавшиеся бредом сумасшедшего или пьяной болтовней, теперь передавались из уст в уста как страшная, непреложная истина. Но отчаяние и животный страх толкали людей на безумные, самоубийственные поступки.

Несмотря на многочисленные вчерашние провалы, с самого раннего утра новые группы смельчаков или просто доведенных до последней черты жителей предпринимали отчаянные попытки прорваться из Колымажска. Старенькие, дребезжащие «Жигули» и «Москвичи», груженные узлами с самым необходимым скарбом, ревели изношенными моторами, пытаясь взять невидимую преграду с разгону. Но на уже печально известной "мертвой линии" они не просто глохли – их словно отбрасывало назад мощной, невидимой упругой волной, сминая капоты, как фольгу, и выбивая остатки стекол. Некоторые машины, после нескольких таких отчаянных ударов, вспыхивали, как факелы, их бензобаки взрывались с оглушительным грохотом, озаряя зловещее оранжевое небо короткими, яростными вспышками. Трактор с ближайшей, давно развалившейся фермы, отчаянно чадя черным дизельным дымом, пытался продавить этот невидимый барьер своей массой и мощью. Он ревел, как раненый доисторический ящер, его тяжелые гусеницы скрежетали по мерзлой земле, высекая искры, но невидимая стена лишь слегка подрагивала, испуская едва заметное, переливающееся всеми цветами радуги сияние, а затем трактор с оглушительным треском и скрежетом встал, его могучий двигатель заглох навсегда. Черный дизельный выхлоп, вырвавшийся из трубы в последний момент, казалось, на мгновение замерз в воздухе облаком черных кристаллов, прежде чем его развеял ледяной ветер. Несколько отчаянных парней на дребезжащих мотоциклах «ИЖ» попробовали проскочить, надеясь на скорость и маневренность.

Результат был один и тот же для всех. На определенном, четко очерченном рубеже, который уже успели окрестить «мертвой линией», двигатели глохли, словно задыхаясь в безвоздушном пространстве. Но это не было обычной поломкой. За секунду до полной остановки приборные панели автомобилей заливало безумным светом – все лампочки вспыхивали одновременно, стрелки датчиков температуры и оборотов зашкаливали и бились об ограничители. Сами двигатели, прежде чем заглохнуть, на мгновение выдавали нереальные, запредельные обороты, ревя так, будто с них сняли всю нагрузку, а затем обрывали свой вой с резким металлическим скрежетом. Машины с визгом тормозов и скрежетом металла останавливались в сантиметрах от невидимой, но абсолютно реальной стены, а их водителей и пассажиров отбрасывало вперед неумолимой силой инерции, разбивая им лица о рули и лобовые стекла. Те, кто пытался прорваться через этот барьер пешком, ощущали нарастающее, невыносимое давление в голове, приступы тошноты, резкую слабость во всем теле, а в ушах начинал звенеть тот самый низкочастотный гул, вызывая панический ужас и непреодолимое желание бежать назад, подальше от этого проклятого места. В какой-то момент они просто не могли сделать больше ни шагу, будто упирались в упругую, но абсолютно непробиваемую, невидимую вату.

Дым из «Волков», всегда одержимый огнем и разрушением, притащил к окраине города, к той самой «мертвой линии», канистру с бензином и несколько самодельных «коктейлей Молотова».

– А ну, расступись, мелюзга! – рявкнул он на кучку зевак, с опаской наблюдавших за его действиями. – Сейчас мы этой невидимой хрени дырку прожжем! Покажем ей кузькину мать!

Он с размаху швырнул первую бутылку с зажигательной смесью. Огненный шар с шипением врезался во что-то невидимое и, не причинив никакого видимого вреда Кокону, который в этом месте лишь слегка замерцал радужными, маслянистыми разводами, отскочил обратно, как от упругой стены, опалив сухие кусты у дороги. Сам Дым почувствовал сильный, болезненный толчок в грудь, словно его ударили невидимым, но очень тяжелым кулаком, и едва устоял на ногах. Вторая и третья отчаянные попытки закончились тем же самым. Кокон стоял незыблемо, равнодушный к их ярости и отчаянию.

К полудню картина стала окончательной и ужасающей. У всех выездов из города образовались стихийные кладбища сгоревших и разбитых машин – безмолвные памятники несбывшимся надеждам. Колымажск был заперт. Надежно и, похоже, надолго.

В прокуренном полумраке бара «У Геннадия», одного из немногих мест, где еще горел свет от генератора, царило напряженное молчание. Николай, хозяин СТО, молча пил водку, глядя в одну точку. Геннадий протирал стаканы.

