ЯММА. 1(13)

Главный редактор Алина Талалаева

Редактор Александра Демихова

Корректор Кирилл Сатаров

Корректор Софья Сокуренко

Иллюстратор выпуска Лёша Фандорин

Иллюстратор обложки Yana Wstn

Менеджер по проектам Марина Щербакова

ISBN 978-5-0059-4591-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

наша команда

алина талалаева – чрезвычайно важный человек в команде, потому что имеет юридическое образование и бдит за тем, чтобы остальные члены редакции не сели в тюрьму. Работает почти круглосуточно, обладает исключительным литературным вкусом и отменным чувством юмора.

марина щербакова – не совсем юная волшебница, которая, не поступив в школу чародейства и волшебства, решила посвятить себя магии орфографии и пунктуации. Проведя три года за полярным кругом, радиоактивной не стала, однако токсичности подхватила. Теперь живёт в центре Петербурга, где колдует исключительно для журнала «ЯММА».

кирилл сатаров – журналист, программист и обладатель самой пушистой шевелюры, по версии нескольких девушек. Родился в северной Якутии и до 12 лет видел лето только раз в два года. В школе всегда получал две отметки за сочинения: 5 – за сюжет и 2 – за пунктуацию. Теперь отслеживает очепятки в текстах и пишет на них кляузу. Обожает чёрный юмор, фанатеет от Хантера Томпсона и готовит как повар Сома.

соня сокуренко – филолог-недоучка и фанатка сериалов с собой в главной роли, пока существующих только в ее голове. Родилась в Казани, поэтому может приготовить чак-чак четырьмя разными способами, попутно декламируя стихи Мусы Джалиля на татарском. В детстве жутко не любила читать, но потом ей запретили трогать книги Джейн Остин и понеслось. Счастливая обладательница бесконечной коллекции мемов с собаками, колоды таро и рецепта порчи на проблемы с кишечником.

александра демихова – музыкант и журналист в одном флаконе. Создала в консерватории медиапространство, в котором вместе с командой старается соединить эти две стихии. Орфографические, пунктуационные, синтаксические и пр. виды ошибок наносят сердечные боли, потому с удовольствием редактирует в гугл-доках и входит в штат корректоров ЯММЫ. Источники для жизнедеятельности: искусство, книги и свежесваренный крепкий-крепкий кофе.

наши авторы

дени джамалов – 25 лет. Излишне холоден и спокоен, поэтому окружающие часто щупают его пульс. Учился в трёх разных университетах на треёх разных специальностях, таким образом не получив диплом журналиста, программиста и рекламщика. Пишет только в моменты счастья, поэтому написал так мало.

андрей швед к Швеции не имеет никакого отношения. Зато в Исландии жил два года в том возрасте, когда нужно было учиться читать. По возвращении в Россию исландский язык забыл, а читать по-русски получалось плохо. До конца средней школы не любил литературу, потом отчаянно навёрстывал. В девять лет за пятнадцать минут надиктовал свой первый роман бабушке. Писал стихи, но факультет журналистики убивает поэтов не хуже Дантеса.

нинель – юная мечтательная особа с претензией на демонстративную экзальтированность. Невысокая, стройная. В разговоре задаёт много вопросов, наблюдательна. Интересуется искусством и культурой. Очень любопытна. Её привлекают смерть, красота и сила. Открыта, восприимчива, впечатлительна. Любит кошек, американо и деньги. Приятно познакомиться!

тони лашден – трехкратн: ая эмигрант: ка, бронзовый призер скоростного спуска с вершин психического здоровья, ветеран: ка апокалипсиса. В хорошие дни пишет про секс и радости жизни, в плохие – про сумрачные состояния. Хороших дней в последнее время практически не бывает.

максим чихачёв в паспорте в графе «железный» было написано: «позвоночник». Однако, ОВД отверг изящные формулировки Московского клуба байкеров. Подобно герцогу д’Ожу и Билли Пилигриму, обнаруживает себя сразу в нескольких мышечных тканях мировой хронологии. Но в обществе спектакля автору приходится при знакомстве десакрализировать этот нарратив до фразы «студент истфака». Хочет сам однажды стать Текстом.

