Родная душа

…Спрашиваешь, почему Ханыч, когда по паспорту – Янки? А он по-домашнему изначально вообще был Хамыч. Потому что очень наглым рос. Мне была нужна именно такая собака, соответственно, щенку позволялось буквально всё. Я надевал ватник, ватные штаны – маленький ротвейлер в игре очень больно кусался – и позволял ему трепать меня как угодно. Обычно владельцам рекомендуется пресекать такое поведение малыша, но я по специфике своей тогдашней работы его только приветствовал. А ещё, когда мы шли с ним по улице, при виде идущего навстречу человека мой щенок и не думал отворачивать в сторону. Предпочитал стукнуться лбом в ноги, но дорогу не уступал. Вот такой маленький хам, вполне заработавший своё прозвище. Позже оно, как бы сказать, мутировало, ведь неудобно и неприятно было всё время звать собаку таким в общем-то ругательным словом.

Собственно, я «знал» Ханыча ещё до рождения. Его мать росла в семье моей родственницы, и я любил играть с маленькой сучкой: ложился на диван и оттуда дразнил её свёрнутой газетой или апортировочной палкой. Она наскакивала, хватала её, дёргала, смешно урчала… Потом я уехал в длительную командировку, а когда вернулся – затеял с подросшей «девицей» ту же игру. Р-раз! – и я неожиданно оказался на полу. Могучая сука сдёрнула меня, взрослого мужика, с дивана, словно тряпочную куклу. «Повзрослеет – возьму от неё щенка!» – восхитившись, решил я тогда.

И вот появился помёт. Один щенок в нём сразу оказался кандидатом на выбраковку. Он родился коричневым вместо чёрного, «положенного» по стандарту породы, и, когда я впервые увидел его, малыш был до того толстым, что практически не мог двигаться – лёжа на пузе, еле-еле доставал лапками пол. С такими данными он никому не был нужен, а значит, его ждала незавидная участь. Его либо утопили бы, либо отдали «в хорошие руки», то есть опять-таки практически на верную гибель. В том, что касается собак, я предпочитаю быть прагматиком, а не чувствительной барышней, но тут дрогнула внутри жалостливая струнка – и я его взял. Взял даже без особой мысли о каких-то служебно-выставочных перспективах. Так подбирают дворняжку, так берут с улицы «просто пёсика для души»…

Между прочим, подобным образом начинаются очень многие рассказы о славных выдающихся псах. Будущий хозяин выбирает самого никчёмного и слабенького щенка, живое скопище недостатков, приговорённое специалистами и заводчиком, – и именно этот щенок вырастает в суперсобаку. Действительно, в жизни бывает всё. Золушка становится королевой бала, а гадкий утёнок – прекрасным лебедем. Только надо помнить, что всё это – немногочисленные исключения, подтверждающие правило. Огромное большинство заморышей так заморышами и остаётся…

Ханыч оказался одним из счастливых исключений. Во всех отношениях.

БОЛЕЗНЬ

Естественно, Ханыч был привит, как и подобает щенку. Но… ветеринария в начале девяностых годов ещё не успела стать такой процветающей и прибыльной отраслью бизнеса, как теперь. Неопрятное помещение с облупившимся кафелем, тусклая лампочка, мужик в замызганном халате – вот что представляла собой государственная ветстанция, где делали прививки и выписывали собачьи паспорта. И мы – неизбалованный постсоветский народ – считали это нормальным. Если помнишь, нас человеческая-то «бесплатная» медицина не особенно баловала… Вот и я только задним числом сообразил, что вакцина была довольно сомнительной марки, да и хранилась явно не в холодильнике, как ей полагалось бы, а на тумбочке, при комнатной температуре… «Заднее число» наступило очень скоро. В один далеко не прекрасный день у малыша потекло из носа и глаз. Я тогда жил в Сосновой Поляне, совсем рядом с ветеринаркой. Завернув Ханыча в первую попавшуюся тряпку, я бросился с ним к врачу. Врач поставил диагноз с первого взгляда:

– Чума. Собака не выживет.