– Крики… – глухо сказал Николай. – Третью ночь со стороны реки кричат. Сначала бабы визжали у барака Степана, теперь вот опять. Что-то там нечисто.

– Нечисто, – подтвердил Геннадий, ставя стакан. – Ко мне вчера Игнат-лесник забегал, бледный как смерть. Говорит, жена его, Марина, пошла за водой и видела там… нечто. Не зверя и не человека. Теперь сидит дома, забилась в угол и молчит. Я думаю, надо сходить, проверить. Если там тварь какая завелась, сама она не уйдет.

Николай молча кивнул и допил водку. «Сходим», – коротко бросил он. Решение было принято.

Больница «Рассвет» превратилась в один из немногих островков относительного порядка в охваченном паникой и холодом Колымажске. Людмила Петровна, несмотря на свой цинизм и усталость, организовала здесь нечто вроде полевого госпиталя, принимая всех, кто нуждался в помощи – и бандитов, и обычных горожан.

Лёха, молодой пожарный, лежал на жесткой койке в одной из палат, морщась от боли. Его попытка прорваться из города на стареньком отцовском "Москвиче" закончилась плачевно: машина была разбита, а сам он отделался сильными ушибами и глубоким порезом на руке, когда его выбросило через лобовое стекло. Катя, бледная, с темными кругами под глазами от бессонных ночей, осторожно обрабатывала его рану остатками йода.

– Дурак ты, Лёха, неисправимый, – тихо сказала она, ее голос дрожал от смеси нежности и отчаяния. – Зачем полез на рожон? Чуть не убился…

– А что оставалось, Катюш? – Лёха попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и жалкой. – Сидеть и ждать, пока нас тут всех заморозят, как мамонтов, или пока эти… твари… не сожрут? Я хотел тебя вывезти… Думал, проскочим…

Его голос дрогнул. Катя молча взяла его здоровую руку, ее пальцы были холодными, но их прикосновение согревало.

– Мы выберемся, Лёш. Обязательно выберемся. Вместе. – Она посмотрела ему в глаза, и в ее взгляде была такая отчаянная решимость, что ему на мгновение стало легче. – Или… не выберемся тоже вместе. Но мы будем бороться. До конца. Я не позволю этому… этому Кокону… забрать у нас все.

Лёха сжал ее руку.

– Я с тобой, Кать, – твердо сказал он. – Что бы ни случилось. Если есть хоть малейший шанс прорваться или найти способ бороться с этой дрянью… я готов. Только скажи, что делать.

Его обычная мальчишеская удаль сменилась мрачной, взрослой решимостью. Катя видела это, и ее сердце наполнилось не только тревогой за него, но и гордостью.

В этой атмосфере всеобщего хаоса, страха и безысходности старые порядки и привычные границы начали стремительно стираться. Банды, еще вчера привыкшие делить город на зоны влияния и воевать за каждый кусок территории, теперь бесцельно метались по опустевшим улицам, инстинктивно ища выход или просто пытаясь понять, что, черт возьми, происходит. Именно так, у старого, проржавевшего, обледеневшего моста через скованную льдом Колымажку, и столкнулись основные силы «Волков» Ивана и «Теней тайги» Ани.

Иван вел своих немногочисленных, но верных парней вдоль замерзшей реки, инстинктивно надеясь, что вода, даже скованная льдом, может стать каким-то путем к спасению или хотя бы даст ответы. Без Серого, его обычного «правого глаза» и источника многих проблем, но также и силы, дисциплина в группе несколько пошатнулась, но непререкаемый авторитет Ивана, закаленный в бесчисленных стычках, пока еще держался. Аня со своими воинами, одетыми в меха и вооруженными луками и копьями, двигалась с другой, эвенкийской стороны, проверяя старые, известные только им охотничьи тропы, ведущие вглубь тайги. Встреча на нейтральной территории моста была неизбежна.

Первой реакцией с обеих сторон была привычная, въевшаяся в кровь за годы вражды, почти рефлекторная враждебность. Но под этой показной бравадой уже отчетливо чувствовался липкий, животный страх перед неведомой, всепоглощающей угрозой, который они отчаянно пытались скрыть за привычной агрессией.

– Какого хрена вы здесь забыли, лесные ублюдки?! – рыкнула Гроза, девушка-драчун из «Волков», ее рука привычно легла на тяжелую металлическую цепь у пояса. Ее ненависть к «Теням» после гибели младшего брата в одной из стычек была особенно сильна и неутолима.

