Тайный бункер абвера

Глава 5

Из-за разлившегося вдоль городской границы тумана двигаться разведчикам было нелегко. Они шли почти на ощупь, прислушиваясь ко всем звукам, прежде чем продвинуться вперед еще на десяток шагов. Наконец Громов дотронулся ладонью до колючек, торчащих из молочной влажности:

– Чертополох, я помню эту поляну. Здесь настоящие заросли, мы играли тут…

Он вдруг осекся, вспомнив, как мальчишками часами тут пуляли друг в друга колючими липучими бомбочками репейника. Никто из них тогда даже подумать не мог, что скоро столкнется с настоящей страшной войной.

Но Шубин уже внимательно прощупывал землю впереди.

– Это хорошо, что тут столько репья. Если бы немцы взялись минировать, то сначала выкорчевали бы сорняки, чтобы не цеплялись к одежде и не мешали работать. Значит, эта полоса свободна для прохода. Давай попробуем пройти дальше.

Разведчики осторожно двинулись прямо в самую гущу цепких головок. Несколько шагов – и перед ними выросла стена из новых колючек, теперь металлических. Железная проволока окольцевала металлические столбики, собралась в густую кисею, через которую было невозможно пролезть, не застряв. Но Шубин знал, как преодолеть препятствие. Он развернулся и принялся собирать с земли широкие старые ветки, выбирая те, у которых было побольше отростков. Из четырех разлапистых сучков разведчик соорудил накидку на проволочную преграду. Теперь острые металлические края не впивались в руки, и Глеб кивнул Громову – вперед, за мной. С небольшим разбегом, подсаживая друг друга, разведчики перебрались через раскачивающуюся под их весом ограду. На другой стороне, теперь уже в черте города, они сразу же растянулись на земле. Хотя ничего не было видно в этой бескрайней молочной реке, и все же рядом что-то происходило. Сначала раздался тонкий вскрик, потом еще один. Тихо и как-то безысходно заплакала женщина, голос у нее был совсем тонкий, почти детский. Разведчики переглянулись – надо срочно возвращаться назад, опасность совсем рядом! Они бесшумно отползли обратно к преграде, так же бесшумно взобрались наверх. Мягкий прыжок в колючки – и они на другой стороне. Глеб стянул ветки, отбросил их в сторону, чтобы удалить все следы их пребывания у городской границы.

Сережа Громов в это время с ужасом вслушивался в звуки невидимой за завесой тумана борьбы. Кричала девушка, она на русском языке умоляла тонко и жалобно:

– Не надо, больно. Нет, нет. Пожалуйста, не надо.

Но, судя по звукам ударов, гортанным окрикам, ее насильники и не думали останавливаться. Сергей с ужасом понял, что где-то совсем рядом немецкие солдаты из патруля поймали девушку, вернее практически девочку, и теперь издеваются над ней – избивают и насилуют, не боясь, что кто-то сможет им помешать.

– Сергей, уходим, – толкнул его в плечо командир.

Но Громов отчаянно зашептал:

– Вы слышите, слышите, что там происходит? Они же издеваются над ней! Пожалуйста, давайте остановим их. Прошу. Разрешите, у меня есть нож.

Договорить он не успел, туман рядом вдруг разрезал луч света. Солдат в немецкой форме направил на них дуло автомата и предостерегающе крикнул. Даже Сергей, который плохо знал немецкий, понял, что караульный приказывает им стоять на месте и угрожает стрельбой. Возле его виска вдруг щелкнул затвор, парень хотел повернуть голову в сторону своего командира, но его остановил еле слышный шепот:

– Пну в ногу, ударь меня и беги!

Тут же с той стороны ограды на разведчиков уставились еще два фонаря. На руках двое солдат держали обвисшую, без сознания, девочку-подростка лет шестнадцати. Верх платья на ней был безжалостно разодран, а юбчонка задрана почти на спину. Лицо в синяках и ссадинах смотрело на землю, залитые кровью светлые волосы повисли прядями вниз. У Глеба Шубина потемнело перед глазами от нахлынувшей ярости, он заревел во весь голос на немецком:

– Стоять, чертовы идиоты! Я – офицер гестапо Андреас Шульц! Я сбежал из советского плена, я захватил партизана и веду его в штаб! Опустить оружие! С вами разговаривает офицер. – Капитан направил свой пистолет на замерших от изумления солдат. – Я отправлю вас в гестапо за неподчинение офицеру!

