В списках не значились: «1953»

Глава 5

– Ладно, хватит тут языком молоть, – решительно заявил Сергей Викторович, хватая Кирилла Валерьевича под локоть. – Пойдём ко мне. Обсудим всё нормально, за кружкой чая. Здесь уши растут из всех щелей.

Он уверенно повёл друга через толпу делегатов, кивая и улыбаясь знакомым лицам, но не останавливаясь для светских бесед. Они вышли из Колонного зала на морозный воздух ночной Москвы. Пахло морозом, угольной гарью и запахом большого, спящего города.

У подъезда, чуть в стороне от потока правительственных «Побед» и «ЗиМов», стоял огромный, брутальный автомобиль – чёрный ЗиС-110. Рядом, вытянувшись в струнку, курил шофёр в шинели и фуражке с лакированным козырьком.

– Товарищ Метелкин, к вашим услугам, – отдал честь шофёр, бросая окурок и широко распахивая массивную заднюю дверь.

– Спасибо, Пал Палыч, домой, – кивнул Сергей Викторович, ловко нырнув в салон и подтягивая за собой ошалевшего Кирилла.

Дверь захлопнулась с тяжёлым, глухим звуком. Внутри пахло дорогой кожей, дорогим табаком и едва уловимым запахом карболовки. Салон был невероятно просторным, с широкими диванами, скрытыми бардачками и массивными пепельницами из какого-то тёмного сплава. Кирилл Валерьевич, привыкший к тесным иномаркам своего времени, чувствовал себя, как в маленькой комнате на колёсах.

– Ну что, как тебе мой скромный экипаж? – потирая руки, спросил Сергей. – Не «Мерседес», конечно, но зато свой, отечественный. И Пал Палыч у меня – шофер от бога. Говорят, был личный водитель самого Жукова.

ЗиС тронулся с места плавно и почти бесшумно. Москва за тонированными стёклами проплывала, как немое кино: широкие пустынные проспекты, освещённые неяркими фонарями, силуэты сталинских ампирных зданий, редкие прохожие, кутающиеся в пальто.

Вскоре впереди, в просвете между домами, показался силуэт одной из знаменитых высоток. Она росла из темноты, ярус за ярусом, увенчанная устремлённым в небо шпилем со звездой, которая подсвечивалась изнутри и горела тусклым рубиновым светом.

– А вот и наш «дом аспирантов и стажеров», – пошутил Сергей, указывая на громаду. – Краснопресненская набережная, дом 14. Добро пожаловать в рай, Кирилл Валерьевич.

Машина плавно подкатила к подъезду, больше похожему на портал в другой мир. Массивные дубовые двери, бронзовые светильники, полированный гранит. У входа дежурил не просто швейцар, а целый поручик в форме МГБ, который, узнав Сергея Викторовича, отдал честь и молча пропустил их внутрь.

Холл поражал воображение. Высоченные потолки с лепниной, хрустальные люстры, громадная мраморная лестница, ведущая наверх, и тяжёлые, в пол, портьеры. Воздух был тихим, почти церковным, пахло воском для паркета и старой роскошью.

– Лифт тут, – Сергей повёл друга к золочёным лифтовым дверям. – Только не пугайся, он у нас с лифтёршей. Товарищ Прасковья, седьмой этаж, пожалуйста.

Пожилая женщина в строгом платье и накрахмаленном переднике молча кивнула и плавно повезла их вверх.

Квартира Сергея Викторовича оказалась за массивной дубовой дверью с глазком. Когда он отпер её своим ключом, Кирилл Валерьевич ахнул.

Они попали в огромную гостиную с паркетом, который блестел, как зеркало. Высокие потолки, огромные окна с видом на ночную Москву и заснеженную Москву-реку. Стены были обтянуты шелком, на них висели не портреты вождей, а вполне себе мирные пейзажи и натюрморты. В углу стояло рояль, накрытый кружевной скатертью. В другом – мощный радиоприёмник «Рекорд» в полированном деревянном корпусе.

Высотка на набережной

Но главным был не размер, а обжитость. Повсюду стояли коробки с папиросами «Казбек» хотя он не курил, валялись свежие газеты, на низком столике красовался набор хрустальных графинов с разноцветными жидкостями. На стене висел ковёр с оленями, а на этажерке теснились книги – от собраний сочинений Ленина до иностранной литературы.

