Талисман Михаила Булгакова
- -
- 100%
- +
– Нам только развода детей для полного счастья не хватало, – пробормотал муж, разливая по чашкам зеленый чай из красивого прозрачного чайника. – Я в этом плане консерватор. Невозможно о таком забыть. Простить – можно. Но прежней жизни уже не будет.
Наталия почувствовала, как к щекам приливает краска.
Она так и не сказала мужу о своем романе, случившемся во время записи проекта «Ясновидящие». Собиралась во всем признаться, облегчить душу – но сначала было не до разговоров, цепь криминальных событий казалась нескончаемой, и тогда все мысли вертелись лишь вокруг поиска преступника, а потом оказалось, что уже прошло какое-то время, и вроде как ворошить былое смысла особого нет. Или все эти аргументы – просто отговорки, оправдание для собственной трусости?
– И все-таки я лично бы предпочла знать такие вещи, – Наталия старалась, чтобы голос звучал спокойно. – По мне – так лучше горькая, но правда.
– Да? Правдолюбка ты моя! А что потом? Я, предположим, говорю: пять лет назад предавался страсти со следовательшей во время ночных дежурств.
Наталия аж задохнулась:
– С какой такой следовательшей?!
В глазах мужа появился озорной блеск.
– С красивой сексуальной следовательшей!
Наталия осмотрелась по сторонам, схватила разделочную доску и запустила ею в мужа.
Леня ловко пригнулся, доска угодила в окно. Но стеклопакет стоически выдержал силу удара.
– Хорошие у нас окна. – Леня встал со стула, подошел к Наталии и зарылся лицом в ее густые медные локоны. – Люблю тебя…
Она его оттолкнула, заглянула в смеющиеся глаза.
– Какая следовательша?!
Вместо ответа губы мужа заскользили по ее шее, руки быстро разобрались со складками юбки, сжали бедра.
– Я в душ, – прошептал муж, размыкая объятия. – Наташа, соскучился по тебе ужасно…
Наталия растерянно посмотрела ему вслед.
А что если Леня не шутит? Если все то, о чем он говорил, и правда происходило?
«Ладно, – она улыбнулась, представляя, как уже очень скоро любимый муж потащит ее в спальню, – буду решать проблемы по мере их поступления…»
Но горечь волнения не уходила.
Заметив на столе Ленин мобильник, Наталия быстро просмотрела эсэмэски и журнал звонков. Ничего подозрительного она не увидела. А вот в пиджаке мужа оказался сюрприз – сертификат на оплаченный мастер-класс по рисованию маслом.
Наталия счастливо улыбнулась.
Конечно, Леня шутит. Он внимателен, заботлив. И, зная о том, как она любит в свободную минутку порисовать, даже купил ей мастер-класс. Ей повезло с мужем! Да-да – определенно повезло…
* * *– Рыжая, Леня, доброе утро! Молодцы, ребята, самые первые на работу сегодня пришли. Значит, и самые лучшие трупы получите. Что тут у нас сегодня имеется из легкого и не напрягающего эксперта? – Валера открыл журнал, где фиксировались данные обо всех доставленных в морг трупах, и погрузился в чтение. – Да, слушайте, урожай сегодня знатный, и один криминал другого паскуднее. Так, мужик с множественными колото-резаными ранениями – не для вас, зарезанная дева – тоже. О! Отлично – внезапная смерть, по симптоматике и предварительному наружному осмотру – сердце, диагноз соответствующий есть. Леня, забирай женщину; кажется, она без сюрпризов. А тебе, Рыжая… – и шеф опять опустил глаза в журнал.
– Еще недавно я бы умоляла распределить мне самый криминальный труп, – вздохнула Наталия, вертя в пальцах пару одноразовых перчаток. – А сегодня я хочу попросить несколько дней за свой счет. Димка все сидит, проверку на детекторе не прошел.
– Да? – Шеф удивленно вскинул брови. – А почему?
– Потому что он балда, – объяснять подробности Наталия не стала. – Так как насчет пары дней за свой счет?
– Без проблем. Но тогда возьми вот прямо сейчас ту деву с множественными ножевыми ранениями. Объем работы большой. Сделаешь – и неси заявление.
Наталия кивнула. Шеф суров, но справедлив. Сейчас она вскроет труп, отправит анализы и образцы для гистологии, потом начнет печатать акт. Когда все уладится с Димой, уже как раз сделают гистологию, и можно будет закончить оформление всех бумаг.
– Я зайду после обеда. – Наталия едва сдержалась, чтобы пулей не вылететь из кабинета начальника.
Наконец-то ей предстоит нормальная работа! Долгая, сложная, напряженная! Требующая внимания и сосредоточенности. Та самая работа, которую она так любит и по которой, оказывается, здорово соскучилась.
