Узором по крови

Пролог

1178 год. Граница Руси и Дикого Поля

В тех краях, где русские леса уступают Дикому Полю, притаилось княжество Черноярово. Не велико оно и небогато, но славится силой духа несгибаемой и крепкой верой. Здесь встречаются два мира: с одной стороны – наши дубравы, берёзовые рощи, церкви с куполами луковками и золотые поля; с другой – безбрежная степь, где ветер поёт о своей свободе, как кочевники, что странствуют по её бескрайним просторам.

Батюшка мой, князь Всеволод, держит эту землю рукой железной, но справедливой. Дружина его хоть и невелика числом, но каждый воин стоит в бою десятерых. Крепость Чёрный Яр возвышается на берегу Сулицы, защищённая частоколом с дозорными вышками. За стенами её стоит терем батюшки, церковь святого Георгия, избы дружинников и ремесленников. А дальше по реке простираются сёла – последний оплот земли русской.

В то жаркое лето мы с матушкой, княгиней Любавой, поселились в селе Серебряные Ручьи. Батюшка отправил нас сюда подальше от лихорадки, что косила людей в крепости, а старшего брата Всеслава отослал с дядькой Ратибором за реку. Серебряные Ручьи славились на всю округу целебными травами и родниками с чистой водой. Матушка надеялась, что здесь я окрепну после зимней хвори, что едва не свела меня в могилу.

***

Я проснулась от запаха дыма – не того привычного, печного, а едкого, горького, от которого горло сжимается и глаза слезятся. Сердце моё сразу заколотилось, как пойманная птица. За окном стояла странная темнота – не ночная, глухая, а красноватая, дрожащая, словно кто-то накинул на мир кровавую ткань.

– Матушка? – прошептала я, и собственный голос показался мне чужим.

Тишина в ответ. Только снаружи – крики, лязг железа и дикое ржание коней. Холодный ужас пополз по спине, когда я подбежала к окну и выглянула на улицу. Село полыхало, как гигантский костёр. Между горящими избами метались всадники на приземистых лошадях, размахивая кривыми саблями. Половцы! Но как они проникли в село незамеченными?

Лишь вчера на площади стоял караван с яркими тканями и диковинными товарами. Смуглые торговцы улыбались, показывая белые зубы, угощали детей сладостями, а женщин – блестящими безделушками. Матушка даже купила у них серебряную заколку для волос… Теперь я поняла – это были они. Лазутчики, прикинувшиеся торговцами, чтобы изучить село и ночью открыть ворота своим.

Дверь с грохотом распахнулась. На пороге стояла матушка – волосы растрёпаны, лицо белее берёзовой коры, глаза огромные, как у совы. Верхняя рубаха наброшена наспех, в руке – маленький нож с рукоятью из кости.

– Забава, доченька! – Её шёпот обжёг мои уши. – Половцы! Бежим! Через задние сени, к лесу!

Она схватила меня за руку, и я почувствовала, как дрожат её пальцы. Мы выскочили во двор, где жар был таким сильным, что казалось – кожа сейчас треснет и слезет, как берёста на огне. Пламя уже лизало крышу нашей избы, солома вспыхивала с жадным треском. Воздух обжигал лёгкие, глаза слезились, а в ушах стоял крик умирающих.

Над пожарищем, мне показалось, кружили тёмные силуэты – не то вороны, не то души погибших, не нашедшие пути в другой мир. Они кричали голосами тех, кого уже забрала смерть.

Матушка тащила меня за собой, пригибаясь, словно мы были зайцами, убегающими от охотников. Мы пробирались вдоль заборов, прячась в тени. Вокруг горели дома, падали люди, свистели стрелы в темноте. Степняки догоняли и рубили мечами тех, кто пытался бежать. Мир превратился в ад, о котором зимой рассказывал старец Никодим.

Мы почти добрались до леса, когда из-за горящего амбара появились трое всадников. Впереди скакал мужчина на вороном коне. Его тёмное лицо, изрезанное шрамами, освещалось пламенем пожара, делая похожим на демона из преисподней. На груди блестела золотая бляха с изображением барса – знак военачальника.

– Барсбек, гляди! – крикнул один, показав рукой на нас с матушкой.

Имя прозвучало как удар хлыста. Барсбек. Тот, о чьей жестокости шептались по вечерам. Тот, чьё имя воины произносили с ненавистью, а женщины – со страхом.

