Вахтёр пограничного поста

© Алишер Таксанов, 2025

ISBN 978-5-0068-4244-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВАХТЕР ПОГРАНИЧНОГО ПОСТА

(Фантастическая юмореска)

Многие считают, что моя работа очень простая и легкая. В их представлении: сидит вахтер на Контрольно-пропускном пункте хронопорта, проверяет документы и визы, смотрит в лица, шлёп – штемпель на паспорт – и пропускает гостя в страну. Мол, почти лежачая работа, остается только кофеек одновременно пить. Такое видение зачастую навязывают наши СМИ, хотя никто из журналистов к нам так и не наведался и правду видеть не хочет. Они рисуют картину, где всё просто, ровно и красиво, а на самом деле работа вахтера – это не только проверка документов, но и постоянная концентрация, анализ угроз, взаимодействие с существами, которые по определению не должны быть похожи на тебя. Каждый день здесь непредсказуем, а каждая ошибка может стоить нам целого потока временных туристов… и не только их.

Хронопорт – это не просто ворота или проход. Это огромный массив технически сложных и архитектурно многообразных сооружений, словно город внутри города, где каждая линия, каждый портал, каждый сегмент маршрута тщательно рассчитан. Огромные металлические арки, мерцающие и переливающиеся странными цветами, уходят в бесконечность, соединяя эпохи, как нити паутины. Стены покрыты голографическими панелями, показывающими текущие потоки временных туров, а в потолке – массивные кристаллические концентраторы энергии, питающие порталы. Между арками – контрольные залы с датчиками, которые сканируют не только документы, но и биологические, психические и временные подписи гостей. Здесь даже воздух другой: слегка ионизированный, с легким запахом озона и смолы, будто сам поток времени прохаживается сквозь помещение.

Порталы хронопорта – это шлюзы времени, по которым двигаются в двустороннем направлении материальные объекты. То бишь туристы. Поясню проще: к нам из всех эпох прибывают люди, чтобы увидеть, как живем мы в настоящем, чем дышим, что носим, что едим, что слушаем, чем занимаемся. Они приезжают, фотографируют, записывают, иногда пытаются что-то утащить – а потом возвращаются к себе, чтобы рассказать соотечественникам всякую небылицу, пересказывая наш мир в собственной интерпретации, слегка приукрашивая или наоборот драматизируя. И каждый раз я должен убедиться, что этот гость не принесет с собой вирусов, опасных привычек или, хуже того, идеи, способной нарушить ход истории.

И я, как вахтер, проверяю их документы – право посетить моё время. Но это не просто бумажки: я анализирую, способен ли человек причинить вред нам и самим себе, понять, что его эпоха не слишком разрушительна, и что он не станет таскать с собой болезни, артефакты или знания, способные изменить настоящее. Иногда это требует секундной реакции, иногда – долгого наблюдения, почти психологического допроса, чтобы понять, кто перед тобой и чего от него ожидать.

Гости бывают самые разные. Вот, к примеру, прибыл из 32 шлюза рыцарь средневековья. На нём доспехи, латы, меч и щит, огромное копье, плащ за спиной. Металл гремит при каждом шаге, щиты стучат, кольчуга скрипит, а тяжелый шлем с рогами скрывает почти всё лицо, оставляя лишь маленькие, подозрительные глазки, сверкающие из щелей. Он медленно и тяжело продвигается вперёд, словно каждое движение дается ему через силу.

– О, презренный чужеземец! – гремит он, ударяя железной перчаткой по щиту. – Впусти меня в свою страну!

И тут же он бросает на стол свитки пергамента – это его документы с печатями эпохи, мрачной, болезнеобильной, малокультурной. Реформация, Ренессанс наступят значительно позже, а сейчас это просто быдло, считающее себя аристократией. Свитки пахнут плесенью и воском, буквы на пергаменте написаны кривыми чернилами, которые от времени слегка расплылись.

От него несет тухлятиной и едкой затхлостью, что приходится вставлять фитльтпры в нос. Судя по всему, жрали в средние века какое-то пойло: мутная жижа из забродившего молока и злаков, сгоревшего на костре, иногда с добавлением остатков тухлой рыбы – аромат настолько специфический, что сразу отличает средневекового туриста от всех остальных.

