Искусство быть собой

Глава 5. Эксперимент. Начало

Она проснулась не от детского крика или чувства долга, а от собственного внутреннего будильника – от воодушевления. Сегодня она будет экспериментировать. Сегодня она целенаправленно попытается перейти в мир глянца. От одной этой мысли по коже бежали мурашки, а в груди расправляла крылья небывалая ранее, острая, почти детская надежда.

Но забывать о реальности она не собиралась. Эта реальность накатила на нее сразу, едва она открыла глаза: запах пыли, скрип кровати, предчувствие утренней суеты. Все как всегда.

Однако, подойдя к зеркалу в ванной, она увидела не уставшую женщину с синевой под глазами. В отражении на нее смотрела Лисичка. Та самая, с хитрой, едва заметной улыбкой в уголках губ. Она не стала подводить глаза – сегодня ее оружием была не косметика, а знание.

«Привет, лисичка. Вот так, – подумала она, подмигивая своему отражению. – Сегодня я всех обхитрию. Разбужу, накормлю, отправлю… а потом останусь одна. И займусь тем, что по-настоящему интересно. Моим великим экспериментом».

Мысль о том, что ее главная цель на день – не чистота в доме и не примерное поведение детей, а магический переход в другую реальность, казалась такой дерзкой, что она фыркнула. Впервые за долгие годы у нее появилось личное, тайное дело. Не «надо», а «хочу».

И с этим знанием, спрятанным глубоко внутри, как заветный ключик, она пошла будить свой «бамбуковый лес», чтобы поскорее отправить его по своим делам и остаться наедине с самой собой – и своим кольцом.

Но реальность, как всегда, оказалась сильнее. В ней по-прежнему было больше «надо», чем ее собственного «хочу». Календарь беспощадно напомнил, что у Марка сегодня занятия по английскому, куда нужно было ехать через весь город. Мысль о давке в душном автобусе, о потраченных впустую часах, которые украдут у нее драгоценное время для эксперимента, вызывала почти физическое отвращение.

И тогда Вероника, глядя на сына, который вяло жевал кашу, решилась на саботаж.

– Маркуша, – начала она сладким, заговорщицким голосом, – а давай сегодня останемся дома? Через весь город ехать… опять… А на улице такой жаркий день, душно. Представляешь, как сейчас в автобусе?

Она говорила это сыну, но ее слова, четкие и ясные, были адресованы мужу, который уткнулся в телефон за завтраком. Это была не просто просьба к ребенку. Это был намек, пробный шар, брошенный в стену его равнодушия.

– Мы могли бы спокойно поиграть в приставку перед школой, – продолжала она, гладя Марка по голове. – Ты же во вторую смену учишься, времени много. А то опять поедем, вернемся уставшие…

Марк поднял на нее глаза, в которых заблестел интерес. Идея пропустить английский и пойти на поводу у матери казалась ему внезапно очень привлекательной.

Вероника же смотрела на Дмитрия, ждала хоть какой-то реакции, хоть слова в поддержку или, наоборот, запрета. Но главное – она снова намекнула на машину. Без прямых просьб, без слез. Просто констатация факта: поездка – это мучение, от которого есть простое решение. Решение, которое он ей не давал.

Впервые она боролась не просто за сиюминутный комфорт, а за свое время. За право распоряжаться своим днем и воплощать в жизнь свой хитрый, лисий план.

Муж снова не отреагировал. Сделал вид, что не слышит. Даже бровью не повел, полностью погруженный в экран своего телефона. Казалось, ее слова разбились о броню его равнодушия и утекли в никуда.

Но внутри Вероники что-то щелкнуло. Раньше такая реакция заставила бы ее сжаться, почувствовать себя невидимкой, залить обиду очередной чашкой крепкого чая.

«Ничего, – холодно констатировала она сама себе, забирая у Марка пустую тарелку. – Прекрасно. Игра в молчанку? Что ж, я научусь играть по твоим правилам. Только не жди, что я буду тихо проигрывать».