– Княгиня русская, – произнёс тот, что был впереди, на ломаном языке, растягивая слова, словно пробуя их на вкус. – Я давно хотел увидеть твоё лицо при свете пожара.

Матушка резко остановилась, загородив меня собой. Я чувствовала, как бешено колотится её сердце, когда она прижала меня к спине. От неё пахло страхом и решимостью – странная смесь, которую я никогда не забуду.

– Беги! – Её крик был резким, как лезвие. – К дубу, где жёлуди собирали. Помнишь его? Спрячься в дупле и жди. Если не приду до рассвета – иди на север, к крепости. Беги, Забавушка!

Она толкнула меня к зарослям бузины у забора. Я побежала, спотыкаясь о корни, раздирая босые ноги о камни и сучья. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. За спиной раздался крик матушки – не испуганный, а яростный, как у зверя, попавшего в капкан.

Не выдержав, я обернулась. Трое воинов окружили её. Тот, кого назвали Барсбеком, слез с коня и шагнул к ней. Он что-то сказал, голос его был спокоен, но от этого стало только страшнее.

Её волосы растрепались, лицо было бледное, как полотно. Она отчаянно сопротивлялась, её руки беспорядочно метались в воздухе в попытке оттолкнуть нападающего, однако он удерживал её с железной хваткой, подобно тому, как хищная птица крепко сжимает свою беззащитную добычу в когтях.

Смех Барсбека был хриплым, неровным, будто он задыхался от дыма или от собственной злобы. Одной рукой он схватил её за волосы, другой – за рубаху, и ткань рванулась с сухим треском. Матушка отбивалась, но он был сильнее.

Я видела, как он повалил её на землю, как их тени слились в одну, искажённую и страшную. Видела, как она боролась до последнего, как её пальцы впивались в землю, вырывая клочья травы. Слышала его голос – грубый, жадный, заглушающий её прерывистые стоны. Внезапно он выхватил нож и одним движением воткнул его в грудь матушке. Раздался страшный звук. Не крик. Не плач. А что-то глухое, сдавленное, будто кто-то наступил на горло птице.

– Матушка! – закричала я, и мой крик разорвал ночь, но потонул в треске пламени.

Один из половцев заметил меня. Он что-то крикнул остальным и пустил коня в погоню. Я бросилась в чащу, петляя между деревьями, как заяц. Ветки хлестали по лицу, оставляя кровавые полосы, колючий кустарник цеплялся за подол рубахи, словно хотел удержать меня и отдать врагам.

В голове билась только одна мысль: «Матушка, ну как же так?». Слёзы застилали глаза, но я бежала, бежала из последних сил, чувствуя, как сзади приближается всадник, ругаясь на своём гортанном языке. Его голос был похож на карканье ворона, что кружит над падалью.

Внезапно земля ушла из-под моих ног. Я оступилась и покатилась вниз по крутому оврагу. Мир закружился вокруг: земля, небо, огонь вдалеке, всё смешалось в один водоворот. Я ударилась обо что-то твёрдое и замерла, оглушённая болью. Во рту был вкус крови и земли. Мне почудилось, что корни деревьев зашевелились, словно пальцы лесных духов, тянущиеся ко мне из-под земли.

Сверху доносился шум. Степняк спешился и осторожно спускался по склону. Я слышала, как осыпаются камни под его ногами, как он бормочет что-то на своём языке. Попыталась подняться, но ноги, словно налитые свинцом, отказались повиноваться. Отчаяние накрыло меня чёрной волной, затопив последние островки надежды.

«Матушка, прости, что не смогла убежать», – подумала я, уже готовясь к смерти.

И вдруг увидела два горящих глаза в темноте. Огромный серый волк стоял в нескольких шагах от меня, припав к земле, готовясь к прыжку. Его шерсть серебрилась в лунном свете, а глаза… глаза, казалось, смотрели прямо в душу.

Я зажмурилась, ожидая, что зверь вцепится мне в горло. Но волк прыгнул не на меня, а мимо – туда, где на краю оврага показалась фигура степняка. Раздался дикий крик, звериный рык, хруст костей, а потом – тишина, страшнее которой я ничего не слышала.

Когда я осмелилась открыть глаза, волк замер рядом, его бока вздымались от тяжёлого дыхания. Окровавленная морда говорила о свершившейся расправе, но в повадке не было угрозы. Волк смотрел на меня внимательно, с каким-то диким любопытством. Белая отметина в форме молнии у него на лбу сияла, словно древний знак.

– Ты… ты спас меня? – прошептала я, не веря своим глазам.

