Книжные дети

1. Пробуждение образов

Человеческая цивилизация представляет собой синтез глобальных символов, определяя тем самым бездну познания. Достаточно посмотреть из иллюминатора авиалайнера на мегаполис, чтобы усвоить лабиринт Минотавра. А можно через знак «S.O.S!» Спасти Ось Света, постигнув тем самым бессмертие… На обшарпанной кирпичной стене одного из московских патриархальных домов среди сумбурных и неприглядных обозначений – «Вова дурак, а Петя – дебил», «Тхе Беатлез и «Дип Пуарпле», «Громи козлов!» и «Даёшь баксы!» было начертано: «Ваня + Маша = S.O.S!». Так что, не только нрав Макиавелли будоражит современного человека. Вообще, вся история нашей Цивилизации это, по сути, игра в бисер. Смотришь на кардиограмму человеческого сердца и понимаешь суть кармы; глядишь на тюльпаны и видишь застывшее пламя цветов. А вечная улыбка музыки в белых клавишах? Можно многое почерпнуть в мире образов нашей реальности. И даже в абсурде бывает пьянящая логика, – так, через «Чёрный квадрат» Малевича можно незамедлительно постигнуть идею трансформы и, минуя депрессию с идиотизмом, переплавить шок в силу, дабы начать путь Знания. В наших взглядах волнуется море прозрения. Окна мира в броне не нуждаются. Но куда ведут рельсы – эти нервы дорог? Из груди рвётся гул, – это шквал напряжения. И вот, отражение сердца – в схеме московского метрополитена. Слышите, как пульсирует кровь по артериям? Да, это чрево движения. И везде звучит музыка… А кто не помнит увлекательнейшую детскую игру в классики? Наступил на черту – вышел из игры. Стало быть, не переступай грань дозволенного и укладывайся в данную структуру, продвигайся по иерархии, но знай меру; резвись, но корректно. Но… любят, однако, переступать её, грань эту, да ещё норовят из игры не выйти. Но вот Рим всё ширил свой норов, всё углублялся в познания плоти, а потом стал плотоядным до непршибаемости и рухнул под чарами собственной массы. Но как ни крути, а всё, что ни делается – к лучшему. Разве стал бы Навуходоносор вегетарианцем, не потеряй он рассудок? Так что и в гóре есть промысел. А дух Любви всё витает над миром… Надо сказать, что город Москва является одной из ключевых сил, материализующих чаяния мятущейся души. Каковы ставки в аукционе Судьбы? Для кого – лабиринт Минотавра, для кого – фавор Провидения. Ах, Москва, патриархальнейший центр искусства и промысла, синтез души и товара, сплав идеала и моды. Дай сердцу прозрения, вдохни милости… Мы выходим за грани реального и там, – в краю фантастических грёз и живых сновидений, в мире чистой любви с её безграничной и истинной верой в безупречный путь Света, в той сокровенной, несокрушимой и всепроникающей зоне Второго внимания обретаем живую свободу для того, чтоб вернуть её миру брони и формата; и в этом скоординированном прагматизме, где всё просчитано до мелочей, где каждый имеет быт, но не всякий умеет быть, а шансы – по курсу, и даже радость имеет свойство жала, мы, одичав от шаблонно-бульварного меркантилизма с его взаимовыгодным панибратством и кухонной фанаберией, бросаем в ноги этому миру плоды познания, чтоб не погасли они в сердцах, уставших от маеты и одиночества… Вы видели, как плавятся души? Они превращаются в свет. А свет просит музыки. И она не заставляет себя ждать. Как смычок ложится на струны таинственной скрипки, на мир сошла осень. И запел он, заветрился в листопадах и лепетах, опьяняя бродяг и влюблённых, выжигая из дум синдром хаоса, вселенским аккордом пронизав душу и выявив её тайный диагноз: горечь. И горечь эта проступила сквозь камни неугасающим криком, полным жажды любви… И наполнялся воздух туманом и трепетом, напоминая миру о преображении, и торжественно всплакивали звонницы, и вздымался игривый ветер, колыбеля гул колокольный по осенней округе… Москва жила своей суматошной привычной жизнью. Великий город на семи холмах, окутанный бархатом осени, погружался в лавину дел, пестрея суетой уличных толп и круговоротом дорожного транспорта, сверкая иномарками, рекламными витражами, переплетаясь бесконечными проспектами, бульварами, переулками и задворками, где взъерошенные гуляки задумчиво освежаются пивом и бесцеремонные голуби вышагивают по безхозному грунту в поисках случайного пропитания. Словом, жизнь продолжалась, всё шло своим ходом, мир, не утративший своего предназначения, благоволил усталым прохожим, пленительно обволакивая их мечтами и чаяньями. И никому невдомёк было, что уже пробудились порталы Земли…