модест минский – жил человек, жил. В меру ел, в меру пил, а потом подумал – блин, мир без меня? То есть, я есть, как некая суть и, вроде, нет. Надо что-то делать, поделиться, не держать в себе воспаление. Ибо несоответствие возраста и смыслов взорвется. Пробовал на гитаре. Лет пятнадцать пробовал. Не сложилось. Писать оказалось проще. Инструмент дешевле. И водку пить не надо в процессе искусства. В общем, выбрал менее затратный смысл взаимосвязи с окружающей средой.

keshanel – по вечерам надеваю геройский костюм втайне от Marvel, закатываю глаза на прошедший день и сражаюсь с внутренними демонами на бумаге. Иногда проигрываю: от меня они сбегают к вам и не дают уснуть, тянут за комплексы походом к психологу, разрывают сомнениями на две части… Отведите их в подготовленную камеру – откройте мой рассказ, захлопните дверь – дочитайте до конца, и распрощайтесь с ними.

саша левин – величайших ум современности по мнению Лидии Филипповны Шульженко (это бабушка). Первый рассказ написал в 8 лет. 16 лет назад пришёл в центрально-азиатскую журналистку, блистательную региональную начал в бумажном аналоге «Тиндера» – газете «Познакомимся, встретимся, отдохнём». С тех пор пишет про детские травмы. В планах ремейк Андреевской «Бездны», где главным героем будет Питер Паркер.

денис гербер – недостающее звено между интеллектуальной литературой и беллетристикой. В детстве поклялся уничтожить отцовскую библиотеку, но затем решил ознакомиться с тем, что будет уничтожать. Тогда же решил стать писателем и 25 лет неуклонно не следовал за своей мечтой. Полгода прожил в буддийском монастыре, и два дня – в православном, что в таких же пропорциях отразилось на творчестве.

владислав гранд днём работает юристом, защищает людей и их бизнес, а вечером пишет рассказы. Пытаясь всё успеть, он познал тайм-менеджмент и теперь вовсе не спит.

вера порет – пишет прозу медленно, как черепашка, зато про жизнь: про неидеальных женщин и их неидеальных мужчин. Не пьёт алкоголь, поэтому редко веселится. Смотрит фильмы только в кратком пересказе. Всё рабочее и нерабочее время проводит в соцсетях.

саша ирбе – любительница морей и закатов, крепкого кофе и разговоров о вечном. Свою жизнь начала с того, что её уронила на пол медсестра, и с тех пор она поняла, что выжить в этом мире очень непросто. Понадобилась другая реальность. Сказки и стихи начала писать с шести лет. Первый мини-роман «Дьяволица» был написан в семнадцать. А потом бесконечные споры с собой, с музами, со стихами. Между чувством и разумом всегда выбирает чувство, между шумной компанией и одиночеством – всегда второе.

гаджи з. – родился в 1983 году в Узбекской ССР. Позже вернулся в РФ. После окончания школы отправлял в газеты краткие обзор-рецензии на выходившие киноновинки. Вплоть до выхода «Аватара», который ни с какой натяжкой не мог воспринимать как кинопроизведение. После писал только рассказы и исключительно в стол. Затем понял, что так нельзя и почему-то женился. Несколько лет тому назад решил воскреснуть и писать уже не в стол.

в голове (дени джамалов)

Вечер чуднел. Уплотнённо-розовый закат застыл в окне. Я сидел на кухне за ядовито-жёлтым столом, примерял пакеты к отрубленной голове, и параллельно разговаривал с ней.

– Ненавижу головы. Как свою, так и чужие. В них всегда творятся грязь и мерзость. Не люблю головы на телах, не люблю отрубленные, не люблю светлые или тупые.

