Глава 1
Вертолет шел к морю. К нему же спускалось горящее сваркой июльское Солнце, соревнуясь первым коснуться воды.
Помню, как в неряшливом стекле иллюминатора, разглядывал едва заметное собственное отражение, на фоне еле-еле проползающих черт знает где – внизу – лесистых верхушек. Сейчас-то, я вполне посмеиваюсь, как тоскливо вглядывался миллионами мордочек скребущихся на душе кошек, в другого себя – дьявольски злого. К тому же, было жутко неприятно, что даже после парочки проклятых обезболивающих, рука никак не унималась. Ещё и бандаж непривычно потягивал шею. Ох, знали бы вы, как же я ненавидел в тот момент, эту свою вероломную руку. Честное слово, это ведь из-за нее, бросив всё на свете, я возвращался домой. Из-за нее, нисколько не желая, очутился в дурацком винтокрыле.
Вертолет на мгновенье нырнул и первый раз за сегодняшний день, мне повезло – испуганный женский стон спутал вырвавшийся из глубин моей души, довольно громкий всхлип. Повезло так повезло, с ума сойти. Я тут же обернулся, успевая напустить вызывающий взгляд, готовый изжечь опрометчиво ожившие насмешливые улыбки. Но похоже, у всех были занятия поважнее. Две медсестры пугливо вглядывались в иллюминатор, надеясь убедиться, что мы не валимся ко всем чертям. Доктор, отчаянно изображал бравого командира, не желающего выглядеть на людях недостаточным храбрецом. Кольт, качнувшись, безразлично дремал на откидном кресле. Он даже глаза не открыл – вот это выдержка, дьявол его дери. Точно не вспомню, но кажется, я на него засмотрелся и даже завистливо сжал губы. Оставив в покое Кольта, я обернулся на парочку подтянутых, но беспокойных росгвардейцев, разместившихся за моей спиной, ближе к хвосту. Тревожно переговариваясь, они не выпускали с присмотра трех потрепанных подонков, которым уж точно было совершенно не до меня. Да и мне на них, теперь уже, было начисто наплевать.
Словом, убедившись, что предательски прорвавшийся голос моей печали, так и остался моим личным секретом, я, ещё слегка обозлившись, развернулся обратно. Повезло так повезло, еще раз подумал я, злобно глядя на сломанную руку – ничего не скажешь. Хотя, надо бы признать, что в целом, я довольно везучий, по крайней мере, мне так представляется. Просто, наверное, это был не мой день. Звезды типа не сошлись или как-там вся эта муть, в которую я напрочь не верю.
Мне вдруг подумалось, что вдвойне обидно и к тому же нечестно, когда на душе и так дико паршиво, а тут ещё внезапно встряхивают и заставляют отвлекаться на всякую чепуху. Честное слово, кажется я до того уже вскипел, что был на грани расколошматить свой четкий сотик, лишь бы больше ничто не отрывало меня от высматривания своей недовольной физиономии.
А впереди уже замаячила прожаривающаяся в знойных лучах, городская застройка с плешивыми островками зелени.
Замаячило застывшее, сверкающее сухими камнями русло Сочинки.
Замаячило марево сжатых асфальтом и бетоном городских холмов.
Замаячили прикованные фигурки бетонных многоэтажек, не способных сбежать прочь от палящих лучей.
Замаячили сбегающие прочь по дорогам трусливые тачки.
Замаячили родные.
Замаячила Ирка.
Замаячили друзья.
Замаячила привычная летняя суета.
И вновь подло дернуло и вновь я загнанно всхлипнул, но в этот раз почему-то стало вусмерть все равно. Краешком глаза, я подсмотрел, как пилоты, наклонившись друг к дружке, словно заговорщики, перекинулись рядом коротких фраз. Их терки почудились мне не мало подозрительными. Может быть, они решают, что топливо на исходе и куда бы помягче грохнуться или у них припрятаны парашюты и они договариваются, в этот ли момент рвануть из кабины. В такой подлый день, может приключиться все что угодно. Я ничуть не удивлюсь, если они внезапно вывалятся за борт, весело помахав мне на прощанье.