2. Поезд сновидений

Не было печали и в поезде, спешившем в жемчужину Черноморья – город Сочи. В одном из купе сидели двое парней визави и вели разговор под вино. Судя по всему, они были друзьями. Один – лет тридцати с небольшим, коренастый, стильно постриженный, с бесшабашным взглядом и манерами вертопраха весело разливал по стаканам красное вино. Напротив него сидел худощавый интеллектуал богемного вида с длинными вьющимися волосами и с бродяжьей лазурью в отрешённо-задумчивом взгляде. Он был постарше приятеля, хотя это едва ли ощущалось. За окном было уже темно, и эта темень томно ютила феерический закут комфортабельного салона купе, резко очерчивая грань между обжитым и неведомым. А поезд шёл с приличной скоростью и как-то странно – не то летел, не то нёсся по-над пропастью. И за окном ничего не было видно, – тьма кромешная…

– Ну что, Ванёк, рванём за удачу? – произнёс весельчак, разливавший вино, и поднял стакан.

– Давай, Мишель, – ответил приятель напротив и тоже взял свой стакан.

Они залпом выпили, смачно выдохнули и продолжили разговор.

– Эх, хорошо, – крякнул Мишель. Он откусил яблоко и, жуя, продолжил:

– А на море ещё лучше…

– Да, сто лет в Сочах не был, – задумчиво произнёс тот, что был Ваней. – Хорошо там сейчас, бархатный сезон, море ласковое…

Он встряхнул свои длинные, сбившиеся в локоны волосы и, окатив приятеля бродяжьей лазурью усталых глаз, мечтательно добавил:

– В это время года всегда хорошо и спокойно…

Мишель покончил с яблоком и озорно поддержал тему Ивана, мягко огладив свою короткоостриженную голову:

– Во-во, – в отелях – номера свободные, – сезон кончается; а можно и в частном секторе «тормознуться». По приезду расслабимся… Я сразу взойду на плаху любви с «туманной леди опального нрава»… Как там в стихах у тебя?

Иван улыбнулся и чуть отрешённо произнёс:

– Опальная леди туманного нрава

Искала любви в одичалой весне…

– Класс! Вот – с «опальной леди туманного нрава» сойдусь в замыканье… так, чтоб дым пошëл, – с азартом продолжил Мишель.

– Смотри не сгори.

– Не сгорю. У меня подпитка трансцендентальная, как ты выражаешься.

Мишель тут же разлил по стаканам оставшееся вино и посмотрел на друга. Но в этот момент нечто заставило их обоих резко повернуться, и слегка оцепенеть: внезапно дверь купе плавно отъехала, и в проëме возникла неотразимая леди в шикарном вечернем платье и изящных туфлях на высоком каблуке. В правой руке она держала массивный канделябр с пылающей свечой, невинно озаряя свой карнавально-мистический облик с чарующим взглядом и ладным челом в пленении узкой диадемы, оттиснувшей бисером волны волос, а пальцы её украшали дивные перстни. Она, словно вышедшая из фильма Феллини, грациозно вплыла в глубину купе, наполнив его букетом благоухания, и невозмутимо поставила канделябр с горящей лампадой на столик, сверкнув ослепительными серьгами и невинно опустив завесы бархатных ресниц; затем овеяла интригующим взором замерших пассажиров и с томной таинственностью произнесла:

– Мало ли – освещение отключат…

Загадочная гостья развернулась в торжестве пленительно изваянного тела и так же изящно вышла, плавно затворив за собой дверь…

Друзья ошарашенно смотрели ей вслед; затем уставились друг на друга…

Оцепенелый Мишель с изумлением выдохнул:

– Вот это да…

– Вот тебе и леди, – добавил Ваня.