Орлан, молчаливый и смертоносный, как всегда, уже натянул тетиву своего мощного, сделанного из оленьего рога лука, его отравленная стрела смотрела точно в сторону «Волков». Бизон, ставший после недавнего изгнания Серого более заметной и авторитетной фигурой рядом с Иваном, угрожающе хрустнул своим тяжелым кистенем.

– Еще слово, – тихо, но отчетливо процедил Тускар, делая шаг вперед, – и твоя цепь тебе больше не понадобится.

– Похоже, духи тайги решили сами к нам в гости пожаловать, на наш бережок, – процедил Дым, нервно поигрывая своей верной зажигалкой. – Ну что ж, мы всегда рады гостям. Особенно таким. Угостим по-нашему, по-колымажски.

Напряжение нарастало с каждой секундой, готовое в любую секунду взорваться новой, бессмысленной и кровавой стычкой. Иван и Аня стояли друг против друга, разделенные лишь несколькими метрами промерзшего, скользкого настила моста, их взгляды скрестились, полные застарелой, почти наследственной ненависти и глубокого, неистребимого недоверия.

– Гроза, молчать! – голос Ивана прозвучал как удар хлыста. Он положил тяжелую руку на плечо Грозе, останавливая ее.

Одновременно с ним Аня бросила короткий, властный взгляд на Тускара. Почти в то же мгновение она сделала едва заметный, но властный жест рукой, и Тускар замер, нехотя опуская копье.

И в этот самый момент, когда первое неосторожное движение или слово могло стать сигналом к безжалостной бойне, небо над ними словно вздрогнуло. Грязно-оранжевый купол Кокона, казавшийся до этого монолитным и неподвижным, подернулся видимой, переливающейся рябью, как поверхность воды, в которую бросили тяжелый камень. Одновременно с этим низкий, вибрирующий гул на частоте 145.32 Герца, который уже стал привычным, почти незаметным фоном их существования, резко, многократно усилился, превратившись в болезненный, почти физически давящий на уши и мозг звук. Все, и «Волки», и «Тени», инстинктивно пригнулись, зажимая уши руками, их лица исказила гримаса боли.

А потом они увидели его. Из-за крутого поворота реки, со стороны рыбацких бараков, ковыляя и спотыкаясь на негнущихся, вывернутых под неестественными углами ногах, тяжело переваливаясь с боку на бок, двигалась фигура. Это был уже не человек, а нечто, лишь отдаленно, кошмарно его напоминающее. Существо, покрытое острыми, блестящими, как обсидиан, иглами, с неестественно вывернутыми, удлинившимися конечностями и горящими в полумраке лихорадочным, ядовито-желтым огнем глазами. Трансформированный рыбак Степан, о котором уже второй день шептался весь охваченный ужасом город. Он издавал низкий, скрежещущий, булькающий рык и слепо, но целеустремленно тыкался в покрытые инеем опоры моста, оставляя на ржавом металле глубокие, рваные царапины своими когтистыми, изменившимися до неузнаваемости руками.

Ужас, первобытный, леденящий и всепоглощающий, на мгновение парализовал всех присутствующих. Это был не просто враг из другой банды, не пьяный дебошир или мелкий воришка. Это было нечто абсолютно чужое, непонятное и смертельно опасное. Общий враг, перед лицом которого их мелкие, многолетние разборки и счеты казались нелепой, детской игрой в песочнице. Даже самые отпетые головорезы из "Волков" и самые закаленные, не раз смотревшие смерти в глаза охотники "Теней" почувствовали, как ледяные, костлявые пальцы первобытного страха сжимают их сердца.

Оружие в их руках медленно, почти неохотно, опустилось. Гроза застыла с полуподнятой цепью, ее обычно злое, дерзкое лицо исказила гримаса панического страха, смешанного с тошнотворным отвращением. Орлан медленно, очень медленно ослабил тетиву своего лука, но не опустил его полностью, его пронзительный взгляд был прикован к приближающемуся монстру.

Иван посмотрел на Аню. Их взгляды встретились снова, через разделявшее их пространство и годы вражды. Но теперь в них не было ненависти. Была лишь тяжесть общего, молчаливого понимания и отражение того первобытного, почти животного ужаса, что они только что испытали вместе. Ни одного слова не было сказано о перемирии, о возможном союзе. Но в этом коротком, напряженном обмене взглядами, в котором смешались страх, растерянность, отчаяние и отчаянная, почти безумная решимость выжить любой ценой, было больше, чем в любых громких клятвах и рукопожатиях. Старые счеты, взаимные обиды, пролитая кровь – все это мгновенно отошло на второй план, стало мелким и незначительным перед лицом общей, неминуемой, неотвратимой гибели. Они поняли, что теперь их вражда – это непозволительная, смертельная роскошь, которая может стоить жизни им всем.