Шагающий рядом по коридору Леня огляделся по сторонам, а потом легонько шлепнул жену по попе.
– Вот что секс животворящий делает, – он улыбнулся. – Наконец-то ты на человека похожа: глаза горят, летишь вперед!
– А сколько месяцев меня Валерик за инвалида держал, и…
Войдя в секционный зал, Наталия замолчала.
Санитар уже положил на стол девушку, которую ей предстояло вскрывать.
И… эта точеная фигурка, длинные черные волосы, смуглая кожа…
Обыватель, конечно, видел бы другое – развороченную брюшную полость с виднеющимися в отверстии сизыми кишками, потеки крови по всему телу.
Но эксперта этим не впечатлишь.
К тому же…
Эта девчушка так молода… И она очень похожа на актрису Пенелопу Крус…
Все еще не теряя надежды, Наталия повернулась к медицинскому регистратору и поинтересовалась:
– Любаша, глянь там, пожалуйста, обстоятельства обнаружения трупа. Личность девушки установлена?
Пухленькая блондинка заглянула в лежащие на столе бумаги.
– Привезли с роллерной трассы. Личность установлена – Инна Никитина.
Наталия оторопело смотрела на девушку.
Бывают же такие совпадения. Несколько дней назад эта красотка соблазнила ее сына. И вот сейчас ее привезли в морг. Просто в голове не укладывается…
Наталия отозвала Леню в сторону и прошептала:
– Я не имею права ее вскрывать. Нас легко обвинить в личной заинтересованности в результате экспертизы. Это та самая девушка, с которой встречался Дима!
Муж кивнул:
– Конечно, ты права. Не стоит даже браться за этот труп. Надо срочно поставить начальство в известность…
Глава 4
Михаил Булгаков, 1932 год, Москва
За окнами нашей с Любангой квартиры на Большой Пироговской едва уловимо желтеет август.
Заказана мне книга о Мольере для «Жизни замечательных людей». Но работа идет вяло. Мольер мне любопытен, я бы даже сказал – весьма и весьма любопытен. Но где-то в глубине души я знаю: не дозволят, чтобы читатели увидели Мольера таковым, каковым я его вижу. Переделывать, конечно, не стану – и появится еще одна могила на кладбище моих пьес и романов. Впрочем, договор на Мольера подписан, и я его выполняю, выполню.
Очень мне не хватает моих дневников.
Но после того, как все мои тетради с личными записями, а еще рукопись «Собачьего сердца» забрали в ОГПУ, я решил твердо: никаких дневников больше вести не буду. До сих пор становится больно, когда представляю, как эти пролетарские молодчики читают про мои радости и горести; читают про Тасю и Любу…
Если бы со мной были мои тетради, я бы написал сейчас на новой странице: виноват я, наверное, перед обеими моими женами. Особенно за Тасю Бог меня еще накажет, я предчувствую… Тася мне всю себя отдала. И Любанга моя тоже старалась, особенно в первые годы, когда только стали мы жить вместе. Это уже потом она перестала уважать меня: как пристроится рядом с моим столом и давай болтать по телефону. Я умоляю: «Любаша, не надо трещать сорокой, я же работаю». Жена лучезарно улыбается: «Да ладно тебе, ты же не Достоевский».
Я шучу с Любой, развожу руками: действительно, что взять с меня, не Достоевский.
Старательно делаю вид, что не обижаюсь.
Хотя на самом деле, конечно, очень горько слышать от Любы такое.
Тася бы так даже в шутку не сказала. Но если бы сказала – на нее я не обиделся бы, потому что на несведущих, но добрых людей обижаться не надо. Любаша понимает: я – хороший писатель, может, даже лучший из тех, кто есть сегодня. С учетом того, в каких условиях я работаю – а это вечная травля, и нехватка денег, и квартирный вопрос, решенный с большим трудом совсем недавно, – можно даже сказать, что я очень хороший писатель.
Впрочем, меня в большей степени занимает другое – мои желания, стремления; эта огромная сила внутри меня, противостоять которой невозможно…
Я чувствую в себе колоссальную потребность работать, творить ежеминутно; десятки идей приходят мне в голову, и мне очень важно воплотить все это, оживить; сделать так, чтобы и зрители с читателями могли увидеть те замечательные захватывающие сцены, что проносятся перед моими глазами.
Только это мне важно, только так я живу.
И ни Тася, ни Любанга, при всей моей любви к ним, никогда не могли заменить мне этого единственно важного и необходимого – написания. Я смог исцелиться от морфия. От романов и пьес не исцеляется, полагаю, никто и никогда.