– Раздевайся, располагайся, как дома, – бросил Сергей, скидывая свой пиджак на спинку массивного кожаного кресла. – Диана на каком-то совещании в зоопарке, Семён, ясное дело, с ней. Так что мы одни.

Он подошёл к радиоле, щёлкнул тумблером, и из динамика полилась тихая, шипящая музыка джаз-оркестра.

– Так, – Сергей расстегнул воротник рубашки и деловым шагом направился на кухню. – Сейчас чайку заварю. У меня тут один грузинский товарищ настоящий, горный, «Ранний сбор», прислал. И вареньица малинового Диана наготовила.

Кухня оказалась просторной, светлой и удивительно современной. Стоял огромный холодильник «ЗИС-Москва», блестела никелем газовая плита с духовкой, на полках аккуратно стояли банки с соленьями, пачки с гречей и макаронами.

Пока Сергей хлопотал у плиты, Кирилл Валерьевич ходил по квартире, как заворожённый. Он заглянул в кабинет: там стоял огромный дубовый стол, заваленный бумагами, футбольными схемами, нарисованными от руки, и… футбольным мячом. На стене висела карта СССР, утыканная флажками.

Он прошёлся в спальню: две широкие кровати под стёгаными одеялами, трюмо с тремя зеркалами, на котором стояли флаконы с духами и фото в серебряной рамке – Сергей, Диана и… макака Семён в маленьком пилотке, сидящий у них на руках.

Всё это было непохоже на казённую, официальную обстановку. Это был настоящий дом, полный жизни, уюта и лёгкого, почти буржуазного бардака, тщательно скрываемого за фасадом советской парадности.

– Ну что, расселился? – крикнул Сергей из кухни. – Иди чай пить!

Кирилл вернулся в гостиную, где на низком столе уже дымился ароматный чай в фарфоровых чашках с золотым ободком, стояло блюдечко с душистым малиновым вареньем и даже тарелка с печеньем «Юбилейное».

– Ну, вот, – Сергей разлил чай по чашкам. – Добро пожаловать в нашу крепость, Кирюха. Как тебе?

– Я… я в шоке, – честно признался Кирилл Валерьевич, опускаясь на диван. – Я думал, вы тут в казарме живёте, на казённых харчах…

– Да мы сначала так и жили! – рассмеялся Сергей. – Но Диана – она ж гений обустройства. И… у неё подход ко всем есть. Кому варенье нужно, кому – путёвку в санаторий, кому – жене шубу через знакомого модельера… В общем, обжились. – Он стал серьёзнее. – Но ты же понимаешь, всё это… – он повёл рукой вокруг, – …очень зыбко. Одно неверное слово, один донос…

Он не договорил. Зазвонил телефон. Не обычный, а тот самый, дисковый, с тяжёлой чёрной трубкой, стоявший на отдельном столике.

Сергей поднял трубку.

– Да? А, Василий Иосифович! Да-да, он тут. Как раз чай пьём. А что? Послезавтра? Ну конечно! В десять утра? Будем готовы. Передам. – Он положил трубку и посмотрел на Кирилла с широкой ухмылкой. – Ну, товарищ экономист, завтра вызывают на ковёр. К самому. В Кремль. Готовь свои теории спасения. Василий только что звонил. Отец хочет лично посмотреть на моего «эксцентричного друга-экономиста с прогрессивными взглядами».

Кирилл Валерьевич почувствовал, как у него перехватило дыхание. Чашка в его руке задрожала, издав тихий дребезжащий звук.

Операция «Спасение товарища Джугашвили» внезапно перешла из стадии кухонных разговоров в стадию практического воплощения. И главным «козырем» в этой игре предстояло стать ему.

Глава 6

Сергей Викторович отхлебнул душистого чаю, крякнул с наслаждением и откинулся на спинку дивана, закинув ногу на ногу. Он обвёл взглядом свою роскошную гостиную – паркет, хрусталь, вид на ночную Москву-реку и сияющий кремлёвский шпиль.

– Знаешь, Кирилл Валерьевич, – начал он задумчиво, – я тут иногда думаю… о нашем времени. О двухтысячных, двадцать пятом годе… Помнишь, этот вечный цейтнот? Вечно все куда-то бегут, уткнувшись в эти свои… смартфоны. У всех лица серые, уставшие. А тут… – он сделал широкий жест рукой, – …посмотри. Да, нету у меня айфона. Нету интернета, где можно посмотреть, как котики смешные падают. Но зато есть вот это.