Не сговариваясь, почти одновременно, Иван сделал шаг назад, отступая от края моста. Аня, словно отразив его движение, сделала то же самое на своем берегу. Это был не приказ своим людям. Это был безмолвный пакт, заключенный между двумя лидерами перед лицом истинного врага. Они молча разошлись, каждый к своей напряженно замершей группе. «Волки» отошли на свой, восточный берег, «Тени» – на западный. Но мост, еще недавно бывший непреодолимым символом их вечной вражды, теперь казался последней, хрупкой ниточкой, связывающей два враждующих лагеря, оказавшихся в одной, стремительно тонущей лодке посреди бушующего, ледяного шторма.

А в это время, на другом конце замерзшего города, в руинах речного порта, Серый, чьи глаза теперь постоянно горели недобрым, багровым огнем, а тело источало едва уловимый запах озона, собирал вокруг себя самых отмороженных и отчаявшихся отбросов Колымажска. Он обещал им еду, тепло и власть над этим проклятым городом, если они присягнут ему и его новым, могущественным покровителям. И многие, измученные голодом и страхом, сломленные Коконом, были готовы пойти за ним хоть в самое пекло, не догадываясь, что именно туда он их и ведет.

К вечеру всепоглощающая паника в Колымажске начала постепенно стихать, уступая место глухому, безысходному, тяжелому, как могильная плита, отчаянию. Город погрузился в жуткую, неестественную, звенящую тишину. Оранжевое небо давило своей безмолвной, равнодушной угрозой. Ледяной ветер завывал в пустых, темных оконных проемах, разнося по опустевшим улицам лишь редкие, задавленные, безнадежные всхлипы и отчаянный вой собак, чующих приближение чего-то еще более страшного, чем смерть.

Люди забились в свои холодные, промерзшие дома, боясь темноты, боясь неизвестности, боясь даже друг друга. Иван сидел у догорающего, чадящего костра на лесопилке, тупо глядя на своих оставшихся парней. Их обычная молодецкая бравада и показная жестокость испарились без следа, оставив лишь растерянность, страх и немой вопрос в глазах. Бородач все так же метался в бреду на своих нарах, его хриплые стоны и отчаянные выкрики о "желтых глазах" и "каменных когтях, рвущих душу" разносились по гулкому, холодному цеху, постоянно напоминая о новой, еще не изученной, смертельной угрозе. Отсутствие Серого, хоть и сняло определенное напряжение внутри группы, теперь, перед лицом такой опасности, ощущалось как невосполнимая потеря еще одного бойца, пусть и проблемного, но сильного и опытного.

Аня в своем стойбище смотрела на замерзающую, стонущую подо льдом реку. Она знала, что это молчаливое перемирие с "Волками" – это лишь временная, вынужденная мера, хрупкая и ненадежная, как первый тонкий лед на реке. Но она также понимала, что без этого им всем не выжить в надвигающемся аду. Старейшины их рода, обычно мудрые и спокойные, сегодня молчали, их лица были темнее грозовой тучи; они чувствовали, что духи великой тайги, их вечные защитники и покровители, отвернулись от них, испугавшись неведомой, чужой силы, или просто были бессильны перед ней, оставив свой народ один на один с этим первобытным, вселенским злом. Они пытались провести древние ритуалы защиты, взывали к духам предков, но их голоса тонули в давящем гуле Кокона, а священные амулеты оставались холодными и безмолвными. Молодые воины "Теней", еще вчера готовые без колебаний умереть за свою землю и свои традиции, теперь с тревогой и суеверным ужасом всматривались в мертвенно-оранжевое, чужое небо.

Иван и Аня, разделенные не только скованной льдом рекой, но и годами непримиримой вражды и взаимной ненависти, в эту страшную ночь думали об одном. Старые правила больше не действуют. Старые враги, возможно, окажутся единственными, на кого можно будет хоть как-то положиться в этом новом, безумном, перевернутом мире, где за каждым углом, в каждой тени может скрываться нечто, пришедшее из самых страшных, первобытных кошмаров. Колымажск стал их общей тюрьмой, их общим полем боя. И то, что скрывалось за этим ледяным, неестественным летом и оранжевым, кровавым небом, только начинало показывать свое истинное, ужасающее, нечеловеческое лицо.

Игра на выживание началась. И ставки в ней были неизмеримо выше, чем просто жизнь.

Глава 27: Первый биоробот