– Цель вашего визита? – спрашиваю я, рассматривая фамильные документы, свидетельствующие, что податель сего является Дерэйем де Юнкерсом Вторым, бароном в шестом колене, берущем начало от некого Бартоламея Теодоре де Юнкерса, сподвижнике местного короля из какого-то захолустного королевства. То ли тринадцатый, то ли одиннадцатый век нашей эры – на свитках цифры едва различимы, чернила местами съехали, печати расплылись от влаги. Бумага пахнет старой кожей и смолой; герб выдавлен небрежно, словно воин и впрямь считал клеймо делом чести, а не аккуратности. По-моему – эпоха то ли холеры, то ли бубонной чумы, то ли сифилиса; во всяком случае, время, где санитария – слово чуждое, где медицина сводилась к молитвам и кровопусканию. Надо бы его проверить на наличие там бацилл, вирусов и микроорганизмов – зачем нам болезни из прошлого? Я мысленно отмечаю пункт в планшете: полный биологический скриннинг, карантин три смены, протокол деактивации артефактов.

– О, презренный чужеземец, что за странные вопросы мне изволишь задавать? – негодует он, расправляя плащ и выпячивая грудь. – Я прибыл посмотреть, как живут мои потомки? Продолжают ли дело они своего славного предка, то есть меня? Сохранился ли мой замок? Умножили ли они мои богатства?

Его голос – металлический, его фраза – китч из романтических легенд: рыцарь верит в собственную легенду, в образ себя, каким его учили на балах и в баладах. Я знаю слишком много о таких «славных» предках: в реальности эти господа распоряжались людьми, как вещами; их пиры заканчивались оргиями из мяса и вина, где умственная голодовка заменялась блеском драгоценностей и затмением совести. Они грабили крестьян, обложив данью не хуже рекрутов; насиловали тех, кто попался под руку; в их подвалах варилось не только варево, но и горе для тех, кто осмеливался перечить. Всё это – правда, которую нельзя поправлять вмешательством: мы держим дистанцию, несем ответственность перед временным континуумом.

– А чем вы занимаетесь, сэр? – продолжаю задавать я стандартные вопросы, прописанные в пограничной службе, – кем были в вашем времени, каким был ваш социальный статус, имели ли вы доступ к эпидемиологическим методам, орудиям массового уничтожения, редким знаниям?

Рыцарь дрожит от негодования, так что кольчуга мелодично создает нервный фон:

– Я сражаюсь с драконами, изволяю из плена принцесс, спасаю народ от мерзких существ! – и опять стучит перчаткой по щиту, отчего металлический звук отдается эхом в зале и несколько приборов на стойке мигнули. – Да я герой!

Я морщусь. За словами рыцаря – обычный трёп, украшенная броня громче правды. Эти типчики грабят своих же подданных, насилуют, в своих замках пируют так, что валятся порой замертво от обжорства, когда простые люди умирают от голода, болезней и антисанитарии. Их замки – это не музеи добродетели, а склады власти и безответственности; в очагах горит не только огонь камина, но и забытое человечество. Мы не станем вмешиваться в их эпоху: развитие должно идти естественным путем, иначе временная линия даст трещину. Поэтому даже антибиотики передать не могу, не говоря о микроволновках или лампочках на солнечных батареях, чтобы освещать деревушки – такие поступки нарушат причинно-следственные связи и сделают из средневековой деревни плацдарм технологической революции задолго до её времени.

– Ясно, – зеваю я. – А средства для проживания в нашем времени у вас имеются?

Злой и красный от унижения, Дерэй де Юнкерс рывком опускает голову, как будто желая показать, что оскорбление вахтера – унижение для всей фамилии. Он извлекает из недр своих доспех мешочек, туго набитый чем-то, развязывает и высыпает мне на стол золотые монеты. Они осыпаются, звонят, преломляют свет арочной лампы – монеты с отпечатками корон, с двуглавыми орлами, с витиеватыми латинскими надписями; на их реверсах виднеются сцены охоты и священные символы. Опаньки – это раритетные монеты, настоящие, антиквариат. Края у них стёрты, на одной виден след удара молотом чеканщика; патина такая, что её не пришьёшь к фальши. В нашем банке такие активы охотно принимают: мы применим нумизматическую оценку, занесём код в систему, проведём процедуру легализации – и деньги будут эквивалентны курсу времени на текущую неделю. Я отмечаю сумму, прикидываю, сколько смен охраны и койкомест в карантине можно оплатить.