Голова молчит. Глаза антинаучно закатаны, застыли. Она относится к разряду чужих, отрубленных, и скорее светлых, чем тупых. С ними всегда проблема. Чаще всего, практического характера. С головами, которые всё ещё находятся на своих телах, проблема: как их отсечь так, чтобы не сильно повредить лицо? Чтобы у твоих заказчиков, скажем, из иранского «Фонда мучеников» или, скажем, других последователей аятоллы Хомейни не возникло вопроса – ту ли голову ты отсёк?

– Эту проблему мы решили. Правда, срез немного не ровный. Но в остальном всё чётко.

Голова молчит. Оба рыбьих глаза без повреждений. Даже круглые очки на месте. Улыбка – тоже. Так что, они его точно узнают. Пошлейшая из всех улыбок, которую я когда-либо видел. Как можно улыбаться такой улыбкой в ТАКОЙ-ТО момент?

– Эх, Салман, и эту улыбку ты оставил миру?

Голова молчит. Но её молчание как будто хочет возразить «ещё я оставил миру „Сатанинские стихи“». Ну да. Это-то его и сгубило. Сразу после публикации книги, на обладателя головы – Салмана Рушди – объявили охоту иранцы. Шесть миллионов долларов за голову писателя. Его издателю три раза выстрелили в живот. В каком-то городе в результате погрома погибло больше десяти человек. Рушди почти десять лет жил под защитой американских спецслужб.

Потом расслабился.

Потом пришёл я. С тесаком.

– Вот что я тебе скажу, Салман: кто меня поймет, если не ты? Ты же – постмодернист. Лучшую смерть для автора «Сатанинских стихов» и придумать нельзя. Фонтанирующее туловище, освобождённая голова. Настоящий хэппенинг.

Голова молчит. С головами, которые уже освобождены от тел, проблема: как их упаковать в пакет так, чтобы у прохожих не возникло подозрений насчёт тебя?

Тут лучше отталкиваться от обратного. Прозрачные вакуумные пакеты – сразу нет. Обычные чёрные пакеты – тоже нет. Они вытягиваются внизу и приобретают очертания лица. Подарочные – слишком цинично, хотя в контексте ситуации и вполне логично. Я остановился на обычном бумажном пакете, которые дают в булочных. Положил сверху пучок рукколы и багет, для живописности. Плюс так я похож на человека, который возвращается домой с покупками. Путь до машины – двадцать минут спокойным шагом. Я кидаю голову на переднее сиденье рядом со мной и настраиваю навигатор до международного аэропорта имени Джона Кеннеди. По условиям фетвы, я обязан привезти голову в Иран.

– Всё-таки прекрасный город. Тут в деревьях селятся злые духи…

Голова молчит. Кругом Америка, как мечта. Условный Нью-Йорк, какой он и должен быть в воспалённом сознании человека, который его никогда не видел, плывёт мимо окон. Голова лежит в бумажном пакете вверх глазами, и выглядит это так, будто она прощается с американским небом. Я знаю, если бы она могла говорить, она бы сказала:

– Истинная привлекательность зла есть соблазнительная непринуждённость, с которой можно встать на его тропу.

Вот что я тебе скажу, Салман: истинная привлекательность зла есть соблазнительная сумма в шесть миллионов долларов, которые ни на одной тропе не валяются. Только представь, что можно сделать на эту сумму. Для начала, я думаю выкупить всех слонов из европейских цирков, и подарить им свободу. Затем – тигров. Тигры прекрасны, а тебе было уже за семьдесят. Ты потерял максимум лет пять.

Голова молчит. Но я знаю, если бы она могла говорить, она бы сказала:

– Никто не волен судить о внутреннем ущербе по размеру внешней раны.

Вот что я тебе скажу, Салман: ни о каком ущербе речи и не идёт. Я увековечил твоё имя. А вечность всё окупит.

Голова молчит. Впереди виднеется аэропорт. Он выглядит как сверхскоростной истребитель, который несётся на тебя в полной тишине. Кругом Америка, но она уже выглядит как Вечное Лишение, а не как мечта. Всё вокруг движется будто из-за какой-то безысходной неотвратимости – как вода из-под крана, которая льётся только потому, что её некому закрыть. Надо спешить. Скоро обезглавленное туловище станет главным инфоповодом.

– Надеюсь, к этому моменту я буду в трансе постигать с иранками суфийские практики.

И вдруг голова говорит:

– Не будешь.

Реальность вязнет сама в себе, и небо, куда устремлён прищур глаз головы, больше не выглядит американским. Оно выглядит никаким. Голова говорит:

– План с транспортировкой головы в Иран не продуман в этой реальности. Здесь все заканчивается.

– В какой такой реальности? – я осмотрелся по сторонам. Мир вокруг рассыпался и обретал дыры, как собранный пазл, из которой одна за другой высыпаются отдельные детальки.

– Даже не реальности… полноценной… а как бы тебе… давай сразу к делу.

– Давай.

– Ты – часть субреальности, принадлежащей человеку, которого все называют cley2. У него даже имени нет… cley2… этот тип известен на всяких форумах в даркнете, как человек, который всю жизнь искал лёгкие и идиотские способы заработать: продавал готовые личности в сети, коллекционировал нюдсы наркоманок, обменивая их на дозу, а затем продавал эти коллекции, и теперь вот это – голова… сейчас он медленно отъезжает от передоза в вонючем сортире на питерском рейве.

– Ты откуда знаешь?

– Потому что я тоже – его субреальность.

– То есть ты хочешь сказать, что вся моя жизнь, воспоминания, любовь, боль, утраты, зависимость от сигарет, невыносимо-необъяснимая тоска, которую я испытывал каждый раз пьяными ночами на пустующих парковках, освещённых ночным фонарём – всего лишь предсмертная наркотическая агония какого-то питерского торчка?

– Именно.

– Так, а зачем?

– Чтобы ему было не скучно умирать.

– И что делать?

– Стать предложением.

– Каким?

– О том, что cley2 медленно умирал в вонючем толчке.

<…>

<…>

Cley2 медленно умирал в вонючем толчке. За дверью туалета шёл рейв.

Он лежал головой к унитазу, ногами к двери, и думал «только бы не блевануть только бы не блевануть сучий кайф сносит крышу сносит душу вот так и случается дети полуночи умирают с рассветом», пока наркотическая пена пузырилась на его губах.

Перед его глазами не проносились картинки из жизни. Возможно, потому что вся его жизнь была тупо смазанной пустотой – мутной и беспрерывной. Причудливые узоры на стенах туалета образовывали географическую карту неведомых ему миров, и медленно погружались во тьму, вместе с остатками его сознания. Больше у него ничего не было, чтобы унести с собой – неведомые миры плюс два полузабытых воспоминания. Первое из детства: о том, как он впервые увидел Америку по телевизору. Показывали Манхэттен, а за окном – Грозный в руинах. Он тогда подумал, что, наверное, по телевизору показывали рай, и с тех пор этот образ прочно укоренился в его голове. Второе: воспоминание о том, как Н. ночами вслух читала ему своих любимых «Детей полуночи» Салмана Рушди, пока он медленно засыпал у неё на коленях. Единственное и крышесносное воспоминание о счастье. Потом, когда у них что-то пошло не так, он яростно ненавидел её, и всё, что она любит. И это было почище любой любви.

И всё. Больше ничего.

В туалете стоял запах мочи, нейтрализованный моющими средствами.

Глаза cley2 закатились под лоб, оставив вместо себя просто белки, спокойные как ритуал. Из соседней кабинки, сквозь затихающую музыку, доносились обрывки женских реплик:

– Это всё?

– Да, дорог больше нет.

Рейв подошёл к концу. Музыка затихла. Казалось, что клуб полон мертвецов, нежных и гибких, как механизмы тишины.

последнее такси / конец истории (андрей швед)

– Э, бля, поехали уже, – я изобразил рукой невнятный жест перед собой, и такси покатило. Таксист показался каким-то мутным типом, но было всё равно, и вообще, у меня, когда я выпью, разыгрывается паранойя. Нервы не в порядке, да и с сердцем проблемы.

Хорошо, что в это время вообще получилось поймать такси. Было уже сильно за полночь, я засиделся у своих друзей на окраине города, когда вышел, думал придётся добираться пёхом.

Однако, потыкав рукой в темноту, я тормознул эту колымагу. «Повезло», – икнул я, вваливаясь на заднее сидение.

За окном была кромешная тьма, я протёр стекло, запотевшее от перегара, но ничего не разглядел. Омут ночи засасывал окосевший взгляд. Я видел только своё расплывающееся отражение, но и оно как будто исчезало… сколько же мы выпили? Помню первую бутылку… вторую…

Машину тряхануло на кочке, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Я отвлёкся от своих мыслей и понял, что едем мы уже довольно долго. Кажется, уже пора было вывернуть хоть на какую-то освещённую улицу, в то время как огни фонарей наоборот – помелькав немного в начале, исчезли окончательно.

– Так… а где мы сейчас? – чтобы выдавливать из себя слова, приходилось бороться с приступом тошноты. Водитель не отвечал, и мне захотелось привлечь его внимание, поймав взгляд в зеркале заднего вида, но он сидел под таким углом, что лица было не разобрать.

Пришлось податься вперёд и повторить свой вопрос.

– Где едем? – говорю.

– Так по адресу, который сказали, – откликнулся водила.

Я, удовлетворённый ответом, откинулся было назад, но что-то внутри сопротивлялось такому ответу.

– Погоди-ка, – я снова подался вперёд, начиная потихоньку трезветь. – Так я же адреса тебе не сказал!

– Да как не сказали-то! – усмехнулся водитель.

Его улыбка, хотя я не видел её, а только понял по голосу, что ему смешно, напугала меня.

– Слышь! Куда мы едем?

Водитель молчал.

– Я тя спрашиваю, куда едем, а?

Я хотел было схватить его за воротник, но машина резко вильнула на повороте, и я сильно ударился головой.

– Твою ж…

Водитель будто осатанел и захохотал. Мой страх веселил его.

– Это похищение человека! Меня друзья уже ищут! – врал я.

Передние фары освещали лишь небольшой кусок грунтовой дороги впереди и ветки деревьев на обочине.

– Останови машину! Слышишь! Останови!

Всё как-то резко оборвалось. Водитель затормозил. И на удивление вежливо сказал:

– Пожалуйста, как скажете.

Я на секунду подумал, что это подвох, но ручка двери поддалась, впуская в салон автомобиля ночной холод. Ещё мгновение, и я очутился на улице. Всё получилось странно легко.

– Проваливай! Псих! – я зло захлопнул за собой дверь и, как только машина тронулась, пожалел, что вышел.

Может, я зря вспылил? Говорил я ему адрес или нет? Сраный алкоголь… я пытался собраться с мыслями.

Теперь я застрял в этом пригороде, у черты на рогах, и как отсюда выбираться не ясно. Где-то был частный сектор – там выли собаки, небо коптила труба какого-то предприятия, но всё это было за лесополосой, сквозь которую мы уже проехали. А впереди – только непроглядная тьма пролеска.

Телефон почти что разрядился, но я решил, пока есть возможность, идти с фонариком. Небо заволакивали осенние тучи, так что даже луны и звёзд не было. Я пробирался в ту сторону, куда уехало такси, и вскоре вышел на бетонный мост, через речку, тёмная вода которой журчала где-то внизу. «Речку-Говнотечку» – само собой срифмовалось в голове. Запах стоял дрянной, на берегу валялись ржавые бочки и покрышки.

За мостом дорога неожиданно кончилась. «Куда же тогда делась машина? – Тупо подумал я, – Может, не там свернул».

Я навёл фонарик на синюю табличку с названием ручья.

«Р. Сти…» – я не успел дочитать, как телефон разрядился и погас.

