- -
- 100%
- +
© Андрей Татур, 2024
ISBN 978-5-0062-4175-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глухая тетеря
Пасхальное утро выдалось тёплым и солнечным. Сама погода благоволила этому большому и светлому празднику. Молодожёны проснулись рано, съездили в город, погуляли, прошлись по магазинам. В одном из них купили кукольного ребёночка, говорящего. Головкой вертит, ручками-ножками шевелит – прямо, как живой. Вернулись в деревню немного уставшие, но довольные поездкой. Похвалились бабке Софье своей покупкой, вот только та их забаву осудила:
– Вы ужо не дети, чтоб цацки всякие покупать. К чему пустые траты? Не за горами и свои такие куклы будут, а вы из магазина тащите…
Егор, смеясь, поддевает старушку:
– С чего ты, бабуля, взяла, что скоро свои будут? Ты же говоришь, крепко спишь по ночам.
Бабушка Софья удивлённо залепетала:
– Ой, ведь дело-то ясное – раз поженились, значится и детки скоро пойдут! И это правильно, незачем откладывать в долгий ящик. Вы старуху-то внучатами порадуйте. Хочется ужо, чтоб малое по хате бегало… А ночью-то я совсем ничего не слышу, давно ужо глухая тетеря…
Накрыли на стол. Бабушка Софья подала праздничные куличи, которые испекла сама. Поели. Старушка о чём-то задумалась. Анюта легонько ткнула её пальцем в бок, та и подскочила.
– Ох, ты ж ё… Анька, ну! В грех меня вводишь и без того грешную! Нельзя ругаться в стольный праздник, а то ежели сегодня женщина какая словом матерным обмолвится, так святые в обморок сразу грохаются!
– Бабуля, они, бедненькие, с нашими-то женщинами из своих обмороков и не выходят, поди!
– Анька, цыц! Грех такое говорить!.. Прости ты её, Господи, неразумную…
Ночью молодые услышали, как бабушка Софья ходит по кухне и что-то бормочет.
– Бабушка, ты чего не ложишься? – встревоженно спросила Анюта.
– Тут вода капает из умывальника! Заснуть не даёт! Егорка завтра пущай глянет, что с ним…
Анюта обняла сонного Егора и, хихикнув, прошептала:
– Вот тебе и глухая тетеря…
Тузик в шапке
– Эй, Фомич, друг сердечный, ты чаво это молодишься?! – выглядывая из-за забора, прокричала Агата Кузьминична. – Зима на дворе, а ты без шапки выполз, разгеройствовался тут!
– А на кой бес мне шапка, когда ни ветра нет, ни снегопада… Да и не люблю я шапки эти…
– Может, хоть капюшон на голову надень, а то он у тебя на спине без дела болтается, молча намекает, как бы.
– Капюшоны тоже не люблю!
К хозяйке подбежал пёс, завертелся, хвостом завилял. Суть разговора он не понял, но на всякий случай поддержал кормилицу звонким лаем.
– Глянь, Фомич, даже Тузик тебя облаял! Говорит, мол, чего без шапки таскаешься, пень стоеросовый! – посмеиваясь, продолжала укорять Фомича Агата Кузьминична.
– Чего привязалась-то? У меня пока ещё волос на голове больше, чем шерсти на твоём Тузике! Ты лучше ему свяжи шапку, да на голову напяль. Так он хоть быстрее сдохнет и перестанет, наконец-то, выть по ночам на всё село и брехать без толку.
– А чегой-то он тогда сдохнет?
– А того, что ещё наши предки говорили: «Держи голову в холоде, а живот – в голоде». Собак, между прочим, это тоже касается. Ты хоть раз видела собаку в шапке? Нет! Потому как они все передохли. Все до единой! А мне – хоть бы что! Хожу себе без шапки, и живее всех живых!