Да и бес с ними, клянусь богом, если бы эта чертова машина свалилась, я был бы совершенно не против. Лишь бы только все остались живы. Не очень-то хочется, чтобы кто-то погиб или пострадал. Разве что этим трем подонкам что-нибудь переломает – это можно. Пожалуй, что я даже смог бы попытаться выбраться лесом обратно – к Камню. Хотя, если не врать самому себе, вернуться отсюда через все эти хребты, как не крути уже чертовски сложно – уже слишком далеко. Так что, у меня есть все основания – глотнув остатки родниковой воды и глубоко вздохнув – с грустью признать, что это славное путешествие подошло к концу. Именно так – осталось позади, разрази меня кукушка.
Позади остался Камень с медведями и орлами.
Остался мелкий Малек.
Осталась грустная и верная Изабелла.
Остались черкесы и паровозики туристов.
Остался вечно орущий Кореш с приросшей к руке кружкой водки.
Осталась Белая, приют, каштаны, зеленые холмы, хоббит, девчонки…
Остались горные козлы.
Остались воронки войны и говорящие улыбками немцы.
Остались душевные вонючие балаганчики.
Остались снежники и ледники, амазонка в темнице, горячий хлеб, лес, Маврикошка, стоклятый туман…
Остался Фишт.
Остались изводящие Оглоеды.
Хотя…
Глава 2
Вы когда-нибудь слыхали про «Веселый спуск»? Это та ещё, задиристая лесная тропинка. Она связывает крутой Черкесский перевал, вблизи знаменитой вершины Фишт, с буйным кордоном Бабук-аул – чуть повыше богатого красивыми девчонками, мирового поселка Дагомыс.
Лесной дорогой, мы подобрались к «Веселому спуску». Само название, вполне себе ничего – годное. Только вот спуск он, если с Фишта топать, а когда к Фишту – чертовскиневеселый подъемчик. Одно вам скажу, едва глянув вверх, я в ту же секунду проклял брехливого остряка, сочинившего это дурацкоеимя.
По правде сказать, мне по душе всякие чудацкие названия. Я даже веду целую личную коллекцию – с рейтингом и всей прочей петрушкой – как положено. Там всякого хватает. Вот, к примеру, служба доставки «Подкова» с девизом «Везет вам» или студия видеорекламы «Акулы режиссуры» и слоган «Шляпу не снимаем». Что-то типа того, короче говоря. Мне вообще по душе, всякие разные прикольные фичи – с юмором, с идеей. И не только в названиях, но и вообще в любых случаях, будь то кино, будь то спорт, будь то подкатывать к девчонке – особенно к девчонке. Простите, отвлекся. Да, значит, а на первом месте моего рейтинга, давненько и прочно обосновалось название культового пивного бара – «Золотой петушок». На мой вкус, это был уникальный креативчик – топчик, высший пилотаж, черт возьми.
В советские времена и даже чуть спустя, «Золотой Петушок» славился на весь Сочи, любого ночью пробуди – кивнет. Располагался этот адский трактир при Сочинском Пивзаводе, на пригорке, вдоль улицы Красноармейской. А под пригорком, к концу крутого склона, стояла детская площадка. Очереди в «Петушок» за золотистым «Жигулевским», вытягивалась длиннющей лентой, точно в чертовМавзолей, но в отличие от мавзолейных очередей, здесь всегда было жарко и шумно. Нетерпеливые клиенты то и дело петушились и подогретые пивасиком и южным Солнцем, живо врывались в горячие мордобои. Будь я проклят, если совру – изо дня в день, надравшиеся петушки в пылу схваток, точно вареные яйца, скатывались с пригорка по крутому склону прямиком на детскую площадку – в нескольких метрах от моей панельки. С утра до ночи, словно в октагоне, петушки кошмарили друг дружку в деревянной детской песочнице, рядом с отполированной горкой или в бутафорской ракете, которая должна была бы приобщать подрастающих ботанов к будущим познаниям и приключениям. Не хочется вас расстраивать, но вы ни в жизнь не угадаете, сколько угарных и жарких историй довелось мне прослушать про тот треклятый «Золотой петушек». Таким он и был – если вкратце.
Знаете, я вполне допускаю, что если бы воспитывался в те лихие времена, то подрос более напористым и драчливым. Думаю, я стал бы примерно таким, как Кола и Гурик – с пеленок пересмотревшие бессчетную тьму огненных схваток. Но к тому времени, когда меня выпустили в этот белый-прибелый свет – и Сочинский пивзавод, и культовый Петушок уже развалили, а на их место влупили бесцветные и унылые многоэтажки. Хорошо хоть, что батя нет-нет вспоминает о тех бурных временах и не позволяет сделаться совсем уж бесцветным и унылым.