От жесткого удара прямо в нос Шубин взвыл и на несколько секунд ослеп. Меткий удар Громова почти отправил его в нокаут. Табельное оружие выскользнуло из рук, разведчик закричал во всю глотку, взмахнул руками и кинулся в сторону рядовых, изображая шок:

– Кто стрелял? Отставить! Не сметь стрелять в офицера СС!

Солдаты замерли с опущенными автоматами, не понимая, как им действовать. Сергей Громов мгновенно скрылся за деревьями, бледный и худой офицер продолжал метаться вдоль ограждения, выкрикивая приказы:

– Немедленно доставьте меня в штаб! Я доложу о вашем проступке, из-за вас сбежал военнопленный!

Старший в патруле затоптался неуверенно на месте:

– Господин офицер, мы не поняли. Просто… – Он оглянулся на девушку без сознания.

Но Шубин не дал ему закончить, он понимал, что сейчас важно нападать первым – ругаться и кричать, угрожая гестапо, чтобы никому из рядовых не пришло в голову начать задавать неудобные вопросы.

– Придурки, молчать! Вместо обхода вы тут таскаетесь по девкам! Все русские девки больные и грязные, арийцам запрещено к ним прикасаться! Вы что, не слышали личного распоряжения фюрера?!

Солдаты в страхе отпустили несчастную девушку, и она рухнула на землю. Глеб мысленно пожелал ей, чтобы она как можно быстрее пришла в себя и вернулась домой. Он сделал для нее все, что смог. Сейчас ему надо спасать собственную шкуру, притвориться эсэсовцем и играть эту роль до конца. Правда, чем все это закончится, сейчас Глеб даже не мог предположить. В голове звенела лишь одна мысль, он повторял ложь снова и снова, чтобы в горячке не выдать себя: «Я – Андреас Шульц, сбежал из русского плена, долго шел по лесу, захватил в плен партизана, но тупые охранники помешали мне. Я – Андреас Шульц, оберлейтенант СС, офицер 207‐й охранной дивизии 18‐й армии группы “Север”. Меня взяли в плен русские, когда я доставлял секретные документы о бункере “Вервольф”. Я – Андреас Шульц».

Тем временем патрульные суетились у колючей проволоки, пытаясь раздвинуть ее для раздраженного офицера. Наконец им удалось с помощью суков сделать небольшое отверстие, все трое с усилием вцепились в деревяшки, удерживая колючки на расстоянии. Герр Шульц чертыхнулся, но осторожно пригнулся и просунулся в образовавшуюся дыру. Один из солдат не удержал свою деревяшку, и металлические звездочки наотмашь ударили разведчику по лицу. Офицер Шульц заревел от боли, рванулся вперед и упал на землю, потому что его нога все-таки застряла между торчащих металлических кончиков. Старший патруля бросился к упавшему, помог подняться, суетливо начал отряхивать его форму:

– Простите, простите, герр офицер. Это случайно, мы сейчас отведем вас в госпиталь! Вот, возьмите платок, у вас лицо в крови.

Шульц ударил по руке с несвежей тряпицей:

– Ты что, тронулся умом, что это за солдатская портянка! Отведи меня в штаб немедленно, я хочу доложить в гестапо о том, как вы, идиоты, упустили советского партизана! Помешали мне получить крест!

Патрульные в испуге переглянулись, о пытках в застенках гестапо ходили жуткие слухи промеж личного состава, никто не хотел бы оказаться на допросе у безжалостных служак тайной полиции. Хотя они почти ничего не сделали, но кто будет слушать рядовых служак, слово офицера важнее, а значит, вся вина за сбежавшего пленного ляжет на них.

И старший мгновенно сориентировался:

– Господин офицер, простите, в штабе только дежурный, остальное командование еще отдыхает. Может быть, будет лучше, если мы сопроводим вас в госпиталь? Я знаю, тут на одном дворе есть телега и лошадь, вам даже не придется идти самому так далеко. Мы все сделаем, только прошу, давайте… – Он замялся, перед тем как озвучить свою просьбу: – Прошу, не надо гестапо, мы… мы не думали, клянусь…

У Шубина в голове мысли никак не хотели укладываться в стройный ряд, от волнения и пережитого напряжения у него началось головокружение. Тело затрясло от лихорадки, все плыло перед глазами. Он кивнул:

– Ладно, я не буду говорить, что вы его упустили. А сейчас немедленно доставьте меня в госпиталь, мне надо сделать перевязку…

Шубин сделал несколько шагов, но тело его совсем не слушалось. Ноги стали ватными, серое небо вдруг качнулось и опрокинулось на него огромным ковшом. Глеб повалился на траву в обмороке, в голове, не угасая, пульсировала лишь одна мысль: «Только немецкий, ни слова по-русски. Я – Андреас Шульц».