Волк склонил голову набок, будто прислушиваясь к моему голосу, а потом медленно подошёл и лёг рядом, прижавшись тёплым боком к моему дрожащему телу. От него исходил запах леса, мха и чего-то древнего, как сама земля. Я, повинуясь какому-то звериному инстинкту, зарылась пальцами в его густую серую шерсть и заплакала – по матушке, по сожжённому селу, по всем зверски убитым ночью.

Мне показалось, что в этот момент деревья вокруг зашептались, передавая друг другу весть о случившемся, а из-под земли поднялся тихий стон – это плакала Мать Сыра Земля, принимая кровь невинных.

А над лесом поднималось солнце, окрашивая небо в цвет крови, и дым от горящих Серебряных Ручьёв стелился чёрной пеленой, словно погребальный саван. В этом дыму мне привиделись лики предков, смотрящих на меня с печалью.

Глава 1.

1184 год. Крепость Чёрный Яр

Стрела с глухим стуком вошла в мишень, чуть левее центра.

– Промах, – зло прошептала я, стиснув лук. Если бы это был половец, я бы уже была мертва. А мне нельзя умирать – я ещё не отомстила за смерть матушки.

– Забава! – окликнул меня Ратибор, седой воевода из отцовской дружины. – Не отвлекайся. У тебя ещё три выстрела.

Я кивнула, доставая новую стрелу из берестяного колчана. Утреннее солнце золотило стены Чёрного Яра, нашей крепости, что стояла на самом краю русской земли. За её дубовыми стенами начиналось Дикое Поле с бескрайним морем ковыля, где кочевали наши извечные враги.

Я натянула тетиву, чувствуя, как напрягаются мышцы. В тринадцать лет после недели голодовки и уговоров мне удалось вырвать у отца разрешение учиться стрелять из лука.

«Я должна владеть оружием, чтобы встретить врага достойным отпором», – настаивала я, пока батюшка не уступил и не назначил мне наставником воеводу Ратибора.

Выдохнула. Отпустила. Стрела пропела в воздухе и вонзилась точно в центр.

– Вот это выстрел! – Одобрительно хмыкнул старый воевода.

– Забава, опять ты со своим луком? – раздался звонкий девичий голос.

Я обернулась и увидела Милаву, дочь бывшего воеводы Родомира. Она шла через двор, держа в руках корзину с только что собранными травами. Русая коса блестела на солнце, а синее платье, расшитое красными узорами, делало её похожей на василёк среди маков.

– А ты опять в лес одна ходила? – Я улыбнулась подруге.

Милава поставила корзину и подошла ближе, с интересом разглядывая мишень.

– Матушка велела горца змеиного собрать, – она поморщила нос. – Говорит, скоро могут понадобиться целебные отвары.

Я заметила, как она украдкой бросила взгляд в сторону крепостных ворот, где несколько дружинников готовили коней. Среди них был и мой старший брат Всеслав, затягивающий подпругу на своём вороном жеребце.

– Ты бы лучше тоже научилась с луком обращаться, – шепнула я, легонько толкнув подругу локтем. – Вместо того чтобы глазами Всеслава поедать.

Милава вспыхнула, щёки её залил румянец.

– Я не… я просто… – Она запнулась и сердито посмотрела на меня. – Не всем же быть такими храбрыми, как ты!

Я заметила, как отец, хмурясь и скрестив руки на груди, наблюдает за нами. Высокий, широкоплечий, с проседью в тёмно-русой бороде и шрамом через левую щеку – память о сече с половцами. Суровый воин, мудрый правитель и… вдовец, воспитывающий отважного сына и упрямую дочь, которая никак не хочет вести себя как подобает дочери князя.

– Если бы матушка видела меня сейчас, – тихо сказала я, опуская лук.

Ратибор положил тяжёлую ладонь мне на плечо.

– Княгиня гордилась бы тобой, Забава. Ты стала сильной и смелой.

Я прикрыла глаза, и тяжёлые воспоминания на миг затуманили взор. Милава осторожно коснулась моей руки.

– Княгиня Любава была доброй и справедливой, – сказала она тихо. – Мне её тоже не хватает.

Я благодарно сжала пальцы подруги. Батюшка уважал покойного воеводу Родомира, отца Милавы.

После его трагической гибели Милава часто приходила ко мне на женскую половину княжеского терема. Несмотря на разницу в положении – она, дочь воеводы, и я, княжна – это никогда не становилось преградой для нашей искренней дружбы. Мы делили и светлые мгновения радости, и тяжкие минуты горя, став друг другу ближе родных сестёр.