Он встал, подошёл к окну.

– Воздух… пахнет снегом и углём, да. Но он настоящий! Не как от кондиционера. Люди… да, они боятся, они осторожные. Но когда улыбаются – так улыбаются по-настоящему! От души! А не как эти ваши смайлики-колобки. И еда! Помидор пахнет помидором, а не пластмассой! Колбаса… ну, ладно, с колбасой тут туговато, – засмеялся он, – но зато сало! Сало, Валерьевич, какое! С чесночком! И хлеб! Чёрный, кислый, в мякоть! Объедение!

Он вернулся к столу, налил себе ещё чаю.

– А работа? Я тут футболом всем Союзом руковожу! Мне Сталин лично задание дал! В двадцать пятом я начальником над парой стадионов в Геленджике был, а тут… вся страна! Я схемы рисую, тренировки назначаю, с командами разговариваю – глаза у них горят! Они же за идею играют, за страну! Не за миллионные контракты!

Он умолк на секунду, и его лицо стало серьёзным.

– И Диане… ей нравится. Она всегда мечтала так жить. Не маленькой сто квадратной трешке, как мы в Геленджике, а вот так. С размахом. Она в зоопарке – царь и бог! Её все слушаются, её уважают. Она животных спасает, программы какие-то свои внедряет… Она расцвела тут, Кирилл Валерьевич. По-настоящему.

Он посмотрел прямо на Кирилла Валерьевича, и в его глазах исчезло всё веселье, осталась только тревога.

– И знаешь что? Я не хочу обратно. Ни за что. Мы тут всё, о чём мечтали, по сути, получили. Сейчас нам ещё дачу правительственную за городом выделяют, на Рублёвке. Бревенчатый сруб, камин, своя пристань… Я уже лодку присмотрел. Мечта, а не жизнь.

Он тяжко вздохнул.

– Но всё это… всё это зыбко, Кирилл Валерьевич. Всё это держится на одном человеке. На Василии. Вернее, на его фамилии. Пока его папа у власти – мы при деньгах, при власти, при дачах. Мы свои. Но если… если всё произойдёт, как ты говоришь… Сталин умрёт… – он понизил голос до шёпота, – …тогда моего Васю сомнут. Его же все ненавидят за спесь и за пьянки. Его посадят. Или того хуже. А потом придут другие… Берия, Маленков, Хрущёв… Кто их знает. И нам с Дианой конец. Нас сотрут в порошок. Нас же тут нет в природе, понимаешь? Ни в каких списках. Мы как чёртики из табакерки выскочили. Нас и ликвидировать можно без всяких следов.

Он сжал кулаки, и его добродушное лицо вдруг стало твёрдым и решительным.

– Так что ты прав. Надо спасать Сталина. Не ради идеи там какой-то. Не ради истории. А ради себя, любимых. Ради этой самой дачи на Рублёвке. Ради того, чтобы Диана и дальше стригла Берию и сплетничала с жёнами политбюро. Ради того, чтобы Семён и дальше играл в обезьяну-комсомольца и тыкал палкой в портреты врагов. Ради того, чтобы я мог и дальше советский футбол поднимать. Любой ценой, Кирилл Валерьевич. Понимаешь? Любой.

Кирилл Валерьевич слушал, и его собственный цинизм меркнул перед простой и ясной прагматикой друга. Это был не порыв идеалиста, а холодный расчёт человека, который нашёл свой рай и был готов за него бороться. Рай с дубовыми паркетами, видами на Кремль, настоящим хлебом и служебным ЗиСом.

– Значит, договорились, – тихо сказал Кирилл. – Спасаем товарища Джугашвили. Чтобы сохранить товарища Сергея, товарища Диану и товарища макака Семёна. И его дачу на Рублёвке.

– Именно! – Сергей хлопнул ладонью по столу, отчего задребезжали чашки. – Завтра в Кремле – наш первый бой. Ты готов, экономист?

Кирилл Валерьевич взглянул на своё отражение в тёмном окне: упитанный мужчина в нелепом свитере, затерявшийся в роскоши сталинской высотки. Он выпрямил спину.