Очнулся он от резкого табачного аромата, перед лицом плавал дым, который выпускал изо рта пузатый генерал. Тот, сидя на стуле посреди больничной палаты, пыхтел трубкой и дышал при этом тяжело, словно большой пес.

– Очнулись, офицер Шульц? – Голос у него был хриплым из-за грудного, тяжелого хрипа курильщика. – Я генерал Фертих, комендант этого чертова городишки. Мне доложили, что вас на границе города обнаружил патруль. Доложите, как вы там оказались.

Шубин приподнялся на кровати, мельком бросил взгляд по сторонам: чистое белье, кровать с панцирной сеткой, чистота в комнате; значит, в его легенду поверили, раз разместили в соответствующих для офицерского звания условиях. Сейчас главное – выдержать напор допроса, не путаться в своих показаниях, чтобы его не заподозрили во лжи.

Генерал раскрыл военную книжку и принялся ее изучать, пыхая трубкой. Вдруг он рявкнул:

– Номер части?!

– 207‐я охранная дивизия СС 18‐й армии группы «Север». – Шубин, хоть и лежал на больничной койке, вытянулся словно по стойке «смирно». – В начале лета дивизия была разбита на территории Ленинградской области, мне поручили доставить секретные бумаги в спецукрытие. Но машина подорвалась на минах, и я без сознания был захвачен в плен.

– Молчать! – рявкнул генерал Фертих.

Он с трудом развернулся на стуле в сторону окна, где на подоконнике со скучающим видом сидела молодая женщина. Светлые локоны, ярко-красная помада, меховая накидка и высокие каблучки на кокетливых узких ботинках – каждая деталь ее образа была не по-военному яркой, манящей.

«Любовница генерала, – сразу же сообразил Глеб. – Фронтовая жена, пригрелась на казенном пайке».

Одного грозного взгляда было достаточно, чтобы красотка, покачивая бедрами, обтянутыми черным шелковым платьем, проследовала к выходу. На ее нарумяненном личике отразилось недовольство, пухлые губы растянулись в капризной гримасе, но открыто противоречить своему хозяину она не посмела. Шубин не раз встречал таких фронтовых жен у высших военных чинов германской армии: русские женщины, уставшие от постоянного голода, существования на грани смерти, решались на отчаянный шаг – становились любовницами старых генералов, полковников, лишь бы есть досыта и наряжаться в трофейные наряды и драгоценности. Разведчик не осуждал несчастных женщин, каждый выживает как может, они не мужчины и действуют тем оружием, что одарила их природа, – красотой, хитростью. Да и сейчас ему было не до моральных рассуждений, каждое слово Глеб обдумывал и взвешивал, перед тем как дать ответы на вопросы, которые посыпались на него как град:

– Как вы сбежали из плена? Где секретные документы?

Лгать Шубину почти не пришлось, он лишь рассказал то, что произошло с погибшим Шульцем, перечислив перипетии его жизни. Закончил свой рассказ разведчик информацией о секретном бункере:

– Я готов, господин генерал, понести наказание за то, что не доставил документы и не смог справиться с русскими. Но я сбежал из плена, чтобы не выдать под пытками секрет бункера «Вервольф».

При этом слове Фертих вздрогнул и оглянулся по сторонам, словно ища невидимые уши у стен:

– Молчите! Это название нельзя произносить вслух, сведениями о бункере владеют всего лишь несколько человек в городе. Никто, никто не должен знать о нем.

Шубин молча кивнул, он уже понял уровень секретности укрытия, после того как генерал выгнал из палаты свою любовницу. А Фертих явно с облегчением выдохнул – услышав от незнакомца засекреченные сведения, он поверил в легенду. К тому же врач, который осматривал лежащего без сознания офицера, подтвердил, что тот истощен и явно еще не оправился после ранения – все признаки долгого нахождения в плену у русских. А к Шубину подступила тошнота, от слабости по спине побежал липкий холодок. Он попытался привстать, удержать прямую спину и ухнул в обморок. Лишь успев сцепить зубы, чтобы не произнести ни слова на русском языке.