Он предложил усыпить щенка, чтобы тот хотя бы не мучился, но я отказался. Тогда ещё не было таких, как сегодня, справочников с адресами и телефонами ветеринарных клиник, и я стал действовать методом «язык до Киева доведёт» – поехал оттуда в другую ветклинику, которую знал, там мне рассказали ещё про одну… и так далее. Добрался аж до Озерков – через весь город по диагонали. Ни в одной ветеринарке мне реальной помощи не предложили, только стремились поскорее выставить за дверь – ведь мой питомец был ещё и заразен. В общем, топайте умирать в другое место и не мешайте людям работать. Между тем Ханычу на глазах становилось всё хуже, утром я посадил его в машину почти нормального, с первыми признаками заболевания, а когда ехал с ним обратно домой, он уже хрипел…

Спасли его особенности моей собственной биографии. Дело в том, что немногим ранее я вернулся со службы на Северном Флоте в инвалидной коляске, в которой, по мнению официальной медицины, мне и предстояло провести остаток дней. Я с этим решительно не согласился… и через полтора года активного самолечения снова начал ходить. Соответственно, по ходу дела были прочитаны горы книг по медицинской тематике. В том числе и весьма далёкие от моего конкретного случая, о том, например, как лечили чуму у людей. Терять было нечего, и от безысходности я стал пользовать Ханыча теми же методами. Надо сказать, методы были свирепые. Уколы сульфокамфокаина в область сердца, капельницы с сорокапроцентной глюкозой… Не говоря уже об антибиотиках, которые на всю жизнь изувечили ему пищеварительную систему… На венах обеих передних лап не осталось живого места, я их капельницами и шприцами попросту «распахал». При этом выглядел бедный пёс попросту жутко: морда в пене, из носа текла мерзкая зелень, шерсть лезла клочьями, глаза, кажется, хлюпали, когда он моргал. Он лежал на матрасике и даже не мог самостоятельно повернуться на другой бок. Только дыхание булькало и клокотало в груди.

Идя в очередной раз из аптеки, я совершенно случайно разговорился с дядечкой, который выгуливал возле нашего дома дворняжку. И надо же такому случиться – дядечка оказался компетентным ветеринарным специалистом. Он сразу сказал мне, что пса я, может быть, и спасу, но все потроха – сердце, лёгкие, пищеварительный тракт – пострадают очень серьёзно. Придётся ещё и их потом восстанавливать. Или смириться с тем, что собака останется инвалидом. Выслушав, я повернулся и побежал обратно в аптеку за добавочными снадобьями…

Так проходил день за днём… И вот однажды я заметил, что дыхание пса начало выравниваться. По крайней мере, он явно перестал задыхаться. Потом наметились более серьёзные признаки улучшения. Ханыч начал приподнимать голову и наконец попробовал встать. Кое-как «облокотился» на передние лапы, но заднюю часть тела поднять так и не смог. Я сначала подумал – ослаб, мышцы не справляются. Но оказалось, что задние лапы его просто парализовало. Чума-то, как выяснилось, прошлась по нему по полной программе – одновременно в лёгочной, нервной и желудочной формах. Соответственно, задними лапами он не только шевелить не мог – он их даже не чувствовал. Поэтому, когда мы с ним в первый раз выбрались на прогулку, выглядело это так: передние лапы пытаются идти, всё остальное висит на полотенце, продетом под пузо.

Тут надо сказать, что к нему практически сразу вернулась прежняя непрошибаемая наглость, которую кто-нибудь другой, возможно, назовёт несгибаемым присутствием духа. Нет, он не был отморозком – ни тогда, ни позже ни на кого попусту не бросался, даже не рычал. Просто, если уж он шёл – так ОН ШЁЛ, а на четырёх лапах или только на двух – не имеет значения. Вплоть до открывания лбом двери в подъезде. Видимо, она тоже обязана была посторониться: Ханыч идёт!

Я сам тогда ещё ходил плоховато, так что совместные прогулки служили «лечебной физкультурой» нам обоим. И вот однажды, заводя, а вернее, наполовину занося Ханыча в подъезд, я по неловкости прищемил ему заднюю лапу. Беспомощно волочившийся палец с когтем угодил под железную дверь… и мой пёс взвизгнул от боли. Для меня этот жалобный визг прозвучал музыкой, ведь он говорил, что к парализованным лапам стала возвращаться чувствительность. Значит, есть надежда снова заставить их двигаться! Благо я знал на собственном опыте, как это происходит.