– Забава, – Голос Ратибора вернул меня в настоящее. – Ты снова задумалась?

– Прости, – я выпрямилась, расправляя плечи.

Ветер принёс из кузни запах дыма. Где-то за стеной крепости заржал конь. Я вздрогнула, вспомнив сон, что приснился мне прошлой ночью: чёрные птицы кружили над крепостью, а степь горела алым пламенем.

– Третий выстрел за тобой, Забава, – напомнил Ратибор.

Милава отступила в сторону, давая мне пространство для стрельбы, но не ушла. Я заметила, как её взгляд снова метнулся к Всеславу, который теперь разговаривал с другими воинами. Мой брат был высок и статен, с русыми волосами до плеч и ясными серыми глазами. Многие девушки в крепости вздыхали по нему, но Милава любила его с детства – тихо и преданно, никогда не признаваясь в своих чувствах.

Я достала последнюю стрелу, погладила оперение. Матушка говорила, что у каждой девицы своя судьба – кому пряслице, кому колыбельные петь. А моя судьба, видно, с луком да мечом переплелась накрепко, как корни дуба с родной землёй.

– Сегодня дозорные видели дым на южном краю, – тихо сказал Ратибор, пока я прицеливалась. – Твой отец собирает дружину.

Я отпустила тетиву. Стрела пронзила центр мишени, расщепив предыдущую.

– Хватит на сегодня, – отрезал отец, подходя ближе. Его тяжёлые шаги взметнули пыль с утоптанной земли. – Скоро прибудут гонцы.

– Что-то случилось? – спросила я и подняла на него взгляд. Сердце сжималось от предчувствия.

Отец помедлил, поглаживая рукоять меча, висевшего у пояса. Солнце играло на серебряной отделке ножен.

– Ходят слухи, что князь Игорь Новгород-Северский собирает дружину для похода на половцев.

Сердце моё забилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Шесть лет я ждала этих слов. Шесть долгих лет каждый день тренировалась с луком, мечом и кинжалом, готовясь к мести. Каждую ночь засыпала с мыслью о том дне, когда смогу посмотреть в глаза убийце матери.

– Возьми меня с собой, если пойдёшь, – Слова вырвались прежде, чем я успела подумать. Во рту пересохло, словно я глотнула степной пыли.

Отец нахмурился, его густые брови сошлись на переносице, как два грозовых облака. Шрам на щеке побелел – верный признак гнева.

– Довольно! Ты княжна, а не дружинник! – Голос отца грохнул, как топор по плахе. Несколько голубей вспорхнули с крыши ближней башни.

Я сжала лук так, что тетива впилась в ладонь. Почувствовала, как кожа лопнула, но боли не ощутила – только ярость, застилавшую глаза. Капли крови упали на пыль, впитались в землю.

– Матушка была княгиней, – сказала я, глядя прямо в отцовские глаза. – Но это не спасло её от половецкого кинжала.

Я видела, как дрогнуло лицо отца, как боль на миг затуманила взгляд. Но он быстро совладал с собой.

– И всё равно ты останешься в крепости, – отрезал батюшка, положив тяжёлую ладонь на моё плечо. Пальцы, привыкшие к мечу, сжались с силой. – Я уже потерял твою мать. Тебя не хочу потерять.

Милава поклонилась князю, подхватила корзину с травами и умоляюще посмотрела на меня. Отец развернулся и зашагал к крепостным воротам. Кольчуга тихо позванивала при каждом его шаге. Я смотрела ему вслед. Ветер трепал мою косу, заплетённую с красной лентой. Такая же лента была на матушке в день её смерти.

Над крепостью пролетела стая воронов, их карканье эхом отразилось от стен. Дурная примета, говорят старики. Вороны чуют кровь прежде, чем она прольётся.

Глава 2

– Княжна, – тихо позвал Ратибор, когда отец скрылся из виду. Воевода подошёл ближе, от него пахло кожей, железом и травами, которыми он лечил старые раны. – Не гневи отца. Он прав – твоё место в крепости, а не на поле битвы.

– Моё место там, где я могу отомстить за матушку, – процедила я сквозь зубы. Во рту появился привкус желчи. – Я помню каждый миг того дня, когда половцы напали на село. Помню её последний крик.

Старый воин тяжело вздохнул. Его изрезанное морщинами лицо потемнело, словно грозовая туча. Он был там после. Видел всё своими глазами.