Второй раз после обморока разведчик пришел в себя от ощущения прохлады на лбу. Он по-прежнему лежал на кровати, только теперь в открытое окно поступал свежий воздух. Глеб не торопился открыть глаза, он вслушивался в разговор. Генерал ворчал и ворчал, задыхаясь от тяжелого хрипа, а женский голосок звенел серебристым колокольчиком:

– Ну перестань, Густав, это глупость, ты становишься как этот сумасшедший Беккер, которому везде чудятся шпионы. Он и меня считает русской шпионкой.

– Потому что он мне завидует и хочет занять мое место. Чертов абвер, копает под меня, распускает слухи о том, сколько дойчмарок ты тратишь.

– Милый, противный Беккер хочет занять твое место, спать в твоей постельке со мной, курить твою трубку и вместо тебя собирать штрафы с каждого состава. От него надо избавиться.

– О чем ты говоришь, Мари, он все-таки майор абвера. Как я избавлюсь от него? Я не могу отправить его на фронт, чтобы его там разорвало на куски чертовой русской миной.

– Густав, я придумаю, как замарать его имя в грязи. Терпеть не могу его крошечные глазки и крысиную морду. А этого офицера Шульца ты сможешь посадить на место Беккера, прикормить, тогда весь город будет под твоим контролем.

– Эх, было бы хорошо, меня так достала эта крыса из абвера, которая все время сует свой нос в мой карман. Только и этого Шульца я тоже не знаю, вдруг он такой же принципиальный, как Беккер.

Мари, которая пудрила носик, глядя в золотое зеркальце, фыркнула:

– Густав, ты иногда как ребенок, возьми и проверь его. Отвези в тот подвальчик с выпивкой, от шнапса у него развяжется язык, и ты сразу поймешь, что он за птица. Хорошая выпивка и еда куда полезнее, чем все эти пилюльки и микстуры. Зачем держать его здесь, лучше доложи о его возвращении в штаб первым, пока Беккер не прознал. Расскажешь, как Шульц героически вел себя в плену, сбежал и вернулся на фронт, чтобы служить фюреру. Его наградят крестом, тебе объявят благодарность, у тебя появится союзник против Беккера.

Генерал с сомнением протянул:

– Не знаю, конечно, твоя головка хорошо соображает, получше, чем у наших командиров. Но все же… это так неожиданно.

Мари застучала каблучками, шелк платья зашелестел на коленях генерала.

– Ну же, мой милый генерал, ты же знаешь, Мари заботится о тебе. Едем, мне надоело торчать в этом ужасном госпитале. Тут кругом кричат и стонут раненые, кровь, страдания, это место не для нас. Забирай своего героя, заедем в штаб, чтобы ты доложил о его подвиге, а дальше нас ждет веселая пирушка! Давайте, генерал Фертих, я станцую сегодня для тебя! А чертову Беккеру скажешь, что лично допрашиваешь спасшегося офицера.

Генерал, которому уже хотелось оправиться от утреннего похмелья, поскорее закончить неприятную историю, расхохотался и шлепнул по тугому бедру своей любовницы:

– Ладно, этот Шульц, конечно, больше похож на бледный скелет, но от шнапса и твоих танцев даже мертвый восстанет.

Шубин открыл глаза, делая вид, что только что пришел в себя. Он выпрямился на кровати:

– Простите, господин генерал, я не ел несколько дней, пока пробирался по лесу. Но я чувствую себя лучше и так вам благодарен.

На лице Фертиха возникло довольное выражение, он поднялся со стула:

– Вот что, офицер, сейчас распоряжусь, чтобы вам выдали чистую форму вместо этих обносков, провели в душевую и обработали раны. Через час за вами заедет машина, встретимся в одном местечке, уж там-то я учиню вам настоящий допрос.

Толстяк расхохотался собственной шутке и швырнул документы Шульца на койку. Внутри Шубин возликовал – получилось, случайный замысел сработал, и теперь у него есть шанс выйти живым из этой заварушки. Туша грузно заковыляла к выходу из комнаты, в коридоре мелькнул белый халат санитара, загудели голоса. Мари, которая застыла у двери, ожидая своего покровителя, нетерпеливо стучала полированными ноготками по окрашенной стене. Вдруг Шубин отчетливо услышал перебор из точек и тире, а затем сразу расшифровал послание: «Осторожно!»