Так что невеселым подъемом нас не удивишь.
Словом, обругав на чем свет стоит, брехливогоназывателя, я пристегнул на ремень кобуру с походным ножом и возомнил себя не то суровым охотником Амазонии, не то воителем клана Оматикайя с планеты Пандора.
Солнце ещё и к полудню не распалилось, а Кола с Гуриком уже успели здорово набраться – с прошлого вечера никак не остановятся, будто для того на природу и вырвались, чтоб только и выпивать. Нет, вообще-то они парни серьезные, это все знают, просто бес в моменте попутал – с кем не бывает.
Наконец, Кола поднялся.
– Хорош багажник мозолить. Двигаться, ну же братцы, двигаться пора. Раз-два, раз-два. – принялся заведенно отряхиваться, – Ну как, студент, готов?
Из-за них уже больше полу часа тут околачиваемся, дьявол их дери, а он ещё меня спрашивает готов-ли.
– Да готов, конечно готов, – говорю. Устал, блин, уже готовиться.
Я нетерпеливо встал и потоптался – размял ноги.
– Двиии-гаться, двиии-гаться, двигаться пора… – басовито пропел Гурик и не спеша затянулся, но глаза не открыл. Так и развалился в траве, подперев спиной дерево.
– Раз-два, раз-… я это, пешком стартану, – Кола не унимался и глянул на свою лошадку, – пусть красотка отдохнет.
Совсем спятил – с виду еле на ногах стоит.
Гурик наконец приоткрыл глаза.
– Она отдохнуть просилась? – усмехнулся, – Тогда на плечи возьми.
– Почему нет?
Раскинув руки, Кола подступил к животному – решил обхватить за ноги.
Вот же умора! Лошадка фыркнула и отшатнулась, а Гурик снова задремал.
– Вижу, получается.
– Поднимайся, ну! – Кола прикрикнул, – Время, брат, время!
– Это ведь женщина, – Гурик не шевелился, – тебе подсказать…
– Ты в коневоды заделался?
– Французский поцелуй. Неужто не…
Гурик попытался было снова затянуться, но рука свалилась обратно на землю. Ну дела! Так-то мне всю неделю с этими шутниками, в горах выживать. Нифига себе начало.
Кола задумчиво приласкал кобылку по морде:
– Юмор не твоё, – и повернулся к пастушонку, – какие-то глаза у нее не радостные… совсем грустные.
Пастушонок пожал плечами. Он верно осматривал подпруги и надежность связки наших вещей, распиханных по сумкам и рюкзакам.
Если хотите знать, у лошадей всегда грустные глаза, даже когда они ржут. Оно и понятно, переть на своем горбу окосевших чудаков – будто околелые маршрутки – не самое веселенькое дельце. Взять Гурика, у него рост за метр девяносто и веса за сто кило. Кола тоже недалеко ушел, хоть и весит поменьше. Таких довезти, глаза не то что грустными сделаются, могут начисто потухнуть. К тому же, на них навешивают сумки с припасами и дурацким походным барахлом. Не хотел бы я так жить – быть лошадью, дело не завидное.
Достал я два кубика сахара и сочувственно поднес к морде своей кобылки. Она живо смахнула, обслюнявив мою ладонь, но глаза ее веселее не стали. Другие лошадки грустно покосились на мою, хрумкающую сахар и, как мне показалось, с упреком отвернулись.
Мою сладкоежку кличут Изи. Это от испанского – Изабелла. Красивое имя, черт возьми. Шерсть Изи, темно коричневого цвета, будто ее равномерно обдали из распылителя. Огромные карие глаза, красивые полные губки, гордая осанка и ладная фигура – уверен на все сто, в здешних загонах по Изабелле исходит не один пылкий жеребец.
– Двигаться, ну. Дви – гать – ся! Одиннадцать уже. Пока доберемся, пока устроимся. Ужин еще…
– Да-да, – просигналил Гурик. Поставь гудком на тачку эти его «да-да» и народ начнет шарахаться от таких забористых басов.