– И я помню, Забавушка. Каждую ночь помню, – Голос Ратибора стал хриплым, как старая кожа. – Но месть – плохой советчик. Она ослепляет, лишает разума, как хмельной мёд.

Я отвернулась, глядя на степь за стенами крепости. Ковыль серебрился под ветром, словно речные волны. Где-то там, в бескрайних просторах, кочевали те, кто отнял у меня мать. Сердце моё сжалось от ярости, горячей, как смола в котле смолокура. И если отец думает, что сможет удержать меня в крепости, когда придёт время выступать против половцев, он плохо знает свою дочь.

– Иди, – сказал Ратибор, поправляя потёртый кожаный наруч. – Скоро вечерняя трапеза, тебе ещё нужно переодеться. Не по чину княжне в мужском платье за стол садиться.

Я кивнула, но в голове уже зрел план. Если отец не возьмёт меня с собой, я найду способ пойти следом. Ведь недаром говорят, что в моих жилах течёт кровь Святослава Храброго, который не боялся ни врагов, ни самой смерти, ни гнева божьего.

Собрав стрелы, я направилась к своей светлице в тереме. Проходя мимо кузницы, услышала стук молота и шипение раскалённого железа в воде – звук, от которого мурашки бежали по коже. Кузнец Микула ковал наконечники для стрел – острые, трёхгранные, способные пробить кольчугу. Запах горячего металла и угля щекотал ноздри.

– Добрые наконечники, Микула, – сказала я останавливаясь. – Такими и кольчугу пробьёшь, и шлем проткнёшь.

Кузнец поднял на меня взгляд, вытер пот со лба тыльной стороной ладони, оставив чёрную полосу.

– Для княжеской дружины стараюсь, – проговорил он. – Чтоб ни один половец не ушёл живым.

Я уже собиралась идти дальше, когда заметила знакомую фигуру, спешащую ко мне. Гостомысл, молодой боярин, шёл быстрым шагом, держа что-то в руках. Его светлые волосы были собраны в тугой узел на затылке, а всю левую сторону лица пересекал длинный шрам – память о том дне, когда он спас меня от медведя. Мы с Милавой тогда забрели слишком далеко в лес, и если бы не его смелость…

– Княжна, – проговорил он и поклонился. Я заметила, как его глаза загорелись при виде меня. – Я искал тебя.

– Гостомысл! – Кивнула я, чувствуя неловкость. Когда-то он мне нравился, но в последнее время его настойчивость стала тяготить.

– Я хотел сделать тебе подарок. – Он протянул мне небольшой предмет, завёрнутый в мягкую тряпицу.

Развернув ткань, я увидела изысканное украшение для волос. Вырезанная из кости летящая птица словно застыла в полёте. Тонкие пластины серебра ловили даже скудный свет, рассыпая холодные искры по поверхности.

– Это… воистину прекрасно, – сказала я, осторожно подбирая слова, чтобы не ранить его чувства. – Искусная работа, достойная восхищения. Однако, Гостомысл, столь щедрый дар я принять не вправе. Позволь мне сохранить его в памяти как знак твоего внимания, но это слишком ценная вещь, чтобы просто так её принять.

Его лицо помрачнело, шрам, казалось, стал глубже, прорезав бледную кожу.

– Почему? Разве я не доказал тебе свою преданность?

– Дело не в этом, – сказала я и протянула украшение. – Просто… этот подарок не ко времени.

Он сжал губы, но принял дар обратно. В его взгляде промелькнуло что-то такое, что заставило меня внутренне содрогнуться: смесь обиды и упрямой решимости.

– Понимаю, – ответил он тихо, отступил на шаг, но не ушёл. – Слышал, князь дружину собирает.

Я кивнула, не зная, что ответить. Милава потянула меня дальше, и я поспешила за ней к терему, чувствуя, как его острый взгляд прожигает мне спину.

Проходя мимо Всеслава, Милава опустила глаза, но я заметила, как мой брат проводил её взглядом, в котором читалось что-то большее, чем простое внимание.

В тереме меня встретила нянька Пелагея. Её седые волосы выбивались из-под повойника, а в глазах читалась тревога.

– Опять стреляла, голубушка? – Она покачала головой, разглядывая мои мозолистые пальцы и ссадину на запястье. – Не княжеское это дело. Руки-то все в мозолях, как у простолюдинки. Чай, женихи из хороших родов таких рук пугаться будут.