– Я родился готовым, Серега. Как тот огурец в рассоле.

Но тут, дверь в квартиру открылась с лёгким скрипом, и в гостиную, пахнущую чаем и дорогим паркетным воском, впорхнула Диана. Она была вся в движении – в одной руке увесистая кожаная сумка, набитая, судя по всему, то ли отчётами, то ли бананами для подопечных, в другой – ветка какого-то экзотического растения с листьями размером с тарелку.

– Серёж, кукуся, не поверишь, кого я сегодня видела! – выдохнула она, не снимая дорогих сапог. – Берия привёз какого-то тропического попугая-обормота, так он, представляешь, взял и…

Она подняла голову и замолкла на полуслове. Её взгляд, скользнув по сияющему от удовольствия Сергею, упёрся в фигуру, сидевшую на его диване. В фигуру в неопределённого цвета свитере, с невероятных размеров индийским шарфом и с выражением кота, которого только что вытащили из проруби.

Диана замерла. Её глаза, и без того большие, стали размером с те самые блюдца, на которых стояло их «Юбилейное». Сумка выскользнула из её руки и с глухим стуком плюхнулась на паркет. Ветка с гигантскими листьями последовала за ней.

– Ки… Ки… – её губы беззвучно шевельнулись. – Кирик?!

Кирилл Валерьевич робко поднялся с дивана, попытавшись придать своему лицу самое безобидное и дружелюбное выражение.

– Диана Валерьевна, здравствуйте… то есть, здравствуй! Давно не виделись!

Это прозвучало так же нелепо, как если бы он сказал «как погодка?» человеку, только что выигравшему в лотерею. Диана не двигалась. Она медленно, как в замедленной съёмке, поднесла руку ко лбу, затем к груди, словно проверяя, на месте ли сердце.

– Мне… мне кажется, у меня солнечный удар, – прошептала она. – Или тот попугай всё-таки был ядовитым… Серёжа, я вижу призрака. Призрака нашего бурного прошлого. Призрака с похмельем.

– Да нет же, Диночка! Это он! Сам! Плоть от плоти! – весело воскликнул Сергей, подхватывая её под локоть и усаживая в кресло. – Кирилл Валерьевич к нам пожаловал! Не иначе, как сама история его прислала!

– История прислала? – Диана уставилась на Кирилла с немым укором. – История, Серёжа, обычно присылает войны, эпидемии и стихийные бедствия. Это подтверждает мои худшие подозрения.

Она сделала глубокий вдох, словно ныряя в ледяную воду, и выдохнула. Цвет понемногу возвращался к её щекам.

– Так. Значит, не галлюцинация. Значит, это действительно ты, Кирик. Тот самый, который в шестнадцатом году на нашу годовщину подарил Сергею абонемент на бизнес-ланч из «Биглиона» с намёком. Тот самый, который потом три дня отпаивал его рассолом и уверял меня, что это «лёгкое пищевое отравление кавказской кухней»?

Кирилл Валерьевич виновато поёжился.

– Ну, «Агдам» … он тоже бывает разный. Тот был… выдержанный. Очень выдержанный.

– Он был старый, Кирик! Ему было сто лет! Он пахнул не грузинскими виноградниками, а забытой грибницей в подвале! – но в голосе Дианы уже послышались нотки не столько гнева, сколько привычной, давнишней усталости. Она внимательно, по-хозяйски окинула его взглядом. – И что это на тебе надето? Ты что, из кружка народных промыслов сбежал? Или это твой новый камуфляж, чтобы тебя в бараках не узнали кредиторы?

– Это мой личный кокон, – попытался пошутить Кирилл, но под её взглядом шутка завяла и отпала, как сухой лист.

Диана покачала головой, но уголки её губ дрогнули. Гнев окончательно сменился на сложную смесь облегчения, ностальгии и лёгкой паники.

– Господи, Кирик… Ну и видок у тебя. Словно тебя не машина времени привезла, а выкопали из культурного слоя где-то между эпохой развитого социализма и ранней бомжеватости. – Она вздохнула и неожиданно улыбнулась. Широко, по-настоящему. – Чёрт возьми… А ведь я тебе рада. Иди сюда, старый хрен.

Она встала и обняла его. Крепко, по-родственному. От неё пахло духами «Красная Москва», зоопарком и чем-то домашним, уютным, пирогами.