– Ясно, денег хватит, – соглашаюсь я, не отнимая взгляда от сводов монет. – Только есть одно условие.

– Ты изволишь мне, барону и рыцарю ставить какие-то условия? – взрывается в негодовании Дерэй де Юнкерс, пытаясь извлечь из ножен огромный меч. – Да я разрублю тебя на части, мерзавец и презренный чужеземец!

Я с насмешкой смотрю на него. Этот чувак не знает, что стоит мне нажать на кнопку, как мощные магниты в потолке активируют удерживающие поля: за секунду их сила прижмёт его доспехи, припавит к металлическим балкам и аккуратно притянет тушку вверх – не для того, чтобы калечить, а чтобы вернуть пассажира в шлюз прежней эпохи, откуда он и пришёл. Мы не любим грубости и оскорбления, но такие туристы приносят доход, и поэтому приходится выслушивать всякие гадости. Я сдержанно объясняю регламент: в нашем пространстве есть правила – уважать их недостаточно; нужно ещё и соблюдать. Если он начнёт буянить, его ждёт аккуратная отправка домой и трёхдневный запрет на посещения. Деньги, конечно, важны – но спокойствие нашего времени важнее.

– Извините, Ваше величество, – говорю я, явно преувеличивая аристократический статус визитера. Словно признаю его героическую сущность и титулы, будто он действительно носит корону и знаки высшей власти. Но это делаю сознательно: рыцарь расслабляется, сквозь щели шлема я чувствую, как его тщеславие расправляется, как будто каждая моя фраза – маленькая венценосная корона, надетая на его собственное эго. Его плечи распрямляются, он чуть поворачивает голову, будто смиренно принимает почести, которые я ему дарю словами.

– Просто у нас не принято ходить с таким оружием. Нужно будет оставить на хранение меч, копье и щит, – продолжаю я с важной интонацией.

Слышу негодование, гремящее сквозь металл:

– Рыцарь без оружия смешон!

– Согласен, – отвечаю я, невозмутимо, – но наши жители вас и так будут уважать, чтить и – самое главное! – бояться, так как вы настоящий рыцарь, который побеждает драконов! А мы слышали, как тяжело сражаться с этими летучими и огнедышащими гадами! Поэтому одной вашей перчатки и шлема будет достаточно, чтобы все перед вами трепетали…

Похоже, я убедил его. Дерэй де Юнкерс, лиловый от тщеславия и чванства, медленно сдаёт оружие на хранение: меч в металлический шкаф, копье на стенд, щит аккуратно подвешен на крюк. Железо гремит, стучит, отдается эхом в зале, а сам рыцарь словно с облегчением разомкнул кольчугу напряжения, шагая к выходу, но не забыв взять с собой документы и мешочек с золотом – ценность привезённого им настоящая, как драгоценность эпохи.

Я вытираю руки и поворачиваюсь к следующему прибывшему туристу. На этот раз из тридцать пятого века. Прямо через портал выходит существо с двумя головами, причем одна – женская, с мягкими чертами, внимательными глазами и игривой улыбкой, вторая – мужская, строгая, с квадратной челюстью и холодным, деловым взглядом. На них накинуты костюмы, что-то вроде доспехов, только явно технологически продвинутых: скафандры из блестящих, почти живых материалов, которые адаптируются к телу, держат температуру, отслеживают биологические показатели и светятся мягкой подсветкой по швам.

– Привет, мужик! – весело кричит женская голова. – Я – Юлиноса! Актриса, поэтесса, путешественница на Альфа Цефея и Бету Гомункулуса. Меня смотрят на квантовом телевидении трех звездных систем!

– А я – Бурмагир! – говорит мужская голова мрачным, ровным голосом. – Я инженер-механик звездолетов класса «Балтикус». Обычный человек, без всяких придуростей и наклонностей. Трудоголик!

– И алкаш! – фыркает напарница… или сожительница? Трудно сказать, кто кем приходится, если они в одном теле: в одной голове веселье, в другой – строгость; одна говорит, шутит, флиртует, вторая планирует ремонт двигателей, считает компоненты и ведет таблицы. Тело живет двойной жизнью, одновременно актриса на сцене и инженер на верфи.