«А с чего это вдруг в поезде освещение должно отключиться?..» – пронеслось в голове Ивана.

– Да, странный поезд, – вымолвил Мишель.

– Это точно, – очень странный, – поддержал Иван. – Летим – не летим, едем – не едем…

– Катимся, – иронично заключил Мишель. В его голове вдруг всё перемешалось, мысли наползали друг на друга: «Вот это леди… Откуда она взялась? За окном – темень, хоть глаз выколи… Причём тут свеча вообще? Да, у неё фигура – что надо… Бред какой-то…»

Он вдруг вслух выпалил:

– А причем тут свеча вообще?

– А чтоб мы не отключились, – спонтанно ответил Иван. – В жизни всякое бывает…

Мишель задумался. Он мечтательно заговорил:

– Да, вот это красавица… Надо будет с ней познакомиться…

– Да, что-то в ней есть, – неоднозначно вымолвил Иван.

– И откуда она взялась такая? – вымолвил Мишель.

Иван глянул на друга и со вздохом произнёс:

– Время покажет, откуда…

Мишель продолжал молчать, неподвижно глядя куда-то в пространство… Иван взял стакан с вином и успокоительно произнёс:

– Ладно, Мишель; давай допьём да будем укладываться.

– Да, давай, – спохватился Мишель.

Они чокнулись стаканами и медленно допили вино… И привиделось им вдруг, что за окном несущегося во тьме поезда кто-то смотрит на них невесомо и пристально… Иван тряханул головой, видение исчезло. Он посмотрел на друга, – тот изучал взгляд Ивана…

– Ты ничего не видел? – напряжённо спросил Мишель.

– Видел… Как-будто глаза чьи-то, – ответил Иван.

– И я то же самое видел… Ну и дела, – протянул Мишель.

– Это от усталости.

– Да. Спать надо ложиться. Утро мудренее, – как можно спокойнее добавил Мишель и быстро откинул своё одеяло.

Они уложились по своим спальным местам и ещё некоторое время разговаривали.

– Как одновременно у двух человек может возникнуть одно видение? – озабоченно спросил Мишель.

– Ну, если они друзья, то почему бы и не возникнуть? – рассудительно ответил Иван. – И потом – если мы оба увидели это, значит, оно истинно, – реальность объективна. Не так ли?

– Да. Ты прав…

Мишель расслабился на своей полке, вытянув ноги, и, зевнув, добавил:

– Хорошо в поезде… Никто не кантует…

– Да, едешь себе и мечтаешь, – с умиротворением продолжил Иван. – Как приедем, я сразу в море кинусь, – истосковался… В детстве часто ездил, – с родителями. Интересно всё было… Помню, раз чуть не захлебнулся с перепугу, – плавать не умел, малой был. Потóм научился.

– А я в воде родился, – отозвался приятель. – Серьёзно. Мать тяжела была, – боялась, что не разродится; родные пошли к священнику, ну, он и подсказал, что нужно делать, – к святым источникам послал – на месте взорванной церкви. Они оттуда воды привезли, мать в ванну с этой водой окунули, – я и родился…

– Удивительно, – восхищённо произнёс Иван. – Я где-то слышал об этих родниках…

Между тем, поезд колыбелило в одичалом движении, и друзья незаметно уснули, озаряемые пламенем странной лампады…

3. Стоянка Пересветова

Иван проснулся от света, упрямо бившего в лицо рассеянным лучом. Он встал, стряхнул с себя сон, глянул в окно. Занималось утро… Одев джинсы и кожаную куртку на голое тело, Иван вышел из вагона. Он тряханул головой, разметав сбившиеся в локоны волосы, и вдохнул утренней прохлады, блаженно прикрыв глаза… Воздух бархатной осени нежил и успокаивал… Иван вдруг встрепенулся, резко выдохнул и произнёс:

– Да. Чудеса…

А внутренний голос вторил: «То ли ещё будет…»

Иван окинул взором пустырь, заплывший облавным маревом, посмотрел на свой вагон… Этот вагон, стратегически вклиненный в полупустынную глушь с берёзами и мусорной свалкой, служил Ивану жилищем. Вагон находился как бы в закуте небольшой рощицы, с одной стороны от которой виднелись жилые дома, с другой – высилась насыпь с «крепостью» гаражей, а сзади деревья уходили в отлогий овраг, заросший бурьяном. Прямо перед вагоном простирался небольшой угрюмый пустырь, уходивший в устье разбитой дороги. Он вполне мог бы служить вертолётной площадкой или детским футбольным полем с тенью для отдыха. Вагон врос колёсами в дикий грунт, хранивший дух тоски и свободы. Неподалёку дымилась свалка, куда постоянно что-то выбрасывали живущие поблизости люди. Но был у этого «очага» один постоянный смотритель, который периодически появлялся здесь и воршил хаотичную груду хлама, как правило, находя в ней какую-нибудь утварь и сжигая ненужный мусор. Так что, огонь здесь почти не угасал.

Иван задумчиво посмотрел на дымившую свалку, беззвучно шевеля губами, как бы что-то нашёптывая, видимо ещё не отойдя ото сна, затем опять направил взгляд в туманный пустырь, застыв отрешённым хранителем этого околотка свободы…

Внезапный шум движущейся машины заставил Ивана напрячься… Из глубины марева мягко выплыл чёрный «Мерседес» и остановился в нескольких метрах от Ивана. Из «Мерседеса» вышли трое внушительных людей: двое спортивно-крутого вида, в слаксах и кожанках, и третий – в солидном костюме, со статью рантье, в изящном «поляроиде» и с проседью в висках, – судя по всему, их главный. Этот респектабельный с седыми висками небрежно ослабил галстук, сверкнув массивной печаткой, и с бесцеремонностью мафиози обратился к Ивану:

– Ну что, философ, решил уйти в расход? Или одумался?.. «Бабло» приготовил?..

Иван смотрел как бы сквозь него, отрешённо и сумрачно.

– Где ж его взять, – с ироничным спокойствием ответил он.

– Меня это не колышет; буксуешь тут на нашей территории – плати аренду. Иначе спалим, – бесцеремонно и властно продолжил мачо в «поляроиде». Все трое подошли почти вплотную к Ивану.

Иван вздохнул и, молча повернувшись, направился к двери вагона…

Тут один из «кожаных» – бандитообразный верзила выкрикнул:

– Э! Ты чо, нюх потерял?! Я тебя враз вылечу!

Он резко подскочил к Ивану и, перехватив его за шею, приставил к горлу пистолет…

– «Лютый», оставь его. Он мне живой нужен, – спокойно произнёс главный.

«Лютый» отпустил Ивана, убрал пистолет, нервозно крутанул головой и процедил, напрягая желваки:

– Живой, неживой… Фил-лософ…

– Драгоценнейший, – глумливо добавил третий хардмэн, до этого молчавший.

Главный внимательно посмотрел на Ивана, словно пытаясь в нём узреть что-то новое, и с деликатным издевательством произнёс:

– В общем, Пересветов, готовься к переезду… Тем более – ничего твоего здесь нет…

– А я всë своë ношу в себе.

– Да ладно, ты тоже вон, – в коже ходишь, – иронично отметил поляроидный мачо, акцентируя взгляд на затёртой кожанке Ивана.

– Все мы в коже ходим, – внезапно парировал Иван.

«Лютый» тут же напрягся:

– Ты не хами, философ; а то урою. А патлы мы тебе урежем…

– Как знать, – задумчиво ответил Иван.

«Лютый» в ярости рванул было к Ивану, но его тут же остановил предводитель, схватив за руку:

– Остынь, «Лютый», – разговор не окончен…

«Лютый» сплюнул и выругался, бросив злобный взгляд на Ивана.

Мачо в «поляроиде» опять спокойно и властно обратился к Ивану:

– Короче, Иван, я даю тебе три дня на обдумывание ситуации и выплату арендного долга. Ты меня понимаешь… Не образумишься – пеняй на себя… Всë.

Главный сделал приятелям жест рукой. Все трое сели в «Мерседес»; мачо устроился рядом с водителем, который тут же включил зажигание. А севший сзади агрессор по кличке «Лютый», что пугал Ивана пистолетом, выкрикнул Ивану из окошка машины:

– А я тебе подскажу, где «бабло» взять! Ты тëлок найми, – они тебе вмиг всë окупят!.. Давай, думай, философ!

Водитель заржал и добавил:

– А нас будут бесплатно обслуживать! Шурки-мурки!

«Мерседес» мягко тронул с места, выхлестнув комья вязкого грунта из-под протекторов, и плавно исчез в утренней дымке…

Иван присел на подножку родного вагона, достал сигарету и, щёлкнув зажигалкой, смачно затянулся. Похоже, его совершенно не трогал этот инцидент с наглыми визитëрами и думал он совсем о другом… Неподалёку щебетали птицы. Иван выпустил облако дыма, задумчиво глядя вдаль… Он вдруг услышал знакомый голос:

– Что, Ваня, опять наезжали?..

– Да, – отозвался Иван.

Возле свалки стоял мужик в кирзовых сапогах и телогрейке с какой-то жезлоподобной жердью в руке. Он, видимо, явился тайным свидетелем происшедшего, незаметно появившись в тылу Ивановой обители.

– Может, пугануть их? А? – спросил мужик, доставая папиросу из мятой пачки.

– Да ладно, пускай порезвятся, – лениво ответил Иван, продолжая дымить.

Между тем, мужик этот был серьёзен и целенаправлен в своём тоне и взгляде, выдававшем суровый уклад неприкаянной добродетели. Отпечаток стихийного существования сквозил во всём его неприступно-бродяжьем виде. Он сбил своим посохом налипшую грязь с кирзовых сапог и принялся орудовать им в свалке…

Иван провёл ладонью по щетине, затем устроился поудобней на подножке вагона и погрузился в свои размышления:

«Кто я?.. Бродячий поэт Иван Пересветов, живущий в вагоне на отшибе… „Философ“, не имеющий ничего в этом мире… Бывший опальный… Собственно, почему бывший? Закончил журфак, а что толку… Наскитался, хлебнул танталовых мук… И всё – ради чего? Куска хлеба? Бред. Да. Прилëт из Сибири был крут… Москва… Друзья, подруги… богема, эйфория… Опубликовали… Вот и началось… Гонка без финиша… И полный туман с беспределом… Пора кончать со всем этим… Теперь-то до меня никому нет дела… А может и есть… Ещë эта мафия бредовая… Когда же, наконец, будет просвет во всей этой давке?.. Однако, этот Венский – тот ещë „фрукт“. „Поляроид“ нацепил. На подсознание работает… Штурмовой субъект. Таранит задом терновник… Надо бы просмотреть, что написал вчера… Да, странное сновидение было нынче… И очень притягательное, волшебное… А какая гостья вошла, просто богиня какая-то… Что бы это всё значило? Надо бы проштудировать это всё повнимательней…»

Иван выбросил истлевший окурок и вздохнул.

Между тем, мужик с посохом уже что-то оприходовал в свалке.

Он крикнул Ивану:

– Ваня, ну давай, я пошëл, – дел много. Смотри, если что – знаешь, где я.