И я взялся за дело! Перво-наперво я потащил Ханыча плавать. Собаки все от природы умеют плавать, даже те, которые об этом и не догадываются. У меня тогда был автомобиль «Нива», позволявший выезжать на Финский залив и добираться через пески прямо к воде. Я всё на том же длинном вафельном полотенце затаскивал Ханыча в воду и вынуждал плыть, он грёб передними лапами, а я то страховал его, то подныривал снизу – посмотреть, что там у него делается с задними, не начали ли шевелиться. Стелил ему ипликатор Кузнецова на голые камни, чтобы воздействовать на нервные окончания… Народ на пляже над нами украдкой посмеивался: собрались, мол, два инвалида, хозяин еле ноги переставляет – и кобель у него такой же. А потом я сделал вот что. Привёз однажды с собой детскую надувную лодочку, посадил в неё Ханыча, отбуксировал на глубину и… вытащил пробку. Лодочка сдулась, ротвейлер, привыкший к моей постоянной поддержке, неожиданно оказался в воде. И без полотенца под брюхом. Глаза у него натурально полезли на лоб, он принялся судорожно грести в сторону берега…

Вот тут у него и дёрнулась впервые задняя лапа.

Помню, как он плыл к берегу, тараща глаза и отчаянно скуля. Не от страха, он вообще по жизни ничего не боялся, просто, как видно, пробуждавшиеся нервы причиняли ему очень серьёзную боль. Полноценно выйти на берег он, конечно, не смог, выполз на передних, но задние уже шевелились, пытались поддерживать тело, и это было отчётливо видно. Победа!

У меня сразу прибавилось энтузиазма. Гуляя с ним, я начал понемногу ослаблять полотенце, чтобы задние лапы понемногу принимали нагрузку. Дело шло на лад, а когда мне стало казаться, что полотенце вот-вот можно будет вовсе убрать, произошло следующее.

Я в очередной раз отправился с Ханычем на пляж и по дороге остановился купить сигарет. Припарковал «Ниву», выгрузил пса наружу и отправился к ларьку, накинув поводок на фаркоп. «Пусть, – думаю, – хоть полежит инвалид, воздухом подышит…» Стояночный тормоз при этом я включить поленился: место было ровное, да и вышел я всего на минутку. Только-только встал в очередь, и тут народ кругом как-то странно заволновался, начал пальцами указывать куда-то назад… Оборачиваюсь – мама дорогая! – мой калека плетётся ко мне, да не просто идёт, а ещё и «Ниву» за собой буксирует. Горбится, пыхтит от усердия – и тащит автомобиль!

А ведь «Нива», если кто не знает, в снаряжённом состоянии весит без малого полторы тонны.

С того момента я не только выбросил полотенце, но и приступил с Ханычем к серьёзной физической подготовке. Задние ноги у него хотя и ожили, но походка оставалась, что называется, дебильной – спина горбом. Да как ей не горбиться, если всю работу делали передние лапы, а задние вместо какого следует толчка просто переступали, подламываясь и вихляя? Начали мы с Ханычем таскать старое автомобильное колесо.

– Совсем собачку замучил, – попрекали меня доброжелатели, которые в таких случаях всегда как из воздуха материализуются. – Вон он у тебя аж сгорбился, нормально идти не может, уже надорвался, наверное!

Я сначала им объяснял, что не осанка такая из-за тяжёлой работы, а, наоборот, упражнения служат для её исправления… потом стал думать, как решить эту проблему. И придумал. Успела наступить зима, и я начал надевать Ханычу на передние лапы полиэтиленовые пакеты. Зачем? А чтобы лапы скользили. Тогда ему ничего другого не оставалось, кроме как всё больше пускать в ход задние. И это подействовало… А может, у него и без моих ухищрений начали как следует восстанавливаться пострадавшие нервные соединения? Наверняка сказать невозможно, я просто делал всё, что, на мой взгляд, было способно хоть как-то помочь. Некоторые мышцы у него так и остались атрофированными, зато другие их скомпенсировали, да как! По-видимому, в подобных случаях организм входит в особый режим, с лихвой возмещая всё отнятое болезнью. Это называется гипервосстановлением. Любители спорта ещё не забыли «чёрную газель» Вилму Рудольф, олимпийскую чемпионку по бегу, которая в детстве не могла ходить из-за паралича ног. Вот и мой Ханыч в итоге не только сравнялся по физическим данным с нормальными представителями своей породы, но и стал превосходить очень многих. Ростом он на несколько сантиметров зашкаливал за верхний предел, положенный ротвейлерам по стандарту, и к тому же обладал исключительно мощным костяком. Объём груди, например, у него был более метра. Добавьте огромную мышечную массу, наработанную нашими тренировками… Однажды, когда он стал уже совсем взрослым, матёрым кобелём, я поставил его на весы в аэропорту «Пулково». Получилось больше девяноста килограммов… Это при том, что жир на нём совершенно не держался – так уж работал после болезни его повреждённый антибиотиками кишечник.