Фомич, гордо хмыкнув, многозначительно помахал пальцем и продолжил свой путь, а Агата Кузьминична, задумчиво нахмурившись, отстранилась от забора и взглянула на собаку.
– Пошёл в будку! – раздражённо крикнула она псу и тот, поджав хвост, виновато засеменил в конуру. – А будешь ещё тявкать не по делу, шапку натяну на уши и подохнешь до весны! В самом деле, бесишься тут с жиру…
Несчастья Геннадия Петровича
Корова Машка пенсионера Геннадия Петровича забрела на просёлочную дорогу и каким-то образом, то ли головой, то ли задом, умудрилась зацепить проезжавший мимо «Москвич». Машка-то не пострадала, а вот автомобиль получил повреждения.
Водитель, выскочив, как угорелый, разразился такой отборной бранью, что собравшиеся жители деревни постарались запомнить некоторые матерные эпитеты по причине их необыкновенной исключительности, поскольку, до сей поры в деревне таких заковыристых ругательств и слыхом не слыхивали.
Потом был суд, на который вызвали и Геннадия Петровича, и корову Машку. Зачитали из заявления потерпевшего: «Корова выбежала на проезжую часть с пешеходной полосы (какой такой полосы, когда отродясь не было никаких полос на этой дороге), тем самым, грубо нарушив ПДД. Она рогом (когда только у неё рог успел вырасти?) и правой стороной головы сбила боковое зеркало заднего вида…»
В общем, разбирательство длилось недолго. Суд признал Машкину вину и оштрафовал её на символическую сумму. Послабление сделали на то, что Геннадий Петрович – пенсионер, а корова Машка, видимо, пережив такой стресс, перестала давать молоко. Но, как говорится, беда за бедою…
Был у Геннадия Петровича баран Додик. Ох, и взбалмошный! Своенравный и очень прыткий. В день суда, ближе к вечеру, сбежал он со двора, вылетел на злосчастную дорогу и понёсся по ней, как ошпаренный. А в это время ему навстречу ехал автомобиль «Рено», за рулём которого сидела расфуфыренная девица. Одна её рука с дымящейся сигаретой лежала на руле, другой она удерживала возле уха мобильный телефон. Она даже не успела ничего толком понять, как Додик атаковал красненькую гламурную машинку прямо в лоб…
Потерпевшая наняла дорогого холёного адвоката для защиты своих интересов в суде. Адвокат говорил умело и со всей убедительностью о материальном и моральном ущербе. Он убеждал суд, что скорость барана была не менее восьмидесяти километров в час, в то время, как скорость его подзащитной не превышала пятидесяти. В итоге, вина «подсудимого» была признана целиком и полностью. На этот раз штраф вылился во внушительную сумму.
Чтобы рассчитаться, Геннадию Петровичу пришлось отвезти Додика на рынок, а корову Машку забить на мясо и тоже распродать. Да и всё равно не хватало, занимал у односельчан. Хорошо хоть, людей, неравнодушных к его несчастьям, было немало.
С тех самых пор Геннадий Петрович держал только кур. Днём они всегда были заперты в курятнике, а ночью он выпускал их во двор. Сам же выносил ружьё, садился на крылечке и охранял, чтобы собака какая бездомная или лисица оголодавшая не утащили птиц со двора.
В свободное время Геннадий Петрович изучал и гражданский кодекс, и уголовный, мало ли, что ещё могло случиться. Ему часто снилась корова Машка. Она всё хотела ему что-то сказать, но не могла, потому как неграмотная была скотина – ни речью, ни письмом не владела.
Важный вопрос
Глава администрации Тащиловского района Загребущий Павел Александрович восседал в своём роскошном кабинете, лениво листая глянцевый журнал с многочисленными иллюстрациями довольно пошлого характера. На огромном рабочем столе также лениво помигивал лампочками коммутатор, позади которого расположились в рядок многочисленные телефонные аппараты. Громко и протяжно зевнув, Павел Александрович потянулся в кресле, несколько раз мотнул головой и, забросив журнал в ящик стола, нажал на коммутаторе кнопку вызова.