Я понимаю, что ни созвездие Гомункулуса, ни корабли класса «Балтикус» мне неведомы – в моем времени их просто нет. И интерес к будущему сдерживаю намеренно: нам нельзя знать будущее, чтобы не нарушить временную линию, не раскрывать знания несвоевременно. Но глазами скользит любопытство: как можно жить и работать в разных сферах одновременно? Как разделяются головы на задачи и вновь соединяются в одно тело? Вопросы рвутся наружу, но я их глушу: полный запрет на будущее. Здесь нельзя, нельзя – только наблюдать, проверять документы, фиксировать их присутствие и отпускать в наше настоящее.

Бурмагир что-то бормочет под нос, но с женской башкой не спорит. Я хлопаю по столу несколько сердито:

– Документы?

Сердитость – чтобы заглушить собственное любопытство. Меня буквально точит изнутри: как червь в яблоке, словно в груди завелась маленькая грызущая мысль, которую я никак не вправе удовлетворить. Мне хочется спросить обо всём – как они делят жизнь в одном теле, как устроены их скафандры, как вообще два сознания уживаются и работают, но я сдерживаюсь: правила – как клятва, и я её храню. Оставаться равнодушным мне трудно; это чувство пожирает, гложет, но я прикидываю его к ногтю и не даю прорваться.

Тем временем левая рука большого тела извлекает из внутреннего кармана некую энергетическо-пульсирующую субстанцию голубого цвета. Она мерцает мягко, будто в ней бьется маленькое небо. Сквозь этот полупрозрачный гибкий экран я вижу лицо Бурмагира – контур его биометрии, подпись сознания, подтверждение личности. Ясно: это паспорт мужской головы, голографическая карта, навеяная нейросетью и квантовой криптографией. Правая рука хлопает по карманам скафандра – Юлиноса выражает растерянность и неудовольствие.

– Ах, я потеряла свой паспорт! – вскрикивает она, и в голосе слышится кокетство, будто это не беда, а приключение. – Наверное, вчера в баре…

Мужская голова мгновенно оборачивается к ней, глаза как две лампы меняют тон на суровый:

– Дура! Это уже пятый паспорт за этот месяц! Как ты умудрилась его потерять?

– Ну, бывает, – разводит руками Юлиноса, легкомысленно, – ты чего так негативно реагируешь?

– Потому что за твои потери плачу я! – орет Бурмагир. И справедливо: они в одном теле, а расходы и последствия – общие.

Дама сердито отвечает:

– У нас с тобой одна кредитка!

– Но разные счета!

– Мог бы объединить! – сердится Юлиноса.

У нас на КПП начинается словесная стычка, и мне это не нравится. Мониторы за моей спиной показывают очередь: световые маркеры мигают, портальные линии заняты, в следующей секции собираются новые посетители, но мне нестерпимо хочется решить эту дрязгу прежде, чем поток пустит кого-нибудь дальше. Я машинально нажимаю панель – красный индикатор гасит зелёную стрелку, и коридоры за стеклом замерли. Никто не пройдет, пока я не разберусь с этой парочкой.

– Я что, дурак что ли? Чтобы ты растранжирила все мои доходы? – воет Бурмагир, пальцы в тонких биоперчатках нервно тарабанят по моему столу, и от этого дрожит целая колонка сенсоров. Юлиноса фыркает, но не отвечает – она разглядывает себя в служебном зеркале и устраивает себе мини-шоу, поправляя невидимые кудри. В зеркале отражаются не только их лица, но и два разных настроения, два мира в одном силуэте.

Я вдыхаю тяжело и решаю вмешаться официально: дело не в их личной драме, а в протоколе.

– Эй, подождите-ка! Так дело не годится! Я вас не могу пропустить по одному паспорту! – холодно заявляю я.

– Это почему? – краснеет уже от злости Юлиноса. – Я хочу посмотреть на ваш мир, когда вы еще так примитивны и глупы! Когда у вас радиоволны и обычное пещерное телевидение! Я интересуюсь прошлым! Хочу посмотреть, что носили женщины вашей эпохи…

– Женскую одежду я не буду носить! – прерывает её Бурмагир, и в его голосе слышна железная решимость мужской личностью: для него это не шутки и не фривольности – это вопрос чести и собственного самосознания. Он правдоумен в своей суровости; мне понятно, почему он не хочет, чтобы с ним обращались как с примерочкой для исторической выставки.

