Меняла

Иллюстратор Геннадий Шелестов

© Сергей Тарадин, 2024

© Геннадий Шелестов, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-2673-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

Когда совершаешь ошибку, особенно остро чувствуешь, какой непреодолимой субстанцией является время. Расстояние все-таки более милостиво к нам. Человека, которого от тебя отделяет метр, можно окликнуть, догнать, схватить за плечо.

Человека, которого отделяет от тебя секунда, уже не окликнешь, не догонишь, не схватишь. Кажется: вот же оно, только что случилось, я сейчас все исправлю! Но – нет.

Эта крохотная трещинка – секунда – тут же неизбежно превращается в две, три, пять… минуту… час… Она разрастается, становясь бездонной пропастью, и ты ничего не можешь поправить там, на другом краю, который теперь все дальше и дальше.

Однако иногда судьба все-таки дает второй шанс. Для этого нужно всего лишь…

Глава первая. Старуха

Ярославу, симпатичному, чуть полноватому блондину с умными глазами чайного цвета, только-только исполнилось пятнадцать лет, когда он купил менялу.

Случилось это июньским утром 1985 года в городском парке. Там в дальнем углу была асфальтированная танцплощадка, огороженная со стороны входа – беленой кирпичной стеной, а с боков и тыла – металлической сеткой. Субботними летними вечерами тут гремела музыка, и культурно отдыхала молодежь, а по воскресеньям с утра собиралась совсем другая публика, более спокойная, и при этом очень разная по возрасту: от октябрят до пенсионеров.

Площадка в это время еще хранила следы вечернего веселья: под ноги попадались растоптанные цветы и окурки, грязно-бирюзовые билеты с оторванным «контролем», обрывки газет и прочий мусор. Под сценой поблескивали в полумраке пустые пивные и винные бутылки. Уборка ожидалась только после обеда.

А до того площадка принадлежала городскому клубу коллекционеров. Его члены проходили по специальным пропускам, но войти мог и любой желающий, купив билет за десять копеек. Сразу за входом на площадке толпились модельщики с их разнокалиберными танками, самолетами и машинками, так что остальные коллекционеры были вынуждены протискиваться к своим местам сбора сквозь это игрушечное царство.

Место в глубине, на деревянной сцене, традиционно занимали нумизматы, самая солидная публика, посматривающая на прочих свысока. Свысока в прямом смысле, так как сцена возвышалась над площадкой метра на полтора, и на нее приходилось подниматься сбоку по деревянным ступеням. И свысока в переносном смысле, поскольку коллекционеры монет считали свое увлечение делом не в пример более серьезным по сравнению с собиранием всякой чепухи.

Значимые экземпляры коллекций они держали, как правило, в самодельных альбомах из целлофана, простроченного на швейной машинке. Фабричные кляссеры для монет были в большом дефиците. Битая дешевка демонстрировалась насыпом в круглых коробочках из-под леденцов.

Справа от входа, под беленой стеной ютилась горстка торговцев разным хламом. Их было немного, и само их присутствие особо не поощрялось. Всякий раз они осторожно просачивались сюда мимо остальных коллекционеров и разворачивали на асфальте тряпицы, в которые были завернуты старые и пыльные бронзовые лампы и подсвечники, фарфоровые статуэтки с отбитыми носами, гнутые и исцарапанные серебряные ложки и вилки разных времен, пожелтевшие растрепанные книги, затертые лупы, куски магнитных колец от динамиков и прочие товары подобного сорта.

В ожидании покупателей торговцы беспокойно оглядывались, готовые мигом свернуть свои «прилавки» при малейшей тревоге. Милицейские облавы изредка случались. Власть опасалась деградации клуба коллекционеров до блошиного рынка. Такое сугубо буржуазное явление никак бы не вписалось в социалистическую действительность.

Перестройка, как потом стало ясно, к этому времени в стране уже началась, но пока об этом никто не догадывался, и даже само слово такое: «перестройка», – еще не было придумано. По центральному радио и телевидению что-то говорилось об «ускорении», а на местах все текло по-старому.

Согласно официальной версии, члены клуба собирались исключительно для обмена экспонатами своих коллекций, и деньги в этом процессе не участвовали. Конечно, на деле все происходило совсем иначе, но это никого не смущало. В стране развитого социализма было так привычно говорить одно, а делать совсем другое.