– Лучше стрелять, чем вышивать, пока половцы жгут сёла и режут наших людей, – огрызнулась я и швырнула нарукавник на лавку так, что вышитые на нём птицы, казалось, взлетели.

Пелагея вздохнула, но спорить не стала. Она знала: каждый вечер перед сном я шептала имена тех, кого хотела убить, как молитву. Имена, которые выжгла в памяти, как клеймо на коже.

– Вот тебе вода для омовения, – сказала она тише. – И сарафан новый надень. Я его на сундук положила.

Я подошла к окну, прижав ладонь к холодному дереву оконницы. С высоты терема открывался вид на крепость и земли за ней. Чёрный Яр стоял на холме, как страж на рубеже. За рекой начинались поля, где крестьяне, согнувшись, возились в земле, а дальше – тёмной стеной вставал лес, густой и непроходимый. А ещё дальше, за лесом – бескрайнее Дикое Поле, откуда приходила смерть на быстрых конях.

Вспомнилось, как шесть лет назад я бежала через этот лес, спотыкаясь о корни, раздирая в кровь ноги и руки о колючий кустарник. Как пряталась в овраге, зажимая рот ладонью, чтобы не закричать от ужаса, слыша топот копыт и гортанные крики преследователей. Как потом три дня блуждала, питаясь ягодами и отпиваясь родниковой водой, пока не наткнулась на отряд отцовских дружинников, искавших выживших. Помню, как Ратибор нашёл меня, грязную, исцарапанную, с глазами, полными ужаса, и как плакал суровый воин, прижимая меня к себе.

Я коснулась груди, где под рубахой висел маленький серебряный образок – последний подарок матушки. Холодный металл согрелся от тела, словно впитал мою решимость.

– Княжна! – Пелагея тронула меня за плечо, её пальцы пахли травами и мёдом. – Скоро вечерня в храме начнётся. Пойдёшь ли? Отец Феофан сегодня спрашивал про тебя.

Я кивнула. В старой церкви я преклоняла колени, шепча горячие молитвы об упокоении души матушки и о даровании мне силы восстановить попранную справедливость. Батюшка Феофан часто напоминал, что Господь заповедал прощать врагов своих, но в глубине сердца я была убеждена: порой справедливое воздаяние – это высшая мера правды, которую благословляет сам Всевышний.

Когда мы спускались по лестнице, ступени которой были вытерты ногами многих поколений, во дворе раздался шум – лязг оружия, крики стражи, ржание коней. Я выглянула в узкое окно и увидела всадника в запылённой одежде, с лицом, серым от усталости и дорожной пыли. Гонец примчался, загнав коня – пена клочьями свисала с удил, бока животного ходили ходуном.

Сердце моё забилось чаще. Вести с границы. Вести о половцах.

Глава 3.

Батюшка шёл к гонцу, окружённый дружинниками. Солнце било в глаза, заставляя щуриться, но даже сквозь прищур я видела, как напряжены плечи отца.

– Что там, Пелагея? – спросила я и повернулась к няньке, чувствуя, как холодеют пальцы до самых костяшек, словно их окунули в колодезную воду.

– Не знаю, голубка. – Нянька торопливо перекрестилась, её морщинистые пальцы дрожали. – Но сердце моё не на месте. Вороны с утра кружат над крепостью, собаки воют, не переставая… Недобрые вести, чует моё сердце.

Я снова выглянула из-за резного наличника, вырезанного ещё моим дедом. Отец читал какую-то грамоту, и лицо его становилось всё мрачнее с каждым мгновением, словно грозовая туча наползала на ясное небо. Он резко развернулся и крикнул что-то воеводе Ратибору. Дружинники засуетились, забегали, звеня кольчугами и мечами, как потревоженный пчелиный рой. Я видела, как батюшка сжал кулаки, а потом поднял глаза к небу, словно призывая Всевышнего в свидетели.

– Созвать совет! Немедленно! – рявкнул он так, что вороны сорвались с крыши терема.

Что-то случилось. Что-то страшное. Я почувствовала, как по спине пробежал холодок, будто ледяной водой окатили из бадьи. Внутренности скрутило в тугой узел. Также было шесть лет назад, перед набегом: тревожное предчувствие, от которого сводит живот и немеют губы, словно от терпкого кислого мёда.

– Пелагея! – Я схватила няньку за руку, чувствуя, как бешено колотится сердце, словно птица в силках. – Мне нужно узнать, что в той грамоте.