– Давай, Палыч! Счастливо…

Сказав это, Иван посмотрел вслед уходящему «антиквару» Палычу и подумал: «И не лень ему в такую рань здесь что-то выискивать?» Затем он перевёл взгляд на восток, где рубин выплавлялся в золото. Вовсю щебетали птицы, славя покой околотка державного края. Иван встал с подножки и зашёл в вагон…

4. «Гуманитарий»

Тем временем чёрный «Мерседес» с тремя визитёрами Ивана подкатил к мощной бетонной ограде, на которой кто-то написал мелом: « Стой! Опасно для жизни!» и въехал через открытые широкие ворота, над которыми крупно чеканилось: «Добро пожаловать!» на территорию неоднозначной и очень прогрессивной структуры. Проехав вдоль небольшой площадки, аккуратно огазоненной и ухоженной, машина остановилась возле мощнопанельного здания с победоносным фасадом и отлогими ступенями перед парадным входом, над которым светилась внушительных габаритов интрегующе-помпезная вывеска:

«Культурно-оздоровительный центр ГУМАНИТАРИЙ», а возле дверей монументально стоял элегантный зачарованный манекен, украшенный крупным квадратом картона с алой надписью: «S.O.S!».

В «Мерседесе» респектабельный мафиози обратился к своим компаньонам:

– Ну давайте, пересаживайтесь в «BMW» – и на службу. Завтра утром я вас жду.

– Да, сейчас пересядем, – оживлённо ответил тот, что сидел за рулём.

– И обслужим кого нужно, – с усмешкой добавил верзила, сидевший сзади. Он тут же обратился к водителю со странным вопросом:

– «Шнырь», у тебя сколько чисел по Гринвичу на сегодняшний выход?

– У меня – не сверяясь можно пройти Гавайи, – ответил «Шнырь», непринуждённо постукивая пальцами по рулю «Мерседеса».

– Окей, – с удовлетворением бросил «Лютый».

Главный, усмехнувшись, открыл дверцу машины и иронично вымолвил:

– Ладно, пошли, конспираторы…

– Идём, – ответил «Шнырь», выключив двигатель.

Все трое вышли из «Мерседеса». «Шнырь» закрыл «Мерседес», кивнул «Лютому», и они пошли к автомобилю «BMW», стоявшему неподалёку – с торца здания. А главный направился к парадному входу «Гуманитария».

– С недосыпанием пора заканчивать, – сам себе говорил предводитель, лениво поднимаясь по ступенькам парадной.

Он вошёл в прохладный холл, дышавший безмолвием ожидания…

– Как жизнь, Ируня? – игриво спросил главный ажурную девицу, сидевшую за дежурным столом с телефоном и кучей прессы.

– Ой, здравствуйте, Всеволод Илларионович! – спохватилась Ируня, оторвавшись от ярко иллюстрированного журнала.

– А чего дверь входная открыта? Администратор уже здесь что ли? – спросил Всеволод Илларионович.

– Да, Инесса Петровна уже пришла… У нас всë в порядке. Происшествий нет, – доложила дежурная Ируня.

– Оно хорошо, что нет, – на ходу бросил главный и двинулся дальше по холлу.

«Служба настроения», представлявшая собой двух безупречно-гламурных моделей в «мини», которые грациозно стояли у входа в зал Центра, артистично и вольно расставив точëные ноги, приняли указание главного:

– Вы свободны. До вечера.

Обе девушки, облегчëнно вздохнув, поспешили к выходу…

А предводитель скрылся в глубине коридора…

Поднявшись на третий этаж, он подошёл к солидной двери с табличкой:

«ВЕНСКИЙ ВСЕВОЛОД ИЛЛАРИОНОВИЧ».

Предводитель открыл ключом дверь и зашёл в кабинет, защёлкнув дверной замок…

Этот респектабельный мачообразный визитёр Ивана, как вы уже догадались, и являлся директором данного заведения, и звали его, конечно же, Всеволод Илларионович Венский. Это был солидный муж элегантно-вальяжной внешности и аристократических манер. Он был интеллигентен и в то же время парадоксально непредсказуем, вся его интригующая личность магически скрывала в себе некую тайну. В официальных приветствиях он был Всеволод Илларионович, для знакомых – Сева Венский, и лишь избранные звали его «Батя». Венский, по сути, являлся «крёстным отцом» возглавляемого им Центра.