И потому сейчас я глубоко несчастен. Мои черные времена продолжаются: пьесы снимают с постановки, книг не печатают.
«Зойкина квартира», «Дни Турбиных», «Кабала святош», «Багровый остров» – и еще долго можно считать пьесы, исчезающие из репертуаров. С некоторыми доходит до смешного – написанные по договору, принятые и оплаченные, они уже безо всяких причин и объяснений не ставятся на сцене. Почему? Ответ прост – их написал Булгаков. А Булгаков – это маскирующийся под пролетария белогвардеец. И его «Белая гвардия» – контрреволюционный роман, ибо нет там белогвардейцев, угнетающих денщиков и горничных. Помню, вначале, когда только начали критики печатать свои направленные против меня статьи, еще испытывал я отчаянное желание оправдаться; рассказать всему миру, каковы были белогвардейцы – честные, открытые, благородные люди, у которых не имелось других интересов, кроме интересов Отечества. И что, кстати говоря, ни денщиков, ни горничных в те оккупационно-революционные годы в Киеве было днем с огнем не сыскать. Потом я, видимо, привык к нелепым надуманным обвинениям. Право же, смешно что-то объяснять глупым людям, которые знают и понимают так мало, что это совершенно уже и неприлично с учетом того, какую работу они выполняют и какие возможности для распространения своих пасквилей у них имеются.
Чем больше меня травили, тем чаще мне снился залитый солнцем Монмартр и строгие линии Александрплац.
Никогда не доводилось мне выезжать за границу.
Я понимал, что до Парижа можно легко добраться и что даже брат мой Николай, который давно уехал в Париж, может хоть каждый день гулять по Елисейским полям, – но где-то в самой глубокой глубине души моей Париж казался мне невообразимым чудом, волшебством. С таким счастьем в раннем детстве все слушают сказки, и сердце сладко замирает от предчувствия чего-то настолько невероятного, что и описать невозможно.
В СССР я не нужен – это очевидно.
Тем лучше – уезжаю. Уезжаю навсегда, с Любангой, с моими глупыми несостоявшимися мечтами, с моей тоской.
Пропаду там, начну голодать – а мне все равно, уже были в книге моей жизни и такие страницы.
По крайней мере, увижу Лувр.
Увижу хоть что-нибудь, кроме писем с отказами из театров да издательств…
Так думал я и строчил письма к правительству СССР с одной-единственной просьбой: отпустите, отпустите же нашу семью, и чем скорее – тем лучше.
Никаких ответов я не получал. Тем неожиданней был потом звонок к нам в квартиру. Помню, я только прилег отдохнуть после обеда, как в спальню зашла Любанга и сочувственно вздохнула:
– Миша, подойди к телефону. Там тебя из ЦК спрашивают.
Мне показалось это весьма и весьма удивительным. Ведь, кажется, все мои пьесы, которые можно было снять, из репертуаров давно уже исчезли. Какое дело теперь ЦК до опального литератора Булгакова? Наверное, это просто розыгрыш. Кто-то из приятелей-писателей явно решил пошутить, думая, что тем самым развеет вечную тоску мою.
Впрочем, к телефону я подошел.
– Михаил Афанасьевич Булгаков? – услышал я приятный низкий мужской голос.
– Да, да, – раздраженно ответил я, силясь узнать шутника и одновременно понимая: отчего-то не получается у меня понять, кто звонит мне.
– Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.
И вот уже воздуха не хватает, в глазах делается темно.
– Что? Кто? Сталин?..
Прикрыв трубку рукой, я нервно выкрикнул:
– Любаша!
Жена все поняла правильно, метнулась в прихожую, где у нас имелся отводной аппарат.
И уже одновременно услышали мы:
– Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков. Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами…
Сталин спрашивал: неужто мне так плохо, может, и правда лучше за границу выехать?
Насчет отъезда я малодушно соврал: «Мне бы этого не хотелось». Отчего соврал? Во вроде бы благожелательном тоне почувствовал я такую мощную угрозу, что сразу же отчетливо понял: и двадцати минут не пройдет после того, как положу я трубку, а за мной уже придут товарищи из ОГПУ. Потому я просто пожаловался: пьесы снимаются, книг не печатают, даже простым рабочим сцены во МХАТ меня не берут. Сталин посоветовал еще раз во МХАТ сходить, спросить насчет работы. И правда, после того разговора взяли меня в театр ассистентом режиссера. Конечно, я воспылал надеждами на скорое и еще лучшее устройство судьбы моей. Но надеждам тем не суждено было осуществиться: почти не было никаких улучшений ни с книгами моими, ни со спектаклями.