– Юля, зайди!
Через минуту впорхнула молоденькая секретарша, одетая в модное дорогое платье, но безвкусное и слишком вычурное. То же самое можно было сказать и о её макияже. Кокетливо улыбаясь, она промурлыкала:
– Пал Саныч, я вся внимание.
Загребущий, явно увлёкшись созерцанием плотно обтянутых форм, на мгновение забыл, зачем она ему понадобилась.
– Эм-м-м… Ты это… Завари-ка мне чаевского… И, Юленька, на сегодня приём окончен. В отъезде, если что. Мне поразмышлять надо…
– Как прикажете, мой господин, – бархатистым голосом произнесла Юленька и, эротично виляя бёдрами, удалилась.
Павел Александрович, вздохнув, подошёл к окну, снова протяжно зевнул и вернувшись к столу, плюхнулся в кресло. Через некоторое время из приёмной донеслись голоса. Звук нарастал и постепенно перешёл в истеричный крик. Кричала Юленька, но между её воплями слышался и внушительный густой бас.
– Пусти, сказано!
– Он уехал! Что непонятного?! Уехал!
– Сказано, мне треба…
– Уехал! Нет на месте! Не доходит, что ли?!
– Чаво брешешь? Я его недавно в окне приметил. Кыш с дороги, кура ощипанная!
– Да я… Да ты… Стоять, сказала!..
Дверь кабинета распахнулась и влетела раскрасневшаяся Юленька.
– Пал Саныч! Там какое-то хамло неуёмное напролом лезет! Говорит, у него очень серьёзное дело к вам!
– Ну какое дело, Юленька? Я ж говорил – в отъезде!
– Да не слушает совсем! Ругается! Грозится жалобу подать!
– Жалобу?.. А вот это нам ни к месту. Выборы на носу. А кто нас выбирает? Правильно, народ! И для народа нам ничего не жалко! Вопросы народа – наши вопросы! И нам их решать! Приглашай человека, Юленька, приглашай!..
– Входи… те! – вызывающе подняв подбородок, фыркнула секретарша.
Тяжело ступая, в кабинет вошёл дядька в шапке-ушанке, ватнике и кирзовых сапогах. В руке он сжимал длиннющую хворостину.
Загребущий, сияя дежурной улыбкой, радостно поприветствовал гостя:
– Добрейшего денёчка! Вы присядьте, уважаемый! В ногах, как говорится…
Дядька шумно засопел, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Потом осторожно пристроился на краешек стула. В кабинете запахло сеном, компостом и луковым перегаром.
– Э-эм… Дык, это… Пигалица верещала, что вас нема…
– Вы уж не серчайте на неё. Новенькая. Ещё не разобралась толком в своих обязанностях. А мы здесь, конечно же. Где нам ещё быть, как не на рабочем месте? Мы ж тут для того и посажены, чтобы всё для вас!.. Ну, слушаю с чрезвычайной внимательностью.
– Э-эм… Дык, это вот, у нашем селе…
Раздался телефонный звонок. Загребущий приподнялся за столом, определяя, в котором из аппаратов снять трубку и, подмигнув, шепнул посетителю:
– Подождите минутку… Алло, слушаю! – Пал Саныч моментально вскочил с места и начал суетиться. – Да, да! Будет сделано! Да, уже записал! Конечно, обязательно! Доложу лично, как положено!..
Загребущий вытер платком вспотевший лоб и снял трубку другого телефона.
– Алла Ульяновна, здравствуйте!.. Ну, умница! Правильно, руководство нужно узнавать по голосу. Послушайте, милочка, вам ответственное поручение. Езжайте в театр, возьмите два билетика на премьеру столичной труппы, как её там… В ложу, конечно, в ложу! Да, да, сверху звонили. С самого, что ни на есть, верху! Ага, и сразу ко мне… Умница!..