Она посмотрела на его склоненную голову, и в душе зазвучал новый, стальной внутренний монолог.

«Я не сдамся, дорогой. Буду лоббировать свою идею до последнего. Не с криками, не со скандалами – ты их просто не услышишь. Буду продавливать свою позицию тихо, настойчиво, как вода точит камень. Каждым намеком за завтраком, каждым взглядом в окно на проезжающие машины. Молча сидеть и ждать, пока на меня обратят внимание, я больше не намерена. Если я – тень в этом доме, то тень, которая умеет наступать на пятки. Приготовься. Игра только начинается».

С этими мыслями она развернулась и пошла к раковине, чувствуя, как впервые за долгие годы ее спина прямая, а плечи расправлены. Она может не контролировать его реакцию, но она будет контролировать свое упорство.

Разливая чай по кружкам, Вероника сделала последнюю, отчаянную попытку. Она снова обратилась к сыну, стараясь, чтобы голос звучал легко и ненавязчиво:

– Ну, Маркуша, давай не поедем? Всего один раз пропустим. Ничего же страшного не случится. Мы спросим в чате, что они изучали, дома сами почитаем. Я же вполне неплохо владею английским, я тебе помогу.

Но Марк, вопреки всем ее ожиданиям, сегодня проявил несвойственную ему твердость. Он был настроен идти.

– Нет, мам! – упрямо тряхнул головой. – Виктория Ивановна обещала, что сегодня будут не скучные занятия, а игры! Викторины, конкурсы… И тому, кто победит, дадут сладкий приз!

Вероника вздохнула, пытаясь переиграть:

–Я куплю тебе любые сладости. Давай останемся дома.

– Не-ет! – его голос стал капризным. – Выигранные сладости намного-намного слаще!

И он, не слушая больше возражений, побрел одеваться. Вероника смотрела ему вслед с горьковатым чувством. Ее хитрый план рухнул, разбившись о детское желание получить заслуженную конфету.

Муж, как и следовало ожидать, даже не поинтересовался, почему она так отчаянно не хочет вести ребенка на занятия. «Почему? Что случилось?» – этих вопросов просто не существовало в его вселенной. Ее внутренняя борьба осталась совершенно незамеченной.

Но тут к ней тихонько подошла Алиса. Наклонилась и спросила так, чтобы не слышали другие:

–Мам, что-то случилось? Почему ты не хочешь везти Марка?

Этот простой вопрос от дочери, проявление внимания к ее состоянию, стал маленьким лучом в этом утреннем поражении. Вероника быстро взяла себя в руки, сделав легкое лицо.

– Все хорошо, солнышко, – улыбнулась она Алисе, проводя рукой по ее волосам. – Просто мама немного устала. Ничего страшного.

Но внутри она уже перестраивала планы. Раз эксперимент придется отложить, значит, нужно просто набраться терпения. Главное – она теперь знала, что ее внутреннее состояние кто-то замечает. И это придавало сил ждать следующего подходящего момента.

И тут в голове у Вероники, словно вспышка, промелькнула мысь. Ослепительная в своей простоте.

А что, если попросить Алису?

Ведь дочь уже давно ходит в школу одна. А если она сегодня отвела бы брата на занятия? А потом, если количество уроков совпадает… Алиса могла бы и забрать его, и они вместе пошли бы вечером домой. И тогда… тогда у нее появился бы целый день. Целый день тишины, спокойствия и… экспериментов.

От этой мысли она буквально зажглась изнутри. Идея разгоралась, как пламя, выжигая остатки уныния.

«Вот оно! – ликовала она про себя, едва сдерживая торжествующую улыбку. – Вот как я всех перехитрю! И мужа с его молчаливым одобрением, и Марка с его викторинами, и… всю эту вселенскую рутину с ее вечными «надо»!»

Она посмотрела на Алису, которая доедала завтрак, и в ее взгляде вспыхнула новая, хитрая надежда.