Остальное пространство площадки делили этикеточники, значечники, пробочники, и, конечно, самая многочисленная братия – филателисты. К последним как раз и принадлежал Ярослав. Приходил он сюда не первый год, знал в лицо почти всех, со многими здоровался, как со старыми знакомыми, причем не только с коллегами-марочниками, но и другими коллекционерами.

Однако старуху, остановившую его, когда он только вошел на площадку, окунувшись в пестрое, возбужденно гудящее море коллекционеров, Ярослав видел впервые.

– Купи менялу. Недорого, – сказала она таким низким скрипучим голосом, что мальчишка почувствовал странный холодок в спине.

Он машинально поправил круглые очки, которые носил по настоянию окулиста, хотя видел, в принципе, неплохо. Однако врач год назад сказал: «Лучше походить в очках сейчас, пока глаза растут, чем не снимать их потом всю жизнь».

Извинившись перед старухой при помощи неловкой улыбки, Ярослав хотел, было, побыстрее пройти дальше, к своим, но торговка настойчиво преградила ему путь и, глядя прямо в глаза, повторила, уже почти как приказ:

– Купи.

– Какого менялу? – не понял Ярослав. Он беспомощно оглянулся по сторонам. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. Старуха стояла крайней в ряду торговцев и, видимо, только что пришла. Никаких товаров перед ней не лежало. Вида она была довольно жалкого: драная линялая кофта, растрепанная седина… Но глаза! Глаза светились каким-то уверенным насмешливым превосходством. Словно внутри убогой старушонки сидел совсем другой человек, убежденный в своей силе и воле.

На вопрос Ярослава торговка не ответила. Вместо этого она просто протянула ему какую-то статуэтку, на вид – бронзовую. Однако, взяв ее в руки, Ярослав сразу понял: это не металл. Не было приличествующей бронзе холодящей тяжести и звонкости.

Статуэтка изображала пузатого китайского божка или буддийского монаха в складчатом одеянии, сидящего в позе «по-турецки». Ярослав видел похожие восточные статуэтки – лысоголовые, с длинными мочками ушей, но эта отличалась. В правой руке сидящий сжимал кругляшок, похожий на монету, а левую протягивал вперед, держа ладонь «ковшиком», словно ожидал, что в нее что-то положат.

Ярослав невольно всмотрелся в лицо статуэтки. Круглое, толстощекое, оно, тем не менее, не походило на азиатское. Нос крючком, толстые кустистые брови. Глаза – круглые, чуть навыкате, с большими мешками под нижними веками.

Тонкость работы была такова, что результат преодолел ту грань, когда слепое и бездушное скульптурное лицо вдруг приобретает черты живого и одухотворенного, вызывая у зрителя какое-то двойственное ощущение: не то восторга, не то испуга. Глаза менялы поблескивали хитрецой, а морщинки на щеках, казалось, вот-вот были готовы углубиться и разъехаться в стороны, растягивая губы в плутовской улыбке.

– Н-нет, спасибо, – почему-то запинаясь, сказал Ярослав, возвращая статуэтку старухе. – Мне это не нужно.

– Сегодня не нужно, а завтра – пригодится! – твердо сказала торговка своим низким скрипучим голосом.

«Это ж сколько „Беломора“ надо выкурить, чтоб так каркать!?» – невольно подумал мальчишка, а вслух сказал:

– Как это он может мне пригодиться?

– Очень просто. Надо будет что-нибудь поменять, попросишь – он поменяет.

– Что поменяет?

– А что попросишь – то и поменяет. Только ему тоже надо что-то предложить взамен. Подходящее. А то не согласится.

– А как можно узнать – согласился он или нет?

– Увидишь.

Шипящее «ш-ш» в конце слова «увидишь» получилось у старухи долгим и каким-то змеиным. То ли из-за особой формы острого языка, которым она то и дело облизывала скукоженные губы, то ли из-за мелких желтоватых зубов, на фоне которых выделялись крупные, такие же желтоватые клыки. Вообще, в ее облике и повадках было что-то от кобры, хотя кобру Ярослав никогда вот так близко, конечно, не видел.

– Только смотри. Болтать про это никому нельзя, – от низкого сиплого голоса старухи внутри мальчишки все замирало.

– А то – что? – как-то машинально спросил он, хотя казалось бы: какая ему разница? Никакого менялы он покупать не собирался.