Положив трубку, Пал Саныч улыбнулся посетителю, смущённо пробормотав:
– Дела… Дела… Ну так, что там у вас?
– Дык, это вот, у нашем селе…
Снова зазвонил телефон.
– Извините, минуточку… – Загребущий поднял трубку. – Слушаю! О-хо-хо! Рад слышать! А ты куда это пропал? Где? В Таиланде отдыхаешь? Ну, молоток! С женой? Нет? А с кем? Ай-да, молодчина! Могу лишь позавидовать! Да, да… Куда там! Работы выше крыши, головы не поднять! Помогать народу – наша обязанность, сам знаешь! Ага… Ну, ты давай там, не пропадай! Как вернёшься, сразу ко мне… Конечно, посидим, по… гудим… Давай, на связи… Ох, вы уж простите любезно! Так, какое у вас дело?
Дядька, вздохнув:
– Дык, значится, у нашем селе…
Затренькал мобильный телефон.
– Минутку, минутку… Алла Ульяновна? Ага… Исполнено? Ну, умница, я в вас и не сомневался. Да, да… Вам тоже… Всего…
Пал Саныч спрятал мобильник и снял трубку стационарного телефона.
– Алло, Лев Ильич! Всё сделано, как обещал! Да, да… Всенепременно! Ага… Ага… Сейчас же отправлю!
Закончив разговор, Загребущий нажал кнопку на коммутаторе и скомандовал:
– Юля, найди Алёшу и отправь к Ульяновне! Пусть возьмёт у неё билеты и галопом в культкомитет, передаст их Льву Ильичу! Действуй!
Пал Саныч шумно выдохнул и потёр ладони.
– Простите, дорогой мой, простите… Ну, давайте решать ваш вопрос. Что случилось?
Дядька, недоверчиво глядя на телефонные аппараты, сбивчиво забормотал:
– Дык… Вона как… Значить, енто… У селе… У нашем селе… Значить…
– Вы не волнуйтесь, тогда получится чётко сформулировать предложение, – попытался успокоить посетителя Загребущий. – Ну, что случилось-то в вашем селе?
– Эм-м… У нашем селе…
Зазвонил телефон. Пал Саныч жестом прервал сельчанина, обречённо развёл руками и снял трубку.
– Алло, слушаю! Э-ге-гей! Приветствую, дружище! Сто лет тебя не слышал!.. Где? На рыбалке? Эх, повезло!.. Сколько?.. Почти метр?!. Это с хвостом или без?.. Ну, даёшь!.. Профи! Поздравляю, конечно! Ну, ладно, тут у меня важный вопрос решается… Ага, человек из народа, а народ – это у нас святое! Ну, бывай, бывай…
Загребущий, положив трубку, снова переключился на посетителя, широко улыбаясь:
– Всё, всё… Продолжайте, пожалуйста!
Сельчанин заметно побагровел. Его подбородок дрожал от негодования.
– Дык… У нашем селе, идрить ево туды…
Раздался звонок. Дядька, вздрогнув, запнулся и побагровел ещё сильнее. Загребущий схватил трубку.
– Слушаю! Я, а кто ж ещё?! Ага… Помню, помню… Да, и ту, кудрявую, прихвати! К восьми буду в сауне, как штык!.. Всё, давай, важные вопросы решаю…
Сельчанин вскочил со стула и выхватил трубку у Пал Саныча, но тот, не обращая внимания, уже звонил по мобильному.
– Алло, Антон! Давай, заводи ласточку и гони в «Элитный»! Возьми штук пять того коньяка, что в прошлый раз… Ага… Ну, и этих там… конфет шоколадных…
Дядька, ошалело глядя на Загребущего, попытался что-то крикнуть, но из горла вырвалось лишь нечленораздельное хриплое сипение. В сердцах, плюнув на пол, он отфутболил сапогом стул, перетянул хворостиной по столу и кинулся прочь, на ходу вышибив плечом дверь.
