Никому не нужные люди

Дизайнер обложки Анюта Соколова

© Татьяна Авлошенко, 2024

© Анюта Соколова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0056-0666-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Никому не нужные люди

Ты сорвешься в холодную полночи тьму,

Или яркий слепящий полуденный свет.

Ты покинешь свой дом, словно узник тюрьму,

И в сплетенье дорог затеряется след.

Будешь стаптывать душу, сбивать сапоги,

И коней, и друзей не жалея менять.

Будешь клятвы давать, забывать про долги,

И чего-то по свету безумно искать.

Станет пристальней взгляд, станет крепче рука.

Беспечален, отважен, свободен и лих,

Ты не будешь ни богу, ни черту слуга,

Потому что навек разуверишься в них.

В теплом доме, в степи, в церкви и в кабаке

Прав лишь ты и твой верный булатный клинок.

Но увидишь сквозь тьму огонек вдалеке —

На окошке своем кто-то свечку зажег.

Кто-то ждет. Не тебя. Почему в горле ком

И к глазам подступает шальная вода?

Вспомнишь милый, родной, но покинутый дом

И поймешь, что уже не вернешься туда.

Дождь. В Кардисе идет дождь. С утра небо обиженно супилось, но пыталось сдержаться. Когда мы выдвигались, начало накрапывать. Мокрида демонстративно раскрыла жуткий розовый зонтик с цветочками, и я спросил, за что она так жестоко мстит небесам. А сейчас идет хороший полноценный дождь. Упругие струи бьют по груди, плечам, сомкнутым векам.

– Солевейг! Вставай немедленно! Если отгребешь воспаление легких, сдам в больничку, сама лечить не буду!

Придется подниматься. Мокрида как говорит, так и делает. Нашариваю в густой траве отброшенный меч. Подтягиваю к себе, втыкаю в землю. Переворачиваюсь. Опираясь на клинок, поднимаюсь сначала на колени, потом на ноги.

Мокрида стоит рядом, укрываясь от дождя все тем же чудовищным зонтом. В свободной руке держит сахарного петушка на палочке. Любит она их. Причем не сосет, как все приличные люди, и даже не лижет, а грызет. Смотреть страшно. При этом зубы у целительницы на зависть здоровые и красивые.

– Трэк живой?

– Что ему сделается? Пошел прибавку к гонорару выбивать, за особый риск. В контракте это есть. А вы красиво летели, лягухами.

Еще бы не летели, если сразу за вскрытой дверью нас поджидал умело скрученный воздушный заряд. Шли бы впереди стражники со всеми своими кирасами, шлемами и щитами, их бы раскидало да еще и посекло заклятыми на связь с железом острыми дисками. Где голова, где ноги. А так первыми сунулись мы безо всяких доспехов и практически без оружия. Разрядили ловушку, получив только мощный воздушный пинок. Но скаегета о наковальню не пришибешь, а я… Мы всегда знаем, что прописано в контракте. И вправе отказаться.

Оглядываюсь. Городская стража споро и без нежностей закидывает в фургон нашу «добычу» – беспатентных алхимиков. Те вопят, бурно возмущаются. Можно было б и пожалеть бедолаг, но те, кто ставит на входе воздушную мину с хорошим зарядом намагниченной картечи, явно не пряники выпекает.

Мокрида прижала подбородком ручку зонтика к плечу и вытащила из кармана еще один леденец. Обычный, в шуршащей прозрачной обертке. Протянула мне.

– Спасибо.

– Руки, ноги на месте? – лениво поинтересовалась целительница, хотя явно уже сама всё поняла. – Тогда пойдем к Трэкулу. Надоело ждать, что-то сегодня он долго копается.

Трэк и глава гильдии алхимиков стоят друг напротив друга и яростно спорят. Внешне они похожи: оба приземистые, с виду в ширину столько же, сколько в высоту. Только скаегет коренастый, а гильдеец толстый.

– Этот пункт в договоре явно лишний! Размер гонорара завышен! Не велик труд для оборотня идти по следу!

Абсолютно не велик. Всего-то нюхать всякую дрянь, на ходу менять обличия по ситуации, ломиться в дверь, за которой неизвестно кто и что находится. Всё потому, как городская стража твердо заявила, что разыскивать беспатентных в ее обязанности не входит. Вот если они в результате своей противозаконной деятельности взорвут что-нибудь в городе, тогда да, доблестные вояки, находящиеся на государственной службе, придут и преступников повяжут. За шум и недостойное поведение в общественном месте, например. А до тех пор пусть господа гильдейские сами с конкурентами разбираются. Нанимают кого-то, кто будет собирать доказательства свершенных злодеяний, отыскивать логово, проникать внутрь, взяв возможную ловушку на себя и тем самым разрядив ее. С риском для жизни, конечно. Вы же наемники. Никому не нужные люди.

Подхожу, встаю так, чтобы алхимик меня видел.

– Да, – улыбаюсь как можно дружелюбнее и шире, чтобы видны были клыки. – Оборотни способны на многое. Жаль, людям, обычным людям, никогда не понять, какое это наслаждение – гнать жертву. Особенно в полнолуние, – когти с руки, которой вежливо изымаю у гильдейца бумагу с текстом договора, я тоже убирать не стал.

Брехня всё это, никого мы никуда не гоним. Мне вообще труднее прожить без фруктов и шоколада, чем без мяса. И фазы луны на нас никак особо не действуют. Круглый светящийся блин, таращящийся в окно, просто мешает спать. Но устоявшееся мнение не перешибешь. Видя, как перекосило алхимика, я принюхиваюсь, улыбаюсь еще шире, мечтательно, и возвращаю ему документ.

– Не вижу здесь ошибок.

Теперь работодателя дожмут Трэк и Мокрида. Скаегеты знают счет деньгам, а наша целительница по первому образованию юрист.

Отхожу в сторону. Стоя с мечом в опущенной руке, я запрокидываю лицо под дождь.

Мы наемники. Никому не нужные люди. Прежде из нашей троицы человеками с полным правом могли именоваться только Мокрида и Трэкул, но лет пятьдесят назад король Адельстан, которому надоело разбираться, кто из его поданных гном, кто эльф, кто полукровка, и куда отнести обращенных, вроде оборотней, издал указ: всем, кто соблюдает законы государства Сиргарен, отныне считаться и именоваться людьми. Народ, особенно малые расы, восприняли это спокойно, только эльфы возмутились такой уравниловкой, чуть не подняли мятеж и потребовали независимости. На что коронованный самодур, сладко улыбаясь, ответил: «А и пусть катятся! Кому они нужны со своими патиссонами». Оказался прав. Фрукты-овощи у эльфов вкусные, но чтобы сколотить самостоятельное жизнеспособное государство, этого оказалось мало. В результате чуть не половина населения Тенистых рощ начала под разными предлогами постоянно отираться в метрополии. Король выждал годик, а потом по его специальному указу всех свободолюбивых и гордых в двадцать четыре часа переловили и выставили восвояси. И границу закрыли.

Эльфы взвыли и запросились обратно. Адельстан милостиво согласился принять Тенистые рощи в королевство на правах вольного баронства, но с принесением вассальной клятвы. Сидят теперь эльфы у себя дома, дуются. Только патиссонами торговать всё равно приезжают. К себе никого не пускают, да никто и не рвется.

Другая могучая раса, гномы, приняли новый указ вполне спокойно. Они уже давно не затворяются в своих подземельях, а весьма активно подвизаются на поверхности. При этом идут не только в мастеровые и финансисты. В армии их полно, весь сержантско-прапорщицкий состав из гномья. Даже на флот нанимаются, у деда, рассказывают, на корабле боцман-коротышка был. Порядок поддерживал железный.

А такие, как я, и вовсе вздохнули с облегчением. Раньше к оборотням относились хуже, чем к бродячим псам, а теперь всё, равноправные члены общества. Тем более что мы появляемся на свет в нормальных человеческих семьях. То, что оборотнем становится укушенный метаморфом – бред. Того, кто это придумал, самого, похоже, покусали. Муха као-као, вызывающая слабоумие, не иначе. Оборотничество – судьба и игра крови. Прабабушка с маминой стороны, не вытерпев головной боли, выпила, будучи беременной, успокаивающее зелье. Дедушка с папиной трижды падал с лошади, и всякий раз получал сотрясение мозга. Не смотря на это, и они сами, и их потомки прожили нормальную здоровую жизнь, и лишь у одного ребенка случился сбой, однажды в его колыбели обнаружили голубоглазого волчонка. Ничего страшного в этом нет, при правильном воспитании и уходе оборотень растет и развивается как любой нормальный ребенок. Спонтанная смена облика происходит только в догоршковом младенчестве, потом контролю учатся, так же, как письму, чтению и счету. Я знаю метаморфов, которые в сознательном возрасте ни разу не примеряли шкуру зверя, а также тех, кто добровольно надолго, а то и навсегда уходил в лес волком, чтобы быть ближе к природе. В общем, сейчас никакой дискриминации. В наемники меня привело не оборотничество.

Публика в серых отрядах подбирается на редкость разношерстная. Ограничением приема служат только возраст, физические кондиции и законопослушность. Чистоту биографии претендента проверяют тщательнее, чем при приеме на службу в королевский дворец. Да, еще женщин в положении не берут, и кормящих матерей тоже, но это состояние временное.

Объединяет наемников одно: вне службы мы никому не нужны. Сироты, изгои, отчаявшиеся неудачники, убежденные одиночки. В случае нашей гибели никто не станет ни оплакивать, ни мстить за нас. Серые отряды берутся за дела, от которых отказываются прочие, где легче лишиться своей буйной головы, чем заработать монету. Хотя платят выжившим более чем щедро.

На такой вот веселой прогулке, первой в своей жизни, я и познакомился с Трэкулом сыном Стензальта.

Честно говоря, я не должен был вернуться из этого похода. Когда сидишь в болоте с перебитой в двух местах ногой, а на хвосте у отряда висят ищейки сопредельного, но не дружественного государства, шансы на спасение не то что стремятся к нулю, а просто уходят в основательный минус. Даже обернувшись волком, я бы на трех лапах далеко не ушел. Догнали бы.

Если спасение одного ставит под удар весь отряд и выполнение задания, тот, кому не повезло, остается прикрывать отход остальных. Это не закон, и даже не правило, а просто веление чести бойца. Если контракт не будет выполнен, все погибшие отдали жизни зря. Когда мы уходили на задание, нас было больше.

Соратники оставили мне лук и воткнули в кочку с десяток стрел, но все понимали, что оружие мне вряд ли понадобится. Пиявицы, начавшие потихоньку подбираться к аппетитной жертве, успели бы раньше, чем погоня. Я уже собирался скинуться волком, чтобы твари хотя бы подавились шерстью, когда ко мне подошел молчаливый средних лет скаегет из нашего отряда.

У наемников не принято прощаться. Что говорить тому, кому осталось на этом свете всего ничего времени? Всякое слово утешения, а уж тем более благодарности будет лишним. Все мы знаем, на что идем, и делаем это сознательно. А что до последней просьбы… У нас не бывает незавершенных дел и ждать вестей о нас некому.

Бородач почесал в затылке, заткнул свое оружие за пояс, пригнулся и вдруг, хэкнув, взвалил меня на плечо.

Что было дальше, помню плохо. От боли и начинающегося жара потерял сознание. Только осталось в памяти, как в минуты просветления мелькали перед глазами голенища сапог мерно шагающего скаегета. Смазанные от сырости дегтем.

Через несколько дней я очнулся в богом забытом городке, как выяснилось позже, в доме местного хирурга. Сперва подумал, что подступает предсмертный бред: вместо трясины и мшистых кочек – подушки, чистые простыни, пахнущие ромашкой. Но примерно через секунду после того, как я открыл глаза, радостный вопль дебелой девицы, сидящей у моей постели, дал понять, что вечный покой мне пока обрести не удалось.

Прибежал какой-то тип, судя по козлиной бородке и рыжим пальцам – лекарь. Легко отделаться не удастся.

Словоохотливая служанка после рассказала, что в одну прекрасную лунную ночь они с господином были разбужены диким стуком в дверь. Лупили так, что, казалось, сейчас сама стена дома рухнет. Прокравшись в прихожую, хозяин и работница немного послушали, подумали и решили самую малость приоткрыть дверь, выглянуть и тут же захлопнуть.

Не получилось. В щель мигом просунулся внушительных размеров походный сапог, а за ним вслед всклокоченная борода. Скаегет! Ночью, близ болот, где жителей каменистых пустошей с роду не водилось. Это мог быть только наемник.

По представлению мирных граждан боец серых отрядов неизменно грязен, зол, груб и матерится через слово. К пришлому скаегету относился только первый пункт. Бородач был весь заляпан тиной и неприятного вида темными пятнами. Что до всего остального… Он вежливо помог хозяевам открыть дверь пошире, вошел, огляделся, уверенно протопал в кабинет, аккуратно свалил на стол молодого парня, не то мертвого, не то без сознания, и невероятно культурным голосом попросил хозяина «посмотреть, что там с мальчишкой».

Доктор был хирургом, к тому же порядком разозленным внеурочной побудкой. Наскоро осмотрев пациента, он предложил для быстроты и простоты дела ампутировать поврежденную конечность. Скаегет философски вздохнул и положил ладонь на рукоять секиры.

В общем, лечили меня долго и муторно, потом пришлось столько же промучиться с костылями, но руки-ноги-лапы у меня в полном комплекте, что в человеческом облике, что в зверином. Правая передняя иногда подводит, но это другая история.

Скаегет, звали его, как выяснилось, Трэкул сын Стензальта, появлялся еще дважды. Первый раз, когда я пришел в себя, – служанка лекаря поведала, что прежде бородатого из дома чуть ли не выгонять приходилось, – а второй через несколько дней. Принес причитающуюся мне часть гонорара, сообщил, что отряд счастливо ушел от погони, а городок этот уже наша территория, куда иноземцы соваться не смеют. Потом удалился и вернулся с повозкой, на коей и отвез меня домой, прямиком в лапы к дядюшке.

Поправившись, я отыскал Трэкула, чтобы поблагодарить за жизнь. Застал весьма примечательную картину: скаегета пытались убить. Пришлось вмешаться. В результате, драпали мы вместе, а потом несколько дней отсиживались у знакомой Трэка, которая то вдохновенно орала на бородача на тему «Во что ты втянул ребенка», то пыталась закормить меня наваристым скаегетским щорбом. Искреннее спасибо госпоже Пандауре, но ее гостеприимное жилище мы покинули почти что с радостью.

После выяснили, что денег ни у кого из нас нет, и отправились в Кардис в штаб серых отрядов, разузнать, нет ли какой работенки.

Работенка была, и срочная, но вот незадача: отрядом может считаться группа, состоящее не менее чем из трех человек, а на примете у вербовщика не было сейчас ни одной команды, к которой мы могли бы присоединиться. Только на скамейке у стены сидела одинокая дамочка, азартно грызущая леденец на палочке. Так мы познакомились с Мокридой.

Обычно серые отряды набираются для каждого нового дела отдельно. Можно, если встретил былого соратника, позвать его с собой, всяко лучше, когда заранее знаешь, на что человек способен. Но в большинстве случаев в штаб наемников являются одиночки. А мы подряжаемся всегда втроем. Мокрида отвечает за целительство, разведку и юридическую сторону составления контракта. Трэк машет секирой, обустраивает в походах наш быт и торгуется с работодателями. У меня меч, лук и святая обязанность перед заключением контракта перекопать гору книг и других документов, легенд, замшелых мифов, народных баллад и площадных частушек, дабы выяснить, не пользуется ли интересующее заказчика место или артефакт дурной славой в веках.

Обычно мы отлично справляемся со всем.

Так привыкли друг к другу в походах, что и между ними умудряемся общаться. В среде наемников вовсе случай небывалый. Но как-то так получается. То Трэк раздобудет новый рецепт, испечет хлебушек и позовет попробовать. То Мокрида посетит выставку или театральную премьеру и жаждет поделиться впечатлениями. То мне придет новый сюжет и срочно нужен дружеский совет, обсуждение и здоровая критика, или же в лавке оружейника попадется на глаза меч, на который мне в жизни не заработать, но рассказать о таком чуде хочется.

Трепа про нас в серых отрядах хватает. Иногда приходится днями ошиваться при штабе, подкарауливая выгодное дельце или ожидая, пока в отряд наберется нужное количество людей. Чем еще заниматься, как не обмениваться новостями и не перемывать косточки ближним? Говорят и уважительно, и явно злобствуя. Сначала я переживал, что придуманные про нас гадости будут задевать Мокриду, но потом понял, что целительница может ответить любому, причем так, что сочувствовать надо тем, кто попал на острый язычок этой язвы. Что не мешает нам с Трэком бить морду всякому, кто посмеет вякнуть по адресу соратницы что-нибудь непотребное.

Так или иначе, но живем мы если не прекрасно, то вполне сносно. Главное, что живем.

Терпеть не могу свое полное имя. Хорошо, что используют его не часто. Попробуй в бою орать «Солевейг!», короткое и четкое «Сольв!» гораздо лучше. А те, кто объединяются в отряд на одно дело и не хотят утруждать себя запоминанием имен соратников, вовсе обходятся простым «Эй, Волк!». Полным прозванием, за исключением всяких официальных случаев, меня кличут Трэк и Мокрида, да родной дядя, не к ночи будь помянут.

Да, дядюшка… Родной брат моего безвременно почившего отца. Адмирал моря-окияна. А в отставку ему пришлось подать как раз из-за меня. Когда маменька… А, как говорит всё тот же дядя, тысяча морских чертей по левому борту, не хочу вспоминать.

И чего ж это родственнику от меня нужно, что аж письмо написать удосужился? Чтобы я одумался, покаялся и вернулся под отчий кров? Дядя сам прекрасно управляется с тем, что осталось от Туманного Озера. Я-то зачем ему нужен?

Нет, не поеду. Что я там буду делать? Объяснять старому дурню, что вовсе не из-за него ушел? И что руку тогда… Всё! Решил же – не вспоминаю!

«Солевейг! – вот так сразу, ни „любезный мой племянник“, ни другого ласкового родственного слова. Узнаю дядю. – Жду твоего приезда 15-го числа сего месяца. В Туманном Озере происходят дела, требующие особого вмешательства. Пригласи кого-нибудь из своих достаточно надежных сослуживцев». И как в официальных документах – колючая сжатая роспись.

Да, не любит дядюшка лишних слов. Была б его воля, общался б с людьми исключительно командами. Чего у них там в именье могло случиться, что срочно понадобились услуги наемников? С соседями война? Утки с их стороны переплыли озеро и захватили наш берег? Как я буду кого-то вербовать, если понятия не имею, в чем состоит грядущая компания? Наш отряд подрядить? Копия контракта с нанимателем остается в штабе наемников. Если узнают, что Сольв Лусебрун нанялся к собственному дяде, до конца жизни не оправдаюсь. Могу, конечно, поработать задаром, по-родственному, но контракт заключается всеми членами отряда, с указанием имен, а с какой стати Трэк и Мокрида будут заниматься благотворительностью? Скаегету нужны деньги. Он не жадный, не алчный, как многие представители его племени, он не любит монеты, они ему просто нужны. С каждого вознаграждения отсылает куда-то некую сумму. Мы с Мокридой как-то раз попытались смухлевать при дележе гонорара, подсунуть сыну Стензальта долю побольше. Но кто и когда мог обжулить скаегета?

Целительница наша также не ест золотой ложкой с бриллиантового блюда черную икру.

Поразмышляв обо всем этом еще немного, я окончательно испортил себе настроение, взял лук и стрелы и отправился на ближайший пустырь.

Мое оружие меч-кацбальгер. Мне нравится, как его рукоять ложится в ладонь, нравится двигаться, ощущая, как работают мышцы, сливаясь с клинком в едином танце. В эти минуты даже пространство вокруг становится другим.

А еще оружие дает чувство защищенности.

Но когда нужно успокоиться и собраться с мыслями, я берусь за лук и стрелы.

Выстрел требует сосредоточенности. Попробуй просто одновременно удержать в руках напряженное тело лука, рвущуюся из пальцев тетиву, ходящую ходуном стрелу, если мысли и чувства вытворяют черт знает что. Спокойствие, даже отрешенность. Руки не должны дрожать, быть чрезмерно напряжены, но и слабость недопустима. Взгляд скользит вдоль древка стрелы, дальше, связывает мишень и наконечник воедино. Для выстрела есть один-единственный правильный миг, пусть даже со стороны кажется, что опытный лучник мечет стрелы одну за другой. Поторопишься – не сможешь хорошо прицелиться, помедлишь, и острие уйдет в сторону. Поймав это мгновение, отпускаешь тетиву. И вместе с летящей стрелой всё, что тебя мучило и беспокоило. Лети и не возвращайся.

Я уже заметил: в хорошем настроении сразу начинаю стрелять довольно метко, при душевном раздрае чуть не десяток стрел отправляется по разные стороны мишени. Но, чем больше успокаиваюсь, тем лучше результат, тем ближе к нарисованному красным кругу и друг к другу втыкаются наконечники.

Я никогда не представляю себе на стрельбище что и уж тем более кого-либо на месте нарисованных на щите колец. То же с мечом. В фехтовании меня привлекает строгая красота и продуманность оружия, мастерство соревнований и дружеских поединков. Я продаю свою жизнь, но не люблю убивать, ненавижу кровь и боль. Но, если уж взял в руки творение оружейников, хотя бы ради защиты, этого не избежать.

Иногда мне кажется, что также, как я, думают многие люди. Наш мир постоянно меняется, появляются новые вещи, иногда полностью вытесняющие старые, а мечи и луки как были в ходу пятьсот лет назад, так и остались. Если кто и придумывал штуку, с помощью которой можно зараз положить больше народу, изобретению этому хода не давали. Так в свое время мир ужаснулся смертоносности и подлости арбалетов, признал их жестоким оружием и полностью отказался. А сейчас, когда воинское дело всё больше становится занятием для избранных, совершенствоваться в изобретении для уничтожения себе подобных людям вовсе нет нужды.

– А, это я правильно пришел.

Есть такое старое выражение: «выскочил, как скаегет из погреба». Трэк появился очень похоже.

– Хорошо стреляешь, – одобрил сын Стензальта и, скрестив ноги, уселся рядом на землю. – Этим и занимайся. Я сейчас пришел – тебя нету. Хозяйка говорит, с утра куда-то усвистал. По роже, извиняюсь, судя, в кабак подался. Вот я думаю: не рано ли тебе винищем баловаться?

Не знаю, сколько Трэкулу лет, но вряд ли он годится мне в отцы, а тем более в дальние предки. Но ведет себя скаегет временами как ворчливый, но заботливый дедушка. Или мне так кажется. У меня деда не было, сравнить не с кем.

Кстати, о родственниках.

– Трэк, что думаешь о работенке в Туманном Озере?

– У тебя дома, что ли? – сообразил скаегет. – А что там? Сарай починить?

– Всё проще. Дяде нужны наемники.

– А дядя у тебя кто?

– Адмирал в отставке.

– О как. А он нас вообще на порог пустит? Скажет ещё – что за оборванцы приперлись.

– Во-первых, Туманное Озеро принадлежит мне, кого хочу, того и приглашаю. Во-вторых, от территории, куда можно кого-то не пустить, остались дом да парк, остальное давно нарезано на участки и отдано в аренду. В-третьих, странные у тебя представления об оборванцах. И, наконец, дядя сам предлагает контракт.

– Дядя родной? – Трэк задумчиво почесал бороду. – Как же он с тобой по контракту рассчитываться будет?

– Понятия не имею. Может, вы с Мокридой без меня сходите? Пригласите кого-нибудь третьим?

– К твоему дяде и без тебя? Как-то не тоё. Поговори с Мокридой, чему ее на юридическом пять лет учили? Так вывернет, ни один червяк не подкопается. Заодно спросишь, согласна ли она идти. Что, кстати, за дело? Может, мы за такие и не беремся.

– Понятия не имею.

Мы решили, что сразу в Туманное Озеро не поедем, остановимся для начала в гостинице в близлежащей деревушке, я встречусь с дядей, узнаю, зачем ему нужны наемники. Если работа нам подходит, тогда Мокрида и Трэк начнут колдовать над наиболее выгодными для нас условиями контракта. Если нет – просто уберемся восвояси.

Честно сказать, я бы вовсе не возвращался в родной дом. Ностальгия, воспоминания детства? Благодарю, покорно, лучше б их совсем не было.

В своей жизни я наделал много ошибок. Первая из них – что вообще народился на свет. Мама не хотела иметь детей, а когда стало ясно, что появление младенца неизбежно, надеялась, что это хотя бы будет девочка. На семейных собраниях мне потом не раз рассказывали, что редко увидишь на лице роженицы, впервые взглянувшей на своего ребенка, такое разочарование и отвращение.

Отец интересовался мной ровно до того момента, когда понял, что в колыбели лежит оборотненок. После чего вернулся на свой корабль. Лусебруны издавна служили на флоте, а оборотню там точно не место. Парусник в открытом море – замкнутый неустойчивый мирок, где гораздо чаще, чем об этом принято говорить, сходят с ума из-за оторванности от земли, однообразия пейзажа и общества, тяжкого труда, жажды. Здесь происходят бунты и поножовщины, и легко представить, что может натворить потерявшие над собой контроль существо, наделенное помимо когтей и клыков проворством и силой зверя.