– Ты же его опять спаивать будешь? – спросила она уже строго, отводя его от себя на расстояние вытянутой руки и глядя ему прямо в глаза.

– Клянусь, нет! – воскликнул Кирилл, поднимая руку в комсомольском приветствии. – Только чай. Горный. «Ранний сбор». И малиновое варенье твоего приготовления. Всё, на чем свет стоит!

Диана посмотрела на Сергея, который сиял, как новогодняя ёлка, потом снова на Кирилла.

– Ладно. Верю. Пока верю. – Она наконец сняла дорогие сапоги и прошла на кухню. – А ну, подвиньтесь, два сапога пара. Сейчас я вам настоящий ужин сделаю, а не это ваше чаепитие с печеньками. Смотри у меня, Кирик, – бросила она ему на прощание, уже роясь в холодильнике. – Только тронь моего Серёжу чем-то крепче компота – и я тебя не в зоопарк устрою, а в вольер к Семёну. На корм. Он как раз на диете.

Кирилл Валерьевич обернулся к Сергею и прошептал:

– Она… ничего не изменилась.

– А кто бы сомневался? – засмеялся Сергей. – Только вот власть у неё теперь побольше, чем в Геленджике. Так что, друг, советую слушаться. А то и правда скормят макаке. Семён у нас, хоть и комсомолец, но прожорливый очень. И к свитерам твоего фасона он неравнодушен.

Диана и Сергей

Кирилл Валерьевич посмотрел на свой «кокон» и невольно отодвинулся подальше от окна, за которым где-то в ночной Москве жил и томился в ожидании ужина первый в мире обезьяна-комсомолец. Чувство нереальности происходящего накрыло его с новой силой, но теперь оно было сдобрено знакомым, почти домашним теплом. Самый опасный розыгрыш в его жизни неожиданно начался с чаепития и угрозы быть съеденным обезьяной. Было страшно, абсурдно и до невозможности весело.

Глава 7

После сытного и душевного ужина, который Диана, что называется, сотворила из ничего – котлеты из настоящего ржаного хлеба, салат из огурцов с умопомрачительным запахом и сметаной такой густой, что ложка стояла, и гречневая каша с луком – Кирилл Валерьевич чувствовал себя не просто сытым, а впервые за долгие годы по-настоящему накормленным. Это была не просто еда, это был акт глубокой, почти забытой гармонии.

На следующее утро он проснулся не от вибрации телефона, а от доносящегося с кухни стука посуды и упоительного аромата свежесваренного кофе. Не того бодрящего порошка, к которому он привык, а настоящего, молотого, запах которого был густым, шоколадно-ореховым и разлитым по всей квартире.

За завтраком его ждал очередной шок. Хлеб. Чёрный, «кирпичом», с хрустящей, поджаристой корочкой и влажной, пористой, кисловатой мякотью. Он отламывал кусок, намазывал густое сливочное масло, сверху посыпал сахаром – и это был вкус его далёкого детства, вкус, который он считал навсегда утерянным в мире багетов и безвкусных тостовых буханок.

– Молоко! – вдруг воскликнул он, отхлебнув из гранёного стакана. – Оно же… пахнет коровой!

Сергей фыркнул:

– А кем же ему ещё пахнуть? Комиком клуба «Весёлый и находчивый»?

– Нет, ты не понимаешь! – Кирилл Валерьевич зажмурился от наслаждения. – В наше время оно пахнет пакетом и сроком годности. А это… это настоящее! В нём даже чувствуется вкус травы, сена!

Обед в столовой Дома союзов стал для него гастрономическим открытием. Да, обстановка была аскетичной: длинные столы, скрипучие стулья, алюминиевые ложки-вилки. Но еда… Щи из кислой капусты, настолько наваристые и плотные, что ими, казалось, можно было забивать гвозди. Гречневая каша с тушёнкой – мясо в ней было волокнистым, понятным, а не однородной розовой массой. И компот из сухофруктов! В каждой кружке плавала настоящая курага и чернослив, а не ароматизированные кубики.

– Я десятилетия не ел так… осознанно, – признался он Сергею, вытирая рот бумажной салфеткой. – Каждый продукт имеет свой характер, свою историю. Это не просто топливо. Это событие.