Всё это время Пал Саныч не переставал давать указания по телефону:
– … Да, да… И, смотри, не забудь ящик пива!.. Рыбу вяленую у Егорыча возьмёшь… Как обычно, ты знаешь… Давай, Антоша, в темпе вальса, чтоб через час всё было готово!.. Давай, давай…
Загребущий закончил разговор, схватил бумагу, принялся что-то карябать и не поднимая головы, произнёс:
– Вы продолжайте, милейший, продолжайте… – Спрятав листок в папку, Пал Саныч недоумённо завертел головой. – Вот те раз!.. И где он? Вот, что за народ, а?! Как с таким народом найти общий язык? А ведь буянил там, жалобу подать грозился, мол, дело важное у него, и не терпящее никаких отлагательств! А сам? Попыхтел, попыхтел, и убёг!.. Ну, что ж ты будешь делать с ними!..
Разочарованно покачав головой, Загребущий нажал кнопку вызова на коммутаторе.
– Юля, сваргань-ка мне чаевского на отходную! И меня ни для кого нет!
Пал Саныч достал из ящика глянцевый журнал, устало откинулся на спинку кресла и, протяжно зевнув, стал рассматривать иллюстрации довольно пошлого характера.
Портрет соперницы
– Срамота какая! Ах ты, пёс похотливый! На старости лет совсем стыд потерял! У-у, гад бессовестный! Вот я тебя сейчас отхожу по мор-де твоей нахальной! – Евдокия Мироновна бранилась так, что забористая ругань была слышна по всей округе.
Её супруг, Кузьма Афанасьевич, которого в деревне звали просто – Дед Кузьма, сидел в углу печи, виновато опустив голову и потирая ушибленное плечо. Окно в доме было распахнуто, поэтому все ругательства Евдокии Мироновны выскакивали в него и с весёлым звоном разбегались во все стороны.
– Вот так разошлась Мироновна, – гудели мужики, лениво перекидываясь в карты за кособоким столиком у дома культуры.
– Получит сегодня дед Кузьма! Интересно, что это он такого отчебучил? – перешёптывались бабы у колодца.
Евдокия Мироновна и Кузьма Афанасьевич жили бок о бок уже пятьдесят лет. Любой в деревне знал, если Евдокия Мироновна вдруг захворает, то дед Кузьма тут же мчится в город за лекарствами для своей «любезной» – так он уважительно называл супругу. В городе дед Кузьма, конечно же, заглядывал в пивбар, но без фанатизма, не упивался там. Порой Евдокия Мироновна даже не замечала, что муж принял на грудь, если тот не дыхнёт вдруг на неё случайно.
Евдокия Мироновна тоже выхаживала супруга со всей любовью и вниманием, когда его хворь какая одолевала. «Ну, а кто его, шалопута старого, досмотрит? Я полвека с ним маюсь… Привыкши ужо», – говорила она односельчанам, торопливо шагая домой с автобусной остановки и волоча огромные сумки с продуктами из города.
Дед Кузьма совсем не держал зла на супругу за редкие взбучки. «Ты, главное, знай, в каждой хате должно иметься своё мочало, чтоб бабе было куда выплеснуть и, чтоб енто мочало всё впитало и смолчало. Тогда будет порядок. Ну, а как по-другому? Бабам нужна разрядка, как ни крути!» – поучал он молодого соседа Ваську, недавно обзаведшегося семьёй. И Васька согласно кивал, не сомневаясь в мудрости Кузьмы Афанасьевича.
Этим вечером Евдокия Мироновна разряжалась, как никогда – долго, громко и обстоятельно, а всё вот из-за чего. Дед Кузьма в последнее время крайне увлёкся живописью.