«Это и есть Балерина, это советский агент!» – от догадки внутри взметнулась новая волна радости, что удалось так быстро различить своих в стане врага. Женщина вдруг метнула в него внимательный взгляд и едва заметно покачала головой. Шубин понял, что чуть не выдал себя мимикой, слишком поддавшись эмоциям. Он прикрыл глаза, наклонил голову так, чтобы никто не видел его лица, а в ответ, чтобы обозначить их тайный сговор, выстучал кончиками пальцев очень тихо незатейливую мелодию. Но только она была не простой забавной песенкой, а негласным гимном его службы, который знал наизусть каждый советский гражданин:

Генерал затопал по коридору, рядом с ним зацокали каблучки, а в палату проскользнул фельдшер с мазью, склянками и бинтами в руках. Но теперь даже дрожь в теле и слабость не пугали Глеба, капитан больше не чувствовал себя в безвыходной ловушке.

Фельдшер взялся смывать кровь с лица раненого офицера, густо обмазывать его какой-то липкой массой. Обычно ему всегда приходилось выслушивать в ответ поток площадной брани и стонов, потому что раненые вымещали на нем свои неприятные ощущения от перевязок. Но этот так и сидел, почти не шевелясь и не сводя взгляда с оконного стекла, лишь терпеливо выполнял просьбы поднять руку или повернуть голову.

Фельдшер уже сноровисто заканчивал на переносице Глеба обработку ссадин и гематом, которые образовались от удара Громова, а Шубин все никак не мог отвести глаза от бликующего стекла, где ему до сих пор мерещилась мимолетная улыбка одними уголками губ, которую перед уходом подарила ему Мари.

После визита генерала было строго-настрого запрещено говорить о том, откуда взялся новый офицер. Лишь врач да приставленный к герру Шульцу фельдшер знали о его побеге из плена. Для остальных раненых и персонала это был всего лишь еще один больной, сотни которых постоянно по железной дороге прибывали в этот прифронтовой городок для лечения в большом военном госпитале.

В этом человеческом муравейнике Шубину удалось затеряться: в душевой, где были только голые, изувеченные люди без регалий и погон; потом была снова перевязочная с десятком страдающих людей. Когда он вернулся в палату, то на кровати его ждал новехонький комплект униформы с офицерскими погонами. Глеба передернуло от отвращения, что ему сейчас придется натянуть на себя чужую шкуру, одежду врага, а значит, пускай хоть и ненадолго, но стать фашистом, фрицем, солдатом Гитлера, винтиком в машине смерти. Он со вздохом начал одеваться, уговаривая себя: «Это ненадолго, пару дней – и я сброшу эту волчью шкуру, вернусь обратно к своим».

Вдруг дверь резко распахнулась, на пороге застыла точеная фигурка:

– Эй, офицер Шульц, вас вообще-то ждет генерал, машину прислал за вами! Два раза надо повторять приказ генерала?

– Простите, мадам… Фертих…

– Мне не пятьдесят лет, эй, какая мадам, я – Мари!

– Простите, я понял, Мари!

Шубин с готовностью вскочил и шагнул навстречу женщине. И тут же остановился, потому что в коридоре за ее спиной его ощупывали десятки любопытных взглядов больных, медицинского персонала. Еще бы, такое событие – за ним в госпиталь заявилась любовница генерала. А Мари, по всей видимости, привыкла к постоянному вниманию: она прошагала по коридору, горделиво вскинув красивую головку с пышными локонами. Шубин торопился за ней следом, прекрасно понимая, что выглядит как преданный хромающий пес, что бежит со всех ног за своей великолепной хозяйкой. Но только он знал теперь секрет этой ухоженной куколки – за яркой маской скрывалась советская шпионка, которая делала все, чтобы добыть немецкие секреты, а значит, и победу для своей страны.

На улице Мари сама уселась за руль бронемобиля, а Шубин втиснулся на заднее сиденье. Автомобиль рыкнул, выпустив дымок, и помчался по улицам города, Мари ловко управлялась с тяжелым рулем. Но, проехав центральную площадь, черная машина вдруг замедлила движение, а женщина, не поворачивая головы назад, отчетливо прошептала:

– Утром связной передал мне информацию о встрече. Что произошло, почему вы оказались в городе?