И вот тогда-то, когда он вернулся практически с того света не благодаря усилиям врачей, а вопреки их приговору, – на нашем пути и начали запоздало попадаться ветеринарные светила. Вплоть до профессора из Ветакадемии, который натурально выкручивал мне руки, допытываясь подробностей применявшейся к Ханычу «терапии». «Где ж вы все раньше-то были…» – думал я и… добросовестно рассказывал, что и как делалось. И, между прочим, не зря. Опыт, приобретённый тогда, впоследствии помог сохранить ещё не одну собачью жизнь.

На всякий случай я посетил с Ханычем и ту самую первую ветеринарку, где ему поставили диагноз.

– Чепуха, – сказали мне. – Это другая собака. Тот кобель не мог выжить… Идите отсюда и не мешайте людям работать!

СПАСЕНИЕ НА ВОДАХ

В ту же зиму Ханыч спас мне жизнь.

Нет, ему не пришлось защищать меня от бандита, реальные схватки с преступниками были у него пока впереди. Он вытащил меня из полыньи. Самое смешное, что произошло это не где-нибудь на далёком ладожском льду, а непосредственно в черте города, между улицами Десантников и Тамбасова, где в неглубоком овраге протекает речка Ивановка. В ней-то я и собрался вполне реально погибнуть.

На другом берегу размещалась собачья площадка, там я занимался с Ханычем послушанием. После урока мы отправились на прогулку, и я даже не очень заметил, как оказался на льду, – стоял морозный февраль, всё занесло снегом, поди разбери, который сугроб на твёрдой земле, а который уже нет. Ну а лёд, как часто бывает на городских речках, оказался непрочным. Всё произошло очень быстро. Ханыч, которому должен был скоро исполниться год, тогда ещё не набрал полного веса, и там, где он спокойно пробежал, – я провалился.

Не знаю, какая в том месте была глубина, во всяком случае дна ногами я не достал, повис на локтях. А потом и под локтями лёд треснул.

Температура стояла сугубо минусовая, я был одет очень тепло: в авиационные ватные штаны, подбитые ещё и овчиной. В воде все достоинства тёплых штанов мигом превратились в недостатки. Поди в таких побарахтайся. К тому же ноги от лютого холода сразу свело, да так, что я пошевелить ими не мог. Тут надо сказать, что всё на том же Северном Флоте мне разок пришлось лететь в полярную воду, причём с порядочной высоты, – может, сработала физиологическая память организма? Или мои плоховато работавшие ноги обострённо отреагировали на холод?.. Так или иначе, положение складывалось весьма незавидное. Уже сгущались ранние зимние сумерки, мела позёмка, и – нигде ни души. В нескольких сотнях метров стояли дома, там светились окна квартир, но из моего оврага до них было дальше, чем до Марса.

На военной службе я повидал кое-какого лиха, и на поверхности океана, и в его глубине. И вот, после стольких плаваний, тонул в убогой питерской речушке, внутри городского квартала, где вырос, чуть ли не прямо у себя во дворе.

Чем не насмешка судьбы?

Я не помню, звал я Ханыча на помощь или не звал. Помню только, как он остановился и оглянулся. Пошёл в мою сторону. Потом побежал…

И, подбежав, сгрёб меня всей пастью за локоть. Ну нет бы хоть чуть выше! Вцепился прямо в сустав.

Я не склонен вдаваться в эмоции по поводу верного пса, бросившегося на выручку хозяину. Возможно, он сообразил, что со мной случилась беда, и действительно пытался помочь. Но не исключено, что Ханыч просто играл: в его понимании я куда-то прятался, а он меня оттуда извлекал. В собачий ум ведь не заглянешь…

Как бы то ни было, сгрёб он меня очень даже конкретно. Так, что искры из глаз посыпались уже не от холода, а от боли, по вискам потёк пот, я сразу забыл про свои сведённые ноги и понял, что теперь утону уже точно. Я заорал и завертелся в полынье, пытаясь отбиться от Ханыча свободной рукой… И тут почувствовал, что могучий ротвейлер понемногу выволакивает меня из полыньи.