«Все просто. У меня теперь есть свое «хочу». И оно ничуть не менее важно, чем все их «надо». И сейчас я это докажу».

И она, собрав всю свою надежду в кулак, обратилась к дочери с самой сладкой, заговорщицкой улыбкой, на какую была способна:

– А знаешь что, Алис? Ты вчера говорила, что хочешь помогать. Так вот, ты бы мне оказала просто огромную услугу, если бы сейчас отвезла Марка на английский и подождала его там. Там занятий всего час времени! Пока послушаешь музыку, подкасты свои… Там же удобные диванчики для ожидающих, даже кофе можно взять! Я тебе денег на все выдам, не переживай, свои карманные тратить не придется!

Она смотрела на дочь с мольбой в глазах, вкладывая в них весь свой хитрый план и надежду на освобождение.

Алиса на секунду задумалась, и в ее глазах даже мелькнуло что-то похожее на готовность помочь. Но потом она покачала головой с искренним сожалением:

– Извини, мам, я бы с радостью, правда, с радостью! Его отвезла и потом вместе пошли бы в школу… Но, во-первых, у меня сегодня отменили первый урок, физрук заболел. А во-вторых…

Она виновато вздохнула.

–…я вчера совсем не делала уроки. И сейчас мне придется идти делать всю домашку, иначе сегодня будет полный трэш.

В этот момент в Веронике все оборвалось. Ее грандиозный, такой хитрый и классный план, который вот-вот должен был сработать, с треском разбился о быт. О банальные, приземленные, но неумолимые «надо». Надо делать уроки. Надо вести ребенка на занятия. Надо подчиняться расписанию.

Ее «хочу» снова проиграло. Оно оказалось хрупким стеклянным шариком, который не мог соперничать с тяжелыми каменными глыбами повседневных обязанностей. Она молча кивнула Алисе, сглотнув ком разочарования в горле. Ладно. Значит, не сейчас. Но она не сдается. Она просто откладывает свой эксперимент. Ненадолго.

Мужа Вероника даже просить ни о чем не стала. Он сидел за столом, прекрасно слыша все их переговоры, упорства и разочарования, и делал вид, что его личная, комфортная вселенная никак не пересекается с их хаотичными мирами. Его спокойствие, его отлаженный, эгоистичный ритм жизни, в котором жертвовали ее временем, ее силами и ее желаниями, его абсолютно устраивал.

Она посмотрела на него – на его склоненную над телефоном голову, на расслабленную позу – и впервые в душе не вспыхнула ярость. Ее накрыло чем-то другим. Холодным, тяжелым и окончательным. Презрением.

И в этот момент в голове прозвучал ее собственный, горький и беспощадный вопрос, обращенный к самой себе:

«Вероника… Ну как ты могла? Как ты могла так вляпаться вот в ЭТУ жизнь?»

Это был не просто упрек. Это был итог многолетнего молчания. Она смотрела на этого чужого мужчину за столом и не могла понять, что когда-то заставляло ее сердце биться чаще, что за туман застилал глаза, что за наивная вера в «долго и счастливо» привела ее сюда – в эту кухню, к этой раковине, к этой роли безропотной тени.

Но вместе с презрением пришла и ясность. Если это – ее ошибка, то ей же и исправлять. Пусть не сегодня, пусть не сейчас. Но она больше не будет это терпеть.

***

Они возвращались с английского, и Вероника, как вьючное животное, тащила его переполненный тетрадками рюкзак и мешок со сменкой. Марк же порхал рядом, взволнованный и сияющий.

– Мам, а я победил! Во всем! – его голос звенел от восторга. – Я же говорил, что надо было идти! Смотри!

Он сунул ей под нос растянутый пакет, доверху набитый сокровищами: разноцветные чупа-чупсы, блестящие леденцы, несколько шоколадок. Его глаза горели триумфом.

– Я был самым быстрым в викторине! И в конкурсе на знание слов тоже! Все ошиблись, а я – нет! Не зря я так хотел сегодня прийти!

Вероника смотрела на его сияющее, счастливое лицо, на эти дурацкие конфеты, которые были для него настоящей наградой, и ее сердце сжималось в странном противоречии. Искренняя, теплая волна материнской радости за его успех накатывала первой.

– Молодец, Маркуша, – сказала она, и ее голос дрогнул от настоящей нежности. – Я тобой очень горжусь. Правда.

Она гордилась. Но тут же, как холодная змея, поднималась из глубины души другая, горькая правда. Пока он побеждал в викторинах, ее собственный маленький эксперимент, ее личная победа, ее «хочу» – снова были принесены в жертву этому всепоглощающему «надо».

«Надо было вести. Надо было ждать. Надо было тащить этот чертов рюкзак», – звенело у нее в голове, заглушая энтузиазм сына.

– А эту шоколадку я тебе оставлю, мам! – щедро объявил Марк, разглядывая добычу.

–Спасибо, солнышко, – она механически улыбнулась, чувствуя, как горечь обжигает горло.

Они шли дальше, и вся ее гордость за сына тонула в тяжелом, знакомом ощущении: ее жизнь – это бесконечный список «надо», где для ее «хочу» просто не оставалось места. И от этого даже сладкий приз в кармане сына казался ей горьким.

Они пришли на автобусную остановку, и Веронику окутала волна удушливого, раскаленного воздуха. Майское солнце палило немилосердно, а вокруг стояла такая толпа, что негде было яблоку упасть. Воздух гудел от раздраженных голосов и гудков машин – впереди была пробка.

Вероника, ежась от каждого случайного толчка, с тревогой смотрела на время. Она отчетливо понимала: если в ближайшие десять минут они не сядут в автобус, Марк опоздает в школу. Знакомое липкое чувство паники начало подползать к горлу. «Только не это, только не сейчас…»

Когда, наконец, подошел нужный автобус, он был слегка переполнен. Они втиснулись в давку у дверей, едва успев протиснуться внутрь. Открытые форточки почти не помогали – внутри было душно и жарко, как в парной. Воздух был густым и тяжелым.

Люди вокруг были на взводе. Кто-то грубо пробивался к выходу, кто-то, рыча, втискивался внутрь.

–Прекратите пихаться!

–Дайте выйти, вам что, трудно?

–Сам ты пихаешься!

Все это сливалось в оглушительный, раздражающий гул. Вероника, прижимая к себе Марка и его драгоценный пакетик с призами, чувствовала, как ее собственные нервы натягиваются, как струны. Каждый толчок, каждый вскрик заставлял ее вздрагивать. Это был не просто дискомфорт. Это была медленная, унизительная пытка бытом, которая высасывала последние капли сил и сводила на нет все ее утреннее воодушевление. В этой давке не было места ни «хочу», ни мечтам о глянцевых мирах. Здесь было только одно – вытерпеть и доехать.

И тут Марк, как по заказу, начал капризничать, его голос стал тонким и плаксивым, врезаясь в общий гул:

–Мам, мне душно! Мне жарко! Меня толкают! – он устал стоять в толпе, которая зажимала его со всех сторон.

– Знаю, Маркуша, знаю, – сквозь зубы проговорила Вероника, пытаясь оградить его от самых настойчивых локтей и сумок. Она протолкнула его ближе к поручню, чтобы он мог хоть как-то держаться сам, ведь до этого он буквально висел на ней, как гиря.

И в этот самый момент автобус резко, с лязгом и скрежетом, затормозил. Все пассажиры дружно полетели вперед, кто-то вскрикнул, кто-то выругался. На несколько секунд воцарилась гробовая тишина, а затем водитель развел руками и объявил то, что все уже поняли: автобус сломался. Дальше не поедет.

В салоне взорвалась буря негодования.

–Да что это такое?! В такую жару!

–Пробка, а тут еще это!

–Как теперь добираться?!