– Все пошло не по плану, не так, как задумывалось, – объяснил Глеб. – Мой проводник… нас обнаружил патруль, и ему удалось сбежать, но что с ним сейчас, я не знаю. Все вышло случайно, документы Шульца оказались у меня по стечению обстоятельств.

Мари метнула внимательный взгляд в зеркальце заднего вида:

– Послушайте, вам удастся продержаться в городе пару дней, не больше. Это очень опасная затея. Генерала я еще могу придержать, но вот глава абвера Беккер…

– О котором вы говорили утром?

– Да, он догадывается о махинациях генерала с казной, взятках, подозревает меня. В общем, опасный человек, он отправит в вашу часть запрос и дознается, что стало с настоящим Андреасом Шульцем. Или устроит такой допрос в своем отделе, что вы признаетесь хоть в чем. У него есть настоящая камера пыток, и еще никто оттуда не вышел на своих двоих.

Женщина на секунду сняла свою маску высокомерной кокетки, и теперь на Шубина смотрело ее настоящее лицо, взгляд красивых глаз был полон страха и тоски от вечной угрозы раскрытия ее тайны. А разведчик с его шаткой легендой о сбежавшем из плена офицере притягивал слишком много внимания абвера и ставил под угрозу всю сложившуюся систему. Он предложил:

– Я проведу с генералом вечер и исчезну навсегда, сегодня же скроюсь из города. Мне нужна всего лишь информация, как подобраться к укрытию в старом кинотеатре. Вы слышали о секретном бункере?

Черные брови взлетели вверх.

– Слышала?! Да мне генерал все уши прожужжал про этот бункер. Он туда таскает как мышь все, что удалось награбить. Золото, картины, драгоценности, у него там настоящая кладовая. Я не знаю, где вход, никогда там на развалинах не была. Он эту тайну хранит ото всех. Фертих говорит, что этот бункер защитит даже во время бомбежки, правда, проход знают всего несколько человек из командования. – Мари горько усмехнулась. – Когда будет авианалет, то наконец узнаю, где вход в этот бункер. Будем там сидеть, как крысы, среди награбленного, пока люди умирают.

Машина резко затормозила перед красным одноэтажным зданием, сбоку здания широкие ступени вели в подвал, а из темных окон у земли лились задорные песенки. Мари снова повернулась к своему собеседнику:

– Поменьше говорите, у вас есть небольшой акцент. Генерала я уже накачала, он сейчас и свое отражение в зеркале не узнает. Постараюсь его расспросить подробнее про этот бункер. А вы сидите и молчите.

– А как потом? – Шубин вспомнил о назначенной вечером встрече у заброшенного котлована. – Мне надо встретиться с другими агентами, собрать у них информацию, чтобы потом спланировать операцию.

Лицо Мари по-прежнему было грустным, она не торопилась натянуть свою маску.

– Придет только Мастер. Бабушка Анка слепая, она выходит только на рынок со своими вязаными вещами. Раз в неделю мы встречаемся с ней на рынке, я покупаю носки или платок и рассказываю ей все, что узнала за это время. Она изготавливает из ниток шифровку. Не надо бабушку Анку в это втягивать, ей и так тяжело. Она одна растит внука, и если вдруг все вскроется, если вас поймают и вы окажетесь в пыточной камере Беккера, то следом мы все туда попадем. И больше никогда не вернемся.

Глебу хотелось возразить ей, что он выдержит любую пытку и не выдаст секретную информацию, но он понимал, что это не так. Разведчик сам видел, как ломались люди от физической боли, и знал, как тяжко бывает в момент страданий. Разведчик только кивнул, придется действовать по наитию, без четкого плана. У него есть несколько часов, а дальше офицеру Шульцу нужно будет скинуть свою шкуру, чтобы не подвергать опасности остальных.

Шубин вышел из машины, одернул форму, которая топорщилась на худощавом теле. Вдруг ловкая ручка рванула ремень, кобура переместилась на другое бедро. Мари уже, как обычно, капризно поджала губу:

– Слева, немцы носят кобуру слева!

Глеб кивнул в знак благодарности, что женщина подсказала ему такую важную деталь. Мари права, его конспирация очень слабая и любой шаг может привести к ужасной расплате – смерти в муках всех советских агентов и отмене операции «Вервольф».

Но отступать было некуда, придется играть свою роль до конца. И офицер Андреас Шульц начал спускаться вниз по широким ступеням следом за стройными икрами в дефицитных нейлоновых чулках.