С той же лёгкостью, с какой его мамка когда-то сдёргивала меня с дивана…

К тому времени, когда с помощью Ханыча я выполз из воды, судорога в ногах успела бесследно рассосаться. Я и не заметил, когда это произошло. Может, клин клином вышибло – помогла зверская боль в локте? Как знать. Вот я сумел закинуть одно колено на лёд, Ханыч проволок меня ещё метра полтора, разжал наконец зубы, я поднялся…

И тут мой спаситель попятился прочь, расплываясь в идиотской заискивающей улыбке, после чего… напустил лужу. Он принял мои вопли и неестественное поведение на свой счёт и решил, что чем-то проштрафился.

Мне некогда было обнимать Ханыча и благодарить за геройский поступок. Я сразу побежал домой. Именно побежал, а не пошёл, потому что дул по-февральски стылый, режущий ветер. Он шуршал снежной крупой и быстро уносил остатки тепла. Бежать было недалеко, но и то, пока я добрался до парадного, мокрая одежда на мне успела заледенеть.

При входе в дом Ханыч за всё хорошее чуть не получил ещё и пинка. Я открыл железную дверь и привычно скомандовал ему:

– Заходи!

Но он, сбитый с толку и отчасти напуганный (где это видано, чтобы я бегом бегал с площадки домой?), стоял, поджимая обрубок хвоста, и не решался войти. Отчего хозяин так тяжело дышит, может, сейчас пришибёт провинившегося щенка?.. Еле я загнал его в подъезд, за ту самую дверь, которую он в своей обычной наглости порывался открывать головой.

Благодаря пробежке и тому, что Ханыч очень быстро вытащил меня из воды, приключение обошлось без последствий. Только левый локоть, расплющенный его челюстями, посинел и опух. На нём и сегодня можно отыскать шрамы. Что ж, у меня оставалась вторая рука, чтобы весь остаток вечера гладить его морду, лежавшую у меня на коленях.

– Спасибо, родная душа. Если бы не ты…

По-моему, Ханыч был счастлив. Оказывается, хозяин на него совсем не сердился…

ОПАСНЫЕ СОСЕДИ

Квартира, где я тогда жил, была коммунальной. И моей соседке активно не нравился Ханыч. Нет, он не вынуждал её по полдня сидеть на шкафу, не оставлял где попало вонючих меток и не похищал со сковородки оставленные без присмотру котлеты. Он вообще никому не причинял неудобств. Ханыч провинился только тем, что я завёл его, не испросив её, соседкиного, соизволения. И этого она не могла нам с ним простить.

Казалось бы, ну не по «ндраву» тебе собака соседа, дальше-то что? А вот что. Вредная тётка решила всем доказать, что живущий в квартире пёс – опасен. И не просто опасен, а ОЧЕНЬ опасен, а значит, его нужно немедленно искоренить!

С этой целью она повадилась стучать в мою дверь всякий раз, когда проходила мимо. А также скрестись в неё, шипеть и мяукать, если думала, что меня нет дома. Чего именно она в итоге хотела добиться, мне доподлинно неизвестно. Может быть, истеричного лая, который должен был вызвать всеобщее недовольство и стать поводом для выселения собаки? Я несколько раз предупреждал её, что дело может кончиться плохо, но она продолжала гнуть свою линию.

«Дура ты, дура…» – думал я и старался пореже оставлять Ханыча дома одного. Но неизбежное всё-таки произошло. Однажды соседка допрыгалась.

Я возвращался из булочной и, стоя на лестничной площадке, уже доставал из кармана ключ от квартиры, когда изнутри до меня донёсся глухой удар. Потом – визг соседки. Я передать не могу, какой это был визг! У неё воздух в лёгких давно должен был кончиться, а она всё вопила. Я подобрал ключ, который от неожиданности выронил, и торопливо повернул его в замке…

Моим глазам предстал пейзаж, достойный кисти Айвазовского. Белая как простокваша соседка пласталась по стене коридора против моей комнаты – и продолжала громко визжать. Моя дверь была приоткрыта… наружу, хотя всегда открывалась вовнутрь. В комнате, в самом дальнем углу, просматривался Ханыч. Кобель всем своим видом показывал, что уж кто-кто, а он тут решительно ни при чём. Только по лбу почему-то текла кровь.