Дальше пришлось пробираться на ощупь. И пока я шёл, мне все казалось, что за мной кто-то наблюдает. Кто-то, кто в темноте видит лучше, и чует лучше, и он быстрее, и проворнее, он давно следит за мной. Он близко. Он может слиться с этой темнотой. Они за одно. Он бесшумен. Он опаснее собак…

Я вспомнил странного водителя, чьё лицо так и не увидел, и мне вдруг стало не по себе. Я, ломая сучья под ногами, ускорил шаг. Алкоголь уже совсем выветрился, я начал что-то соображать, да и глаза постепенно привыкли к темноте, значит можно ориентироваться.

Это обнадёживало. Вон искорёженная колея от бульдозеров, свалка строительного мусора, гора щебня, куски шлакоблоков… шпалы заросшей железной дороги, которой лет сто уже не пользовались… в общем типичный пригород мегаполиса. Всё как всегда… но меня не покидало чувство, что что-то не так.

Чтобы оторваться от невидимого преследователя, я ещё ускорил шаг и почти бегом углубился в заросли кустарника. Лысые ветки били по лицу. Обувь промокла, наверное, я забрёл в небольшое болото… скисшая листва чавкала под ногами… запах земли… буераки… кочки… перегной… я бежал, бежал, бежал…

Вдруг ноги зацепились за корягу, и я, споткнувшись, покатился в канаву собирая на себе осенний гнилой сор.

Ещё не открывая глаза, я понял, что обоссался. Тёплая ссака проступила через штаны. Я лежал на чём-то твёрдом, но в то же время мягком, как будто на камне, поросшем мхом. Ощупав землю под собой, я понял, что лежу на куче белья – ну да, вот она старая одежда…

А твёрдое под одеждой это… – я тут же пришёл в себя – труп! Подо мной был человеческий труп.

Верно кто-то избавился от несчастного на этих пустырях, надеясь, что тело догрызут дикие собаки…

Я медленно проследовал взглядом к верхней части туловища. У тела было моё лицо.

сумасшествие (нинель)

Светлана Сергеевна – старая сумасшедшая.

Светлана слепа, собирает слова.

Сумма, суета, суженый.

Светлана Сергеевна собирает слова.

Сын Сева сидит, сын Серёжа служит.

Супруг Савелий спивается.

Соображаете?

работа горя (тони лашден)

Да, спасибо! Только у меня группа через пятнадцать минут, мне отметиться надо, мы успеем?

И о чём я говорила?.. Да! В общем, тогда было модно, молодёжно иметь какую-то зависимость. Я сама, например, привирала, что сижу на «таблетках», а спроси меня на каких – я бы тревожненько замерла. Враньё расползается под горячими пальцами искателей правды. Но никто не копал глубже. Им было достаточно того, что я такая таинственная волоокая нимфа, на таблетках.

Ну а потом все эти зависимости приелись, притёрлись, и наоборот – стало популярным ходить на психотерапию, разбираться в себе. Но это уже мимо меня прошло. Мне в себе разбираться никакого прикола нет. Наоборот – чем меньше я про себя знаю, тем лучше сплю.

Сюда, на группу меня отправили от работы, то есть, как отправили. Это в последнее время принудительно стало. Раз в неделю – осмотр, если крыша отъезжает – дают десять обязательных консультаций. А крыша тут отъезжает у всех.

Ну а что им остаётся? Если помнишь, в самом начале было несколько громких дел, когда ломались люди, там совсем неприятно было. Их ещё хоронили в закрытых гробах, бог знает, что они с собой делали, но лучше, наверное, и не спрашивать. После этой шумихи, собственно, и поросло всё бюрократией: сейчас, пока не подпишешь, что с рисками работы ознакомлена, на психотерапию при необходимости согласна и т.д., и т. п. – работать не дают. Теперь всегда можно сказать, что психологическая помощь была, но не вывезли люди, да-да, жаль их, конечно, но вот такая работа.