Струйка сигаретного дыма прорезала воздух и разрываемая ветерком унеслась в сторону реки. Гурик затушил бычок и принялся по-черепашьи потрошить фильтр, а после старательно вминать его в землю, словно выполнял жутко ответственную задачу. Закончив, он зачем-то присыпал местечко листьями и грузно поднялся. Смотреть на эти фокусы, было чертовски утомительно, но у меня особая миссия – я фотограф. А потому, пришлось выждать, чтоб шлепнуть несколько снимков.
Вдвоем с пастушонком мы вскочили верхом – он лихо, я коряво – и, давя смех, принялись наблюдать, как пытался усесться Гурик. Наконец, он взобрался на высокий пенек и с него, тяжело перевалился в седло. Кола пьяно, издевательски рассмеялся и отдал пастушонку поводья своей лошадки. И мы тронулись.
Тропинка была опутана корнями деревьев и повсюду мешались всякие бестолковые камни и валуны. Ветки метили в глаза, приходилось вечно сдвигать в сторону.
Местами, подъем круто брал вверх и несчастным лошадкам случалось тяжко. И шаг за шагом, меня начали грызть муки совести. Знаете, странная это затея, ехать верхом на живой твари, которую жалеешь. Ей-богу, лучше бы я соскочил и топал ногами, чтоб Изька поняла, что я вовсе не бессердечная скотина. Но я не соскочил. Придумал отмазку, типа все ездят и не парятся. Но все равно, здорово терзался и пытался чем-то помочь своей малышке, хотя ума не приложил, как это устроить. Нежно похлопывал и поглаживал ее – то по шее, то по спине. Еще, надумал привставать, упираясь ногами в стремена – вдруг ей станет полегче. Тупо конечно, но порой Изабелла игриво покачивала головой – вверх-вниз, вверх-вниз – будто хотела сказать спасибо. Будто она всё понимает. А может и вправду понимает.
Дикое лесное фентэзи окружило со всех сторон. Зеленый обвес деревьев и кустиков мешался глазеть вперед, зато всё вокруг выглядело живым – ветерок не давал лесу уснуть. Повсюду что-то шевелилось и весело пробегали солнечные зайчики. Настроение было отличное. Только где-то внутри, чуток зудела гадкая подлая совесть.
– Да, блин, это не по стадионам гонять, – минут через двадцать, Кола влез на лошадь.
Обалдеть, как он столько продержался.
– Стареешь! – Гурик пошатывался в седле. Он переваливался из стороны в сторону. Раскачивался точно маятник. Кажется, пытался подстроиться под шаг лошади, но когда человек прилично выпьет, ни шишаон не подстроиться – только мешать станет.
– Первым пойду, – Кола направил лошадь, обошел нас с Гуриком.
– Вечно ему первым, – заворчал Гурик, – ладно, порадуйся.
Сверху донеслись голоса – кто-то приближался. Мы парканулись в удобном месте и стали поджидать, кого там черти несут. Спускалась банда туристов, человек пятнадцать. Лошадок у них не было – бедняжки, топали на своих. Зато вышагивали бодро и задорно – с огоньком. До того заразительно, что я даже представил на секундочку, как спрыгиваю и как пристраиваюсь им в хвост. Уверен, Изька осталась бы довольна.
Я принялся разглядывать проходимцев. У всех были уставшие глаза и ужасно счастливые лица – сразу видно. Это они молодцы конечно. Я тут же прикинул, а что эти шустрые приключенцы могли заметить, поглядывая на нас? Мне, вдруг, страшно захотелось, чем-нибудь крепко их впечатлить. Приспичило, чтоб они позавидовали задорному началу нашего похода. Но они только лишь посмеивались, увидав, что кое-кто здорово надрался.
– Если девочки устали…, – ни на кого не глядя и лениво ворочая языком, не сдержался Гурик. Хоть животное и не двигалось, Гурик продолжал покачиваться. Только амплитуда уменьшилась. Амплитуда – твою ж дивизию. – …можем подвезти.
– Давайте! – засмеялась невысокая симпатичная туристка. Её рюкзак казался больше, чем она сама, а скрученный поверх коврик, торчал выше головы. – Разворачивайте лошадок!
– Только наверх! – Гурик прекратил качаться, выпрямился, широко улыбнулся и принялся высматривать, кто ему откликается. – Местная порода. Скачут только вверх.
– Одноразовые что ли?
– Мы их потом на вертолете это… Спускаем на вертолете.., – Гурик опьянело разглядел дерзкую девчушку, – винтокрылой машине.
– А вы оригинальные мальчики! – симпатяжка звонко рассмеялась и вся шайка зашлась сдержанными смешками.
Гурик что-то проворчал, а Кола взбодрил кобылу и двинулся вверх. Отряд паровозиком проскочил мимо нас. Я обернулся вслед. Ноги этой веселой туристки, скрывались уклоном горы, и отсюда смотрелось, будто рюкзак ступал по лесу сам по себе. Ни головы, ни рук не было видно. Только большой синий рюкзак с торчащим поверх ковриком, раскачиваясь и подпрыгивая удалялся вниз, пока совершенно не затерялся среди деревьев. «Чудеса!» – подумал я. Лошадь пастушонка уперлась в мою и виновато шлепнув испанскую девицу, я направил ее вперед.
– Винтокрылой машине, – неожиданно усмехнулся Кола и ещё повторил, – винтокрылой машине. По-ходу она права, насчет оригинального мальчика.
– Я такой, – Гурик отвечал замедленно, – оригинальный, как… этот… как…
Не разгадав с наскока, он бросил напрягаться.
– Винтокрылая машина, – повторил Кола и громко хохотнул.
– Это вертолет так… обзывают вертолет, неуч, – наставил Гурик, будто пробудившись.
– Да. Ещё стрекоза, – говорю я, – и вертушка кажись.
Кола придержал лошадь и оперев руку на окончание седла, обернулся к нам:
– Я смотрю тут братство этих, блин… как их… полиглотов, черт подери.
Все остановились.
– Прикол, клянусь, – теперь хохотнул Гурик, – Не, братцы, ну это же прикол! Эрудитов! Эрудитов, блин! Полиглоты по языкам.
– А мне без разницы, – Кола бродил сердитым взглядом с Гурика на меня. – Значит, по-вашему я не знаю, как ещё называют сраный вертолет. Да?
– Конечно не знаешь, – Гурик в ответку уставился на Колу, – Ну давай-ка, удиви, как ещё? Ну? –поддразнил.
Кола замолчал, видно было – задумался. На автомате провел рукой по своим коротко остриженным светло-русым волосам.
– Не знает он, – обрадовался Гурик, видимо обращаясь ко мне, – я же сказал.
– Да вы уже все варианты это… выбрали все, – Кола с досадой отвернулся и, пихнув лошадь, двинулся вперед. Мы за ним. – Ни хрена не оставили. Не успел я.
– Винтокрыл! – пальнул в спину Гурик и издевательски заржал.
– Это тоже самое.
Я попытался вспомнить, как ещё обзывают вертолет, но ни фига на ум не приходило. Жаль конечно, страшно хотелось их добить.
– Надо бы на винтокрыле сюда… – Гурик чуть взбодрился, – я б зимой глянул, как оно тут.
– Да, только глянуть, – всё ещё с досадой поддержал Кола, – зимой-то с него не сойдешь. Не сядет он, подлец – в снегу утонет. Повисит и обратно. Но идея живая.
– И глянуть пойдет. Ты на винтокрыле летал, студент?
– Пока нет, – сказал я и разом завис.
– И правильно! Ну их в пень, эти вертолеты. Как-то раз…
А завис я, потому что мне Ира прикалывала, как она летала – на вертолете. Вот я ее на минутку и вспомнил – Ирку. Еще в марте, мы задумали после летней сессии, на недельку рвануть почилить куда-нибудь в район паршивой Анапы. Но в мае, Гурик с Колой коварно заманили сходить к Фишту. Я сперва наплел, мол надо подумать, взвесить, типа у меня планы, дел по горлои все такое, но не стерпел – кинулся в охотничий. Прикупил канадскую флягу из оленьей кожи – называется бурдюк. Смешное название. Еще взял годный фонарик на голову – с одним глазом, на манер циклопа. Первое что пришло на ум и на что хватило бабосов. С Иркой, конечно, вышло сильно не очень, но я слово дал – как только вернусь, разом махнем. И столько всего наворотил, в жизнь не рассчитаюсь. Сочтемся! Сгонять в поход с Гуриком и Колой, да ещё и к Фишту – на лошадях – это если не мечта, то пол мечты, сто пудово.
Грустная Изька, напрягаясь и потея, тащила меня вверх. А я, пользуясь ее добротой и презирая себя за это, болтался в седле и прокручивал прошедший день. С утра заскочил в Универ и сдал наконец, душнильную зачетку в деканат. Стрельнулись с Иркой. Глотнули кваса у Ривьерского моста и прошвырнулись по городу. Проболтали вдоль Торговой Галереи, потом по Горького выбрались к реке и оттуда берегом к Моремоллу. Жарко было. И шумно. Народу валом, кругом тачки. Байкеры проползли целым выводком, будто тараканы, ещё и грохот от них стоял ломовой. Через реку, по мосту, шустро промчались два-три поезда. А с другого берега, со стороны улицы Конституции, резали слух раскаты с какой-то стройки. Пульс большого города, чтоб его. В общем-то, когда постоянно в городе, то привыкаешь к этой вечной суете.
На полпути от моста до Моремолла постояли у Сочинки. Там, где большой порог вроде водопада. Метра три в нем, наверное. Когда в горах хорошенько льет и вода в речке поднимается – смотреть жутко. Бывает дерево приволочет с леса и давай его вертеть как бес сковородку. Иногда, представляю себя на месте такого бревна, и страшно прям становится – жутковато. Если туда споткнешься, ни фигане выплывешь. И ревет в моменте, на всю округу. Но по лету воды не много, совсем мало. Хотя, к концу июня еще более-менее – снег в горах не успел потаять.
Словом, облокотились мы на парапет, чтобы Солнцу полегче было нас лупить и начали прожариваться. Пропекало так, мне почудилось, будто корочка подгорела, как у цыпленка в гриле. Удивительно, что людей было прилично. Прям много людей – видимо не устали ещё от жары. Правда все взмокшие и на вид, точно раскисшие яблоки, кажется дотронешься и вмятина останется. Даже противно как-то.
Перед нами, на лавочке развалился какой-то физкультурник – велосипедист. И велик рядом облокотил. И только я успел послать ему мысленный сигнал уматывать, как он глянул на огромные куранты на своей руке и бодро подсочил – понятливый оказался. Резво запрыгнув на своего коня, педальщик, помахивая задницей и ловко перекидывая велик из стороны в сторону, бодро умчался в сторону моря, выкручивая среди зевак. Я разом схватил Ирку за руку и потащил на лавку. Несколько неудачников, карауливших свободное местечко, злобно стрельнули глазами и потянулись дальше. А один бычара завелся. Краем глаза я подсек, как он уставился на меня. Ждал наверное, когда я на него посмотрю, чтоб что-то рявкнуть. Но я эту штуку раскусил и прикинулся, что не заметил. Думаю, он здорово озадачился; вот те раз – такой он здоровенный шкафина, а его не разглядели. Словом, я, как ни в чем не бывало, начал весело болтать с Ирой, а бычара потоптался, высек меня взглядом, но рявкнуть не решился, слава богу. Это у меня славно вышло – тяжело ему было начинать ругаться с челиком, который вроде и не догадывался о его присутствии. Громила, несколькими мотками размяв шею, раскинул руки по бокам, будто крылья павлина, сердито развернулся – чуть не опрокинув своими клешнями прохожих – важно принял под крыло свою подружку и они потащились догонять велосипедиста.
– Вот только попробуй больше недели. – Ира закинула локоть на верх лавки, подперла голову ручкой и попыталась скорчить суровое лицо. Вышло что-то типа кисло-обиженного. Вы бы это видели – смешно, сил нет. Я не смог сдержаться и сдавленно крякнул. Хорошо, успел отвернуться и она не поняла – не обратила внимание. В этой ужаснойжаре, ленишься обращать.
– Край, десять дней, – обратно к ней повернулся.
Ирка скрестила зачетные ножки и нацепила огромные очища. Смотрится в них дерзко и даже нагловато. Да и вообще видок заводной. В рваных синих скинни, на ногах уставшие бежевые кроссы. Типа она босячка такая – балдеж.
– А чего они мужиками походничают? – спрашивает.
– Не знаю. Узнаю, скажу, – смотрю на нее. – Слушай, сними-ка очки, а.