Когда я подошёл, он встал, отряхиваясь, и двинулся меня встречать. Я, мол, тут в уголке тихо лежал, никого не трогал, всё как всегда, ничего не случилось…

Дверной косяк, сделанный из бруса, был тем не менее сломан, а дверь снесена с петель: от удара вылезли все шурупы. Минут двадцать я ставил её на место, чтобы открыть нормальным порядком, – не доламывать же, в самом деле, коробку? Соседка мало-помалу прекратила визжать, но от стенки за эти двадцать минут так и не отлипла. Стояла в полном ступоре, начисто позабыв, что можно куда-то уйти, убежать…

Скажу сразу: все провокации против Ханыча она после этого прекратила. Какое там мяукать, скрестись или без дела стучать, вообще на цыпочках мимо ходила. Одно дело – слушать раздражённый лай из-за двери и потирать ручки: «Опасная собака, я же вам говорила». И совсем другое – когда дверь вдруг начинает падать, а сквозь пролом к тебе рвётся жутко ощеренная зубастая пасть. Две большие разницы!

В Одессе, кстати, действительно так говорят.

На лето я переехал в пригородный посёлок… назовём его Аэродромный, там действительно находился поблизости большой военный аэродром. К тому времени ротвейлеров у меня было уже два. Второго, Брэка, я подобрал на помойке, где он искал себе пропитание. Судя по всему, кобеля выкинули из дому хозяева, не сумевшие с ним совладать. Я подманил его и надел ему на шею ремень от сумки, чтобы увести с собой. Он тут же меня укусил. Так мы с ним и познакомились.

Какие-либо разборки с Ханычем я сразу ему запретил, сопроводив свой запрет кратеньким, но энергичным внушением. Ничего! Кобели нашли себе массу других развлечений. В частности, они повадились открывать дверцу холодильника и запускать туда наших домашних кошек. Кошки добирались до колбасы и сосисок и сбрасывали их вниз. В свою очередь псы надкусывали лакомства, недоступные для кошачьих зубов, например «Царскую» очень твёрдокопчёную колбасу, и оставляли кошкам полакомиться…

В дальнейшем я передал Брэка другому кинологу, и помоечный обитатель нашёл своё жизненное призвание, став лучшей розыскной собакой в милицейском питомнике, где я тогда работал, но пока до этого было ещё далеко.

Я давно знал Аэродромный, там кроме леса и речки имелись обширные поля, удобные для обучения следовой работе. Сначала я ездил туда с собаками из города то в машине, то электричкой, но дорога была далековата, а в электричке мне почему-то ещё и везло на нетрезвых попутчиков, которых при виде ротвейлеров обязательно тянуло на подвиги. В конце концов я нашёл в Аэродромном алкоголика, сдававшего квартиру, и временно перебрался туда.

Мог ли я знать, что там меня ждала ещё одна соседка вроде той, которую я оставил в городской коммуналке? Изменились только декорации, а так всё было очень даже узнаваемо. Каждый день мы с кобелями отправлялись в поля, шли по улице мимо частных домов, и каждый день из определённой калитки выскакивала вредная тётка и принималась орать. И кто мне дал право здесь ходить, и что это у меня за собаки, и почему они без поводков и намордников? И вообще, «понаехали тут»!

Это при том, что внутри посёлка я всегда давал команду «рядом», и псы топали у ноги как приклеенные. Я ещё и ставил Брэка, как менее воспитанного, на всякий случай между Ханычем и собой. Он и не рыпался, хотя с тёткиного двора раздавался воинственный лай цепного полукавказца. Таких собак в деревнях почему-то называют «волкодавами», хотя в действительности всё обстоит ровно наоборот – в голодные зимы волки их исправно утаскивают прямо с цепи.

Убедившись, что криком нас не проймёшь, опасная соседка отправилась к участковому: «Ходють тут всякие». Когда участковый пришёл выяснить мою личность, я продемонстрировал ему ротвейлеров и предъявил удостоверение, выданное в милицейском питомнике:

– Это служебно-розыскные собаки, я здесь их тренирую.

Служитель порядка полностью удовлетворился и больше меня не теребил, благо реальных нареканий на нас не было. Тётку такой результат, однако, не удовлетворил. Бездействие милиции побудило её взять правосудие в свои руки. Теперь при нашем появлении она распахивала ворота и… травила на нас своего полукавказца, крича на всю улицу, что он вот ужо сейчас сорвётся с цепи и тогда я костей точно не соберу.