Юлиноса пищит:

– Так и не носи! – её лицо зеленеет от гнева, губы дрожат, глаза сверкают острой искоркой возмущения. Она уже подбирает язвительный ответ, но глотает его, потому что ситуация на грани абсурда.

– У нас с тобой одно тело! – возмущенно восклицает мужская голова. В его словах – паника и раздражение, потому что разделение – не трюк, а технологическая процедура, требующая оборудования, которого у них нет в нашем времени.

Я прерываю их скандал коротко и официально:

– Две головы – две личности! Мы не рассматриваем вас как одну персону. Значит, мне нужны два паспорта. Либо пройдет лишь один – господин Бурмагир. А вы, мадам, – я обращаюсь к Юлиносе с абсолютно ледяным спокойствием, – останетесь в камере ожидания до возвращения вашего… э-э-э… сожителя.

Бурмагир морщится, в нём слышится растерянность и жалость одновременно:

– Но мы не можем разделиться, – говорит он озадаченно. – То есть можем в какой-то мере, но без соответствующего оборудования, которое есть в тридцать пятом веке, это сделать невозможно. А в вашей эпохе мы скреплены намертво.

Юлиноса начинает всхлипывать; у неё на глазах подвисает театральная драма, слёзы собираются и стекают, но она не теряет грации – рыдания у неё поэтичны. Бурмагир нервно кусает губы: кончик зуба впивается в кожу, зажимающаяся челюсть выдаёт, как ему жалко женщину; в его взгляде – искра защиты и вина одновременно. Он почти умоляюще смотрит на меня, надеясь на милость человеческого бюрократа.

– Но… есть какие-то исключения? – спрашивает он тихо, с надеждой, которая дрожит в голосе. – Ведь всякое бывает. Нам этот полет итак обошёлся недешево. Знаете, как трудно из будущего в ваше настоящее прилететь? А тут возвращаться… И Юлиноса потом мне все мозги сожрёт…

Я понимаю его – как мужчина, как служащий – и поэтому пытаюсь помочь, но только в рамках регламента.

– Да, исключение есть, – киваю я серьёзно. – Вы должны оформить документ, что ваша… сожительница – это домашний питомец.

Юлиноса широко раскрывает глаза – в них целая буря возмущения:

– Кто? – шипит она, в голосе – абсолютное возмущение и обида. – Как вы смеете?

Бурмагир в недоумении смотрит на меня: в его лице читается вопрос – шутка это, оскорбление или действительно выход из пикантной ситуации? Он наклоняется вперёд, будто хочет расслышать тон моей интонации, надеясь, что я сейчас рассмеюсь и скажу: «Разумеется, шутка». Но моё лицо остаётся гладким, бюрократическим и непроницаемым – в этом и есть мой ответ.

– У нас разрешено без паспорта провозить одно домашнее животное, – поясняю я сухо. – Вы можете подписать декларацию и оформить временный гостевой тэг для питомца. Тогда одно сознание проходит как владелец, другое – как сопровождающее животное.

– Я – собачка? То есть сука? – вопит от возмущения женская голова, и в её словах слышится полный скандал. – Да что вы себе позволяете?!

Её возмущение – искреннее, почти фурия. Возникает момент культурного клинча: даже из тридцать пятого века к нам прибывают несогласные, борцы за личные права и достоинство.

– Ну, – говорю я, мягче, чтобы не доводить дело до межзвёздного дипломатического инцидента, – кошка подойдёт лучше. Или попугай. Или вообще… никак. Без оформления – вы не пересечёте границу.

Юлиноса оторопела: представить себя «кошкой» – это новый уровень унижения, и её возмущённая блёстящая улыбка превращается в насмешку. Бурмагир же, видя, что альтернатива – отправка домой с потерей времени и денег – реальна, тяжело вздыхает и скребёт ладонью по лбу. Его глаза говорят одно: «Придётся играть в абсурд ради нашего общего блага».

В зале воцаряется тягостная пауза – смесь комедии и бюрократического фарса. Я подаю бланк, сканер готов принять отпечатки, и, глядя им в глаза, добавляю строго:

– Подпишите – пройдёте. Откажетесь – возврат в точку отправления. Правила есть правила.