Делать было нечего. Всем пришлось выйти. Оказалось, что они застряли ровно между двумя остановками, где другой транспорт останавливаться не будет. Вероника, сжав руку Марка, который теперь хныкал уже на полную катушку – ему было жарко, и он хотел пить, – с отчаянием осознала, что бутылку с водой она сегодня, как назло, оставила дома.

– Попьешь на остановке, я тебе куплю, – почти выдохнула она, уже не в силах сдерживать раздражение, и потащила его по раскаленному асфальту к следующей остановке, высматривая по пути глазами любой ближайший магазин.

Каждый его каприз, каждое ее вынужденное «потерпи» и «скоро», каждый шаг по этой духоте – все это раскручивало ее нервы, как пружину. Она чувствовала, как знакомое, черное, густое кипение поднимается из самой глубины, подступает к горлу, грозя вырваться наружу. Она изо всех сил пыталась сдержать его, зажимая губы и глядя в одну точку, но понимала – чайник вот-вот засвистит.

Подходя к остановке, она заметила спасительный огонек небольшого магазинчика прямо за ней. Влетев внутрь, Вероника на мгновение растерялась – магазин был незнакомым, и в голове не сразу складывалась карта, где что лежит. В этой суматохе, боясь, что совместно с Марком поиски затянутся, она почти силой поставила его у кассы, бросив на ходу: «Жди здесь! Я быстро!»

Она металась между стеллажами, сердце колотилось от спешки и стресса. Наконец, нашла воду, схватила первую попавшуюся бутылку и помчалась обратно. Быстро расплатилась, с силой открутила крышку и сунула бутылку Марку: «На, пей!»

Он сделал глоток и скривился, смотря на нее с возмущением, полным несправедливости:

–Фу! Простая! А я думал, ты мне лимонной купишь!

И тут в Веронике что-то сорвалось. Терпение, растянутое, как тонкая нить, лопнуло. Она не закричала, но ее голос стал низким, свистящим и страшным от сдерживаемой ярости. Она сжала кулаки так, что побелели костяшки.

– Марк, – прошипела она, глядя на него в упор. – Ты либо пьешь эту воду. Либо я ее выброшу. Прямо сейчас, вон в ту мусорку.

Она не кричала, но в ее тихом, холодном тоне была такая стальная решимость, что Марк мгновенно смолк, испуганно похлопав глазами. Он молча, с обиженным видом, взял бутылку и сделал еще один глоток.

Они молча вернулись на остановку, чтобы ждать следующий автобус. Внутри у Вероники все дрожало. Она снова сорвалась. Но в этот раз ее срыв не был истерикой – он был холодным, почти отчаянным актом сохранения последних остатков самообладания в этом аду под названием «День сурка. Версия 2.0».

Веронику радовало лишь одно: они уже были на полпути к школе, да и остановка находилась на большой транспортной развязке, где шансов уехать было больше. Им повезло – следующий автобус подошел довольно быстро. Войдя в салон, они обнаружили, что все сидячие места заняты, но стоять было вполне сносно, несмотря на все ту же духоту и жару.

Они уже приготовились к выходу, заранее переместившись поближе к двери. И в этот момент мимо них, протискиваясь к выходу, прошел мужчина с огромной, бесформенной сумкой. Не глядя по сторонам, он резко дернул ее за собой, и тяжелый угол с грохотом пришелся Веронике по ноге. Острая, пронизывающая боль заставила ее вскрикнуть.

И это стало той самой последней каплей. Ее организм, ее психика, исчерпали все лимиты. Волна ярости, черной и безраздельной, накатила мгновенно, смывая все мысли о самообладании.

– Можно как-то поаккуратнее?! – ее голос прозвучал громко, резко, пробиваясь сквозь шум мотора. – Здесь же, между прочим, люди стоят!

И в тот же миг она почувствовала нечто странное. Собственные слова она услышала будто со стороны, из-за толстого стекла. Воздух вокруг заколебался, поплыл.

«О нет… Сейчас? СЕЙЧАС?!»

Паника, острая и леденящая, ударила в виски. Этот выплеск эмоций… он запускал переход! Тот самый, которого она так жаждала. Но сейчас? В переполненном автобусе, с ребенком за руку?!

Вихрь вопросов пронесся в голове с безумной скоростью. Что будет с ее телом здесь? Исчезнет? Рухнет без сознания? А Марк? Он один останется в толпе, испуганный? Время остановится? Она не знала правил! Она не контролировала этот процесс!

Ирония судьбы была горькой. Она так отчаянно хотела оказаться в мире глянца, но сейчас, чувствуя, как реальность начинает таять, она изо всех сил цеплялась за нее, за руку сына и боль в ноге – лишь бы не исчезнуть здесь и сейчас. Это был худший из возможных моментов для побега.

Как бы она того ни желала, начавшийся переход был неумолим, как закон физики. Словно сильное течение, он вырвал ее из душного автобуса и швырнул в другую реальность. Сознание прояснилось, и она обнаружила себя стоящей на кухне своего пентхауса. В руках у нее был бокал с темно-рубиновым вином, в воздухе витал тонкий аромат дорогой еды и горячего воска. На столе горели свечи в массивных подсвечниках, отбрасывая блики на изысканно сервированные блюда. Романтический ужин. С Артемом.

Но его самого в кухне не было.

И вместо облегчения или триумфа ее охватила волна чистейшей, животной паники. Она металась взглядом по стерильно-идеальной кухне, пытаясь зацепиться за что-то, но внутри продолжался хаос.

«Нет, нет, нет! Не сейчас! Мне нужно ТУДА! Марк один в автобусе!»

Она посмотрела на свою правую руку, все еще сжимающую ножку бокала. На безымянном пальце сиял тот самый, идеальный перстень с темным рубином – символ ее власти в этом мире. Но сейчас он казался ей капканом.

Она судорожно сжала бокал, и ее шепот прозвучал отчаянной мольбой, обращенной к холодному металлу:

–Верни меня. Пожалуйста, верни. Я не хочу быть здесь. Только не сейчас.

Впервые за все визиты сюда она отчаянно пыталась сбежать обратно. Потому что поняла страшную вещь: ее побег в мир глянца оставлял в ее серой реальности беспомощного ребенка. И эта цена была слишком высока.

Продолжая с мольбой смотреть на кольцо, она не отрывала взгляда от густого, почти черного свечения рубина. И вдруг ей почудилось, что на какой-то миг – один-единственный, промелькнувший быстрее, чем вздох, – камень будто бы дрогнул. Его насыщенный, властный цвет на долю секунды стал светлее, менее глубоким, словно из него ушла тень.

Но это было всего лишь мгновение. Меньше, чем мгновение.

И тут же ее мозг, наученный годами разочарований и трезвого взгляда на вещи, язвительно включился, отсекая любую надежду на магию.

«Вероника, ну это просто отблеск, – сухо констатировала она сама себе, чувствуя, как спазм отчаяния в груди сменяется привычной усталостью. – Возможно, дрогнул свет от свечи. Или ты моргнула просто неудачно. Хватит выдумывать».

Она с силой зажмурилась, отводя взгляд от кольца. Нет, оно не слушается ее. Оно не подчиняется ее мольбам. Оно – лишь пассивный свидетель, а не инструмент. И она застряла здесь, в этой позолоченной клетке, в самый неподходящий момент, пока ее сын оставался один в хаосе другого мира. Бессилие снова накатило на нее, густое и липкое, заставляя опустить плечи. Побег оказался ловушкой.

И Вероника с леденящей ясностью осознала: ей нужно назад. Мгновенно. Но как? Формула была очевидна – кольцо плюс яркая эмоция. Но эмоция из того мира, ярость и отчаяние от толчка в автобусе, здесь, в стерильном блеске пентхауса, казались чужими, далекими, как сюжет из плохого фильма. Она пыталась нагнать в себе это ощущение – сжатые мышцы, ком в горле, жгучее унижение, – но ее глянцевая реальность будто высасывала из них всю силу, делая их блеклыми и неважными.