– Душа отдыхает, глаз радуется… Чем же плохо такое занятие? Сплошь умиротворение, – в очередной раз оправдывался он перед женой, устанавливая мольберт, который сам смастерил однажды в сарае.
– Ой, вы только гляньте, Михейланжело тут выискался! – посмеивалась над супругом Евдокия Мироновна.
Однако позже, прохаживаясь по комнате, она заметила, что Кузьма Афанасьевич прикрывает свою работу от её глаз старой скатертью. Остановившись, Евдокия Мироновна подбоченилась и подозрительно спросила:
– А ну-ка, дружочек, покаж, чаво там прячешь?
– Чаво, чаво… Ничаво! Ты иди своими делами занимайся, вдохновение мне тут не порть, – пробубнил художник.
Евдокия Мироновна, почуяв неладное, проворно сдёрнула скатерть с мольберта и охнула, увидев на холсте Зойку Фадеиху, односедьчанку свою, только лет на пятьдесят моложе. И голую. Абсолютно голую…
Когда-то Зойка крутила с Кузьмой шуры-муры. Он как раз из армии вернулся – красивый, статный, в глазах огонь. А шутки какие шутил! Причём, никогда не повторялся! Влюбилась в него Евдокия без памяти. Стала Зойке соперницей и увела таки у неё Кузьму. Да не просто увела, а сразу под венец.
Теперь же Евдокия Мироновна, обхватив руками голову, стояла перед этим похабным творением не в силах отвести ошарашенный взгляд. Очнувшись, она подскочила к столу, схватила скалку и принялась охаживать супруга, который бросился наутёк, забившись в угол возле печи. Там, потирая ушибы, он молчал и понуро слушал, что была готова сделать с ним его «любезная».
Евдокия Мироновна ещё какое-то время покричала, поплакала, и стала накрывать на стол. Она нарочито гремела посудой, давая понять, что обида ещё никуда не делась.
– Хорош ужо там крыться, иди ужинать, – холодно позвала она супруга.
Кузьма Афанасьевич осторожно встал и, сделав шаг, вдруг покачнулся. Согнувшись, схватился за грудь. Евдокия Мироновна бросилась к мужу, подхватив его под руки, уложила на диван. Бегом принесла стакан воды. Сунула в рот супругу две таблетки, дала запить. После этого она поднесла к дивану мольберт и поставила напротив. Присела рядом с мужем, поглаживая его по руке.
Жгучая боль потихоньку отступала. Такие приступы случались и прежде. Кузьма Афанасьевич из-под полуприкрытых век смотрел на выразительное лицо на портрете, на округлые черты тела и, откровенно говоря, был полностью удовлетворён своим произведением.
Евдокия Мироновна тоже, взглянув на портрет, прошептала:
– Всё-таки, красиво получилось, Кузенька… Талант у тебя… Только она тогда полнее была! Много полнее, слышишь?!
Тишкина судьба
У Марфы Антоновны жила собака-дворняга Тишка, которая уж очень любила предаваться глубоким раздумьям о своей Горькой Доле, забравшись в уютную, хоть и обветшавшую будку и, положив высунутую голову на лапы.
Горькая Доля так похожа на жадную хозяйку, которая в последнее время совсем редко подкидывала ей аппетитные косточки. Причём, так редко, что, сдавалось, будто женщина выдирала эти косточки прямо из себя. А по-другому никак не получалось описать её непомерную жадность. Именно так и Горькая Доля заправляла счастливыми минутами Тишкиного существования – как лакомыми косточками. Подбрасывала пару штучек, мелких, начисто обглоданных, и считала себя чистенькой. А Тишка аккуратно и трепетно хватала их своими источившимися зубами и просто не верила такому счастью! Она целый день смаковала и вылизывала их до блеска, а потом прятала. На долгую память, так сказать. Это для того, чтобы через пару месяцев откопать и вспомнить, как это было чудесно. И снова закопать.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.