Обожаю ей в глаза смотреть, хоть весь день мог бы пялиться. С другой стороны, в очках тоже идет, нет слов – улет. Стекла светло-коричневые, под волосы, в бежевой оправе, под цвет легкой блузки. Умеет прикинуться заноза.
– Зачем это? – делает вид, что не понимает. Но потом улыбается, лениво стаскивает и снова подпирает голову.
Ещё нравится, когда не красится. Иной раз попрошу не мазаться, но это всё бестолку – баг какой-то. Если хоть чем-то не разукрасится, из дома не выйдет. И начинает потом – не трогай её, да не трогай. А порой назло измажется, будто цирковая актриса и прыгает довольная до чертиков. Перепачкается как поросенок и ходит пританцовывая – чудачка, честное слово.
– Обалдеть у тебя глазища, – начинаю мягко поталкивать ее в плечо.
Мимо прошел паренек с Универа, мы поздоровались. Он с другой кафедры, кажется Ромой зовут. Слишком он старательно пытался не глазеть на Иру. Так, блин, старался, если б в цвет пялился, меньше спалился. Я проводил его взглядом.
– Тише ты! Люди же вокруг, – всерьез злится Ира и отбивает руку.
– Погнали со мной, – наклоняюсь к ней и закрыв глаза, вяло покачиваю головой. Да что сегодня с этим Солнцем! – Вместе…
– Давай! – вдруг живо отзывается, – А что с собой взять?
Это она моментом смекнула, что я спецом сболтнул, чтоб ей приятно стало. Словно я прям подыхаю, так хочу вместе поехать. И честно говоря, так оно и есть в самом деле – очень хочу. Но мы с ней пять месяцев с двумя короткими разлуками. Это она так говорит – разлуками. Смех разбирает. Разлуками, черт возьми. И в эти пару разлук, она и сматывалась. Теперь моя очередь. У меня даже одна разлука в запасе.
А сейчас, она ухватилась подоставать меня, что в Анапу не махнули. Придется выкручиваться, хотя, знаете, меня заводят всякие такие глупости. Я совсем и не против, я – за.
– Не надо бы тебе напрягаться, – открываю глаза и тоже сажусь как она. Локоть на лавке, рука под голову и ноги скрестил, будто в зеркале её отражаю. Прикол. – Тебе совсем не интересно будет.
– За меня решаешь? – напускает обиженный вид. Вот обиженное лицо, у нее профессионально выходит. И нифигане ясно, это она в самом деле или изображает. – Очень даже интересно!
Ну, точно – решила допечь, крапива. Вцепилась, говорю же.
– Туда ползти целый день, – объясняю, – устанешь,
– Не устану! По-твоему я в горы не отправлялась? – не сдается.
– И куда отправлялась, ну? Кроме Рицы, куда ходила?
– На Ажеке была. До самого поселения. Даже до пасеки добрались.
– Ну ты блин…
– На Поляне наверх поднималась. Знаешь как высоко, там даже снег лежал. Летом, представь, – начинает не к месту.
– На подъемнике?! – меня аж перекосило. Сравнить поход на Фишт и на Красной Поляне в кабинках ездить, – ты, чего…
– В роще в этой была, самшитовой. Мы там целый день лазили. Красиво там и вообще прикольно. Устали с девочками, у меня даже одна нога занемела.
– Это совсем…
– На Поляну Гномов ездили – в школе. На Мацесте, постоянно там туда-сюда. Костры жгли и вообще как ашалелые. Без ног домой вернулась.
– Поляна Гномов, блин,– я затряс головой, – Да ты…
– Ещё знаешь, с родителями как-то ездили в Кичмай. 33 водопада. Ты там был? Я до пятнадцатого взошла и всё, дальше не одолела. Зато родители только до восьмого. Представляешь! Так вымоталась, даже не помню, как назад вернулась. Мне четырнадцать тогда было.
– Кичмай, елки-палки …
– А знаешь…
– Дай сказать! – говорю, – что перебиваешь?
– Да ты же один и говоришь только! – отвернулась, села ровно.
– Там, если нога занемеет, никто не поможет, – втолковываю – Ты чего? Там дико знаешь как – одни медведи вокруг. Больше никого.
– Не ври!
– Да серьезно! Одни медведи, людей никого, – хлопаю себя в грудь. Правду говорю, пусть не сомневается. – Самому стремно.
– Трус, – продолжает дразнить, – мне совсем не страшно.