– А то засмеют ведь, – торговка осклабилась, и желтоватые клыки зловеще блеснули в черной пропасти рта. Ее сиплое горло весело хохотнуло. Но тут же старуха разом посерьезнела и уже совсем другим, мрачным и завораживающим тоном добавила:

– Да и беду накликать недолго…

«Она – сумасшедшая!» – осенило мальчишку. Он снова оглянулся по сторонам, высматривая путь для отхода.

Но старуха вдруг резко шагнула вперед и положила свои холодные костлявые ладони поверх рук Ярослава, словно помогая ему покрепче сжать статуэтку.

– Не возьмешь – жалеть будеш-шь! – опять эти змеиные «ш-ш»! – Недорого ведь отдаю. Всего четыре пятьдесят.

Ярослав вздрогнул, как бывает, когда соприкасаешься с чем-то нереальным, необъяснимым, чужим, не из нашего мира. Дело в том, что названная старухой сумма была именно той самой, которая лежала сейчас у него в кармане.

Сложенная зеленоватая «трешка» и полтора рубля мелочью. Треть денег он скопил, откладывая со школьных завтраков – родители давали ему каждое утро по сорок копеек, – а «трешку» вчера на день рождения подарила бабушка.

Поэтому Ярослав и пришел сегодня в парк, хотя, по-хорошему, следовало бы сидеть над учебниками. Завтра – первый в его жизни экзамен. Позади восьмой класс. Но очень был велик соблазн попытаться выменять, наконец, у Алексея, известного в клубе филателиста, красивейшую серию парагвайских марок, посвященную космической программе «Аполлон» и высадке американцев на Луну.

Алексей просил за серию девять рублей. Таких денег у Ярослава, конечно, не было. Надежда, что на день рождения подарят нужную сумму, растаяла, когда отец с матерью гордо вручили ему шикарный кожаный портфель. Престижная, конечно, вещь, и родителей он постарался не расстроить, поэтому, как мог, изобразил на лице радость и счастье.

Но, честно говоря, уже несколько ночей Ярослав подолгу не мог заснуть, все перебирал варианты: что можно предложить Алексею за желанную серию. Кто никогда не собирал коллекций, вряд ли поймет и разделит эту страсть, когда вдруг западает в душу какой-то клочок бумаги с зубчиками, и ты не можешь уже думать ни о чем другом, – так хочется заполучить его, любоваться им, наслаждаться владением этой прелестью.

Ярослав даже готов был расстаться со своей гордостью – любимыми марками Бельгийского Конго и Испанской Сахары, колоний, которые больше не существуют и уже не выпустят новых марок. Но Алексей и слышать ничего не хотел! Деньги – и все! Дело в том, что он сам собирал на покупку какой-то редкой коллекции латиноамериканских стран, причем, как он рассказывал, марки в основном еще девятнадцатого века! Один оболтус за приличные деньги обещал спереть у своего парализованного деда.

Можно представить, как забилось сердце у Ярослава, когда приехавшая из деревни бабушка, добрая душа, не подвела, сунула ему в ладонь вот эту самую трешку. Появился шанс уломать неуступчивого Алексея, заплатить половину деньгами, а остальное – уж как-нибудь сторговаться на обмен!

И тут – совершенно некстати – эта старушенция со своим истуканом! Нет, меняла – классный! И, наверное, вполне стоит таких денег, но – не до него! Не терпелось хотя бы взглянуть, благоговея, на желанные марки. Серия – удивительно красивая. Их шесть. За основу взяты реальные космические фотографии, но они уменьшены и отпечатаны с немыслимой четкостью. Полиграфия – высший класс! При этом черный космос вокруг астронавтов заменен художником на глубокий карминно-красный цвет и обведен золотой рамкой. Получилось очень эффектно! И все это под шелковистым лоснящимся лаком. Красота – неописуемая! Негашеные! Чистенькие!

– Спасибо, бабушка, – как можно вежливее сказал Ярослав, – но я, извините, спешу.

Он отступил назад, освобождаясь от захвата костлявых старушечьих пальцев, и протянул торговке менялу.

– Ты только глянь на него! – злобно каркнула старуха, и Ярослав не понял: то ли она требовала, чтобы он глянул на менялу, то ли призывала кого-то посмотреть на неразумного покупателя, не понимающего своего счастья. Мальчишка машинально опустил взгляд на статуэтку и поразился, каким дьявольским блеском сверкнули металлические глаза. Или это просто солнце так упало? Ярослав всмотрелся повнимательнее и вдруг почувствовал, что не может оторвать взгляда от посверкивающего бронзового лица.

Шумевшая вокруг толпа будто утихла и отдалилась, все поплыло, заклубилось, и уже не было ничего, кроме этого, крючковатого носа и живых выпуклых блестящих глаз…

…Очнулся Ярослав оттого, что его круглые очки двинулись вниз, сползли на самый кончик носа, сжали ноздри и защекотали кожу.

Он сидел на скамейке в уединенной боковой аллее метрах в ста от танцплощадки. Ярослав не помнил, как здесь оказался, и сколько времени провел тут, скрючившись в полудреме и оцепенении, склонив голову и неотрывно глядя на тряпичный сверток, стиснутый в ладонях, зажатых между колен.

«Марки! Где марки?» – вспыхнула первая ясная мысль. Ярослав поправил очки указательным пальцем и тут же ощутил тяжелый кляссер, до этого надежно зажатый подмышкой, а теперь соскользнувший и глухо стукнувший корешком о дерево лавки, многократно крашеное облупившейся коричневой краской.

Положив сверток рядом с собой, Ярослав осторожно с тревогой открыл альбом и вздохнул с облегчением: все марки были на месте.

«А деньги?» – перехватив кляссер в левую руку, он сунул правую в карман. Увы! Денег там не было и в помине. Вот тебе и на! Прощай, Парагвай!

Ярослав отложил кляссер на лавку, взял сверток, осторожно развернул старую застиранную материю, и внимательно осмотрел менялу, пытаясь вспомнить, как же так вышло, что покупка все-таки состоялась. Память рисовала какую-то смутную картину, как он, действительно, доставал деньги, отдавал их старухе, и как та заботливо обматывала тряпицей статуэтку, передавая ее новому владельцу.

«Непонятно, – подумал Ярослав. – Может, гипноз такой?» Соседка по лестничной площадке рассказывала однажды, как ее вот так же цыганка обобрала. Предложила погадать, потом больно дернула за волосы, напугала какой-то порчей, и дальше – как во сне.

– Все деньги ей отдала, представляете? – жаловалась соседка. – До сих пор не могу понять, что на меня нашло! Такая у них сила! Десятой дорогой их обходить надо!»

«Но, если старуха меня обокрала, зачем она дала мне этого истукана? – подумал теперь мальчишка. – Нет, тут что-то не так!»

Он покрутил менялу в руках, осматривая со всех сторон. Ничего особенного. Ну да, работа тонкая. Но – какая тут мистика? Статуэтка, да и все. Что с ней делать? Бабушке подарить, пусть на комод поставит, к слоникам? Хотя бабушке может и не понравиться. Чужой все-таки божок, нехристь. Она такого не одобряет.

Из чего он все-таки сделан? Отполирован так, что по виду от металла не отличишь! Но – точно не металл. Какая-нибудь глина, облитая специальной глазурью под золото? Нет, из глины так тонко не слепишь. Наверное, гипс. Однако даже донышко так залито – не подкопаешься. А царапать жалко.

«Однако жальче всего, что деньги впустую выбросил», – раздосадованно посетовал про себя Ярослав.

Он так надеялся, что парагвайские марки перекочуют сегодня в его альбом! Даже место освободил на первой странице. Очистил все прозрачные кармашки, чтобы ни одна другая марка рядом не стояла, вида не портила. И все прахом!

«Ну, что вылупился? – мысленно обратился Ярослав к пучеглазому меняле. – Говорят, ты меняешь что угодно на что угодно? Вот и попробуй теперь без денег, выменяй мне Парагвай! Не можешь? То-то! Давай, даю Бельгийское Конго и Испанскую Сахару! Слабо? Ну и не пялься тогда, басурманское отродье!»

Он уже намерился завернуть статуэтку обратно в тряпку, как произошло нечто, заставившее его снова оцепенеть, но уже не от гипноза, а от испуга. Ярослав явственно увидел, как морщинки на щеках менялы дрогнули, и по губам бронзового лица на мгновение пробежала едва заметная, но абсолютно явственная улыбка.

Мальчишка со страху чуть не выронил статуэтку, однако взял себя в руки, набрался храбрости и еще раз всмотрелся в лицо менялы. По полированным щекам истукана блуждали тени и блики. Ярослав поднял глаза и увидел в ветреном небе быстро несущиеся облака. «Так вот в чем дело! – он облегченно вздохнул. – Оказывается, дождик намечается, а я и не заметил!»

«Мерещится же иногда всякая чертовщина», – успокоил он себя, укладывая менялу на тряпку. Руки после пережитого страха предательски дрожали.

И тут его, наконец, прошибло! «Погоди! Что ж это я тут расселся? Сколько сейчас времени? Мне же на консультацию! Завтра экзамен, а я так и не разобрался с девятнадцатым билетом!»

Он посмотрел на часы – без десяти двенадцать! А консультация была в одиннадцать. «Ни фига себе! – оторопел Ярослав. – Что ж теперь делать?» И сам себе ответил: «Делать нечего. Надо идти домой и повторять остальные билеты. В конце концов, один вопрос в одном билете – ну, какая вероятность, что он попадется?»

Ярослав торопливо замотал менялу и, подхватив кляссер, быстро зашагал по направлению к главной аллее.

На площадку он заходить не собирался. Некогда теперь, да и коллекционеры к этому времени, небось, все уже разбрелись. Однако по пути к главной аллее Ярослав все-таки не удержался, сделал небольшой крюк и заглянул в открытую дверь в беленой кирпичной стене.

Внутри почти никого не было. Старухи, конечно, давно и след простыл. Но, к своему удивлению, Ярослав увидел Алексея. Высокий, спортивного телосложения, в полосатой футболке, он стоял в компании нескольких знакомых ребят и сосредоточенно просматривал чей-то альбом. Находиться в курсе: у кого что есть в коллекции, – это для него было первое дело. Его прямые волосы медового цвета, четко разделенные на пробор, упали на лоб, и он поправил их растопыренной ладонью.

«Ну, поздороваться с ребятами все-таки надо! – сказал себе Ярослав. – А то невежливо получится».

Он, конечно, лукавил. На самом деле ему ужасно хотелось хоть одним глазком еще раз взглянуть на парагвайскую серию. А то же – не заснешь!

Ярослав поправил очки и решительно шагнул в дверной проем.

– О! Кого мы видим! – улыбнулся, увидев его, Алексей. Вернув альбом владельцу, коллекционер поздоровался за руку с Ярославом, тряхнув медовыми волосами. Другие ребята следом тоже протянули руки по его примеру. Ярослав со всеми поздоровался, добродушно улыбаясь.

– Ты что так поздно? Я уж думал, не придешь, – спросил Алексей.

– Да тут… – запнулся Ярослав, – рассказать – не поверишь…

Он уже хотел выложить историю про старуху, как вдруг в голове явственно прозвучали ее слова, сказанные тем самым, мрачным и завораживающим тоном: «Да и беду накликать недолго…»

Алексей, увидев растерянную задумчивость на лице мальчишки, засмеялся и участливо спросил:

– Что? Встретились старые друзья: приключения и жопа?

– Ага, – медленно, отходя от наваждения, ответил Ярослав. – Типа того.

– А я тебя сегодня вспоминал, – продолжил Алексей. – У меня тут появился покупатель на освободившиеся колонии. Так что, если твое предложение по Конго и Сахаре в силе, я согласен. Забирай свой Парагвай!

Ярослав не поверил собственным ушам. Он может прямо сейчас забрать и унести домой свою мечту? Вот так просто? Не может быть!

Все еще сомневаясь, ожидая какого-то подвоха, он сунул подмышку тряпичный сверток, раскрыл кляссер и позволил Алексею пинцетом вынуть из прозрачных кармашков обмениваемые марки. Потом покосился на хмурое небо, откуда вот-вот мог политься дождь, и, затаив дыхание, открыл первую, пустую страницу альбома.

Парагвайская серия заняла свое почетное место. Ярослав бережно пригладил к маркам полупрозрачный лист кальки, чтобы лак и краска на них, не дай Бог, не потерлись. А то ведь кляссер приходится таскать туда-сюда, и плотные картонные страницы трутся друг об друга и портят марки.

Пожав руки ребятам, прижимая к груди альбом и тряпичный сверток, Ярослав пошел, а вернее, побежал домой под первыми крупными каплями летнего дождя.

Глава вторая. Экзамен

– Где ты ходишь? К экзамену готовиться кто будет? – встретила его мама возмущенным тоном.

– Я на консультации был, – обиженно соврал Ярослав.

– С марками? – язвительно спросила мама.

– По пути зашел в парк. На одну минутку.

– Не о том ты думаешь! – огорченно упрекнула мама и, увидев, сверток, спросила с подозрением. – А это что такое?

– Меняла.

– Что?

– Ну, статуэтка, в общем. На марку выменял.

В памяти Ярослава опять всплыли слова старухи, сказанные тем самым, мрачным и завораживающим тоном: «Да и беду накликать недолго…»

Он моргнул, сбрасывая наваждение, развернул тряпку и протянул менялу матери. Но та отстранилась:

– Не хочу пачкать руки. Я готовлю. Она же грязная, небось. Зачем она тебе нужна? Она из чего? Может, она дорогая? А вдруг краденая?

– Да нет, она гипсовая. Пусть будет. Поменяю потом на что-нибудь.

– Ох, уж эти ваши обмены! Вы там самих себя променять готовы! Не нравится мне все это. Давай, не теряй времени, иди, мой руки – и за стол. Обедать пора.

– А потом сразу сядешь заниматься! Больше никаких гулек и марок! – услышал Ярослав уже сквозь дверь ванной комнаты, куда зашел, все еще держа в руке статуэтку. Открыв воду, он подставил менялу под струю и взял на полочке мыло.

Вечером, перед сном, Ярослав все-таки улучил момент полюбоваться парагвайской серией. Но едва он раскрыл альбом, как…

– Хватит валять дурака! Ложись спать, завтра экзамен, не выспишься! – донесся из кухни мамин голос.

Ярослав убрал кляссер на полку и лег в постель, перебирая в памяти события прошедшего дня. В голове вертелся один и тот же вопрос: неужели этот обмен с Алексеем состоялся благодаря меняле?

«Нет, ерунда. Бабка – обычная сумасшедшая. Мало ли всяких ненормальных! А то, что я впал в какой-то транс – ну, говорят, такое бывает, когда смотришь на блестящие предметы. Перезанимался перед экзаменами, вот и повело в загогулины. Поэтому, кстати, и померещилось, вроде меняла улыбнулся. На самом деле – облака, тени, блики.

А обмен тут вообще ни при чем! Алексей ведь ясно сказал: нашелся покупатель на освободившиеся колонии. Такое многие коллекционируют. Кое-кто вообще только с надпечатками собирает, которые новые правительства делали на старых марках, когда колонии освобождались…»

Ярослав рассудительно беседовал сам с собой, стараясь унять свои страхи и найти всему логическое объяснение, но на душе было неспокойно.

– Ярик, гаси свет! – донесся требовательный голос мамы.

Потушив бра над кроватью, он уже в темноте бросил последний тревожный взгляд в сторону менялы. Тот, вымытый с мылом, гордо маячил на книжной полке. Лунный свет от окна упал точно на статуэтку и выпуклые глаза блеснули живой ртутью. Ярослав перекрестился, вздохнул и отвернулся к стенке.

Но сон не шел. Вспомнился невыученный девятнадцатый билет. Тут была отдельная история. Случилось это в феврале. Ярослав тогда загрипповал и пропустил неделю в школе. Такое, конечно, бывало и раньше. Но обычно, возвращаясь на занятия, он быстро включался в работу класса и никогда не чувствовал себя отставшим.

А тут как раз в его отсутствие на математике прошли какую-то мудреную тему, и он впервые банально не мог понять, что они там решают на доске. Даже троечники участвовали в обсуждении хода решения, а он, отличник, сидел, совершенно выключенный из процесса.

Гордость не позволила ему тогда задавать вопросы, обнаруживая свое незнание. Вернее, это была не гордость, а самая настоящая гордыня – один из семи смертных грехов. Ну – как же! Чтобы Ярослав, лучший в классе, самый способный, самый сообразительный, который всегда все схватывал на лету – и вдруг стал бы просить, чтобы ему объяснили, разжевали! Ни за что!

Он тихо пересидел занятие и был несказанно рад, когда на следующем уроке начали совершенно новый раздел. Тут он сразу почувствовал себя, как рыба в воде, и был опять самым-самым. А та непонятая тема так и осталась белым, а, вернее, темным пятнышком в его знаниях. Ярослав бы и забыл об этом постыдном случае, но вот вдруг обнаружил теорему из того самого пропущенного материала в экзаменационном билете №19.