Я стал писать вновь – в правительство, к Сталину. Ответов и звонков больше никаких не было…
Отвлекался от грустных мыслей я, как всегда, работой над моими романами. Понимал, что не суждено им выйти в свет, но не писать не мог.
Приятельница Любанги, художница Надежда Ушакова-Лямина, подарила нам как-то книгу, которую она оформляла для издательства, некоего профессора Алексея Васильевича Чаянова с затейливым названием: «Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей. Романтическая повесть, написанная ботаником Х, иллюстрированная фитопатологом У. Москва, V год республики».
Вот это название! Я бы в жизнь такого витиеватого названия для своего романа не выбрал бы!
Впрочем, сама книга оказалась замечательной.
Герой, от имени которого велось повествование, по странному стечению обстоятельств, тоже носил фамилию Булгаков. Сюжет в повести оказался невероятнейшим – профессор писал, как в Москву явился сатана и похитил душу женщины, которую Булгаков любил. И так весело были описаны приключения нечистой силы – прямо в наши дни, в знакомых всем москвичам улицах и переулках, – что у меня екнуло сердце: а что если и мне сочинить что-то такое, невероятно любопытное!
Работа над «Консультантом с копытом»[9] доставила мне немало приятных минут. Ну а потом я влюбился – влюбился, как мальчишка…
С Еленой Шиловской мы познакомились у друзей. Помню, сидели за столом рядом, и я подумал: «Какое замечательное лицо у нее, в этих темных карих глазах горит-сияет ведьминский огонек». На Леночке было в тот особенный день нашей встречи очень красивое светлое платье с завязками на рукавах. И вот одна из завязок развязалась. Лена попросила меня помочь со шнурком, я завязал его – и привязался к ней на всю жизнь намертво…
Она – красавица, к тому же жена генерала. Да и у меня Любанга – какой роман?..
Но нас влекло друг к другу со страшной силой…
Любаша все поняла – однако же старательно делала вид, что ровным счетом ни о чем не догадывается. Должно быть, решила моя жена, чем меньше она будет говорить о моем чувстве к Лене, тем скорее пройдет оно. Люба – умная женщина. Она знает: как бы ни кружилась от любви моя голова, по-настоящему мне нужно только одно – письменный стол и стопка белой бумаги.
Лена наполнила мои дни нежностью и светом.
Как дети, держась за руки, мы гуляли по Патриаршим и говорили обо всем на свете. Ни ей, ни мне мысли о разводе не приходили в голову. У Лены было двое сыновей, которых она обожала. Я привык к Любанге и не мыслил своей жизни без нее. Мне казалось, что, оставляя за скобками наших отношений быт и все земное, я чувствую душу Леночки и любовь ее настолько трепетно и пронзительно, что ничего подобного в моей жизни прежде никогда не случалось.
Конечно же, вскорости генерал все узнал о наших отношениях. И был скандал, и мы с Леной решили больше не встречаться.
Иногда от строчек романов или пьес мои мысли убегают к ней. И я вспоминаю то локон ее темных волос, то маленькую ручку, сжимающую мои пальцы, то сладкие губы, подарившие мне немало восхитительных минут…
Книга о Мольере сейчас у меня решительно не пишется.
То и дело отвлекаюсь – а потому откладываю тетрадь и ручку, одеваюсь и, потрепав по пушистым головенкам котов наших и Бутона[10], выхожу на улицу.
Август угадывается в воздухе еле уловимым запахом начинающей увядать листвы.
Я иду по улице и вдруг замираю как вкопанный перед витриной ломбарда. В ней – Тасина браслетка, та самая, чудесная. Мой талисман, точно, он – вот и гравировка, а еще приметная царапинка на застежке; мы ехали тогда с Тасей через Ростов, вышли на перрон, а поезд внезапно тронулся, и пришлось торопиться, и я зацепился браслеткой за поручень и порвал ее. Украшение удалось не выронить, разорванные звенья потом соединил ювелир.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Цитируется по книге Леонида Паршина «Чертовщина в американском посольстве, или 13 загадок Михаила Булгакова».
2
Более подробно об этом – см. роман Ольги Тарасевич «Оберег Святого Лазаря».
3
Из письма Михаила Булгакова к матери в Киев 19 ноября 1921 г.
4
Второй муж матери Булгакова, врач.
5
После возвращения в Киев в 1918 году Михаил Булгаков практиковал как врач-венеролог.
6
Любовь Белоцерковская – вторая жена Булгакова.
7
Вторая жена Булгакова обожала животных, в их квартире жили два кота и собака.
8
Домашнее прозвище Булгакова.
9
Это произведение впоследствии стало основой для романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита».
10
Кличку псу Михаил Булгаков дал в честь слуги Мольера.