– Да тебя родаки не пустят, – я встал со скамейки, стащил кепку и взъерошил волосы, – грязно там всё. Прикинь, спать на деревяшках и толчок на улице. Хрен знает…
– Нормально! – не сдается, – и я сама решаю! – умничает.
Сама решает, ага. Она на год младше. Только с пеленок вылезла, но уже сама что-то там решает.
– Говорю же тебе медведи, и эти…
– Я не вкусная, – снова перебила и опять ногу на ногу закинула и давай стопой туда-сюда вертеть. Сумочку на ноги взяла и копошиться там, – и ты от медведей должен защищать!
– Да понятно. Я-то их отгоню, – говорю, – а вдруг меня рядом не будет. Не стану же тебя до толчка под дверью, блин, караулить.
– Фу! – очки обратно напялила, нарочно.
– Давай вначале проверю, – кажется я вывернулся, – если тема, потом вместе махнем.
Ира сотик вытащила и давай с досадой, постукивать краем по коленке.
– Кола тоже один едет. И Гурик один. Чисто мужской движ, – говорю.
Молчит и я замолчал. Кепку обратно накинул и повернул козырьком назад. По речке легкий ветерок потянул, сразу посвежее стало. И её волосы легонько завернул. У нее и так стрижка растрепанная какая-то – волчья по названию. До плеч локоны ступеньками как-то. Слегка дутая такая прическа. Идет ей, этому бесенку. Да ей все идет. С такими глазищами, хоть налысо стриги, всё равно пойдет.
– Конечно! Твой этот, Кола, своей жене даже машину не возьмет. Пешком ходит, его…Маргарита, – вдруг выпалила как-то не в тему Ира, постукивая трубкой и сдвигая за ухо локон.
– Кто ходит? Какая…? Я что-то… Ты про Марго что ли? – ни черта не догнал.
– А, – замялась Ирка и уткнулась вертеть сотик.
Кукушкой по каштану, это что вообще было? Не понял нифига. Я ей вроде про Колу особо не говорил. Откуда она про Марго знает? Еще и то, что та пешком ходит или нет. Об этом даже я без понятия. Начинаю понемногу разматывать – этот проклятый девчачий прайд, работает лучше поисковика в интернете.
– Откуда это знаешь? – наконец сообразил – она всех пробила. Если что-то надумает вычислить, вмиг разнюхает. Нет смысла узнавать, я всю эту ерунду давно просек. Но всё равно, для порядка решил погрызть. – Вообще некрасиво ты сказала, – говорю, – вроде сплетни получается…
– Ты дурак что ли?! Я вообще не поэтому!
– Что не поэтому?
– Просто…
– Слышишь, ты чего? – я повысил голос. – А ну говори, что знаешь! Давай, говори!
Ирка одной рукой сотик давай юзать, а другую ко мне протянула и палец подняла – указательный. Типа она всемирную проблему решает и чтоб я захлопнул варежку и не лез к ней по пустякам.
– Что ты фокусничашь?! – мне сделалось смешно, но виду я не подал, – откуда узнала?!
Молчит, заноза, что-то строчит, а потом трубу к уху поднесла. Уставилась куда-то в сторону, будто меня вообще здесь и нет. Словно я вмиг куда-то улетучился, к черту на рога.
Я просверлил ее взглядом, ровно, как до этого меня бычара сверлил. А она, почти как я тогда – прикинулась, что не заметила, хитрюга. Стащил я, значит, кепку, бросил на лавку и отошел к парапету. Пусть покривляется. Никому она не звонит. Загнала дичь, спалилась, а теперь съезжает. Зараза, всех пробила. Ее ковырни, она и про Колу расскажет и что Гурик два года по больничкам провалялся. Чтоб я сдох, если не так.
Вообще, любопытства у неё, ей-богу– что чертей в аду. Нет, я тоже страшно любопытный, но я такой, ни за что не выспрашиваю. Будто мне не особо-то и надо. А вот Ира другая, чуть только произошло и уже, блин, знает. Она везде – в сети, в форумах, чатах и вообще куча у нее подружек и друзей, чтоб им провалиться. Я ее в шутку Флудилкой дразню, а ей нравится, представляете. Даже как-то странно. Я ей предлагаю, чтоб журналисткой стала – у нее получится, верняк.