Ресторан «Арагви»

Но главное чудо ждало его вечером. Сергей повёл его в ресторан «Арагви». И это был не просто поход в общепит, это было путешествие в другой мир. Высокие потолки, белоснежные скатерти, приглушённый свет от бра в виде факелов, тихая музыка – то ли духовая капелла, то ли тапер играл на рояле. Пахло дорогим табаком, жареным мясом и какими-то незнакомыми, восточными специями.

Официанты в белых кителях скользили между столиками с королевской выправкой. Сергей, не глядя в меню, сделал заказ: «Харчо, люля-кебаб, сациви и немного хачапури по-аджарски. И бутылочку „Киндзмараули“, хорошо выдержанного».

Кирилл Валерьевич сидел, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить магию момента. Когда подали харчо, он замер. Прозрачный, красноватый бульон, в котором угадывались зёрна риса, кусочки мяса, зелень. Он поднёс ложку ко рту и зажмурился. Это был взрыв вкуса. Острый, но не обжигающий, пряный, сложный, с послевкусием грецкого ореха и чеснока. Это было не похоже на ту бледную жижу, что называли супом в его времени.

– Вот, – прошептал он. – Вот оно. Настоящее. Это же готовил не повар, а волшебник. Алхимик!

Люля-кебаб, обёрнутый в тончайший лаваш, таял во рту. Сациви было бархатным и удивительно нежным. А хачапури… Свежее, пахнущее сыром и маслом, стало для него главным открытием. Он ел, и ему казалось, что он впервые в жизни по-настоящему чувствует вкус еды. Это было не насыщение, а откровение.

Глава 8

После шумного, наполненного голосами и запахами «Арагви» Москва на улице встретила их оглушительной, величественной тишиной. Ночь была морозной, звёздной, и снег под ногами скрипел не привычным городским хрустом, а густым, сочным, чистым скрипом, каким он бывает только в глубокой тайге.

– Эх, пройдёмся пешком? – предложил Сергей, и Кирилл с радостью согласился.

Они шли по пустынным проспектам, и Кирилл Валерьевич ловил каждый звук, каждый запах. Где-то далеко пропел гудок паровоза – не резкий электронный сигнал, а густой, басистый, тоскливый вой, от которого становилось одновременно и грустно, и радостно. Из открытой форточки одного из домов донеслась песня – «Три танкиста» в живом, немного фальшивом исполнении под гитару. Смех, звон бокалов. Жизнь шла за стенами, настоящая, не приглушённая кондиционерами и телевизорами.

Он вдыхал полной грудью. Воздух был холодным, колким, но удивительно чистым. В нём угадывались запахи:

– Дрова! – сказал Кирилл. – Чувствуешь? Кто-то печку топит. Берёзовыми поленьями.

– Ага, – улыбнулся Сергей. – А вон с другого переулка – угольком пахнет. И сантехникой. Вечная борьба прогресса и традиций.

Но главным был запах снега. Не тот безликий холод, что чувствуешь в мегаполисе XXI века, а сложный, многослойный аромат – свежесть, лёгкая морозная сладость и отдалённый дымок печных труб. Он прочищал голову лучше любого кофе.

Они вышли на набережную Москвы-реки. Лёд был гладким, почти чёрным, усыпанным искрящимся под тусклыми фонарями снежком. На том берегу темнели очертания Кремля, и золото куполов и рубиновые звёзды высоток отражались в тёмной воде незамёрзших прорубей. Не было ни рекламных билбордов, мигающих неоновых вывесок, рёва бесконечного потока машин. Была лишь грандиозная, величественная картина спящего города-исполина. Города-мечты.

– Тишина… – прошептал Кирилл Валерьевич. – Я и забыл, что такое настоящая тишина. В наше время даже ночью всё гудит. А тут… слышно, как звёзды трещат на морозе.

Он посмотрел на своего друга, и ему вдруг стало ясно, что это не просто путешествие в прошлое. Это возвращение к чему-то очень важному, к тому, что было безвозвратно утеряно в сумасшедшей гонке его времени – к ощущению подлинности. Подлинной еды, подлинных чувств, подлинной, не цифровой жизни.

Глава 9

Москва 1953 год

Настоящее открытие ждало Кирилла Валерьевича в людях. Он, привыкший к серым, уставшим, погружённым в экраны лицам метрополитена, вдруг оказался в мире живых, эмоциональных, открытых лиц.