На стене зажигается вторая предупредительная лампочка – красная, как уличный фонарь в дурном квартале. Это сигнал мне: «Эй, дружище, ты опять тормозишь поток!» Значит, на КПП скопилась очередь из межвременных туристов, и еще пару минут – сюда ввалится мой начальник, пузатый майор Гриффин.

Майор – типаж из разряда тех, кого вселенная создаёт для раздражения окружающих. Коротконогий, с лицом, постоянно лоснящимся от пота и власти, он похож на ходячий самовар в форме. Усы – как два кривых шлагбаума, живот – отдельная планета, вращающаяся по своей орбите. И характер соответствующий: брюзгливый, дотошный, цепкий, как клещ, если уцепится за ошибку в протоколе. С ним никто не хочет связываться – его громогласное «Кто тут саботирует пропуск?!» слышно через три шлюза.

Бурмагир, заметив моё хмурое лицо и вспыхнувшую лампу, быстро оборачивается к Юлиносе:

– Соглашайся! Пока вахтёр добрый. А то он может депортировать нас обратно!

– Да, могу, – улыбаюсь я с ледяной вежливостью и для убедительности поднимаю палец над кнопкой. Конечно, она никакая не «депортация», а просто включение вентиляции. Но Юлиноса, видя грозную надпись EMERGENCY CONTROL, бледнеет. Её воображение явно дорисовывает страшную картину мгновенного распыления в пространственно-временной пыли.

Она начинает хныкать тоненьким, почти актёрским плачем:

– Но меня потом засмеют… Все подружки будут издеваться, что я была кошкой!

– Я никому не скажу! – торопливо обещает мужская голова, и, клянусь, в его голосе слышно искреннее отчаяние.

– И я не скажу, – добавляю я, стараясь ускорить финал сцены. – Даже отметку ему, – киваю на Бурмагира, – не поставлю, что он провозил кошку.

Юлиноса морщит нос, тяжело вздыхает и, наконец, с величественным жестом обречённой звезды соглашается.

Я оформляю пропуск, шлёпаю печать – и шлюз мягко открывается.

Они проходят в город: скафандр переливается фиолетово-золотыми искрами, словно на нём играют северные сияния, а за ними в воздухе остаётся слабое мерцание – след их хроноэнергии. И, конечно же, даже удаляясь, они не перестают переругиваться из-за злополучного паспорта.

Я смотрю им вслед и на мгновение ловлю себя на мысли: чёрт возьми, какие же фантастические технологии ждут человечество в будущем!

Стоп. Нельзя. Запрещено думать о будущем. Я лишь охранник времени – не пророк.

За смену я проверил сотню гостей – и чувствовал себя выжатым, как лимон в баре межвременных эпох. Глаза слипались, спина ныла, кофе остыл ещё на рассвете, но поток не иссякал. Последним на сегодня оказался неандерталец.

Появился он внезапно, будто из клубка тумана и древнего холода. Ростом под два метра, широкоплечий, с мощной грудной клеткой и лбом, будто выточенным из гранита. Волосы спутаны, борода клочьями, глаза умные, хоть и настороженные, серо-зелёные, как ледниковая вода. На нём висела шкура мамонта – старая, вытертая, но добротная, застёгнутая на кость. В руках – дубина, размером с хороший столб, и, судя по уверенности, он знал, как ею пользоваться.

Говорил он тяжело, с утробными звуками, будто камнями гремел в горле. Мне пришлось напрячь мозги и включить автоматический синтезатор речи, чтобы уловить смысл. Чтобы вы понимали, я передаю его слова в современном варианте.

– Я хочу к вам! – заявил неандерталец, поигрывая дубинкой, как я обычно ручкой или мячом, когда скучно. В его взгляде было то самое первобытное упрямство, из которого потом вырос весь человеческий род.

– Зачем? – спрашиваю я, уже предчувствуя странный ответ.

– Мяса набрать, – честно сказал он. – У нас ледниковый период. Мамонты вымирают. Жрать нечего.

Я глянул на него с сочувствием. Говорят, в каждом из нас живёт пара процентов неандертальских генов. Вот, наверное, из-за этого я вдруг ощутил к нему некую родственную теплоту – как к дальнему, очень древнему родственнику, что пришёл занять у тебя немного хлеба.

– А чем расплачиваться будете за мясо? – уточняю. Ну да, профессиональная деформация. У него, понятно, в карманах кроме блох и костяного ножа ничего нет.

Но парень оказался с ответом наготове: